Елена Ровинская
Секс АНДЭ!
Пролог.
Хабаровск, 1999 год
Дождь шел стеной.
А в воздухе все равно висел запах дыма. Я то смеялась, то плакала. Подбородок горел. На языке остался вкус лосьона после бритья…
Не было ни радости от перехода на новый уровень, ни ощущения себя взрослой. Было чувство, что меня положили на стол для вскрытия и… вскрыли.
Я истерически рассмеялась и вытерла слезы.
«У тебя, что, месячные?..»
Трус проклятый… Господи! Какой же ты трус!..
Отчаянно сигналя, мимо пролетела машина, окатив меня до шеи грязной водой. Я отпрянула и только тогда почувствовала, что по ноге течет еще что-то. Густое. Белесо-красное. Почти по Стендалю. Не думая, я оттянула подол пониже и вытерла.
Большое, человеческое спасибо! Урод!..
– …ты дрожишь, – сказал он пятнадцать минут назад.
– Я вся мокрая, – ответила я.
В его офисе царил полумрак; он сидел, отодвинувшись от ровного круга света.
– Правда?
Лишь когда он встал на ноги, я поняла, что Кан пьян. Так пьян, что на ногах едва держится. Да и то, лишь опираясь рукой о стену. Мне надо было уйти. Но я осталась, хотя и знала, к чему он клонит. Трезвый он никогда бы не сделал этого…
Кажется, он целовал меня. В памяти почти что ничего не осталось. Сердце трепыхалось, как бешеное, когда мое платье влажно шмякнулось на пол. Он всем весом вжал меня в кожаный диван. Запах кожи напомнил другой острый запах, запах мазута.
Кажется, я расслабилась…
Я всегда хотела, чтобы первым был Он.
Дима…
Корейская сказка.
Гуд бай, маменька! С «корабля» на бал. Ангела стала Линой. Великолепная семерка. Огурец в тазу. Я влюбилась в Канг Та. Нас стало семеро.
Хабаровск – Пхохан.
26.08.99 г.
I. Чучу, маман и другие папины бывшие
Боже, ну почему сегодня такая омерзительная погода?!
Дождь все усиливается. Впрочем, просто сказать «дождь», значит промолчать. Те, кто не успел принять душ до работы, могут сделать это прямо на улице. Так, наверное, начался всемирный потоп.
Это второй.
Впрочем, мне уже все равно. Пусть будет потоп. Пусть будет землетрясение! Если сегодня мы опять не уедем, я спячу.
Я больше так не могу! Меня убивают этот дом, эта комната, этот вид из окна! Маменька отравляет жизнь своими советами. Ходит за мной по пятам и все нудит, нудит. Тема: «Как поймать и окольцевать корейца». Если такая умная, почему сама до сих пор не замужем?
Ха-ха!
Она убьет меня, если просто заподозрит про Кана. Все лето его окучивает… Сука!
Но для меня все кончено: сегодня – последний день. Я уезжаю! На целых полгода. Отмучилась наконец.
Все лето мы с девчонками репетировали свое несчастное шоу! Сперва для китайцев, которые появились только неделю назад. Опоздали слегка! Всего на три месяца… Потом для японцев. Они приехали вовремя и были жутко довольны. Но лицензии на вывоз девушек у них не нашлось.
Из десяти человек начального состава осталось лишь пятеро. Остальные махнули на затею рукой. Я, кстати, тоже собиралась уйти, но стоило Димочке протрезветь с окровавленными трусами, как он отыскал где-то мистера Чжона и… Мы едем в Корею.
Ура!
Спасибо, что хоть не в Северную.
Из-за дождя маман вела очень медленно, и я немного опоздала в аэропорт. Елена, наша руководительница, чуть не разложила меня на фрагменты. Подлетела, как Медуза Горгона; зашипела, словно ее прическа:
– Где ты была?! Мы все волновались!
Волновались они! Ага. Прямо исхудали в процесс ожидания. Можно подумать, это они бы остались с моей мамашей. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться, но вспомнила, как выбыла на два дня, блевать «постинором». И ничего не сказала. Матери, к слову, тоже!
– Прос… – начала было я, но меня вдруг перебила мамаша.
– Мы! – сказала она, вбивая в Елену слова, как гвозди. – Застряли! В пробке!
Я удивленно застыла с открытым ртом и медленно обернулась: что это с ней? Маман ведь фея при посторонних. Елена удивилась не меньше. Просто остолбенела, уставившись на нее. Маман зло сдула прилипший локон. Она очень красивая, даже без макияжа. Но метать взглядом молнии и сурово водить бровями, не удается.
– Мама! – сказала я, ужасно довольная.
Сама я так не осмелилась бы.
Елена пришла в себе и медленно указав на стойку регистрации, отошла.
– Ты офигела, мать? – спросила я. – Мне с ней жить полгода!
– Да по фигу, – ответила Мать, поправляя прическу и послала сама себе поцелуйчик в зеркальце. – Так и думала, что я ее где-то видела…
Я не ответила. Решила, что вдоль и поперек проехавшись по внешности нашей старшей, маменька примется за меня; начала готовиться, но… маменька быстрым шепотом сообщила:
– Эта Чучу за Андроновым рассекала! Мы с Оксанкой ей за него наваляли… Эх, знала бы я, что эта… блядина!.. сама с ним спит!
– Хочешь сказать?.. – на миг ошалела я и запнулась. – Елена и твой ВиктОр?
– Ага. Тварь корявая!..
– У тебя все корявые. Нормальная она.
– Но я ведь, я моложе выгляжу? – не унималась родительница. – А ведь она даже не рожала!
– Лучше бы ты – тоже! – буркнула я.
Мать хмыкнула и захлопнула пудреницу. Посмотрела на меня выгнув бровь.
– Могла бы быть благодарнее! Знаешь, чего мне стоило в таком возрасте решиться оставить ребенка?
– Знаю! Ты не даешь мне об этом забыть.
Она закатила глаза, украдкой показала мне средний палец и принялась изучать моих девок. Те стояли с родителями, Алька – с любимым парнем, и с интересом смотрели на мою мать. Прочуяв важность момента, та сладко всем улыбалась. Мне было не до улыбок. Я напряглась, гадая, сколько в Корее, если все станет плохо, будет стоить аборт. Мне как-то не хотелось оказаться на ее месте.
– Ты меня родила, потому что по своей тупости, пропустила все сроки, – сказала я вслух. – Ну, типа, спасибо тебе, что ты считать не умеешь! ВиктОр, хотя бы был хоккеист. А вот у тебя какие оправдания, Дочерь двух хирургов?
– Хм, – сказала маман и сузила глаза, притворившись, что не расслышала. – Вон та рыжая – очень даже ничего. Ноги коротковаты, но сиськи есть. Никогда не забывай учитывать преимущества других женщин… Остальные тебе уж точно не конкуренция.
– Уау! – не по-русски сказала я. – Ты даже не скажешь на прощанье, что я уродина?
Она непонимающе распахнула глаза.
– Я никогда не говорила, что ты уродина!
– Да, ты говорила: «Я не могу понять, как у нас со Андроновым получилась такая дочь».
– Я имела в виду, что ты – пресная, в тебе нет никакой…
– …«изюминки»! – перебила я. – А в тебе есть целая горсть! Бла-бла-бла! Он не приедет!
– Кто – он?
– Дима.
Маман не дрогнула и сделала вид, что оскорблена.
– Твой Дима, кроме тебя, никого не интересует!..
– Ню-ню, – согласилась я. – То-то ты все лето носилась вокруг его офиса, вывалив сиськи.
Ее взгляд был одновременно насмешливым и сочувственным:
– Ты мне просто завидуешь. Тебе, что в пять лет было нечего ему показать, что теперь. А Димочка любит сиськи. Ты видела Оксанкины буфера?
– Нет, но папуля видел, – обиделась я.
– Задолбала уже! Хватит со мной ругаться, как сестры! Я твоя мать и теперь, когда бабушка умерла, изволь слушаться. А насчет Оксанки с Андроновым, иди, попробуй с Каном эту тему развить!
– Извини, – пробурчала я, ощутив укол совести. – Постарайся не спиться, как Окси, пока меня нет.
– С чего вдруг? – парировала она. – Кто станет доводить меня, если ты уедешь?
Туше.
II. Что будет, если мы разобьемся?..
Я была единственной, кто даже тайком не вытирал слезы, когда объявили посадку. Зато мамочка, изящно прикладывая платочек к глазам, покорила всех обаянием и любимой фразой:
– Нет-нет, мы не сестры! Мне уже сорок два…
Все начали, конечно же, ахать и спрашивать, как ей удалось так хорошо сохраниться. А она – «смущаться» и пожимать плечами. «Как?..» Меня затошнило. Элементарно – этой гадине тридцать пять.
Вылет, хоть и на пятнадцать минут позже, но состоялся.
Когда самолет взмыл в воздух, я ощутила себя счастливой. Впервые за много лет. Тем более, Алька сидела далеко впереди и ее писк едва долетал через гул моторов.
Наверное, она продолжала бубнить о том, какие катастрофы произошли этим летом. В зале ожидания я ее сама едва не убила.
– Ой, девчоночки, что будет, если мы разобьемся?! – горестно вздыхала она, размахивая своими изящными ручками.
И вопросительно смотрела на нас.
Мы были заняты.
Лерка рылась в сумке, искала свои таблетки от тошноты. Мысль, что она их забыла, пугала ее куда больше, чем авиакатастрофа. Елена с умным видом перекладывала содержимое собственной аптечки и делала вид, что ей не плевать. Криста крутила на палец рыжую прядь и рассеянно улыбалась, думая о чем-то своем. Мы с Ольгой рассматривали мужчин и кривились, не в силах скрыть разочарование.
– Ангелочка, – спросила вдруг Алька, самоубийца чертова.
Мало я с ней ругалась на репетициях.
– А?..
– Я говорю, что будет, если мы разобьемся?..
Я перестала рассматривать мужиков и очень подробно ей рассказала – что.
– Сперва, конечно, объявят о катастрофе по телевизору. Потом начнут разыскивать самолет. Я же говорила, да, что моя бабка врач? Так вот, лечить будет нечего… Ты знаешь, когда самолет падает с большой высоты, трупы голые?.. Пуговицы срывает напрочь… Я, к примеру, надела футболку без пуговиц и спокойна.
Алькины, без того круглые глаза, были словно две плошки. Я почесала в затылке, додумала, что потом, когда нас всех опознают, то вернут безутешным родственникам деньги за билеты. Так что, по крайней мере, тут она может не волноваться.
– …а затем нас забудут. Перейдут к другим новостям.
Алька громко сглотнула, кожа стала совсем молочной… Она опустила глаза и больше уже ничего не спрашивала.
Во-всяком случае, у меня.
III. Темное прошлое белобрысин
Почти все мужики летели, как выяснилось, не с нами. Фирма выкупила почти весь рейс. Куда не плюнь – простые рабочие девушки. Будущие хостесс. Тоненькие, беленькие, маленькие. Они смотрят на нас, высоких, как лилипуты на великанов и сплетничают на незнакомом мне языке.
– Такое чувство, что у Дмитрия Сергеевича что-то личное против белобрысых, – сказала Ольга. – Он всех нас высылает из города…
– Ага, – согласилась я, хотя и знала, что у него слабость к светловолосым.
– Везучая же ты, – завистливо вздохнула она и накрутила на палец одну из моих прядей. – Чем ты их осветляешь, что они ни фига не портятся?
– Это мой цвет, – в сотый раз ответила я. – Ты же видела майнэ мадэр.
– У тебя ресницы и брови черные!
Это была больная для Оли тема. Она все лето ждала, пока мои «белобрысины покажут темное прошлое» и теперь ожидание вступало в финальную фазу.
– Ты разбираешься в генетике? – спросила я с умным видом.
Ее глаза доверчиво заглянули в мои.
– Неа…
– Как бы тебе объяснить попроще, – задумалась я. – Понимаешь, мои родители были такими молоденькими, что папа почти что сразу спускал. Не успело как следует размешаться!
Ольга обиделась и, отгородившись кроссвордом, дала мне это понять. Я какое-то время пыталась быть независимой. Оглядывалась в поисках других собеседников. Но рядом, через проход, сидели только два зеленых корейца. Видимо, как Лера, не выносили полетов.
Я дала им по леденцу, чтобы завязать диалог. Читала где-то, что это помогает от тошноты. Меня синхронно, по-английски, поблагодарили и сунули леденцы в карманы. Легче им, конечно, не стало.
– Какие-то они не очень, как мужики, – сказала я Оле. – Хотя, чисто теоретически, мне очень нравятся азиаты.
Она убрала кроссворд, и мы подробно это все обсудили.
IV. Как нас в бордель не свезли
Сеул встретил нас солнцем и теплыми улыбками персонала. Даже таможенники улыбались. После наших, которые смотрели на нас волками, впечатление было сильным. Я даже решила, что мне здесь понравится, но тут увидела мистера Чжона.
Он еще в Хабаровске произвел на всех неизгладимое впечатление. Как клоун в фильме «Оно». Если бы он раздал нам сейчас по шарику, я рванула бы прочь, визжа. Но Чжон лишь хмуро собрал наши паспорта и велел садиться в микроавтобус.
Мы сели, тупо глядя на Елену, которая осталась стоять. Автобус тронулся с места…
Мы схватились за трусики!
Алька сразу же принялась пищать, что нас всех продадут в бордель. Я ответила, что фирма – проверенная и ни в какой бордель нас не продадут. Что я босса не знаю? Он бывший врач, а не сутенер…
– Нас привезли на органы.
Алька умолкла, едва не умерев от охватившего ее ужаса, а Лера сказала, точнее простонала (ее опять начало тошнить):
– Заткнись, Лина! Спроси, лучше водилу, когда приедет Елена!
Водила по-английски не понимал; все попытки выведать „Where is our teacher?“ закончились там же, где начались. Алька закатила истерику. Лера, забыв про то, что ее тошнит, начала по-русски грозить водиле, что набьет ему морду. Ему и тому парню, что с ним сидит.
А Женю и Тичера вообще удавит.
– Понял?! – сурово интересовалась она, по-русски. – Ты меня андэрстэнд?!
Водила слов, конечно, не понимал. Но интонация испугала его, и он пытался выкупить свою жизнь: предложил кулек карамелек. Лерка кулек взяла, но угрожать ему продолжала.
Хотя, гораздо миролюбивее.
Алькины страхи разделяли мы все. Даже я, хоть и пыталась над ней издеваться. Тогда я принялась молча ухмылялась и Лерка задумалась, не пригрозить ли и мне. Вспомнила, как я, решив все бросить, пропустила два дня, а потом вернулась. Ее мысль, кажется, разделяли все.
– Да кончайте вы! – слегка испугалась я. – Вы же знаете, что проституток давным-давно набирают открыто. У них зарплата больше и вообще…
Мне, естественно, не поверили. Только еще больше насторожились.
– Слушайте, я такая же, как все вы! – обиделась я. – И сижу в одном с вами микроавтобусе. Вот если водила сейчас вдруг скажет: «Сюрпрайз! Мы едем в бордель!», вам что, легче станет? Ведь нет. Поэтому, не волнуйтесь: нервные клетки не восстанавливаются.
Они сурово спросили: восстановится ли моя голова, если ее отделить от тела. Предупредили, что выяснят это наверняка, если я что-либо от них скрываю.
– Здорово! – огрызнулась я. – Будет шанс посетить местный морг.
– В качестве обезглавленного трупа! – Ольга подняла вверх указательный палец, и длинный пурпурный ноготь зловеще блеснул на солнце. – И-и-и…
Мы уставились на нее, как евреи на Моисея, но Ольга разрушила волшебство, проскрипев:
– …я заберу себе твои во-о-о-лосы!
Все дружно расхохотались и тут у парня, сидящего рядом с водителем, зазвонил телефон. Бедняга залопотал по-своему, без конца повторяя «тичер». Потом повернулся к нам, сообщил, улыбаясь:
– Тичер – окей!
Все расслабились.
– Я же говорила! – вызвалась я, пытаясь породить в них ощущение собственной значимости. – Я вам это говорила!
– Ну, – рассеянно отозвались девки; да еще с таким видом, словно я им весь день испортила. – Мало ли что ты там бубнила себе под нос.
V. Босс, Тичер, купальники и бесхозная сетка
Елена и Ко отлучились, чтобы купить нам костюмы в которых предстояло работать.
– Глупышки, – сказала она, узнав, как все волновались. – Не надо тебе ничего бояться, мой Котик!
И обняла меня. Я хотела было сказать, что ничего не боялась, но тут увидела наши «костюмы» и навеки закрыла рот. Это – бикини. Бикини и плотные, ден так на пятьдесят, колготки. Убейте меня! Лучше бы в бордель отвезли.
…Мы ехали долго, но очень весело.
Рассказывали смешные истории, ржали, как лошади, и пели песни. Корейцев явно смущало пение девушек, которых привезли танцевать. В другое время я сама бы заткнула уши, но в этот мне самой позволили петь, и я пела, невзирая на страдания слушателей.
Потом мы въехали в город и впечатления захватили нас.
Во-первых, все вокруг были корейцами. Во-вторых, бесхозяйственными. Скалы, затянутые защитной сеткой, чтобы случайный обвал не похоронил автомобильный поток, до глубины души возмутили Ольгу.
– Нет, вы видели это?! – возмущалась она. – Вы только взгляните! Сетка на улице! Висит! Сама по себе! И ни один идиот не догадался снять ее, чтоб увезти на дачу!
– Может, у них нет дач? – спросила Криста, пытаясь ее утешить.
– Ну, мало ли чего у них нет?! – еще больше вскипела Ольга. – Все равно надо снять и спрятать! На случай, если в будущем пригодится!
Она еще недоумевала, когда мы остановились на заправочной станции, чтобы посетить туалет. Там возмущение бесхозяйственностью местных, вскипело в ней с новой силой.
– Бумага – висит! Мыло – лежит! Салфетки для рук лежат! Ужас!!!
Мы пожимали плечами и воздевали руки, как египтяне. Слов не было. Туалеты, залитые освежителем воздуха, отделанные до блеска натертыми зеркалами, поражали до глубины души. Желая продлить волшебство и побольше израсходовать бесплатного мыла, мы тщательно, по несколько раз, мыли руки.
Смотрительницы ласково улыбались, глядя на нас.
VI. «Секс андэ» и другие запреты работодателей.
На работу мы вышли в первый же день.
Заглянули в клуб, – познакомиться по словам Жени, с официантами и менеджером. И остались там до трех ночи: познакомились заодно с дискотаймами и гостями. Танцевать мне понравилось, хоть я и не привыкла танцевать в купальнике, на десятисантиметровых шпильках, а вот гости напугали до дрожи.
Нет, ничего такого они не делали. Держались вежливо и даже «секс – дэ?» спрашивали вполне корректно. Просто я не привыкла к мужчинам. Мужиком у нас в семье была бабка. Гоняла нас с матерью, как младший медперсонал в больнице и держала чуть ли не под замком.
Меня, по крайней мере. Мать, судя по наличию меня, имела больше свободы. А я даже на свидании не была. За исключением, воображаемых, с Бэкстрит Бойз, Ван Даммом и Лундгреном. Ну, и с Киану, конечно же, хотя в моих мечтах он всегда представлялся Димой.
Сейчас все было сразу по-настоящему.
Сидя в вечернем платье, я нервно скалила зубы, отчаянно выпучив при этом глаза и смотрела на такую же испуганную Леру. У нее был опыт свиданий, но явно, что не таких. Мы то и дело посматривали на ее часы, чтобы не пропустить дискотайм и время тянулось, словно резиновое.
Двадцать минут на узком, напоминающем подиум стейдже, сорок – в руме, улыбаешься, тараща глаза, не до конца понимая, что должна делать.
Тичер нас коротко просветила: напитки разливать, поддерживая правую руку под локоть левой рукой, да говорить, что не пьешь. Петь караоке. Говорить, «секс – андэ» и «менеджер – хванасо».
Хрен знает, что это значит, я не запомнила!
И, самое главное: думать о деньгах. Двадцать вонючек, – двадцать тысяч вон, – приблизительно двадцать долларов. Почти что пятьсот рублей! Моя мать получает полторы тысячи в месяц и это не так уж плохо по нынешним временам.
В клубе же нам подарили каждой по двадцать тысяч вон, чтобы призвать в новый клуб удачу, а еще столько каждая получила за тэйбл.
У меня их в тот вечер было, аж, три.
Я бледна и офигеваю от счастья.
За последний позвали перед самым закрытием. Официант зашел, спросить, кому из нас тут девятнадцать и все с готовностью показали ему на меня. По умолчанию, было решено, что деньги – это ужасно и сидеть за столами, – тоже. И я постаралась, следуя общему настроению, притвориться, что не хочу идти.
– Тебе тоже девятнадцать, – сказала я Лерке.
– О-о, – сказала она. – Иди лучше ты!
И на всякий случай, отодвинулась вглубь дивана. А я пошла и… встала в дверях, узрев сидевшего за столом мужчину. Лет сорок, с благородной сединой на висках. Но как красив! Такой высокий, подтянутый… И по-английски шпарил даже быстрее, чем я. Я так и не поняла, зачем он позвал меня. Расспросить о возрасте, угостить фруктами и рассказать, будто я красива? Сердце оттаивало, мне комплиментов пока что никто на свете не говорил. Разве что Ольга, но у нас с нею бартер.
А он… Он был красавчик.
Я бы охотно отдала назад пятьдесят вонючек, что он подарил мне, лишь бы еще немного побыть рядом с ним. Ощущая бедром сукно дорогого костюма и незнакомый мужской парфюм.
Лишь потом, когда мы уже лежали в своей гостиничной широкой постели… В смысле, лежали Лерка и я, – красавец-мужчина попрощался со мною в клубе, – до меня вдруг дошло, что я за один только вечер заработала больше, чем моя мать – за месяц!
27.08.99 г.
I. Тичер в рисовом поле
Пхохан, – так называется город, – жутко бесит Елену.
Она-де думала, что мы будем работать в Сеуле. Не знаю, чем она думала, пока мы ехали сюда пять часов подряд, но стоило ей проснуться и оглядеться по сторонам, как она рванула звонить на фирму.
Жаловаться Кану, что ее вывезли на рисовые поля.
По мне, так город красивый и маленький, что вообще замечательно, потому что не говоря по-корейски, очень сложно исследовать мегаполис. Надеюсь, что обещание «поговорить с Чжоном», которое Елена выбила, ограничится разговором.
Мне нравится здесь, я вовсе не хочу уезжать.
С утра идет дождь и пошлепав немного по мокрым улицам, мы накупили вкусняшек и залегли у Ольги и Кристы в номере. Возбужденные и сдержанно радостные по поводу того, что мы – за границей, в бордель не проданы и всего за ночь заработали кучу бабок!
Сидя среди безмятежно влюбленных друг в друга девочек, я ощущала себя сидящей на марципановом облаке. Кристина, та сама рыжая, красила ногти. Она на самом деле очень красива и глядя в ее зеленые кошачьи глаза, я думала, что моя мать мне польстила. Сказав, что лишь она может быть моей конкуренткой. Сама я оцениваю себя гораздо скромнее, но… Комплименты сильно бьют в голову, и я боюсь, что уже привыкла. Шутка!
На прошлой неделе Кристине стукнуло двадцать два, и она собирается замуж за уведенного у соседки мужчину, которого соседка, в свою очередь, увела однажды у первой жены.
Предложение она получила прямо в аэропорту и тут же его приняла, что на мой взгляд глупо, ибо парень – толстяк. Будь я красива, как Криста, я бы просила у Жизни большего.
Ольга, крашенная в соломенно-желтый блондинка, на мой взгляд, совсем недурна, но вот кожа на ее лице изрядно попорчена подкожным клещом и без макияжа Ольга старается не появляться на людях. Она мазала лицо какой-то белой болтанкой и уверяла Кристу, что выходить замуж за разведенца – глупо. Особенно, когда он еще не развелся.
Ольге уже исполнилось двадцать три, и она встречается с женатиком, которого, – мечтательно закатив глаза, зовет крутым мафиози. Мы с Леркой сомневаемся, что он действительно крут. Причина: Макс, этот бык, который друг Кана, не здоровается с ним за руку. А Макс – крут. Лерка, к слову, от него без ума. Не от Ольгиного мафиози, от Макса… Хоть он и явно Не-Русский.
Лерка – моя ровесница. Девочка-прутик с повадками поручика Ржевского. Единственная из нас брюнетка с волосами до бедер. Она грубо шутит и много, как оказалось, пьет.
Альке двадцать пять. Она из нас самая старшая и при этом, самая беспомощная. Липучка, нытик и невротичка. Стоит кому-то расслабиться, она обнаруживает себя кивающей под сетования Альбины, что ее жизнь отчего-то не задалась и вот почему.
Каждая ее попытка поговорить с кем-то по душам, заканчивается тем, что ее посылают на хрен. В грубой форме.
Лерка не может этого выносить.
– Девочки, прекратите! – просит она. – Алька такая беззлобная.
С этим никто не спорит. Злобная – это я. С утра мы с Леркой уже успели здорово поругаться. Мы с ней еще летом то и дело расходились во мнениях и тоже, в основном, из-за Альки. Но летом нас сдерживало то, что танцевальный зал находится в опасной близости от офиса Дмитрия Сергеевича.
Говорят, он как-то зашел по делам в танцзал и услыхал, как две девушки угрожают друг друга убить. Да так громко, что под окнами, собрались все дворовые гопники и записывают некоторые выражения, чтобы не забыть. Вместо того, чтобы разнимать спорщиц, Кан сказал, что у них есть выбор: драться тут до смерти, как обещали, или заткнуться и идти на хер, не оборачиваясь, потому что от него они уже не поедут.
Сегодня Дмитрий Сергеевич был далеко, но мы с Леркой орали так, что он вполне мог нас слышать из своего офиса в Хабаре.
Высказав друг другу все сразу, мы с Леркой выдохлись, засмущались, извинились и пообещали онемевшей Елене, что больше не будем. Она спросила, что же произошло, но ни Лерка, ни я не сумели вспомнить. Вроде, Лера сказала, что Ник из Бэкстрит Бойс – слизняк и похож на бабу, а я – что она-то, всяко, выглядит мужественнее. Особенно в берцах и кожаной куртке своего парня. Лерка ответила, что у меня самой, к слову, парня нет. И вряд ли появится…
В общем, одна из тех женских ссор, где одно цепляется за другое и в итоге смысл тонет под шквалом оскорблений внешности оппонентки и ее морально-волевых качеств.
Что я знаю наверняка, так это какой бесценный вклад внесла в мое развитие бабка. Что бы там Лера не говорила о моих недостатках, ее попытки задеть меня лишь смешили.
Не родилась еще женщина, способная унизить другую сильнее, чем собственная мать… В смысле, бабка… Она у меня всю жизнь работала в хирургии. Зав отделением. Скальпель ей был ни к чему: она языком могла кого угодно вскрыть. У нее мужики по струнке ходили, мы с матерью просто парили в воздухе, чтобы не нарываться. Лера против бабки была дитем.
Я ругалась чисто из принципа и азарта.
– Сука ты! – сказала Лерка, когда Елена ушла. – Не сученька, а именно сука!..
Я сделала реверанс и склонила голову:
– Для комплиментов уже поздняк!
II. Главный зверь «Фараона».
Наш клуб называется «Фараон».
Внутри саркофаги, факелы, стены отделаны под песчаные плиты и сладковато-гнетущий запах. Нет только мумий, но я уверена, что все поправимо. Поживем, освоимся, поругаемся с кем-нибудь.
Заведует хозяйством чудеснейший человек по имени Пак. Он похож на прижавшего уши волка и так суров, что мы не сговариваясь назвали его Зверюгой.
– Слушайтесь мистера Пака, – уговаривал наш босс мистер Чжон – Женя, – тогда у вас будет много денег и мало проблем.
Пак кивал.
Я поглядывала на него, гадая как он выглядит в полнолуние. «Андэ!» – наше первое корейское слово, то и дело слетало с Женя губ.
– Секс – андэ, бойфренды – андэ, не слушаться мистера Пака – тоже.
– Че это значит? – спросила Лерка.
– «Нельзя», – прошептала я. – Мы же вчера с тобой всю ночь гостям говорили!
– Я думала, это значит «отстань!».
– Шшш! – злобно зыркнув на нас, шипела Елена.
– Ноу проблема! – сказала Лерка и повторила Женин жест – перечеркнула в воздухе нечто невидимое. – Я на ваших корейских бойфрендов никогда в жизни не поведусь!
Ее поддержали.
Женя слов не понял, но, уловив суть, обиделся.
– Лера – крейзи! – тут же вскинулась я и строго спросила Женю. – Почему – это, кориан бойфренд андэ?!
Он смягчился и чуть внимательнее на меня посмотрел.
– Потому что кориан стайл – бойфренд андэ!
И я всерьез задумалась, как именно размножаются при кориан стайле. Женя покраснел и хихикая погрозил мне пальцем.
Выдав нам деньги за столы, он решил нас угостить корейской едой. Повел в «чуфалку», как назвала это заведение опытная Елена.
Внутри почти пусто, если не считать низких столиков с небольшими железными дисками посередине. Посетители входят в зал босиком, а обувь оставляют у входа. Сидят тут прямо на полу, подложив под зад маленькую подушечку. У нас сразу же возникла проблема этнического характера. Мы привыкли сидеть на стульях и теперь не знали, что делать с ногами. Под стол они вмещались только абсолютно прямые, но торчащие сбоку чужие ступни портили аппетит. К тому же, ныли колени. А по-турецки мы присесть не могли, потому что все пришли в миниюбках.
Елена села на пятки и принялась умничать, строя из себя бывалого йога:
– Котики, садитесь в ваджрасану, как я.
Никто, кроме меня не врубился, о чем она: моя мать тоже сходит с ума по йоге. Это позволило Тичеру еще немного нас поучить, а Женя, тем временем, заказал еду.
Две одинаково завитые тетечки, принялись подавать.
Обе они были похожи, как чечевичные зернышки. Смотрели на нас с любопытством и хихикали, прикрывая ладонями рот. Это не мешало им споро расставлять по столу закуски в маленьких «розетках». На дисках появилось по электрической плитке. Каждая тетенька опустила на плитки по сковороде.
Мы с любопытством следили за тем, как уверенно, синхронно и быстро движутся женщины. Одна резала специальными ножницами мясо, вторая ножом крошила какие-то листья и палочкам, ловко перекладывала из миски на сковороду прозрачную лапшу.
Сунув мне деревянную ложку, тетенька знаками показала: мешай! От переизбытка чувств, у меня заболело сердце: дома мне даже чайник не позволяли вскипятить, говорили, что я его на себя опрокину. Я так и застыла с ложкой, не решаясь начать. Мистер Чжон, – Женя, – похлопал меня ладошкой по голове и забрал ложку.
– Бэйби! – ласково умилился он.
По-английски, это «ребенок». Или «малыш». А по-корейски, наверное, что-то вроде «пиздося».
Мясо мы ели, обернув по примеру хозяев, в виноградные листья и макнув в бобовую пасту. Рис в небольших стальных мисочках, шел вместо хлеба. И, как и хлеб, его нужно было доедать до конца.
Босс спросил, кто хочет майонеза и все, не сговариваясь, принялись выдавливать его в рис. Корейцы смеялись, я опасливо присматривалась: что эта за херня, о которой так много говорится.
У нас дома майонеза испокон веков не водилось. Бабка боялась холестерина в артериях, а мать – растолстеть. Она, скорее намазала бы на рис собачье дерьмо. Я протянула руку и выдавила в миску полтюбика.
III. Собачку кормить нельзя, собачку уже доели
Ольга увлеченно лопала все подряд и темно-зеленый перчик заставил ее за это поплатиться. Едва она откусила у него носик, как стала ярко-малиновой. Из глаз брызнули слезы. Мы чуть не померли со смеху, пока взбудораженные корейцы, хрустевшие этими перчиками, как яблоками, отпаивали беднягу водой.
И хотя ржали все, виноватой оказалась лишь я.
– Предательница! – прохрипела она.
– Я?!
– Кто сказал, что это дерьмо – не острое?!
– Они, – я кивнула на босса и его двух помощников. – А я – всего лишь скромная переводчица.
В ответ изобиженная Ольга сказала, что я такая же переводчица, как и скромница. Ее особенно возмущало то, что вместо того, чтобы умереть от сострадания к ее мукам, я ржала громче всех остальных.
– Даже не покраснела! – кипятилась она.
– Понимаешь, после того как ты стала похожей на индейца, – я уклонилась от пролетевшего мимо перца, – было глупо пытаться с тобой конкурировать.
Когда все вкусное съели, а невкусное надкусили, Ольга вспомнила про идею-фикс – накормить какого-нибудь бездомного песика. Поскольку на улице мы таких не встречали, она принялась выпытывать у корейцев, где их можно найти. Корейцы никак не могли взять в толк, чего она хочет. Ибо по-русски они говорили, как Оля по-английски, а по-английски не говорили совсем.
Тичер, правда, предупредила нас, что делать вид, будто бы ни слова не знают на нашем Великом, у них чуть ли не традиция. Так боссы любят послушать, что девушки говорят у них за спиной. Но они так упорно не понимали Олю, что мы почти что поверили.
– Заткнись, Злобина! – предупредила она, когда я хотела прийти на помощь. – Переведи хоть одно только слово, я тебе рот неострым перцем заткну! – и опять пристала к измученному Жене. – Dog! Eat! Покормить собачку! – и отчего-то, запутавшись, сделала такой жест, словно наворачивает что-то здоровой ложкой.
