bannerbannerbanner
Добыча хищника

Елена Ромова
Добыча хищника

Полная версия

Глава 6

У меня взмокли ладони, и я не придумала ничего лучше, как вытереть руку о штанину прежде, чем протянуть профессору Дубровскому.

Совещание по спасению целой планеты выглядело мероприятием слишком масштабным и солидным для моей маловажной персоны. Для этого события выделили длинную переговорную комнату с системой конференц-связи и столом из светлого дерева, за которым уже собралась старая команда: профессор Севастьянов, лицо которого было совершенно равнодушным, Крылов, взъерошенный темноволосый мужчина с недельной небритостью на щеках, молодой парень, физик-оптик, которого я видела в лаборатории и которого звали Артем Воробей и, собственно, Сергей.

– Высшие существа не имеют возможности общаться с нами также, как и мы не можем завести полноценные отношения с собаками и обезьянами. Знаете, чья это мысль, Элеонора? – взгляд Дубровского был острее хирургического скальпеля.

Мое имя в его устах прозвучало вычурно и помпезно. Впрочем, оно всегда так звучало, поэтому я любила простое «Эля».

Я растеряно покачала головой.

– Это слова Константина Циолковского, – сказал Дубровский, – вашего, кстати, неполного тезки, он тоже Эдуардович.

Кажется, он успел ознакомиться с моей анкетой. Наверняка, то, что он в ней прочел, ему не понравилось. Слегка изогнутая линия его губ говорила, что нисколько.

Слова этого человека задели меня за живое. Он назвал чужаков «высшими существами». Разве могут они называться так, если без сожалений уничтожают наш мир?

Мы все расселись за стол.

– Коллеги, буду краток, – произнес Дубровский. – Теперь мы должны работать под девизом: «Чтобы победить врага, надо его узнать».

– Мы имеет дело не с человеком, – усмехнулся Севастьянов, – невозможно применять к нему методы, которые хорошо работают с любым homo sapiens.

Слова Алексея Станиславовича укололи Дубровского, потому что последний не стал скрывать раздражение.

– Поведение, мой дорогой коллега, – вымолвил он, – состоит из рефлексов, последствий индивидуальной истории и реакций на определённые стимулы, будь то человек, животное или пришелец. Отношения – это всегда причинно-следственные связи.

– Любая основа поведения – мышление! – настаивал Севастьянов. – Мы не знаем, как они мыслят! Вы говорите о реакциях и поведении? Я же ни могу не видеть, что тело этого существа – субстанция, подчиняющаяся законам физики, но не биологии! Его поведение – лишь калька с поведения людей!

– Информации слишком мало, чтобы делать выводы, – спокойно парировал Дубровский. – До этих пор вы старались уничтожить объект. Тем сложнее нам будет сейчас приручить его. Представьте, что вы провели в плену два месяца, на протяжении которых вас беспрестанно пытали? Захотите ли вы договориться?

– Еще раз, услышьте меня, – нахмурился Севастьянов, – чужаки – это не люди! Они не испытывают привязанностей, их социальные роли нам не ясны. За все пять лет, что они находятся на нашей планете, мы встречали только мужские особи, если они, вообще, имеют пол.

– Но они разумны, – заметил Дубровский, – и я уверен, они социальны. Просто мы на данном этапе не умеем с ними общаться. Вы старались истребить их прежде, чем изучить.

– Их общение сводится к тому, что они нас убивают, – вмешался Крылов, устало облокачиваясь на спинку стула. – Если это их общение – увольте.

– Их общение происходит в совершенно иной форме, – настаивал Дубровский. – Они считывают и воспринимают наши эмоции. Почему бы не научиться давать им правильный посыл?

– Посыл? – скептически фыркнул Севастьянов.

– Дозировать каждую эмоцию.

– Попробуйте продозировать ваш дофамин или адреналин, – буркнул Севастьянов. – С таким подходом мы обречены. Вы хотите остановить мои исследования, занимаясь пустыми разговорами? Прошу вас – дерзайте, я умываю руки.

Суров, который наблюдал за этим балаганом молча, сердито бросил:

– Участие профессора Дубровского – свершившийся факт. Постарайтесь для начала наладить контакт друг с другом. Вы тут все охрененно умные, я же не должен напоминать вам, что за территорией базы гибнут люди?

Этот Суров и тот, что обнимал меня, пока я рыдала у него на груди – два разных человека. Первого я боюсь, ей-богу.

И, тем не менее, все как-то успокоились.

– Элеонора, – Дубровский вдруг обратился ко мне, и в комнате стало так тихо, что я услышала, как скукоживается от страха мое сердце. – То, что вы должны сделать, потребует от вас железного самоконтроля. Это существо будет чувствовать вас: страхи, тревогу, ненависть. Есть ли хоть одно обстоятельство, которое может вам помешать быть беспристрастной?

У меня миллион таких обстоятельств.

– Вам придется постараться понять этого чужака, – продолжил Дубровский. – А он должен услышать вас. На том уровне, где вы и сами себя не знаете. Это тонкая материя наших чувств. Иногда нам, людям, сложно их контролировать.

К сожалению, я всегда была слишком эмоциональна. Смогу ли я говорить с убийцей, не испытывая презрения, злости и ярости? Нет, я не смогу просто забыть о том, как умирала Геля, как чужаки выкашивали целые города. Я не останусь эмоционально холодна, когда буду находиться в одной комнате с одним из этих хищников.

– Она справится, – слова Сурова ударили меня прямо в сердце, и оно снова забилось. – Я в ней уверен.

Я даже сейчас с трудом себя контролирую, а он уверен. Мне хочется вновь уткнуться лбом в его грудь. Я так устала… Опустив руку под стол, засунула в карман и нащупала четки. С ними мне будет чуточку легче.

Кажется, беседа утекла в иное русло – всплыла тема о перестройке ловушки.

Я подняла голову, поймав на себе пристальный взгляд Дубровского. Карандаш, который он держал в руке, плотно упирался грифелем в блокнотный лист – этот человек о чем-то напряженно думал. Возможно, о том, что я не подхожу на роль спасителя всего мира?

– Нельзя договориться с тем, кто тебя истязает, – сказал он вдруг, все еще глядя на меня. – Для начала надо снизить воздействие света, чтобы оно не приносило ему страдания.

Артем Воробей, который сидел до того молча, мрачно хмыкнул:

– И в задницу поцеловать.

Суров резко поднялся, отодвигая стул с чудовищным скрежетом.

– Через час у меня должен быть план действий, – проговорил он, окидывая присутствующих не очень дружелюбным взглядом: – Эля, – и взгляд этот вдруг замер на мне: – Ко мне в кабинет.

Он прошел мимо, и мне оставалось лишь последовать за ним.

Солдаты, встречающиеся нам по пути, моментально убирались с дороги, потому что вид у Сурова был крайне сердитый.

Когда мы оказались в его кабинете, он бросил на меня быстрый взгляд, будто убеждаясь, что я единственная, кто его не боится. Впрочем, у меня для него плохие новости – боюсь. Очень.

– Кофе хочешь?

– А? – это он мне? – Д-да…

– У нас есть час, пока они там грызут друг друга. Не против, если я покурю? – и он снова глядит. Осторожно так, будто опасаясь спугнуть.

Теперь я боюсь его иначе – он слишком настойчив.

– Ладно…

– С молоком?

– А? – ну, давай, Эля, не тупи… – Да… хорошо бы.

Он курит и готовит нам кофе, а я сижу на диване, уперев ладони в колени, и не знаю, что было бы уместно сейчас.

У него здесь электрический чайник, холодильник и запас печенья из сухпайка. Сейчас Суров, вроде, даже человек, а не военный.

– Товарищ подполковник…

Его взгляд – такой вопрошающий и насмешливый – вынуждает меня сбавить громкость и промямлить:

– … разрешите обратиться?

– Что, Эля?

– Мне с сахаром.

На его губах мелькает усмешка.

Он прищуривает глаза, потому что дым от его сигареты вьется вверх, к потолку.

Я не хочу даже думать, что этот человек красивый. У него широкие плечи, безупречная линия губ, пронзительные светлые глаза.

– На Василевской вторжение, – он сказал это, передавая мне чашку. – Он ищет тебя.

Я не сразу смогла осознать услышанное. Реальность врезалась в меня, точно стрела.

– Ты должна об этом знать, – Суров намеренно поймал мой взгляд: – Я буду готов, не волнуйся. В госпитале знали, где ты. Если он получил эту информацию, то будет здесь уже сегодня.

Руки дрожали так, что я едва не расплескала кофе.

– Инна Владимировна?.. – мой голос сипел.

– Неизвестно.

– Я…

– Ты, вообще, здесь ни при чем, – Константин затушил сигарету и сел напротив меня на корточки. – Он тебя не получит, не бойся. Если и есть в этом мире самое безопасное место – оно здесь.

Именно из-за меня они погибли.

И именно из-за меня могут погибнуть и остальные. Включая самого Сурова.

– Отставить плакать, ладно? – его губы изогнулись в мягкой улыбке.

– Стараюсь.

Он вдруг протянул руку и коснулся моего лица, убрал большим пальцем слезинку, дрожащую на щеке.

– Я сделаю все, чтобы обеспечить безопасность базы. Это моя работа. А ты должна постараться сделать то, что в твоих силах, Эля, чтобы спасти нас всех. Я не в восторге от этой идеи бесед с чужаком, но, уверен, ты справишься.

Он был намного старше – я не должна думать о том, что его прикосновения очень приятные. Я не должна думать о том, что мне нравится быть рядом.

Я отхлебнула кофе, показывая, что успокоилась, и Суров взял свою кружку и задумчиво глянул на стол, где лежали какие-то записи.

– Дубровский – фанатик, Эля, – произнес он. – Не доверяй ему. Пришелец для него высшее существо. Просто будь осторожна и держи меня в курсе.

Глава 7

Когда истек отведенный Суровым час, Дубровский снова собрал всех членов проекта.

– Мы проведем несколько сеансов, – сказал он. – Крылов и Воробей проведут настройку ловушки, установят защитный экран. Элеонора сможет присутствовать там без экранирующей одежды. Первый сеанс – это знакомство. Это самый важный этап. Я разработал методику по типу психотерапевтической коррекции.

 

– Поясните, – потребовал Севостьянов, нахмурив брови. – Какой именно коррекции вы хотите добиться?

Дубровский нетерпеливо поморщился.

– Я долгое время изучал методы работы с детьми с расстройствами аутистического спектра, – сказал он, – они выражаются в нарушениях нервного развития, и вытекающих из этого проблемах социального взаимодействия. Для начала нужно показать объекту, что эмоции означают для нас. Мы будем учить его говорить с нами на одном языке с помощью поведения и поведенческих реакций.

– Как ребенка? – хмыкнул Севостьянов, признавая методику Дубровского ничтожной. – Высшее существо, как вы изволили выражаться? Хочу напомнить вам, коллега, что пленник понимает нашу речь, знает, к чему приводят его действия и осознанно желает наступления последствий. Да это же просто смешно!

– Мы посмотрим, насколько это смешно, – Дубровский скрестил руки с победным видом и обратился ко мне: – Элеонора, вы готовы?

Очевидно, он видел один существенный недостаток в своей совершенной методике – меня. Я чувствовала это в его взгляде, в недоверчиво сжатых губах, в закрытой позе. Этот человек очень сомневался, что девушка без образования, дрожащая и напуганная, – лучшее оружие в земном арсенале.

Он велел подключить ко мне датчики и усадил в кресло. Десять минут он задавал разные вопросы, пытливо изучая все мои реакции. С каждым новым вопросом он мрачнел все сильнее.

– Он будет чувствовать все, что чувствуете вы, – наконец, он рухнул на стул и поднял на меня усталый взор: – Обмануть его невозможно. Он почувствует вашу боль и ненависть, вы это понимаете?

– Да.

– Ваши реакции на него враждебны.

Еще как.

– Я постараюсь, что-нибудь с этим сделать, – неуверенно сказала я.

Он дальнейших нападок Дубровского меня спас подполковник Суров, который приказал холодно:

– Времени уже нет. Начинайте эксперимент!

***

– Все происходящее будет записываться, – произнес Дубровский, когда мы преодолели второе кольцо света и остановились рядом с ловушкой. – Нужно просто соблюдать все инструкции.

За моей спиной, за стеклом, просматривалась комната, залитая светом. Когда я впервые посмотрела на пленника, мое сердце сбилось с ритма, заколотило во всю мощь, толкая кровь в горло и виски.

Чужак сидел на специальном лабораторном кресле, стянутый световыми обручами. Голова опущена, темные длинные пряди скрывали лицо. Мощная грудная клетка, покрытая ожогами, мерно вздымалась. Он был обнажен по пояс, нижняя часть тела казалась сотканной из теней. Под его кожей перекатывался густой, подвижный сумрак.

– Вы обязаны контролировать свои эмоции, – сказал мне Дубровский, подводя к тяжелым, автоматическим дверям ловушки.

Когда он прикоснулся к датчику на стене, и дверь поехала в сторону, мой пульс, должно быть, подскочил до ста восьмидесяти ударов.

«Здравствуйте, меня зовут Элеонора, – повторяла я про себя то, что по мнению Дубровского подходило для первого знакомства. – Я человек…»

По-моему, глупо сообщать чужаку об этом, у него есть глаза.

«Вы находитесь на военной базе».

Он, должно быть, и сам об этом догадался, не полный же он идиот.

«Ежедневно вы получаете дозу электромагнитного излучения, а именно, вакуумное УФ-излучение и УФ-С. В естественных условиях оно на восемьдесят процентов поглощается земной атмосферой, но здесь генерируется искусственными источниками. Также мы воздействуем на вас рентгеновскими лучами. Именно поэтому вы испытываете боль».

Я вошла внутрь и с трудом оторвалась от двери, чтобы сделать несколько шагов навстречу пленнику.

«Мне жаль, что мы вынуждены применять к вам все эти жестокие меры…»

Не жаль нисколько.

«Несмотря на все различия между нами, я прошу вас выслушать меня».

Чем ближе я подходила, тем громче становилось дыхание. Ноги наливались тяжестью, в животе скручивался тугой узел страха.

«Почему бы нам не попытаться понять друг друга?»

Подойдя к барьеру, разделяющему нас, я остановилась и не знала, куда себя деть. Взгляд замер на мужском лице, сокрытом черными волосами до острого подбородка. Я заметила капельку пота, скользнувшую по нему. Стиснула зубы – это все притворство, чертовы уловки хищника. Он не человек. Он даже не дышит.

Легкий запах парфюма – дьявольски приятного – достиг моих ноздрей, и я почувствовала стойкое отвращение к тому, что он пытался мне внушить. Я не попадусь на это… точно нет!

«Мы, люди, готовы услышать вас. Дайте нам шанс понять вашу природу, желания и потребности. Быть может, это позволит нам избежать боли и страданий».

Я наблюдала, как темная лава бьется внутри него и запекается под воздействием света. Глупо даже надеяться, что он расположен вести разговоры по душам или решать судьбы мира от лица всех пришельцев.

Мое дыхание все еще царапало горло и шумно выбивалось из груди.

Итак…

«Здравствуйте, меня зовут Элеонора. Я человек».

Довольно просто, но язык будто прирос к небу. Внутри меня снедало ощущение собственной ничтожности.

«Я человек», – это выглядело так, будто я пыталась за это извиниться.

Мельком бросила взгляд на непрозрачное стекло, за которым за мной внимательно следила целая команда ученых. Я должна четко следовать инструкциям, но ведь то, что я чувствую, и то, что должна сказать – совершенно разные вещи. Стоит ли начинать наш диалог с обмана?

С кем я пытаюсь договориться? С чудовищем?

Я некоторое время колебалась – ритм сердца был дьявольски быстрым.

Меня тошнило от необходимости притворяться, сдерживаться и пытаться угодить тому, кто никогда и не думал о милосердии по отношению к людям.

Не знаю, в какой именно момент я решила послать к черту все инструкции, но с моего языка слетает:

– Я – Эля, – безо всяких приветствий. – Ты не хочешь слушать, но мне все-равно.

Грудная клетка пленника вздымалась от дыхания, кожа блестела от пота. Рельефные мышцы на груди и руках, узор вен, трепещущая жилка на шее – да, он просто актер!

Во мне снова вспыхнула злость. Передо мной – убийца. Может ли он хоть что-то сказать в свое оправдание?

Сидит сейчас здесь, как проигравший, и отдувается за всех своих собратьев! Да, нам, людям, тоже больно. Мы теряем близких на войне, которую развязали именно эти космические засранцы!

Я хотела знать, почему.

Мне нужен был ответ.

Почему.

Миллион этих «почему»?

Ангелина, мои родители, сотни тысяч девушек – почему?

К моим глазам подступили слезы, и я сжала челюсти. Не собираюсь плакать. Нет, это существо не увидит моих слез. Именно он сейчас пленник. Он жариться здесь под ультрафиолетом. И он ответит на это гребаное «почему»!

– По какому праву вы убиваете нас? – выпалила я, с трудом сдерживая злость.

Дубровский, уверена, негодует, ведь его текст был более… дипломатичным.

Слипшиеся пряди волос перед лицом пленника слегка качнулись от дыхания – больше ничего! Он безмолвен.

Мне не нужны оправдания, я просто хочу понять. Это необходимо, как воздух, потому что в груди у меня все печет. Мне больно. Мне так дьявольски больно, что я не могу сдержать судорожный вдох.

– Один из твоих собратьев убил мою семью, – эти слова дались мне с огромным трудом. – Я хочу знать, почему? Кто вы такие? Чего вы хотите?

Его ноздри раздувались, жилы на шее напрягались – не более.

Он не собирался отвечать. Какая гордыня!

Ему плевать.

Он не удостаивает меня даже взгляда.

– Я просто хочу понять, – цежу сквозь зубы, раздражаясь из-за его высокомерного упрямства: – Неужели ты не можешь просто поговорить со мной? Считаешь это ниже собственного достоинства?

Между нами звенит воздух.

Меня предупредили, что я не могу заходить за защитный экран и последнюю линию света. Она очерчивает лабораторное кресло, предназначенное для объекта.

Ну, что ж…

Мне потребовалась пара минут, чтобы выровнять дыхание и подумать, что еще я могу сделать. И, глядя, на этого упрямого космического барана, я захотела сделать ему что-нибудь назло.

Я села на пол, скрестив по-турецки ноги, намереваясь сидеть здесь целую вечность. Если понадобиться, я превращусь в мумию. Не сдвинусь с этого места. И мне плевать, как это выглядит.

– Я подожду.

Пялюсь на пленника, кривя губы.

Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь спокойно смотреть на этих существ, не испытывая боли от воспоминаний, отравляющих мою жизнь. Его тело создано для того, чтобы убивать – оно идеально, на самом деле. Оно красиво до слез. Почему мироздание сотворило это существо таким – безупречным, словно ангел?

Со стороны мое поведение можно расценить, как саботаж и диверсию. Я даже жду, когда в комнату ворвутся военные и выведут меня. Представляю, как зол будет подполковник Суров, который искренне в меня верил.

Не хочу думать, что все испортила.

Наверное, Дубровский потребует моей замены. Это очевидно – я всех подвела.

Вынимаю из кармана четки и перебираю – раздаются тихие щелчки.

Мне просто нужно успокоиться. В душе бушуют эмоции. Я прямо сейчас нарушаю все запреты: я смею что-то чувствовать. Да, внутри меня просто фейерверк.

Четки щелкают у меня в руках.

Этот звук успокаивает.

Я размышляю о том, что чужак за все время не сказал ни слова, и убеждаюсь, что для него люди – пустое место. А я еда, которая сама к нему пришла, не более. С чего я взяла, что у меня хоть что-то получится? Возможно, я просто его раздражаю, ведь он не может до меня дотянуться. Не может сожрать.

Прохладное дерево, покрытое лаком, скользит между пальцев: «Щелк-щелк…»

Бусин в четках десять, я считаю про себя, думая о родителях. И мне снова больно.

Щелк…

Конечно, я могу сидеть здесь до самого рассвета, тщетно надеясь, что чужак меня заметит. И буду сидеть. До тех пор, пока меня отсюда не вышвырнут.

Буду сидеть, чтобы это существо, прикованное к креслу, видело – не боюсь.

Щелк…

Наверно, чужаки слишком самонадеянны, раз решили, что вселенная существует только для них, а люди обязаны плясать под их дудку и умирать им на радость.

Щел-л-лк…

Я буду сидеть здесь столько, сколько смогу. Пока пальцы не заболят, стираясь в мозоли от этих четок. Пока глаза не станут слезиться от яркого света. Пока ультрафиолет не поджарит меня. Я буду сидеть здесь вечно.

– Прекрати, – хриплый после долгого молчания голос заставил меня враз покрыться горячей испариной.

Четки замирают в моих пальцах – сердце разгоняется, точно реактивное, бьет в горло, и я задыхаюсь.

Я не рассчитывала…

Я почти не верила…

– Еще и это, – мужской вздох.

Мое тело каменеет, но мне каким-то чудом удается достойно встретить взгляд янтарных глаз пленника.

Ленивым движением головы он смахивает длинную челку со своего лица, и я вижу, как он красив. Как и положено всякому чужаку красив чудовищно, до отвращения. Мужественный подбородок, высокие скулы, красивые губы – он выглядит довольно молодым. И очень дерзким.

– Твои щелчки раздражают. Ты можешь делать это в другом месте? – спокойно спрашивает он.

Прошу заметить, он все еще жарится под ультрафиолетом.

Он ничего не говорит по поводу моих эмоций, которые бьются внутри смерчем. Его раздражают щелчки – подумать только!

Я не знаю, что сказать и растягиваю слова, судорожно выстраивая в голове дальнейшую беседу:

– Меня зовут Эля, я…

– Я слышал.

Он слышал!

Господи…

– Ты молчал все это время…

– Никто не щелкал, – он бросает взгляд на четки в моих руках. – Не делай так.

Я неприятно поражена. Не может быть все так просто. Меня накрывает лживое ощущение беседы с человеком. С обычным мужчиной.

– Кто ты такой?

Он вскидывает брови, очень натурально имитируя удивление.

– Серьезно? У тебя там не заготовлено других вопросов?

– Я… – его дурацкая манера выбивает меня из колеи. – У меня еще много вопросов. Зачем вы убиваете людей? Вы делаете это ради пропитания?

– Нет.

Это «нет» отзывается во мне болью.

Я не знала, что сказать, и тщетно боролась со смесью злости и отвращения. Их жажду убивать ради еды еще можно понять. Пищевая цепочка и все такое. Но он сказал «нет». Это «нет» все еще звенит в моих ушах.

– Ты испытываешь слишком много эмоций, – спокойно констатирует пленник.

– Испытывать эмоции – особенность всех людей.

– Мне ли не знать.

Какой умник!

Я сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь успокоить сердцебиение.

– Почему вы убиваете людей?

Чужак смотрит безотрывно и произносит лениво:

– Какой бы ответ тебя устроил? Ну, допустим, ради удовольствия.

 

Я стискиваю зубы. Кровь во мне закипает, и я с трудом подавляю вспышку злости.

– Удовольствия?

– Да, это приятно. Как и приятно любое проявление твоих чувств.

– Я чувствую к тебе только ненависть.

– Это льстит.

Я шумно сглотнула.

С трудом удерживаясь на месте, я мысленно приказала себе вспомнить, зачем я здесь. Я ничего не добьюсь, если не успокоюсь.

– Откуда вы прибыли?

– Это тебе ничего не даст. Дальше.

– Дальше?

– Ну это же викторина? – на его губах снова обозначилась усмешка: – Если я отвечу на все вопросы меня выпустят или здесь будет другой приз?

– Откуда ты знаешь наш язык?

– Глупо. Следующий вопрос.

– У тебя есть имя?

На сей раз он задумался.

– Есть.

– И как тебя зовут?

– Это секрет, дурочка.

– Почему?

– Имя имеет для нас значение. Мое имя часть Халара.

– Халар – это ваше божество? – спросила я осторожно.

– Нет, – поморщился он. – У нас нет богов.

– Тогда, что это?

– Ты хочешь, чтобы я объяснил это на твоем убогом языке?

– Да.

– Следующий вопрос.

– Что такое скихр?

– Полегче, девочка, – его тихий смех был довольно приятным. – Не провоцируй меня. Скихр – это часть Халара, переданная в дар.

– Это метка на лице девушки! – не выдержала я.

– Ну или так.

– А хейэри?

– Хейэри – избранница. Избранная для дара, так будет точнее.

– И для какого же дара ее избирают?

Янтарные глаза пленника странно блеснули.

– Для дара смерти.

Я разозлилась, сжала в кулаке четки.

– Почему же ты сам не хочешь принять от нас дар смерти?

– Вам нечего мне дать. Я вечен.

Господи… я закрыла лицо ладонями. Неужели чужаков нельзя убить?

– Вы здесь для того, чтобы уничтожить всех людей… человечество? – спросила я.

Пленник посмотрел на меня насмешливо:

– Именно так.

Мне хотелось сбежать, как можно скорее, и не слушать больше о том, что люди обречены умереть, а чужаки – жить вечно.

– Мне нужно немного… – я поднялась на ноги, ощущая такую слабость, будто я потратила на этот разговор больше сил, чем у меня было: – подумать.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru