Елена Романова
Оборотень

болезнь вернула меня, как кошка котенка, в мое вечное заточение. мои мышцы ослабели, как ослабело мое желание вырваться. мне нравится сидеть на моем балконе. писать вздор, не интересный никому. который даже мне лень будет перечитать. смотреть во двор. где в такую рань еще никого нет. слушать: гул далекого шоссе; писк автоматических ворот; как сипло прокатывается тугая резина колес по хрустким камням на асфальте; как кричат птицы, как грохочут грузовики; мне кажется, даже белье на сушилке покачивается в сопровождении какой-то неслышной мелодии; дети внизу уже спорят о чем-то; ветер треплет измятый пакет; ворона рокочет над творожным пирогом, который я крошил в пять утра на скатерти асфальта возле помойки; трещит домофон внизу, впуская кого-то в дом, будто в сердце; таинственное постукивание среди гаражей. некуда спешить. спешить некуда.

тощий, как стручок, дед в синей курточке отхаркивает – словно из пупка изгоняет – комочек слизи в наивный песок песочницы. тоненькие ноги ворочаются изломанно. в руках – огромный белый пакет. он, как ворона, ходил в магазин нашей помойки. дед поднимает острый палец к одной ноздре – изрыгая очередной плевок, зажимает другую – еще один. он расставляет метки болезни и старости на детской площадке. маркирует беспечность будущими утратами.

машина подъехала и тарахтит. ее тяжелое брюхо низко висит над асфальтом. колышет воздух.

день 5:

день N в уездном городе N, в доме N на N этаже. это день кучевых облаков, огромных белых судов, ползущих по небу. это день ветра-бурлака, волочащего эти суда по лазурному океану. ветра-мальчика, ломающего хребет, как голос. песня подступающей осени. стон отходящего лета.

девочки во дворе сидят на палке качели: одна в песке, другая на вершине. беседуют. не качаются. что они обсуждают? корейских мальчиков? русских поэтов?

день 6:

снова день: тот же самый и совершенно иной. идет тонкий дождь. его видно лишь на темном фоне ржавеющего ангара. огромные, как многоэтажные лайнеры, облака словно застыли в небе, как в эпицентре штиля. их края сотканы из такого невозможного белого, из какого было сотворено абсолютно все, но только не человек. их низы серы, как серы спины слонов и бока мышат. богатый караван движется на пустыню, чтобы быть выпаренным, чтобы исчезнуть. чтобы длить жизни садов и трав, прежде чем те облетят и истопчутся.

мальчик на самокате прорезает дорогу внизу, и я постигаю, что время никогда не останавливается. как этот мальчик ни за что не остановится, оттолкнувшись. время минует меня, тебя, его и течет дальше, вечно неизменное, сквозь нас всех. время не замечает нас. как мальчик на самокате, глядящий вперед себя, не замечает меня, глядящую на него сверху.

небо сегодня какое-то однотонное, словно шуба, порванная в одном месте. оно источает тончайшие лучи чистейшего света. они такие нежные, как будто каждый из них выписывает это слово:

нежность

только не так, а так:

нежность

ворона проплыла сквозь них как-то особенно буднично. как уставшая женщина, которая перестала замечать, что живет. минуту спустя ровно тем же путем, но в обратную сторону, промчалась утка, на фоне равнодушной вороны кажущаяся юной спортсменкой.

как всегда, проезжают машины. как всегда, что-то таинственное гудит где-то. дети доигрывают в последние дни лета.

– завтра не нужно в школу, но послезавтра нужно! завтра – самый ужасный день, потому что он – последний!

туман, словно в мир, как в стакан, плеснули пахты. снопы деревьев, как шатры. джунгли. тонкая полоса парка, как кружево, сотканное из призраков. прутья ветвей почти не видны. листы – как мазки. сумеречные вороны кружат над разверстой помойкой, как над вратами в ад. галка по-детски переставляет лапы и, переваливаясь, прогуливается по крыше ангара. выкрикивает короткие строчки хокку на безупречном японском. машины на парковке исчезают, как куски торта. весь мир словно надышан Тобой.

день 7:

ваш анализ на COVID отрицательный

код мазка: 25641

все холодит: стены, стул, воздух. все влажное: коврик, одежда, дыхание. новостройки вдали, выряженные солнцем в белоснежные светящиеся колпаки, горят, как дома на юге. солнце всему придает блеск, как клинку. утро свободы. когда уже начал строить планы: на день, на неделю, на месяц. время покатилось клубком. но ты выходишь на улицу. выходишь на улицу в любой час. и в тот час – толпа. и во всякий час – толпа. расступается, чтобы пропустить тебя незамеченным. людей стало больше. они размножились почкованием. пока ты сидел в своей клетке, пока ты писал рассказ и толпой были одни только буквы, выводимые твоей некрепкой рукой, их отражения вышли из зеркал и получили право называться людьми. ты убежал от них назад в клетку. в капсулу из бронированного стекла, пластиковых рам, защищающих тебя от метеоритов-людей, от звезд-людей. ты одинок в своем космолете. даже когда душистый сентябрьский воздух прорезает едкий дым сигарет того, кто живет под тобой. чьего лица ты не знаешь. как не знаешь имени. ты даже не видишь, какие у него руки. только дым. внизу под тобой живет дым.

Ветер метро

Я молча глядел на курган и вслушивался в ветер со стороны рва. И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал – меня будто завернули во что-то. Целиком и полностью. Ощущение было такое, словно цикады, лягушки, пауки, ветер – буквально все – превратилось в единое целое и течет через Космос.

Харуки Мураками

Здесь самое главное – не промахнуться. Поставить ногу туда, куда следует: в тот самый идеальный момент ступени, пока ее не оттеснила железная воля новой. Рифленые волны строгой математической формы, загнанные в линейно-точные русла прохода, сбегают вниз, подхватив тебя, как щепу, и уносят с собой, на дно, как официант выносит к столу бутылку. И ты плывешь вниз, на дно, послушный несгибаемой воле конвейера, как послушны ему детали, продукты, все остальные люди. Мальчик и девочка целуют друг друга, поднимаясь синхронно твоему спуску. Они думают, что непослушны. Что у них есть личная воля. Но они примагничиваются друг к другу, как примагничиваются сваленные вместе пачки печенья – в шоколаде и без, яблочный сок, клубничное молоко, йогурт со вкусом вишни, чипсы со вкусом краба, «еще пачку "винстона", синие». А ты десять лет не ел ничего из этого. Десять лет не курил. Ты никогда не целовался в метро или в магазине. Ты – штучный товар.

Ветер метро трогает волосы, как слепой на завтраке с незнакомцем. Он ощупывает полы тонкой курточки, как вор-карманник. Я пишу о тебе, о ветер метро, сидя на крыльце деревенского дома, в такой дали от подземки, что она кажется бесконечной.

Теперь главное – успеть вовремя соскочить. Ты не знаешь, что будет, если ты не успеешь, но узнать – не тянет совсем. Слишком остры зубы у здешних полов.

Метро-детство заканчивается вместе с эскалатором. Дальше – сам.

И ты встраиваешься в поток. С радостью, с какой поэт, осужденный за тунеядство, выходил по́утру на работу вместе со всей деревней. Человеческое течение захватывает тебя, как захватывает рыб инстинкт и стремительное течение. Их лица безразличны к тебе, как безразлично лицо уставшего доктора, все еще ведущего прием после конца приема, как безразлично лицо святого, двести лет провисевшего на своем месте, двести лет просмотревшего на тонкие свечи.

Ты переходишь с «красной» ветки на «кольцевую», спускаешься по лестницам, огибая бока тоннеля, чьи мраморные изгибы – как распятые статуи. Поток тех, кто покидает метро, движется обратно тем, кто углубляется в него. Они не соприкасаются, как прямые.

Короткая лестница, поворот, еще один спуск.

Зал как античный театр.

Арки, колонны, скамьи.

Поезд.

Открытые двери, что раны, втягивают людей, как лекарство, как пищу. Захлопывают швы или пасти и уносят, как колбасу, в темноту и холод. «Осторожно, двери закрываются».

Ты не успел.

Они уезжают, а ты остаешься. Один. И никого вокруг. Амфитеатр пуст. Труппа умчалась во тьму с таким грохотом, словно не думает возвращаться.

Никого вокруг.

Ни души.

Ты даже не уверен, что у тебя у самого осталась душа.

Эй…

Кто-нибудь?

Зовешь ты, как в фильмах ужасов, как в кошмарах.

Люди!

Ты бежишь к лестнице, поднимаешься вверх, перепрыгивая ступени, бежишь быстрее внутри мраморной кишки, как внутри кишки статуи.

Кто-нибудь!

Кого ты хочешь увидеть? Человека в военной форме? Кровавого тигра? Крысу? Персефону?