Елена Петрушина
Параллельные кривые

Он взял со стола лист писчей бумаги, чтобы сделать кое-какие наброски. Под ним оказалось фото – Алла в спешке забыла. Стрела, говоришь? Кто он тебе? Муторное чувство завладело Сеней – он вдруг вспомнил, как фантазировал про личную жизнь Аллы, её ботинки и смерть мужа. Вспомнил и её слова о том, что магам надо быть осторожным с фантазиями. Никаким магом, понятное дело, он себя не чувствовал и никогда не интересовался вызыванием духов и прочей ерундой. Но подлая мыслишка сверлила мозг: «А вдруг это я своим неумеренным воображением привлёк в её жизнь смерть?». Он с сожалением разглядывал фото. Ничем не примечательный худощавый мужчина среднего роста. Взгляд вот только пронзительный, цепкий. Что же с тобой случилось, Стрела? И вдруг где-то внутри черепной коробки услышал усталый голос:

– Отвяжись, не до тебя сейчас.

Сеня оторопел. Крепко зажмурил глаза, потом открыл, немного посидел в тишине. Потом нашёл фото Олега и пристально, как рассказывала Алла, посмотрел на него. Да, действительно, пространство за фотографией друга будто было пустым, сам образ расплывался, Сеня никак не мог его удержать перед внутренним взором. Глаза Олега всё время закрывались, лицо было неживым. Он перевёл взгляд на фото Стрелы. Хм… в прошлый раз ощущения были одинаковыми, а сейчас лоб Арсения пульсировал, и человек на фото будто откликался, дышал.

– Как так может быть? – в замешательстве Арсений заговорил вслух.

– Потом узнаешь, – прозвучал в голове всё тот же усталый голос.

Сеня перекрестился и начал глубоко дышать, успокаивая учащённое сердцебиение. Ладони вспотели, защипало язык. Но постепенно полный медленный вдох и такой же выдох привели его во вменяемое состояние. Он встал, оделся и вышел во двор. Да, можно скинуть снег с сарая. Там крыша почти плоская, а намело много. Снег сырой, того и гляди, продавит крышу. Было часов шесть, когда он по шаткой деревянной лестнице забрался на скользкий шифер, а спустился вниз уже в полной темноте. Физический труд окончательно вернул его в форму. «Хотел приключений? Изволь. Что будешь с ними делать?». Он устало вошёл в дом, доел остатки манной каши с чаем и начал писать. Что ещё мог сделать с непонятным человек, считающий себя сценаристом?

Я его не убивал. Ведь если б у меня была такая сила мысли, способная лишать жизни и даровать её, Олежка был бы жив. А почему я поверил ей, почему согласился, что его нет? Хм…потому что так и есть, и я это чувствую. Вот и всё.

Он писал довольно долго всё, что приходило в голову, пока не погасла в голове бегущая строка с разным вздором. Наступила тишина. Он закрыл глаза и будто остался один в тени Сатурна. Так он описал своё состояние, когда открыл глаза в пять утра, бодрый и спокойный, не обременённый ничем.

Глава 2. Жертвенный баран

Алла вернулась через три дня, сама не своя.

– Алла, хотите, я побуду с Вами?

– Нет. Я в порядке. Спасибо вам. Что за домом присмотрели и вообще…

Он стал собирать вещи.

– Алла, тут такое… этот человек, которого Вы ездили хоронить… мне кажется, он снова жив. Только не хочет, чтобы знали не те люди.

– Что Вы несёте?

– Вот, смотрите сами, – он сунул ей фото. И почему-то вспомнил сейф со скелетом. Как-то эти события были связаны, но как, он не мог понять. Он рассказал ей о голосе в голове, Алла выслушала спокойно, будто для неё это не новость:

– Что ж, будем жить исходя из открывшихся обстоятельств. Я чувствую, мне всё же потребуется Ваша помощь, только пока точно не знаю, какая. Постарайтесь в ближайшие несколько дней не говорить ни с кем о том, что произошло, даже со мной. Дневниковых записей тоже не делайте. Соблюдайте внутреннюю тишину, а если мысли будут одолевать – просто беспрерывно читайте любую молитву или идите колоть дрова. Мне надо побыть одной, но выпускать Вас в город сейчас нельзя. Не спрашивайте, почему, так надо. Где Вам понравилось сидеть больше всего?

– На лежанке.

– Кто бы сомневался, – она улыбнулась, – тогда располагайтесь там и не шумите. Ни вслух, ни про себя. Я уединюсь на час.

Арсений уселся на лежанку и стал смотреть в окно. Падал снег, укрывая кружевные кроны плодовых деревьев. На верхушках яблонь кое-где висели красные и бурые плоды. Прилетела какая-то большая рыжеватая птица с синими крыльями и стала долбить мёрзлое яблоко. Крючковатая графика грушевых ветвей завораживала. К стволу одной из груш была приставлена лестница, и по ней прыгала ворона. Прыг-скок – две перекладины вверх; прыг-скок – две вниз. Вдруг ворона, будто почуяв взгляд наблюдателя, обернулась и уставилась на Арсения:

– Спааать!!! – заорала она, и Сеня даже не успел удивиться, провалившись в глубокий сон без сновидений.

Через час пленник тишины вскочил, словно его подбросило взрывной волной. Посмотрев по сторонам невидящим взглядом, он снова упал головой на подушку. Одновременно с ним в мансарде открыла глаза хозяйка дома. Она взяла с прикроватной тумбочки бумагу, карандаш и быстро зафиксировала результаты «погружения». «Да, братка, попал ты в переплёт. Две силы заинтересованы в том, чтобы ты находился сейчас там. Одна – бездушная, алчная, свирепая. Другая – не менее свирепая, но преследующая противоположные цели, магическая группа. Меня не обнаружили. Я следила твоими глазами. Но повторять фокус «два в одном» рискованно. Итак, что мы имеем? Убивать тебя в этой деревне не собираются. Тебя посвятили в некую традицию, чтобы иметь возможность контролировать и защищать. Пока ты им нужен, по крайней мере. Зачем, я не поняла. Не знаю языка, а намерение читать могу только на уровне «опасно – не опасно». Алла зарисовывала, записывала. «Вторая сила, от которой исходит угроза, находится в другой стране. Идёт война у них там или народ постигло иное бедствие, я не понимаю. Просто пахнет смертью, много смертей».

Было тихо. Малахольный сценарист послушно не мешал. Она спустилась в кухню, где аккуратно тикали настенные часы и сквозь тюлевую занавеску сочились сумерки. Задёрнув плотные шторы, Алла приоткрыла дверь в столовую. Арсений задрыгал ногой во сне, прямо как Пуля. Печная лежанка была ему коротка. Собственно, как и ей. Видимо, дом строили хоббиты. Хотя, зачем малоросликам потолки два восемьдесят? На вырост? От шороха гардинных колец Загадов проснулся и стремительно принял вертикальное положение, широко открытыми глазами всё ещё досматривая какой-то сон. Он кивал головой и угукал, будто отвечая согласием на чьи-то слова.

– В сумерки нужно окна зашторивать, нельзя их в дом впускать, – пояснила Алла.

– Кого их?

– Ну… Их…

Слова никак не возвращались к Сене, и он только смущённо кивнул. Наконец пустоту в голове стали заполнять аморфные массы смыслов, постепенно отвердевшие в слова:

– Алла…а как это…это всё можно соединять? Ну…вы вроде православная…и в то же время…вас бы на костре…того…

Алла улыбнулась.

– Не знаю, как соединить и можно ли. Так сложилось. Меня окрестила бабушка в детстве. Окунула в речку, надела крестик. Она была из старообрядцев. Распятие у них с перекладиной и крестятся двумя перстами, а в остальном какая разница, я не поняла. Окрестила и окрестила, я и не вспоминала до поры до времени. Храмов поблизости не было, время было антирелигиозное. И у меня не было привычки к молитве. Родители были далеки от религии, не приучили. А потом приснился мне страшный сон, который и теперь вспоминать не могу без содрогания.

Снится мне, что я сижу на диване в бабушкином доме, напротив дверного проёма в другую комнату. А там дальше окно, я в него смотрю и вдруг вижу, как с той стороны приближается тёмная фигура. Я понимаю, кто это, мне становится страшно. Он просачивается сквозь стекло и двигается на меня. Жёлтые глаза светятся. Я цепенею от ужаса. Силюсь поднять руку для крестного знамения, но не могу. А он смеётся так театрально:

– Ха-ха-ха, ты же не крещёная!

А потом добавляет:

– Но ты не бойся, я тебя не трону.

– Ну да, зачем трогать некрещёного, он и так к Богу никогда не придёт…

– Возможно. Но Иоанн? Что вы скажете о нём? Как он пришёл к Богу, и кто крестил его? Видимо, есть пути. Кроме того, есть и другие религии. Но я не хочу сейчас пускаться в дискуссии.

Я тогда проснулась в холодном поту и решила, что надо пойти в храм и пройти полный обряд крещения. Бабушка обиделась, что я не в той традиции крестилась. Говорила, что лучше нигде не креститься, чем «у этих». Это сейчас РПЦ со старообрядцами замирилась. А тогда не очень-то друг друга принимали. Но дело не в этом. Я будто обрела защиту, в которой нуждалась. Подозреваю, что так делают все тревожные люди. Ищут защиты от неведомых и невидимых угроз, не слишком вдаваясь в суть и историю религии. Как говорится, где родился, там и крестился. Наверное, родись я в Китае, была бы буддисткой. Просто выбора не было, опоры не было, а страха было много. Ну да ладно. Картошка в печи уже должна быть готова. Будем ужинать.

– Вы не рассказали, как в вашей жизни соединились православие и… другие практики. Как их сейчас называют? Магия, эзотерика?

– Значит, должны были соединиться, раз соединились. Естественным путём. Эклектика – наше всё.

Она засмеялась и сунула ему банку квашеной капусты:

– Накладывайте в салатницу. Давайте ужинать.

– Послушайте, ну нельзя ведь жить с такой кашей в голове! – он попытался продолжить свою линию.

– В моей голове нет никакой каши. Потому что там вообще ничего нет. Пустота, – пресекла она дискуссию. – Ешьте и помалкивайте.

Она не хотела говорить и о брате, изящно и беззлобно уводя разговор на местные реалии. Тем более ей претило делиться, с кем бы то ни было, содержанием своих медитаций.

Ранний вечер уплотнился до вязких сумерек, в которых тонули звуки. Затворники разошлись по своим комнатам, каждый с мыслью «ну, по крайней мере, мы друг другу не мешаем».

Игорь Стрельцов открыл глаза и ничего не увидел. Было тесно и душно, словно его завернули в пыльный ковёр и перетянули для надёжности верёвкой. Вестибулярный аппарат регистрировал качку, и Стрельцов сначала подумал, что ковёр перекинут через спину коня или верблюда, бредущего по пустыне. Потом ему почему-то вспомнилась «Кавказская пленница» с незадачливым Шуриком, висящим в спальнике над пропастью. Но тело лежало на жёсткой ровной поверхности, и не было слышно ни шума волн, ни дыхания животных, ни звука шагов. Он попытался пошевелить руками – они были притянуты к туловищу. «Кому это понадобилось меня пеленать?». Почему именно этот, а не какой-то более полезный вопрос пришёл ему в голову, он не смог бы объяснить. Кто бы это ни был, укутал он Игоря качественно, – воздух с трудом проникал через полотно.

«Я жив. Это уже хорошо. С остальным разберёмся. Главное, спокойствие. Я могу дышать, значит, теоретически, могу чувствовать запахи. Я ощущаю помимо своего дыхания внешний ритм. Он неправильный и непостоянный. Значит, я болтаюсь в воздухе. От воды была бы сырость. Если воздух проникает через ткань, значит, могут проникать и звуки. А я не слышу. Хм, да я не слышу и своего дыхания, я его только чувствую, как движение грудной клетки. Контузило, что ли? Дальше. Температура. Не околел в январе – значит, не в Сибири. Помню, что январь, это радует. Даже если я был без сознания, полгода тут висеть не мог. Стало быть, где-то в южных широтах. Или в помещении. Как же меня сюда занесло, в эту люльку?».

Очень хотелось в туалет. Но писать под себя в сознательном возрасте было бы крайне неприятно, тем более, когда непонятно, сколько времени придётся лежать мокрым, привлекая всякую заразу, и кто его обнаружит по струйке. Мочиться лёжа, когда делать этого уже по возрастным и медицинским показаниям неприлично, ему однажды довелось. Ему было семь лет, он чувствовал себя совершенно взрослым, потому что уже год как ходил в школу. Родители взяли их с Алкой в деревню к тёте Симе на юбилей. Удобства были на улице, и детям поставили горшок у печки. Взрослые ходили туда-сюда, спрятаться было негде, он мучительно стеснялся и не смог оголиться у всех на виду. Он не знал, как поступила Алка. Пока он мялся возле горшка, она уже заснула. Ещё одним испытанием было то, что им постелили вместе на диване, а у них с рождения были отдельные кровати. Он лёг и решил терпеть. Но организм не послушался. Проснулись они в луже и с позором выслушали нотации тёти Симы. Досталось Алке как младшей. Подумали на неё, обозвали зассыхой, а он не стал возражать. Просто промолчал, а потом носил с собой всю жизнь эту позорную тайну, боясь попросить прощения. Боялся признаться в бессилии. Для Алки он всегда был героическим образцом, защитой и опорой. Не мог же он сказать «Я тебя предал». Нет, это слишком. Пусть лучше думает, что она курица и зассыха, а он будет её защищать.

Алка с ролью курицы никак не хотела мириться, и всюду следовала за ним, отчаянно конкурируя совсем в не девичьих занятиях. Когда он пошёл в секцию айкидо, она увязалась за ним. На вопрос тренера, зачем ей это надо, не лучше ли в гимнастику такой тоненькой девочке, она ответила: «В гимнастику поздно, а понять философию единоборства – в самый раз». И она падала на середине тренировки от усталости, не выдерживала кувырков через голову и постоянных перемещений на коленях, но была блестящим спарринг-партнёром. Видимо, вправду что-то поняла, во что не особо вникали сильные и выносливые парни. Когда его вместе с другими студентами мединститута направили в учебно-авиационный центр для прохождения обязательной военной подготовки, Алла тоже захотела прыгать с парашютом. Как она умудрилась записаться в ту же группу, он не вникал, потому что давно понял: если эта курица захочет летать, она полетит. Первый же прыжок чуть не стоил ей жизни, но она не отказалась от затеи, и все последующие приземления были на «отлично». Друзья предупреждали: «Не делай из Алки другана, она так замуж не выйдет», но она вышла, хоть и недолго длилось её семейное счастье. А он так и не женился.

Воспоминания Игоря не отрывали его от попыток высвободить руки. Внутри полотняного кокона ладони могли перемещаться по бёдрам. Он попытался подтянуть замотанные ноги к животу, и ему это удалось. «Значит, в гроб не заколочен – ещё один плюс». Стрельцов расслабился и начал следить за дыханием. Успокоился. Подумал. Если сделать выдох, втянув грудь и живот, рука может сжаться в кулак. А зачем мне кулак? Чтобы колупать ногтем большого пальца свои пелёнки. Получалось немного деформировать ткань.

«А что, если представить, что ноготь – это лезвие? Может быть, то, что написано в умных книгах про У-Син – это не метафоры, а инструкции?». И он превратился в металл. Рёбра ладоней – острые, проникающие лезвия. Ощущения были удивительными, но ткань не поддалась. «Орехов не поел», – пошутила бы Алка. Стрельцов не оставил усилий. Он стал шевелить ступнями, попеременно натягивая их к себе и от себя; он вытягивался всем телом, стараясь удлиниться и так расшатать свою тюрьму; он ковырял ткань ногтями и пытался развести локти в стороны. И внутри полотна стало свободнее. В конце концов, он смог увидеть свет. Как говорится в сказках, долго ли, коротко ли, но голый Стрельцов обнаружил себя в долблёной лодке, привязанной к дереву. Его уши были заткнуты какой-то травой, а тело покрыто странными узорами.

Растительность вокруг походила на африканскую. Игорь огляделся и, не обнаружив в непосредственной близости намёков на присутствие человека, с наслаждением пустил струю, приговаривая: «А ссать на вас с Эйфелевой башни! В этом что-то есть! Ссать на вас с баобаба!». Теперь он имел право использовать эту присказку. Было бы где. Он вообще не был уверен, что тут есть люди, тем более, говорящие по-русски. «Ну, голый человек на голой земле, вот тебе случай проверить твою философию на практике. Думай, Маугли».

Он решил не задаваться бесполезными вопросами типа «как такое произошло?», не вспоминать автобиографию, а сосредоточиться на текущем моменте. Ориентировочный рефлекс как-нибудь подтянет и другие психические процессы. Память такая штука, что чем больше пытаешься что-то вспомнить, тем надёжнее забываешь. А так в простых занятиях что-то да восстановится. Одна беда: он почти не знал местной флоры и фауны на предмет съедобности. Но понимал, что люди должны быть не более чем в паре километров отсюда. Он начал вглядываться и принюхиваться, озираясь по сторонам – не блеснёт ли какое орудие труда или оконное стекло, не потянет ли дымком. Должна быть река где-то, не зря его в лодке подвесили. Головой вон туда. Непонятно, имеет ли это какое-то значение в том культе, представители которого его сюда определили. Он подумал, имеет место ритуал, хотя никогда особо не интересовался культами, всякой магией-религией. Вот Алка – другое дело. Хотя росли они в эпоху развитого атеизма, сестра была сделана из мистики – родилась такой, с собачьей чуйкой и вещими снами. Это сейчас коммерсанты поигрывают в магию, а президенты в религию. Это в тренде. Это даёт конкурентное преимущество. По крайней мере, так говорят продавцы тайного знания. Стрельцов же считал себя критически мыслящим реалистом с высоким антисуггестивным барьером. Когда завкафедрой физиологи, старик Финкенштейн, на первом занятии сказал «Бога нет!», он усомнился в этом так же, как усомнился бы в любом другом категорическом заявлении, носящем характер прямого внушения. Игорь взял за правило доверять только фактам, не вовлекаясь в пустые дискуссии о том, что есть и чего нет. Философия опыта ему была ближе, чем путь веры, поэтому восточные единоборства ему подходили. Система пяти переходов энергии, лежащая в основе большинства школ, казалась ему хорошим объяснительным принципом, далёким от религии, эзотерики и парапсихологии – не более чем метафора. Как и голый человек на голой земле. И вот он здесь. И вся его предшествующая жизнь никак сюда не вела. Доктор Айболит, висящий на дереве. В Африке акулы, в Африке гориллы… Кстати, да. Надо бы определиться, куда идти, пока они все на охоту не вышли. И поскольку определиться в предлагаемых обстоятельствах можно было только методом тыка, Стрельцов вдруг снова лёг в долблёнку, расслабился и «поплыл». Пусть. Пусть голодное тело найдёт еду, людей, – что-нибудь, способствующее выживанию. С закрытыми глазами он неожиданно ощутил плотность пространства вокруг себя. Он находился в центре, и к этому центру вели «ходы». Он осознал, что это были энергетические следы, оставленные людьми. По одной тропе его принесли, а в другом направлении мужчины ушли. Перед внутренним взором сама собой складывалась картина. Пятеро темнокожих мужчин в диковинных масках. Никогда таких не видел. Стрельцов проследил их путь до деревни, в которую мужчины входили уже без масок, неся плетёные корзины с рыбой. Один из них вдруг обернулся и посмотрел ему в глаза. Потом быстро что-то прощебетал остальным, они поставили корзины, обняли друг друга за талии, образовав стену, и скрылись в тумане. Игорь больше ничего не видел, но запомнил путь. Он скинул вниз свой саван и принялся спускаться, подбадривая сам себя: «А как ты хотел? С баобаба слезть и жопу не ободрать?».

Он шёл в направлении, подсказанном видением, в сторону еды и тепла. Но никакой уверенности в правде увиденного у него не было. Просто лучше сделать и пожалеть, чем погрязнуть в сожалениях, ничего не делая, – врачебный принцип «не навреди» сам к себе он применял как-то так. Босиком он не ходил примерно столько же, сколько не писал под себя, и необходимость смотреть под ноги перераспределяла его внимание невыгодным образом. Незадачливый следопыт стал добычей, когда неловко стоя на полусогнутой ноге, стряхивал какое-то насекомое с другой.

– Ядрёна копоть! – только и успел сказать Стрельцов, взмывая в небо в сетке-ловушке, словно на аттракционе «Рогатка» в парке на набережной. – Что у вас за манера людей подвешивать?

– Рузки? Эй, ты рузки? – вдруг услышал он высокий и одновременно глубокий голос.

– Русский, русский. Может, опустишь сеточку, на земле беседовать удобнее.

– Жутник. Жутишь. Рузки юмор я лублу.

– Не могу сейчас ответить взаимностью, извини, брат. Отпускай, Лумумба хренова.

– Не рругайзя. Я слючайно. Лумумба нет. Училзя в инзтитуте звязи. Каг ты зюда попал?

– Я бы и сам хотел знать.

Нового знакомого Игоря звали вполне по-европейски, Жозе Эдуардо. Отчего он поехал учиться не в Сорбонну, а в Самару, Стрельцов спрашивать не стал. Охотник не возражал, чтобы добыча называла его Эдиком, и вполне дружелюбно изложил всю историю с географией. То есть, какой нынче год и в каком государстве они находятся. При этом он не отрывал взгляда от рисунков на голых руках Игоря.

– Нравится боди-арт, Эдик? Понимаешь смысл этих каляк-маляк?

– Они тольго на ругах или есть ещё?

Игорь распахнул саван. Жозе Эдуардо внимательно изучил творение неизвестного художника XXI века. Его брови перемещались во всех направлениях, отражая состояния «Да ладно!», «Не может быть!», «Что за фигня?», «Да ты крут, мужик!».

– Ну что, узнал почерк автора?

– Возможно, это коллегтив авторов, Игорр.

– И что значит эта роспись?

– Нуууу…я тут не взё понимаю. Ты прошёл порог и тебя провёл Катуко. Скорее взего, тут защитные зимболы. От злых сил.

Глинобитные дома в деревне располагались по кругу, и, словно бусины в чётках, соединялись между собой заборами из жердей.

– У дедушки возле дома тоже такое прясло было, он к нему коней привязывал, – Стрельцов пустился в ностальгию, но Эдик жестом велел ему замолчать. Они расположились на некотором расстоянии от деревни, с подветренной стороны, чтобы не привлекать внимание собак. Ветер доносил запах костра и печёной рыбы, детский плач и отдельные возгласы, в которых нельзя было разобрать даже интонации. Но даже на таком, безопасном с точки зрения Игоря, расстоянии, его новый знакомый тревожно вслушивался и вглядывался, стараясь не проявлять признаков жизни. Порой казалось, он вовсе перестал дышать. Вскоре Жозе Эдуардо жестом предложил Стрельцову подкрасться ближе к домикам, из-за которых можно было хоть что-то разглядеть. Жители деревни сели ужинать вокруг костра, собаки мельтешили рядом с ними, и озираться в поисках шпионов всем им было недосуг. Мужчины, которых «видел» Стрельцов, находились тут же. Один из них взял еды от общего стола и положил в небольшую корзинку вместе с тыквенной бутылью. Потом зашёл в одну из хижин и вышел оттуда в самом настоящем защитном комбинезоне, в каких входили в лабораторию у Игоря на работе. Мужчина отнёс куда-то еду, а по возвращении бросил в огонь и спецодежду, и корзинку с бутылкой.

– Взё, уходим, – потянул Жозе-Эдуардо Стрельцова за саван, – опазно.

Они отошли километра на два, когда Эдик перестал предостерегающе выпучивать глаза. Ещё через пару километров он выдохнул и заговорил первым:

– Котуко – шаман в этой деревне. Он хороший шаман, в деревне не умирают. В других много умирают, но не хотят селить больных отдельно и сжигать их трупы.

– Из-за похоронных обычаев? Я смотрел по телевизору. Ужасные пережитки.

– Да. Котуко не любят, говорят, он нарушает обычаи.

– Кажется, я начинаю догадываться, зачем меня сюда притащили. Но чем я могу помочь без лаборатории?

– Шаману не нужна ла-бо-ррьяатория.

– А что ему нужно?

– Ничего. Это он нужен. Нужен Духу. Нужен людям.

– Угу. У нас тоже так любят разглагольствовать, когда врачам зарплату не хочется платить. Как он помогает людям, кроме того, что нарушает обычаи?

– Дух помогает через шаман.

Стрельцов понял, что от связиста толку не добьёшься.

– Ок, как попросить Дух, чтобы послал покушать? Очень уж я проголодался.

– Мы идём ко моей маме. Она нас покормит.

Тем временем Катуко сидел в своей хижине и смотрел в плошку с водой.

– Молодец русский, – думал он. – Я не ошибся, что привёз его к нам. Он слышит своё сердце.

Мама Эдика была худенькой невысокой женщиной неопределённого возраста. Её тельце цвета ириски было завёрнуто в пёстрый хэбэшный фантик. Она сдержанно кивнула гостю, а потом произнесла фразу, обращённую к сыну, которая на любом языке понятна без перевода:

– Вечно ты опаздываешь к обеду и тащишь с помойки всякую дрянь у всех дети как дети иди мой руки горе моё.

Эдик предложил новому знакомому лёгкие штаны, которые в России почему-то зовут гавайскими, майку и сланцы. Пока Игорь переодевался, у матери с сыном произошёл разговор.

– Зачем ты вмешался в жизнь отмеченного? Зачем привёл домой?

– Мама, разве я не должен ему содействовать? У него на груди и спине знаки Катуко, это значит, что ему должен помогать всякий ради блага нашего народа.

– Катуко настроил людей против себя. И эти знаки могут не помочь, а навредить.

– Что-то случилось? – спросил вошедший Игорь.

– Мама раз-зказала новости. Ничего особенного. Давай кушать.

Несколько дней предписанной Арсению тишины прошли в простой домашней работе и прогулках по зимнему лесу. Он снимал всё подряд на телефон и был тревожно счастлив. Алла так и не сказала, какая помощь ей требуется от него, была тихая и словно всматривалась куда-то в будущее. А ему было хорошо и страшно, что в любую минуту его попросят уехать.

Однажды утром Алла обратилась к нему с неожиданным вопросом:

– Послушайте, Арсений, вы сильны в географии?

– «Яндекс» в помощь…

– Не хотят мне тут помогать ни Яндекс, ни Гугл. Одна-одинёшенька, никто не придёт и про Африку не расскажет, – шутливо заныла Алла. – Сеть слабая. Одна фотография грузится два часа. Нужна информация по той части Африки, где реки текут и деревья растут.

– А…ну…можем поехать ко мне, у меня скоростной…

– Вы в порядке? Такое чувство, что не совсем проснулись.

Арсений смущённо улыбнулся, почесал ногой ногу:

– Да, есть немного. С вашим другом, тем, что на фото, во сне разговаривал.

– Это мой брат Игорь. Просыпайтесь уже и пока не рассказывайте о вашей беседе. Расскажите лучше, что вам известно о нарушителях границы за последнее время? Афроэстонцы были?

– Гы-гы. Негры всегда были. Со статистикой не знаком, но периодически слухи доходят, что кого-нибудь задержали. Вот пару недель назад одного из речки достали, в одних шортах. С воспалением лёгких в районной больнице лежит. Все ходячие больные вместе с санитарками в его палату на экскурсии наведываются. Говорят, действительно, лиловый, как в песне.

– Да хоть зелёный. Нам с ним надо пообщаться.

– Он не понимает по-русски. Или притворяется.

– А это не имеет значения. Нужно кино поглядеть, которое у него в голове.

– Вы меня пугаете. Я как-то книжку читал, где один герой информацию из головы другого перегружал. Я думал, это фантастика.

– Конечно, фантастика. Его охраняют, наверное? Как к нему попасть?

– Видимо, приключений таки не миновать, – Арсений поводил глазами по потолку, – а у меня есть вариант. Да. Знакомая работает медсестрой в больнице. Поговорить?

– Вы ещё спрашиваете?

Через полчаса новоиспечённые друзья по приключениям уже разговаривали с Верой Капустиной, которая из чувства долга перед мамой Сенечки согласилась устроить им интервью с перебежчиком.

Арсений думал, шагая по тёмному больничному коридору, что самое время сейчас услышать грозное «Стойте, гражданин, предъявите документы», но ничего драматичного не произошло. Никакие внушительные фигуры охранников не высились на подступах к палате незаконного мигранта. Видимо, всё с ним давно прояснили-проверили, и никакой нужды оберегать его нет. Потом он подумал, что, может быть, это только в кино к задержанным охрану приставляют. А потом к ним тёмной ночью в грозу пробираются злые люди. Убрать свидетеля своих злодеяний. А на деле всё иначе происходит. Что там Алла хочет увидеть и как ей это пригодится, он тоже не понимал, и вся эта больничная атмосфера никак не пахла духом настоящих приключений. С недовольной миной Сеня приоткрыл дверь отдельной палаты. На кровати тихо посапывал человек, натянув тощее одеяло на голову. Арсений пропустил Аллу внутрь, а сам остался, как договаривались, у двери. Но не прошло и пары минут, как Алла вылетела обратно, будто её вынесло пустынным африканским смерчем.

– Бежим отсюда скорей, – не останавливаясь, сдавленным голосом, бросила она.

Арсений еле за ней успевал. Они стремительно покрыли расстояние от больницы до монастыря, не дожидаясь автобусов. От попытки взять такси Алла отмахнулась:

– Быстрая ходьба сейчас – наше всё, Арсений, – ещё попыталась пошутить и прибавила скорости.

Из монастырских ворот налево, потом вниз по Кровавой дороге, к беседке с водой. Только умывшись святой водой, она шумно выдохнула и поплелась к лестнице, ведущей наверх, к собору Михаила-Архангела. Там бессильно плюхнулась на скамью, устроенную на лестничной площадке и бледными губами произнесла:

– Ну, я получила по башке…вот так вроде и веришь в существование Бога и всё такое…а прорвётся что-нибудь оттуда сюда – это ж сразу психбольница…

– Да что случилось-то?

– Манифестация случилась, что…книжки читаем, а существ из тонкого мира игнорируем. Фантастика интересна, а реальность подрывает психическое здоровье. В общем…я уж было собралась отождествиться с этим парнем, дыхание уже синхронизировала, и тут ощутила толчок. Не знаю, кто это был. Выглядел, как ангел с картинки. Сказал только: «Нельзя. Для твоего блага». И подпихнул к выходу. Здесь, в монастыре, подозреваю, это не новость. Но говорить об этом с кем-то из священников страшнее, чем пережить всё ещё раз. Да и не знаю, с кем. Всё у них – грех. Догме следуй, а духовной реальности не касайся. Ладно, раз там (она указала пальцем в небо) такую бдительность проявляют, то не оставят. Как-нибудь справлюсь. Теперь надо понять, как нам действовать.

– Алла, а вам не кажется, что сначала лучше просто понять? Ну, ситуацию всю. Что произошло, почему Игоря похоронили, где он сейчас, почему он там оказался? Ну и так далее.

Алла внимательно посмотрела на Арсения.

– Возможно, Вы правы. Просто для меня это всё – слишком сильное потрясение, и я боюсь… Боюсь, что если ничего не стану делать немедленно, то оцепенею. Поэтому как-то так: сперва дел наворотить, потом разбираться, если само не рассосётся, – она криво, вымученно усмехнулась. – Поможете разобраться, что за сценарий мне подсовывают?

– Чем могу, конечно. А кто Вам его может подсовывать? Кого Вы имеете в виду?

– Не знаю. Тело, которое похоронили, привезли в цинковом гробу. Брат – врач, иммунолог. В последний раз звонил мне из дома дня три назад. Про командировку ничего не говорил. А хоронили его от работы. Что могло произойти, и как он оказался в Африке, для меня загадка. И кому нужно, чтобы его считали погибшим, я не понимаю. Ну, был бы Игорь специалистом по отравляющим веществам или вирусологом, я бы поняла, почему к нему возник такой интерес. Но иммунолог, который не получал государственных премий за выдающиеся открытия, вдруг оказывается героем детективной истории – это странно, не правда ли?