Елена Михалкова
Ваш ход, миссис Норидж
– Для мистера Уилкинсона куда полезнее прогуляться, чем оставаться в комнате, – заметила миссис Норидж.
– Если бы Томас вышел на прогулку, то показал бы, что чувствует себя не так уж плохо. Тогда ему было бы сложнее принимать мою заботу, – с лукавой улыбкой возразила Шарлотта. – Я люблю его всем сердцем, миссис Норидж! Но это не мешает мне видеть, что Томас извлекает небольшую выгоду из своего положения. Кто станет его осуждать!
На крыльцо вышла, кутаясь в шаль, Дженкинс. Ее бледное лицо было обращено к холмам, но миссис Норидж не сомневалась, что приживалка наблюдает за ними.
Шарлотта поежилась.
– Меня пугает эта женщина, – тихо сказала она, словно та, о ком шла речь, могла услышать ее. – Под ее молчаливой услужливостью может скрываться все, что угодно.
– Вам доводилось общаться с ней раньше?
– Лишь светская беседа, не более. Мне чудится, что от нее исходит враждебность. Если она рассчитывает на наследство, Томас – ее соперник.
Миссис Норидж окинула взглядом безупречно выстриженные кусты.
– Значит, потенциальных претендентов на деньги хозяйки поместья трое: ваш жених, мистер Ричардс и Дженкинс.
Шарлотта помолчала, кусая губы. В ее темных, как у матери, глазах была встревоженность.
– Есть еще кое-кто, миссис Норидж. Аделиза очень ценит своего дворецкого, Майлса…
– Настолько, чтобы завещать ему поместье? – усомнилась гувернантка.
– Нет, конечно, нет! Но прежде все были уверены, что основное наследство будет поделено между ними тремя – конечно, с учетом выплат старым преданным слугам. А когда появился Томас…
Миссис Норидж представила, какую бурю поднял своим появлением этот юноша. Существование Дастанвиля, погруженного в прошлое, было так мирно, так незыблемо…
– Все изменилось с его приездом, – в унисон ее мыслям проговорила Шарлотта. – Ах, миссис Норидж, мне не нужны ее деньги. Конечно, восхитительно быть богатой! И я не смогла бы полюбить бедняка, не стану кривить душой. Но Дастанвиль – точно корабль, который выплыл из прошлого. Мне кажется, на того, кто заберет отсюда хоть что-то, падет проклятие, и он навсегда останется пленником этого места.
Луч вечернего солнца пробился сквозь тучи и осветил сад.
– Далеко не худшего места на земле, – с улыбкой сказала миссис Норидж.
Шарлотта встряхнула головой и улыбнулась.
– Вы правы. Простите! Мне следовало сегодня вставать и ходить каждые два часа… Кажется, этому вы учите своих воспитанников? А вместо этого я целый день провела в кресле, с книгой на коленях.
– Постоянное, ежедневное движение – одна из самых полезных привычек, которые может и должен приобрести человек с раннего детства. Три часа прогулки избавляют от хандры, четыре – от упадочных мыслей.
– А пять?
– Пять – от мыслей вообще.
Шарлотта вновь не удержалась от смеха.
– Вы смеетесь, моя дорогая, однако я знаю людей, для которых было бы исключительно полезно воздерживаться от всяких размышлений! – нравоучительно заметила миссис Норидж.
– Должно быть, вы опять сегодня станете играть в шахматы с тетушкой Аделизой? – спросила девушка. – Она все время вас обыгрывает!
– Что ж, это закономерно. Леди Бассет – сильный противник.
– Она могла бы и поддаться вам! Разве не в этом ее долг как хозяйки? А эти шахматы! Они очень красивы, но слишком… слишком великолепны! Им место в музее.
– Леди Бассет питает пристрастие к старым вещам. Вы обратили внимание, какое средство передвижения она использует? Бат-кресло – изобретение, если не ошибаюсь, еще Джона Доусона. Конец прошлого века. В него можно запрягать осликов или мулов, чтобы ездить на свежем воздухе… очень удобно! Я полагаю, – задумчиво продолжала миссис Норидж, – недалек тот день, когда коляски для инвалидов, а может, и для младенцев станут оснащаться надувными резиновыми шинами.
– Как велосипеды?
– Именно. Удивительное изобретение, и очень полезное, на мой взгляд. Не пройдет и десяти лет, как они будут повсюду, помяните мое слово.
– Но даже тогда леди Бассет не обменяет свое кресло на новое!
Дженкинс незаметно исчезла, а ее место занял Эммет Ричардс. Теперь он наблюдал за двумя женщинами, притворяясь, будто любуется закатом.
– Вы видели кабинет мистера Ричардса? – спросила Шарлотта. – Я оказалась там, когда приехала сюда в первый раз. Какое чудовище – носорог! А львиная грива! Она восхитительна. Большим бесстрашием должен обладать человек, выходящий против него с одним копьем, как это делают… Мистер Ричардс рассказывал мне о них, но я позабыла название… Туземцы одной из этих диких африканских стран.
– Мистер Ричардс сам показал вам кабинет?
– Нет, я набрела на него случайно, когда осматривала дом.
Миссис Норидж остановилась и пристально взглянула на девушку.
– Что такое? – растерялась Шарлотта. – Леди Бассет позволила мне познакомиться с домом…
– Нет-нет, моя дорогая, дело не в этом. Вы хотите сказать, кабинет не был заперт?
– Дверь была распахнута настежь, иначе я не осмелилась бы войти.
– Хм!
«А вы еще уверяли меня, мистер Ричардс, что сегодняшний случай был исключением!»
Во всяком случае, Эммет не солгал насчет шимпанзе. Разговорившись со старой горничной, миссис Норидж узнала, что обезьяна действительно жила в поместье.
– Ох, мэм, такая образина! Поначалу-то Лу везде носился, где ему было угодно, но мы до того боялись, что хозяин стал держать его в своей комнате. Выводил гулять на поводке, иначе он бы удрал. Однажды покусал кошку леди Бассет, ее любимицу… А если б мы не отбили бедняжку, так загрыз бы совсем.
– Кошка поправилась?
– Да, хвала Господу! Хозяйка столько слез над ней пролила! Вот Перси и передумала помирать: стыдно ей стало.
Миссис Норидж про себя улыбнулась этой бесхитростной вере в совестливость кошачьих.
– Но вообще-то мне и Лу нравился, – помолчав, смущенно добавила горничная. – Умный он был, хоть и любитель озорничать. А Перси все шипела на него и махала лапой, вот он и разозлился. Когда хозяин скончался, Лу и недели не протянул: слег да помер. Я по нему скучала куда больше, чем по кошке. Он, бывало, даст мне лапу – чисто король! – и хочет, чтобы я ему пальцы чесала. А ладонь-то у него вся в складочках… Ой! Простите, мэм! – Женщина, спохватившись, прижала ладонь к губам. – Разболталась я!
– Ничего, Ширли, все в порядке. Мне было очень интересно послушать про Лу. Скажите, мистер Ричардс запирает двери в свой кабинет?
– Никогда, мэм. Только во вторую комнатку, где он работает. Туда нам заходить без позволения нельзя. А первая всегда открыта.
Горничная уже собиралась уходить, но миссис Норидж окликнула ее:
– Мистер Ричардс был когда-нибудь женат?
– Никак нет, мэм, не был.
* * *
В следующие два дня Томас чувствовал себя намного лучше. Настолько, что они с Шарлоттой отважились на прогулку в экипаже, а миссис Норидж, воспользовавшись этим, отправилась в Фарнборо. К этому времени не менее двадцати партий было сыграно в шахматы с леди Бассет, и все до одной проиграны.
Ее не оставляло ощущение, что в Дастанвиле есть что-то театральное. Когда-то вместе с Джейн Марлоу они посещали Друри-Лейн. Декорации впечатлили Эмму больше, чем сама пьеса. Высокие панели, разрисованные деревьями, гротами или руинами, сменяли друг друга. Миссис Норидж с любопытством наблюдала, как они беззвучно двигаются за спинами актеров.
Отчего поместье леди Бассет вызывало в ее памяти то давнее посещение театра, когда они с Джейн были совсем молоды?
«Ах, как не хватает слуг-сплетников, – с сожалением подумала гувернантка. – Слугам известно все. Но каждая посудомойка в Дастанвиле надеется, что хозяйка не обделит ее наследством, и боится утратить ее расположение. Никто не станет откровенничать со мной – все опасаются, что это дойдет до ушей леди Бассет».
Чей образ хранил в памяти Эммет Ричардс? Белая жемчужина говорила о невинности той, которая подарила мужчине золотой локон; черный гагат в форме черепа – о том, что ее нет в живых.
Миссис Норидж миновала магазины на центральной улице Фарнборо, прошла мимо таверны «Баранья шея» и купила маленький букет поздних колокольчиков у торговки возле рынка. Затем она спустилась к церкви святого Михаила. За ней начиналось кладбище.
Неторопливо шествуя между надгробиями, миссис Норидж вглядывалась в имена усопших и даты жизни. «И ты, прохожий, готовься следовать за мной!» – предупреждала эпитафия на могиле старухи. «Здесь беспокойная душа обрела, наконец, покой. Как и ее близкие». Гувернантка сперва решила, что перед ней семейное захоронение, но на надгробии было выбито лишь одно имя: Тимоти О’Шейл. Родственники вздохнули с облегчением, избавившись от Тимоти О’Шейла. «Я не спешил сюда, и вы не торопитесь», – флегматичное пожелание мистера Клафли, дожившего до ста трех лет. «Будь проклят джин, что привел меня в холодную землю, а мою прекрасную Нэнси оставил вдовой. Нэнси, не мог я мечтать о лучшей жене! Нет тебя добрее и прекрасней!» (миссис Норидж поставила бы соверен на то, что эпитафия была заказана доброй Нэнси).
– Что-то ищете, мэм? – раздался за ее спиной надтреснутый голос.
Старый кладбищенский сторож, хромая, подошел ближе, подслеповато вглядываясь в миссис Норидж.
– Вы, должно быть, знаете всех в округе, – уклончиво ответила миссис Норидж. – Вам знаком Эммет Ричардс из Дастанвиля?
Старик оживился.
– Еще бы! Еще бы не знать мне мистера Ричардса! Добрый человек и щедрый, да благословит его Господь! Так, значит, мэм, вы ищете могилу Сьюзен Нэш?
Миссис Норидж, не колеблясь, подтвердила, что так и есть.
– Ну, здесь-то вы ее не найдете…
Сторож замолчал, посматривая искоса, однако три пенса вернули ему разговорчивость.
– Пойдемте за мной, мэм.
Проводник привел миссис Норидж в самый заброшенный и тихий угол кладбища, где надпись на скромном камне сообщала, что под ним лежит Сьюзен Нэш, двадцати четырех лет от роду, да примет душу ее Господь.
– Отец ее сказал, что она пошла купаться и утонула, – бубнил сторож, пока гувернантка, нахмурясь, рассматривала надгробие. – Но у нас-то все знали, как дело было… Да и не утонешь в Блэкуотер, если хоть немного умеешь плавать, а Сьюзен, ясное дело, умела…
– Отчего она утопилась? – спросила миссис Норидж, вручая старику еще одну монету.
– Кто ж его разберет… Говорили, от несчастной любви. Может, мистер Ричардс передумал на ней жениться… Честная она была девушка, Сьюзен, и единственная дочка у своего папаши. Семья-то у них простая.
– Кто ее отец?
– Стивен Нэш? Приказчик у Бриггстоуна. Конечно, для них было бы честью породниться с леди Бассет. Должно быть, сестра запретила мистеру Ричардсу и думать о Сьюзен… Иначе отчего бы он передумал? Только уж вы мистеру Эммету не говорите, что я тут вам наболтал, – спохватился сторож. – Он здесь каждую неделю бывает, цветочки приносит.
Миссис Норидж положила колокольчики на могилу и еще раз посмотрела на дату смерти. Мисс Нэш скончалась три месяца назад.
На обратном пути гувернантку застал дождь. Вернувшись, она попросила дворецкого отправить кого-нибудь к ней разжечь камин.
На этот раз явилась не пожилая горничная, а совсем юная, с любопытным птичьим взглядом, и миссис Норидж решила попытать счастья.
Пока та разводила огонь, она спросила:
– Мэри, вы знали Сьюзен Нэш?
– Знала, мэм, – живо откликнулась девушка. – Моя мать стирала у Нэшей белье. Славная она была, Сьюзен… Может, самую малость гордячка.
– И чего не хватало такой красавице, что она решила свести счеты с жизнью… – задумчиво сказала миссис Норидж, обращаясь к окну.
Щеки горничной, когда она обернулась к гувернантке, были красны – но от возбуждения или от жара огня, сказать было сложно.
– Ах, да ведь Сюзи влюбилась без памяти, а он ее оставил!
– Кто бы мог ожидать такого от мистера Ричардса! – осудила гувернантка.
– Нет же, мистер Ричардс ни при чем! Он женился бы на ней, но Сьюзен бросила его, а тот, другой, возьми да брось Сьюзен. Вот она и кинулась с горя в реку. Брала бы мистера Ричардса – не прогадала бы, – заключила девушка, укоризненно качая головой.
– А тот, другой… – вопросительно начала миссис Норидж.
Лицо горничной выразило живейшее сожаление.
– Чего не знаю, того не знаю, мэм. Сьюзен ведь была такая скрытная – ужас просто! Ни с кем не делилась. Они с мистером Ричардсом встречались тайно, даже хозяйка не догадывалась…
Девушка бросила опасливый взгляд на прикрытую дверь.
– Вот как?
Точно отмеренная доля сомнения в голосе миссис Норидж заставила щеки девушки вспыхнуть еще ярче.
– Я врать не стану, мэм! Если хотите знать, они из-за этого ссорились! Мистер Ричардс просил у хозяйки денег на икс… иск… испидицию, а когда она отказала, раскричался, что есть кое-что, о чем ей следует знать, и это Сьюзен Нэш. А хозяйка спросила: что за Сьюзен Нэш? А мистер Ричардс крикнул, что сейчас ей объяснит, да-да, объяснит, только как бы ей об этом не пожалеть. А потом он выглянул в коридор – лицо красное, в глазах слезы! Ей-ей, не вру! Он плакал – ну чисто маленький мальчик, которого наказали в Рождество. Увидел меня – я подшивала штору – и дверь захлопнул. Так что о чем они потом говорили, я не слыхала. – Вздох глубокого сожаления сопровождал это признание.
– Когда между ними случилась ссора? – спросила миссис Норидж.
– Пару месяцев назад, мэм. Да, точно: в самом начале августа. Хозяйка как раз купила породистую кошку, а та взялась драть шторы; вот я за ней и зашивала по всему дому. Уж такая вредная кошка!
«Нет ничего хуже болтливых слуг, – сказала себе миссис Норидж. – Но нет и ничего лучше».
Вечером в среду Томас Уилкинсон цвел, как мак. Он сыграл две партии с любимой тетушкой, помог выбирать цвета для вышивки Дженкинс, выпил бутылку кларета с Эмметом и очень мило пел под аккомпанемент невесты. Шарлотта прекрасно играла на фортепиано. Миссис Норидж предпочла бы ее исполнение, не обремененное пением, но мистер Уилкинсон не мог допустить и мысли, что кого-то могут интересовать скучные пьесы, когда есть он и его скромный баритон.
Ночью он встал, чтобы выпить воды, и потерял сознание. Леди Бассет послала за врачом. До утра доктор Эшли не отходил от больного. Томас то проваливался в обморок, то вновь приходил в себя. Плачущая Шарлотта сказала, выйдя из его комнаты: «Боже мой, миссис Норидж, он задыхается! Он задыхается!»
Миссис Норидж отыскала графин из-под кларета, но посудомойка успела отмыть его дочиста. А главное – Эммет пил наравне с племянником – и без малейших последствий!
Беседа с доктором Эшли не принесла результата. Тот не мог объяснить происхождение приступов у своего пациента. Отравление мышьяком он отверг. «У мистера Уилкинсона нет ни запаха чеснока изо рта, ни помрачения сознания, – с негодованием заявил он, глядя поверх очков на миссис Норидж. – Одышки и отека гортани также не наблюдается». «Вы могли бы сделать пробу Марша, чтобы исключить отравление, доктор».
Это предложение вызвало у эскулапа такой гнев, что он удалился, не удостоив миссис Норидж ответом.
– Неужели вы считаете, кто-то способен подсыпать мышьяк нашему милому Томасу? – произнес вкрадчивый голос за спиной гувернантки.
Миссис Норидж обернулась и увидела Дженкинс. Та стояла в темном углу, глаза ее поблескивали, как у грызуна. Казалось, она опасается выйти на свет.
Утро выдалось ясное и тихое. Другой человек, оказавшийся ранней осенью на кладбище в такую погоду, преисполнился бы романтических чувств. Старые замшелые плиты, на которых едва можно было прочесть имя и дату, навели бы его на размышления о времени, неумолимо стирающем память о людях даже с камней. Сияние витражей в соборе – на мысли о красоте, пережившей своих создателей. Vita incerta, mors certissima!
Другой – но только не миссис Норидж.
Чело ее и впрямь было омрачено думами. Однако повод к ним дала похоронная процессия, проследовавшая мимо гувернантки. Миссис Норидж опасалась, что кладбищенский сторож окажется занят на погребении.
Однако ее опасениям не суждено было сбыться. Она нашла старика на скамейке с другой стороны собора: он грелся, подставив лицо лучам солнца.
– А-а, опять пришли проведать нашу Сьюзен! – Старик хотел подняться, но гувернантка сама присела рядом с ним.
– Честно говоря, я надеялась найти здесь вас, – сказала она. – Вы, кажется, многих знаете в городе, мистер…
– Фальк! Джон Фальк.
– Мистер Фальк, – повторила гувернантка. – Может быть, вы что-то слышали о Дженкинс? Она подруга леди Бассет.
– Да какая она подруга! – проворчал старик. – Так, держат из милости. Дважды ей старуха давала пинка под зад и дважды возвращала. На третий раз, боюсь, Луиза Дженкинс закончит свои дни так же, как бедняжка Сьюзен.
– Сдается мне, в отличие от Сьюзен, ее вы не пожалеете, – заметила миссис Норидж. – Она чем-то обидела вас?
Сторож помялся.
– Все останется между нами, – заверила гувернантка. – В этом городе, кажется, только вы знаете, что случилось на самом деле, мистер Фальк.
В ладонь старика, подставленную будто бы случайно, легли две монеты и тут же исчезли.
– Не обидела, нет. Папаша Луизы, Том Дженкинс держал свою аптеку. Выглядел как червяк в очках, тихий, скромный, но вот дочку свою гонял и, говорили, поколачивал.
– Это были слухи или правда?
– Сам-то я этого не видел, – уклончиво ответил старик. – По Дженкинсу и не сказать было, что у него хватит сил отлупить кого-нибудь. Луиза как-то стащила у папаши деньги из кассы и пыталась сбежать. Ну, он ее отыскал, вернул домой и отходил как следует. Она две недели не показывалась в городе. Но у нее к составлению всяких снадобий был большой талант. Папаша все больше с таблеточками, микстурами и пилюлями возился, а она отвары из трав готовила, могла сущей ерундой страдание облегчить. У меня как-то раз зуб разнылся… Такая боль – впору башку об камень разбить! Так она велела положить в ухо дольку чеснока. И больше, говорит, ничего не делай. Только не в то ухо, что ближнее к зубу, а в то, что дальнее. – Старик подергал себя за мочку. – И что вы думаете? Прошло! За это я ее до сих пор добрым словом вспоминаю. И дома у меня всегда наготове чеснок, ежели опять разболится. Так о чем я?..
– Об аптекаре, ее отце.
– Да, точно. Мы с ним выпивали не раз. Не то чтобы дружбу водили… Но он не чурался меня и носа не задирал, как другой бы на его месте. Вот и вы ко мне со всем уважением – мистер Фальк! Приятно, что скрывать. Том в драку не лез, но и сам ее не боялся. Бывало, молчит весь вечер, а потом отмочит шуточку – и смеешься, как дурак, остановиться не можешь. Что-то в нем было такое… Эх, Том! Жениться ему надо было, а он вместо этого тихо злился и отводил душу на Луизе. Она, конечно, заслуживала трепку. То заказы перепутает, то начнет помогать ему и просыплет все порошки… А станет он на нее кричать – уставится, набычится и молчит. Ни прощения не просит, ни ласковым словом не пытается его утихомирить. Только зыркает, как на врага. Даже у святого рука бы сама поднялась, чтобы ей врезать. А уж Том Дженкинс святым точно не был.
Старик прокашлялся.
– Когда Луизе было лет двадцать, леди Бассет занемогла. Том отправил дочку к ней с лекарствами, а что там дальше случилось между ней и леди Бассет, мне не ведомо. Одно могу сказать: она пришлась хозяйке Дастанвиля по душе. Луиза прибегала к ней чуть свет, приносила свои отвары, отпаивала ими старуху… Хотя в те времена она старухой-то еще и не была! Уж не знаю, что помогло – ее снадобья или пилюльки с порошками, но леди Бассет поправилась. И щедро наградила Луизу. Девчонка сразу повеселела! Как же – она теперь невеста с приданым! Но Том рассудил иначе. Он давно хотел помещение побольше, и деньги, что получила Луиза, вложил в покупку новой аптеки. Я не одобрял этот его поступок. Но Том уперся, а когда он упирался, сдвинуть его нельзя было ни вот на столечко.
Старик показал самый кончик грязного пальца.
– Забыл сказать: Том страдал приступами падучей. Я уж привык, что пару раз в год приходится совать деревяшку ему в зубы и поддерживать голову, чтобы он не разбил ее об пол. Том говорил, что эта болезнь загонит его в могилу. Но вряд ли он догадывался, как именно это случится. Прошло с полгода после того, как они с Луизой переехали на новое место, всего в квартале отсюда. От покупателей у них отбою не было. И вдруг однажды ночью случится пожар. Отчего полыхнуло – бог весть! Новая аптека сгорела быстрее, чем сухой стог. Луиза успела выскочить. Когда ее начали спрашивать про отца, она отвечала, что отец давно убежал. Да только это была ложь. Том остался внутри.
– Но при чем же здесь падучая, мистер Фальк?
Старик почесал в затылке.
– Может, и ни при чем. Но вот что я вам скажу, мэм. Во-первых, сон у Тома был чуткий, как у птицы. Волосок при нем нельзя было выдернуть из собственной ноздри, чтобы он не проснулся. Во-вторых, я научился по кое-каким признакам узнавать заранее приближение этого его… припадка. Бывало, за три дня чуял, что надо быть настороже. Объяснить толком не смогу. Походка у него менялась, и голову держал по-другому… А еще рукой как начнет махать, будто муху отгоняет, – раз, другой, третий! А мухи-то никакой и нет. За день до пожара я все это видел и сказал себе: «Э-э-э, приготовились!» Я думаю, когда начался пожар, Том лежал на полу и дергался. А Луиза посмотрела на него, повернулась, да и прыг в окно! А соседям наврала. Она знала, что он внутри, живой, и что может найтись смельчак, который полезет за ним в огонь. Если на то пошло, она и сама могла бы его вытащить, да только не захотела. Вот за что я не люблю Луизу Дженкинс, мэм. Обгорелое тело Тома нашли, когда от аптеки ничего не осталось. Он лежал на полу посреди своей комнаты. Луиза поклялась, что слышала шаги отца и была уверена, что он успел спастись… Ей все поверили.
– Все, кроме вас.
– Да нет, кое-какие разговорчики ходили. Но к этому времени Луизу приютила у себя леди Бассет, а наживать себе такого врага дураков не нашлось!
Вечером миссис Норидж вновь сидела напротив Аделизы Бассет. Их разделяла шахматная доска. Томасу стало лучше, и доктор, опасавшийся, что его заставят ночевать возле пациента, уехал в Фарнборо. Его место заняла самоотверженная Шарлотта.
Первые две игры Дженкинс было позволено присутствовать. Но затем Аделиза изгнала ее из комнаты в своей обычной резкой манере.
– Отчего вы к ней так строги? – спросила миссис Норидж.
– Она это заслужила, – отрезала старуха.
Гувернантка задумчиво взглянула на нее.
Вопреки первому впечатлению, она обнаружила, что хозяйка поместья не деспотична со слугами и не жестока. Днем миссис Норидж успела спуститься в подвал и отметила, что кухня оборудована огромной газовой плитой. Гувернантка не удивилась бы, обнаружив, что в Дастанвиле до сих пор готовят на очаге. Но плита! Да еще такая современная! Определенно, леди Бассет заботилась о прислуге.
Миссис Норидж ни разу не слышала, чтобы она повысила голос на нерасторопную служанку. Мэри рассказала, что хозяйка вручает им подарки дважды в год, а на Рождество дополнительно – прибавку к жалованью. «Что ж, щедро. Скупость вам тоже не свойственна, леди Бассет».
Тем удивительнее было, что Аделиза третирует несчастную приживалку.
Могла ли дочь аптекаря спасти от пожара кое-какие лекарства? Наверняка. Но сохранили ли они свое действие столько лет спустя?
«Боюсь, мне все-таки придется написать доктору Хэддоку».
– О чем вы задумались, миссис Норидж? – спросила Аделиза.
Гувернантка не сочла нужным скрывать правду.
– О вашем отношении к Дженкинс, леди Бассет.
– Вот как! «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда твоя рука в силе сделать его». Книга Притчей Соломоновых, глава третья, стих двадцать седьмой.
– Боюсь, вы неверно меня поняли, – сказала миссис Норидж, сделав ход. – «Не замышляй против ближнего твоего зла, когда он без опасения живет с тобою».
Леди Бассет от души рассмеялась.
– Вы полагаете, я замышляю зло против моей бедной Дженкинс?
– Я полагаю, она страдает.
Вопреки ожиданиям гувернантки, старуха не рассердилась.
– Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Справедливость, миссис Норидж, – вот что должно править миром! Вот чего Всевышний ожидает от нас. – Леди Аделиза благоговейно склонила голову и помолчала.
– Так вы наказываете ее?
– А если и так? – Старуха в два хода разгромила слабую защиту миссис Норидж. – Шах.
– И Дженкинс знает, в чем ее проступок?
– Вы напрасно использовали рокировку, это вас не спасет. О да, Дженкинс знает!
Странный угрюмый тон старухи заставил гувернантку пристальнее вглядеться в нее.
«Дженкинс? О нет! Это вы, леди Бассет, знаете о том, что ваша приживалка бросила отца погибать в пожаре». Миссис Норидж чувствовала, что ее догадка верна. Хозяйка поместья приютила у себя обездоленную девушку, она была с ней ласкова, и в конце концов та проговорилась, как все произошло.
Том Дженкинс был ей плохим отцом. Вряд ли дочь видела от него что-то, кроме побоев и издевательств. Но все это не оправдывало Луизу в глазах леди Бассет.
– Тот, кто терзается, тот близок к раскаянию, – продолжала Аделиза. – А тот, кто раскаивается, будет прощен Господом.
– Так вот отчего вы несколько раз выгоняли Дженкинс? – осведомилась миссис Норидж, провожая взглядом свою павшую ладью. – Она недостаточно терзалась?
– Всего дважды. Но вы, я вижу, осуждаете меня?
– Кто я такая, чтобы осуждать вас, леди Бассет.
– Вот именно, миссис Норидж! Хорошо, что вы понимаете это. – Старуха вскинула голову. – Справедливость – высшее благо. Нет ничего важнее справедливости в нашей жизни, полной грехов и преступлений! И если в наших силах хоть немного восстановить ее, нужно пользоваться этим. Вам мат, миссис Норидж.
… Наутро от приступов Томаса не осталось ничего, кроме слабости. Он вновь лежал в постели, бледный, несчастный и раздраженный. Казалось, даже присутствие невесты не радует его. Миссис Норидж сменила Шарлотту, но когда девушка ушла, Томас попросил убрать книгу.
– Не могу больше слушать этих глупцов, проклятых писак. Воображают, будто они что-то знают о том, куда нужно плыть, а сами лишь крысы на корабле, как и все мы.
– Чем же вас занять, мистер Уилкинсон?
Томас раздраженно качнул головой.
– Партию в шахматы?
– Нет, только не это. У меня все пальцы исколоты из-за проклятых фигур. Я никак не соображу, что такое со мной приключилось, – вдруг сказал он, и рот его жалобно искривился. – Доктор надувает щеки, но понимает не больше моего. Чего мне ждать, миссис Норидж? Смерти? Боже мой, мне еще нет и тридцати!
Дверь была открыта: доктор Эшли наказал, чтобы в комнате больного не прекращалось движение воздуха. Долговязая фигура возникла в проеме. Эммет Ричардс шел по своим делам, но, услышав последние слова племянника, остановился.
Томас продолжал, не замечая его:
– Вы не представляете, как мне было страшно этой ночью! Что могут знать о смертельном ужасе люди, никогда не задыхавшиеся!
Миссис Норидж затруднилась с ответом.
– Что, если я и в самом деле погибну от удушья? Может ли быть смерть страшнее?
– Вам не нужно думать об этом сейчас, мистер Уилкинсон.
– Я и рад бы, но больше ничего не идет на ум! Я весь – страх и ничего, кроме страха. Как это унизительно!
Томас уткнул лицо в ладони.
Эммет шагнул в комнату. Миссис Норидж, поднявшая на него глаза, увидела, что его некрасивое нервное лицо преобразила жалость.
– Взгляни, Томас, – позвал он мягко. – Может быть, это отвлечет тебя? Я нашел ее в своих вещах. Кросби когда-то отдал ее мне, но с тех пор я об этом позабыл. Посмотри, как великолепно выполнены рисунки! Супруг твоей тети был невероятно талантлив, я не устану это повторять…
Томас отнял руки от лица и уставился на пожелтевшую тетрадь, которую протягивал ему Эммет. Листы были покрыты беглыми карандашными набросками. Страусы, антилопы, бегемоты, белки-летяги, крошечные обезьянки с человеческими личиками, носороги, бегемоты, дикобразы… Сэр Кросби Бассет был одаренным рисовальщиком.
Томас выхватил тетрадь и с неожиданной силой отшвырнул ее в угол. Его дядя горестно ахнул.
– Что ты делаешь? Зачем?
– Слышать больше не могу про ваши проклятые путешествия, про ваши исследования и открытия! – выкрикнул Томас. – Зачем ты принес мне этих тварей? Кому они нужны? «Мне пришлось отправиться на Танганьику одному!» – передразнил он. – И это предмет твоей гордости! Паршивое озеро, которое никому не нужно, кроме тебя и горстки вонючих дикарей!
– В тебе говорит болезнь, – прошептал Эммет, прижимая тетрадь к груди.
– Тетушка правильно сделала, что спалила все, как только Кросби сыграл в ящик! Огонь! Все в огонь! И тетрадь в огонь, и твой дурацкий кабинет, и все твои карты с глобусами… Вы не заслуживаете ничего другого! Пыль и старье! Пыль и старье!
Эммет побагровел.
– К-как т-ты смеешь говорить такое о К-кросби, – заикаясь от гнева, начал он.
– Завтра же скажу тетушке, чтобы выкинула твой хлам! – заявил Томас, дерзко уставившись на него.
Миссис Норидж, поначалу решившая, что мистер Уилкинсон решил жестоко подшутить над дядей, поняла, что он говорит всерьез.
Понял это и Эммет Ричардс. Он криво усмехнулся, оскалив желтые зубы, выдающиеся вперед.
– Скажешь тетушке? Что ж, давай, Томас! Потребуй от нее все! Ты ведь хочешь ее денег, а? Скажи, чтобы она упомянула тебя в завещании… – Голос его зазвучал зловеще. – И послушай, что Аделиза тебе ответит!
– О чем ты? – насторожился Томас.
– А я-то еще пожалел тебя! Дурак, тысячу раз дурак… Ты не заслуживаешь ни уважения, ни жалости!
– Ты сам мечтаешь заполучить Дастанвиль! Но ты не получишь от нее ничего!
– Что ж, возможно, – по-прежнему оскалясь, продолжал Эммет. – Но кому он точно не достанется, мой дорогой мальчик, так это тебе. Тебе не увидеть от Аделизы ни пенни! Ни пенни, слышишь?!
– Тебе-то откуда знать!
– О, я знаю, мальчик мой! Поверь мне, уж я-то знаю!
Мистер Ричардс помчался к двери, выронил по дороге тетрадь, вздрогнул и вернулся за ней. Порыв ветра донес до миссис Норидж запах от его жилета. Она узнала аромат – так пахло и в шкафу с ядами. Перед мысленным взором миссис Норидж возникла, без всякой на то причины, огромная миска риса…
– Ах вот оно что!
Восклицание вырвалось у нее так неожиданно, что мужчины уставились на нее. Томас неожиданно чихнул. Его дядя вздрогнул, как испуганное животное, и метнулся прочь.
Миссис Норидж последовала за ним. Она поняла многое в ту секунду, что созерцала воображаемую плошку риса, но далеко не все.
– Мистер Ричардс, постойте!
Эммет, все еще красный от ярости, обернулся к ней.
– Что такое?
– Ответьте мне на один вопрос: как умер шимпанзе?
– О чем вы говорите?
– О шимпанзе Лу, – терпеливо повторила гувернантка. – Которого привез из Африки и держал у себя сэр Бассет.
Эммет Ричардс с трудом удержался, чтобы не ответить резкостью. Меньше всего в эту минуту его занимала мертвая обезьяна.
– Он просто перестал двигаться и издох.
