Елена Михалкова
Лягушачий король
Глава 3
Татьянин день
Утром позвонил Ковальчук.
– Департамент не утвердил «Цех», – кратко сообщил он.
Я не удержалась и выругалась. Илья оторвал взлохмаченную голову от подушки, вопросительно уставился на меня, я в ответ махнула рукой: все в порядке, разберусь.
– И что они нам теперь предлагают? – спросила я, понизив голос.
– Предлагают ориентироваться на тридцать девятую статью Градостроительного кодекса.
Я слышала, как Ковальчук нервно щелкает зажигалкой. Представила, как стоит он возле окна на втором этаже нашего архитектурного бюро, закуривает, выпускает дым в форточку и печально рассматривает желтеющие клены. К лысине его от огорчения приникли три волосинки, словно травинки к кургану.
Мне немедленно стало Ковальчука очень жалко. Хотя я бы охотно поменялась с ним местами. Пусть он проводит выходные у родственников, а я буду работать! Но Ковальчуку, живущему вдвоем со старенькой обожаемой мамой и волнистым попугайчиком, невозможно объяснить, что именно мне не нравится. Главное его заблуждение заключается в том, что он уверен: меня невозможно не любить. Я ведь прекрасная мать! Идеальная жена! Определенно, я что-то напридумывала себе насчет родителей мужа; он слышал, противостояние свекровей и невесток довольно распространено.
Он слышал! Боже мой, какая прелесть. В некоторых вопросах шеф простодушен, как котенок.
Но именно к нему я помчалась пять с половиной лет назад, после истории с морковным соком. Не исключено, что если бы не Назар Ковальчук, меня бы здесь сейчас не было.
Но об этом думать нельзя.
У меня есть чулан для запретных мыслей. Я загоняю их туда, словно непослушных детей, но временами слышу их приглушенный смех из-за закрытой двери.
Ковальчук считает, что моему хладнокровию можно позавидовать. Все потому, что до него не доносится безжалостное детское хихиканье.
– Что будем делать, Танечка? – прерывает мои размышления Ковальчук.
– Что еще они сказали? Как объяснили свой отказ?
– «Мы обязаны следовать букве закона, – процитировал Ковальчук. – Иначе прокуратура будет искать коррупционную составляющую».
– Может, они таким образом намекают на эту самую коррупционную составляющую? Бакшиш хотят, а, Назар Григорич?
В трубке хлопнули форточкой.
– Ох, Таня, я уже ничего не знаю, – раздраженно сказал Ковальчук и прокашлялся. – По-моему, нет. По-моему, они просто глупые курицы, сами не читавшие собственную законодательную базу и опасающиеся, как бы чего не вышло. Но нам-то что с этим делать? В понедельник будет звонить Романиди. А я опять переношу согласование, причем на неопределенный срок. Он мне что-нибудь выклюет.
Наш инвестор действительно похож на орла. Он носат, напорист и темпераментен.
– Романиди я возьму на себя, – подумав, решила я. – Назар, надо идти к главному архитектору. Полгорода в такой же ситуации, как мы, это не уникальная история, ей-богу, должен быть выход.
Ковальчук издал вздох облегчения. Грозный призрак Романиди, хлопая крыльями, заклекотал, сорвался с ближайшего столба и скрылся в горах. Заказчики-мужчины отчего-то мне благоволят. Во всяком случае, таких скандалов, как Назару, никто не осмеливается устраивать.
Как-то до меня совершенно случайно донеслось, что в нашем профессиональном кругу я пользуюсь репутацией железной леди. Многие рады сотрудничать с нашим бюро. А добиться, чтобы над проектом работала именно я, а не Козырев, считается большой удачей. Хотя это, конечно, преувеличение. Да, мы тщательно выбираем заказчиков, несмотря на кризис, но назвать себя выдающимся архитектором я никак не могу. Добросовестным – да. В меру способным. Любопытно, что Козырев намного талантливее меня. Но именно в наших работах проявляется разница в подходах к проектированию у мужчин-архитекторов и женщин.
– Ты с ним справишься, – заискивающе пробормотал Ковальчук. – Танечка, спасительница, буду тебя на руках носить, если ты утихомиришь нашего чудесного грузина…
– Он грек, Назар!
– Ой, не морочь мне голову! – уже обычным ворчливым тоном потребовал шеф. – Насчет главного архитектора пораскину мозгами. Отдыхай как следует!
Я положила трубку и тихо засмеялась. Отдыхай!
– Опять тебя начальство дергает, бедная моя…
Илья подошел сзади, поцеловал меня в затылок.
– Самое обидное, что этому зданию двадцать пять лет. – Я прислонилась к мужу и закрыла глаза. Он обнял меня, понимающе угукнул в ухо. – Двадцать пять лет оно стоит на этой площади! Четверть века расстояние до красной линии почему-то никого не беспокоило. А как только появился инвестор, градостроительный департамент вдруг разволновался.
– Может, они взятку выпрашивают? – Илья ласково прикусил мне ухо.
Я тихо засмеялась.
– Перестань, щекотно! Я то же самое слово в слово сказала Назару. Он не верит.
– Большой ребенок твой Назар. Дай им денег, они уймутся.
– Ну уж нет! – Я отстранилась и вывернула голову так, чтобы видеть лицо Ильи. – Ни за что! В воскресенье сгоняю в Нижний, в понедельник пойду к главному архитектору. Устрою там грандиозный скандал!
– В воскресенье у папы именины, – напомнил Илья.
Именины. Как же я могла забыть.
– Не исключено, что свой праздник папе придется провести без меня, – сказала я чуть резче, чем следовало. – Надеюсь, он это переживет.
И почувствовала, как муж едва заметно отстранился.
– Но, конечно, можно перенести поездку и на понедельник, – отступила я, и Илья расслабился.
– Езжай тогда, когда надо, – пробубнил он мне в ухо. – Что, я здесь один не справлюсь, что ли?
– Ну, подумаю…
В голосе моем звучала нерешительность. Но на самом деле я уже точно знала, что воскресная поездка отменилась.
В правильности своего решения я убедилась за ужином.
В доме Харламовых никому не позволено есть по своему желанию. Иначе что же получится? Каждый будет питаться, когда захочет! Один – в пять вечера, другой – в шесть, а третий, страшно сказать, и вовсе к столу не подойдет. Так ведь и последние времена настанут!
Свекровь даже завела себе колокольчик, которым пользуется, чтобы собрать нас к застолью. Назвала его сонеткой. Возможно, это одно из проявлений ее чувства юмора. Ульяна Степановна у нас большая шутница.
Следуя за визгливой трелью сонетки, мы собрались в столовой ровно в восемь. Только Люся не вышла к нам под предлогом плохого самочувствия. Когда я зашла к ней, старушка и впрямь выглядела усталой и бледной, но заверила, что помощь не требуется. «Спасибо, Танюша, я подремлю, и все пройдет».
Посреди стола – главное блюдо. О, жареные колбаски, возлежащие на пышном ковре картофельного пюре, точно наложницы султана!
– Я не буду, – отказалась Кристина. – Только салатик. Чуть-чуть.
– Что-о?
– Ма-ам, это жирное!
– Сама ты жирная, – это уже Варвара.
– Нет, и не собираюсь такой стать, – отрезала Кристина.
Бунт дозволен только ей. Она – младшенькая, любимая. Папино сокровище, мамина отрада!
Пока я накладывала детям пюре, за столом шел нейтральный разговор. Я немного отвлеклась, обдумывая рабочие проблемы. Обычно я, как солдат на вражеской территории, отслеживаю происходящее, чтобы в нужный момент, если потребуется, перевести огонь на себя. Но сегодня мои мысли витали далеко.
– …на этот раз в каком-то пафосном рыбном ресторане, – ворвался в мои мысли голос мужа. – Место с каждым разом все престижнее. Лет через десять, чувствую, выберут «Белугу».
– А что, там отличный вид! – заметила Варвара.
Они обсуждали встречу одноклассников Ильи. У них она проводится каждые пять лет.
– Что наденешь? – заинтересованно спросила Ульяна.
– Ничего не надену, мам, – засмеялся Илья. – Я, естественно, не пойду.
– Отчего же! – вскинулся Виктор Петрович. – Брезгуешь школьными товарищами?
– Да ну, брось, пап…
– Личность не должна обособлять себя от коллектива!
– Если бы я считал, что должна, я бы сейчас тут не сидел, – шутливо отозвался Илья.
– Не надо сравнивать! Это другое!
Кристина потребовала, чтобы ей передали морс, и предложила отцу не заводиться. Варвара все твердила о прекрасном виде из окна ресторана «Белуга».
– А я согласна с Илюшей, – кротко сказала Ульяна. – Ему не следует ходить на эту встречу. Там соберутся солидные мужчины, которым есть чем гордиться. Илье будет среди них некомфортно.
Все, я опоздала. Прошляпила, балда, подступающую угрозу. Решила, что выходка Кристины не будет ничего нам стоить. Идиотка!
Наступила тишина, нарушаемая только чавканьем Харламова-старшего.
– Почему же мне будет среди них некомфортно, мама? – Илья нахмурился, отложил вилку.
Она пожала плечами:
– Мальчики всегда меряются достижениями. Уж я-то знаю!
«Илья, молчи!» – мысленно воззвала я. Но он непонимающе помотал головой, словно бычок, которого со всех сил ударили по лбу. В этот момент еще можно было перевести все в шутку. Но Илья проглотил наживку и теперь сам послушно брел на бойню.
– Ты хочешь сказать, у меня нет достижений, которыми я могу гордиться?
Он смотрел на мать с детским изумлением, и я взвыла про себя.
Ульяна Степановна не торопясь вспорола тугую шкурку колбаски. На картошку брызнул горячий прозрачный сок.
– Не то чтобы совсем нечем… – начала она таким тоном, что не оставалось пространства для сомнений: ее сын – неудачник, пустое место. – Нет, ты молодец, правда. Мы с папой очень тобой гордимся.
Последняя фраза окончательно ушла в минор.
Илья начал краснеть.
– Я не встречаюсь с одноклассниками, мама, потому что мне не о чем с ними разговаривать. Меня травили с шестого класса по девятый, при полном попустительстве учителей. Мои, как выражается папа, товарищи – законченные говнюки…
– Илья!
– При детях!..
– …и я ни секунды не верю, что они изменились за последние пятнадцать лет. Да и у меня была возможность в этом убедиться десять лет назад. Вот почему я не хожу на встречи, мама! А не потому, что стыжусь того, что я программист. Мне нечего стесняться.
– Ой-ой-ой, травили его… – пробормотал Виктор Петрович. – Из мухи слона…
– Из мухи слона? – взвился Илья. – Когда меня головой в унитаз макали, это был слон, по-твоему? Или муха?
Снова наступило молчание. Сестры сочувственно посматривали на Илью. Дети, синхронно отодвинув тарелки и пробормотав заученно «спасибо-бабушка-все-было-очень-вкусно», незаметно исчезли. Они умные львята: знают, когда нужно прятаться в саванне, а когда можно лежать на ветке, лениво качая лапой у всех на виду.
Илья перевел дух. Он полагал, что последнее слово осталось за ним. Что, вызвав к жизни эти ранящие воспоминания, упомянув о них вслух, он закрыл тему.
Бедный мой, любимый, бесконечно наивный муж!
Ульяна придвинула к себе солонку.
– В вашем классе было двадцать пять человек, – невозмутимо сказала она. – А макали только тебя.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего-ничего!
– Нет, серьезно! На что ты намекаешь? Что я был сам виноват?
– Ну, ты заикался…
– И это, по-твоему, повод?!
– Ты не вписывался в коллектив…
– Господи, мама!
– В самом деле, Илюша, вспомни: ты ни с кем не дружил, мы с папой вечно подыскивали тебе приятелей среди детей наших друзей, и даже они воротили от тебя нос.
– Как и я от них! Из принудительной дружбы никогда ничего хорошего не выходит! И что значит – «воротили нос»? – Он горячился все сильнее, не понимая, что приоткрытые ворота бойни неумолимо приближаются.
– Раз уж ты об этом заговорил: тебе стоило…
– Я заговорил?!
– …научиться давать сдачи!
– Мама, ты когда-нибудь пыталась дать сдачи десяти здоровым парням?
– Ну, это не аргумент!
– А что тогда аргумент?
– Оправдывать собственную трусость численным превосходством противника низко! – вмешался Виктор Петрович.
– Прекрасно! Вот я уже и трус!
– Илюша, я не говорю, что те мальчики, твои одноклассники, были правы…
– Вообще-то, мама, ты именно это и говоришь!
Кристина поднялась из-за стола:
– Так, все, меня это достало! Ссорьтесь без меня!
– А НУ СЯДЬ!
Мгновенный переход от фальшивой умильности к ярости в голосе матери испугал Кристину.
Вот оно, то главное, ради чего все затевалось. Можно отказаться от жирного мяса, но нельзя по своей воле выйти из-за стола, если мамочка еще не закончила экзекуцию.
Побледневшая Кристина молча опустилась на место.
Бунт на корабле был подавлен.
– А мне нравится вид на Кремль, – пробормотала Варвара.
Илья молчал, глядя перед собой застывшим взглядом. Виктор Петрович чавкал.
Мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять: у некоторых семья – это не место, где можно быть самим собой рядом с теми, кто тебя любит. Это поле боя. Всегда. Каждую минуту. Чем дольше и безмятежнее затишье, тем мощнее будет взрыв.
В некотором смысле Ульяне Степановне не позавидуешь. Она – главнокомандующий, у которого один солдат то и дело пытается дезертировать, другой способен случайно подорвать себя вместо противника, а третий не оправдал возложенных на него надежд и остался пешкой, вместо того чтобы выйти в ферзи. Он мог стать знаменитым фигуристом! Великим математиком! В него столько вкладывали, его так упорно толкали в нужную сторону! Не думаю, что Харламовы когда-либо способны были рассмотреть своего настоящего сына: тихого заикающегося мальчика, любителя сложных конструкторов и книжек по физике.
Этого крушения надежд Ульяна Степановна так и не простила Илье. Заурядный программист, довольный своей участью! Трудно не презирать человека с такими мелкими устремлениями.
Звонок в дверь нарушил тягостное молчание.
Ева с криком «Тетя Галя, тетя Галя!» промчалась по коридору к двери, за ней протопал Антошка.
Дети любят нашу соседку. У Галины Андреевны Ежовой легкий характер, а главное, всегда наготове для них пара конфет.
– Дорогие мои, я буквально на секунду! Не буду вас отвлекать!
Я всегда любуюсь Ежовой. Галя то и дело примеряет образ «горожанка в сельской местности» с упоением девочки, обнаружившей в бабушкином шкафу сарафан и кокошник.
Сегодня она в длинном льняном платье с вышивкой. Волосы убраны в две косы, в вырезе посверкивает старомодная подвеска с гранатами. Галя принципиально не покупает новых украшений; по ее словам, в них нет души. Все, что у нее есть, вынуто из потертого сундучка с брошками, браслетиками и прочими грубоватыми побрякушками советских времен.
С приходом Галины тягостная атмосфера немного разрядилась. Она принесла половину пирога собственного изготовления: слоеное тесто, начинка из шпината с брынзой, в которую добавлены какие-то ароматные травки.
– Половину себе оставила, пожадничала! – Ежова поцеловала Еву на прощанье. – Обожаю кервель, третий раз за год его сажаю.
Когда она ушла, из кухни появилась Люся.
– Что, Галя уже убежала? Жалость какая.
Она выглядела даже более усталой, чем сорок минут назад. И шла так медленно, словно под ней был натянутый канат и десять метров пропасти.
Уже потом, обдумывая, что случилось, я пришла к выводу, что она слышала весь разговор. Наверное, пряталась на лестнице или за углом, стояла и переживала, что ничем не может помочь Илье.
– Люся, тебе пирога отрезать? – Ульяна Степановна после случившегося была в приподнятом настроении.
Люся неожиданно холодно взглянула на нее и ничего не ответила. Хромая к своему месту, она потеряла равновесие, ухватилась за скатерть… И осела на пол, утягивая ее за собой.
Из-под моих рук уехала тарелка с картофельным пюре. За ней, крутанувшись, последовала соседняя – все это напоминало аттракцион «Веселые чашки». Звякнули вилки с ножами в предчувствии крушения, и графин с морсом взорвался, рухнув на плиточный пол.
Попадало все. Остатки картошки разлетелись по столовой. Кристина успела схватить пустую бутылку из-под вина и прижала к себе.
Илья кинулся поднимать старушку, Виктор Петрович – картошку. Люся сидела на полу, крепко сжимая в кулачке скатерть, суровая, как изгнанный царь, не желающий расставаться с мантией. Дети, прибежавшие на грохот, застыли в дверях в восторге и ужасе.
– Мамочка, компот разлили! – выкрикнул Антошка, не в силах сдерживаться.
– Котики, не подходите близко, здесь повсюду осколки.
– Люся! – взвыла Ульяна, обозревая царящий вокруг хаос. Она не успела отодвинуться, и на коленях у нее разлеглась нежная, как щеночек таксы, последняя колбаска. – Ты с ума сошла?!
Она гневно отшвырнула колбаску.
– Люся, ты ушиблась?
Варвара опустилась на колени возле тетушки и принялась осматривать ее.
Люся была в порядке. Скатерть замедлила падение, и на пол старушка сползла плавно, как на парашюте.
– Посуда бьется к счастью, – утешил Илья.
Мы с ним, посадив виновницу случившегося на диванчик, принялись разбирать последствия аварии. Варвара убежала за тонометром. Кристина сметала осколки в совок.
Виктор Петрович с отрешенным видом поднял с пола кусок пирога, принесенного соседкой, и стал машинально жевать, глядя в пространство.
Некоторое время никто из нас не обращал на него внимания.
Дело в том, что Виктор Петрович иногда впадает в раж. Необъяснимая уверенность, что он единственный, кто может разобраться с проблемой, снисходит на него, и верхняя губа свекра начинает подергиваться, а глаза выкатываются из орбит. Он всхрапывает и закусывает удила. Он прядет ушами.
Затем Виктор Петрович кидается в гущу событий и окончательно все портит. После его вмешательства целое становится разбитым, ароматное – вонючим, а густое – размазанным. Сам же он походкой сокола на пенсии удаляется, бормоча под нос: «Без мужа жена – кругом сирота».
Вот почему когда он сидит тихо, все стараются продлить это состояние.
Но минуту спустя Ульяна осознала, что он творит.
– Виктор! – басом взвизгнула она. Не знаю, как ей это удалось. – Что ты жуешь?!
Она налетела на супруга и принялась отбирать у него пирог. Со стороны это выглядело так, словно взбесившаяся сова вырывает у собственного птенца только что отрыгнутую в его разинутый клюв дохлую полевку. Птенец сопротивлялся и орал.
– Не дам!
– Сдурел? В нем могут быть осколки!
Ульяна наконец-то завладела остатками пирога. Если бы она могла, запустила бы руку по локоть мужу в горло. Но Виктор Петрович, торопливо дожевав добычу, сбежал в сад.
Когда все было закончено, свекровь отправилась разобраться с Люсей.
Как и я, она не поверила, что падение было случайностью. Демарш, безрассудный протест прозрела в ее поступке Ульяна.
А протест здесь никому не сходит с рук. Особенно если ты приживалка.
Люся – маленькая безобидная птичка. Но и живет она у Харламовых на птичьих правах.
Я не слышала, что именно Ульяна говорила ей, но вечером Люся плакала и собирала вещи. У нее есть комната в коммуналке где-то на окраине Москвы – все, что осталось от прежней сытой жизни. Я слышала, с ней случилась какая-то трагедия и Люся все потеряла, но говорить об этом Харламовы не любят.
Люсина сестра разумнее распорядилась тем, что имела. Виктор Петрович после смерти матери взял тетушку к себе. Было ли искренним его желание помочь пожилой родственнице? Или они с Ульяной нацелились на Люсину комнатушку?
Не знаю. Впрочем, ей всего шестьдесят девять, и она стойкая старушенция. Несмотря на свой артрит и внешнюю хрупкость, она может прожить еще долго, если болезнь с длинным сложным названием «хроническая недостаточность мозгового кровообращения» не сведет ее в могилу раньше времени. Но Варвара, кажется, знает, что делать, чтобы Люсе не становилось хуже.
Илья, Варвара и Кристина уговорили мать и Люсю подождать хотя бы до конца выходных, прежде чем принимать жесткие решения. Я заранее тосковала, представив, каково здесь будет, если Люся и впрямь уедет.
Но случилось иначе.
Ночью Виктору Петровичу стало плохо. Варвара вызвала скорую, его отвезли в больницу. Промывание желудка, капельницы – на следующий день он был так слаб, что не мог даже пошевелиться.
А утром пришло новое жуткое известие. Соседка, Галина Ежова, была найдена мертвой с признаками отравления.
Глава 4
Песни ангелов Московской области
Рита Толобанова никогда не звонила Маше, только писала. Телефонных разговоров она боялась. Голос в трубке отделен от своего обладателя, он вьется в ней и жужжит, точно попавшая в коробку оса, и, слушая его злое биение, Рита теряла мысль и не могла сконцентрироваться.
Эта фобия выглядела тем удивительнее, что во всем остальном Рита была человеком редкого самообладания. Ее трудно было смутить и еще труднее вывести из равновесия. Продавец-консультант в одном из лучших книжных магазинов Москвы, она умела найти подход почти к любому покупателю.
Вот почему Маша нахмурилась, когда увидела на своем телефоне пропущенный вызов от подруги. Она перезвонила.
– Дорогая, ты дома? – Голос Риты звучал глуховато.
– Да! Что случилось?
– Можно к тебе зайти? Прости, что я без предупреждения. Если ты занята…
– Рита, заходи, конечно, – перебила Маша. – Ты далеко? Тебя встретить?
– Сориентируюсь, – хмыкнула Рита. – Машка, спасибо тебе, я как-то совсем растерялась…
Маша больше не успела ничего спросить: подруга нажала отбой.
Десять минут спустя в дверь позвонили.
Рита, большая, полная, в сером замшевом платье-балахоне похожая на тюленя, встретила Машу вымученной улыбкой. В первую секунду Маше показалось, что все в порядке, но затем взгляд ее упал на Ритину сумку-торбу и на подол балахона.
– Ты упала?
– Ну, и упала тоже. – Рита криво усмехнулась и откинула прядь волос, закрывавшую лицо.
Маша тихо ахнула, увидев разбитую губу и кровоподтек на скуле.
– Надо было в аптеку зайти, а я не сообразила… – говорила Рита, пока Маша, усадив ее на стул, осторожно обрабатывала перекисью ее лицо. – Меня как будто переклинило, честное слово. Ой! Господи, кто это?
– Цыган, – сказала Маша, не отрываясь от своего занятия. – Цыган, познакомься, это Рита. Рита, это Цыган.
– Хороший. Из приюта взяла?
– Увезла из Таволги. Была морально готова вернуть его – все-таки он дворовый пес, привык к другой жизни, – но он вроде бы всем доволен. Не дергайся!
– Ай-яй!
– Сейчас обработаем и приложим лед. А потом я найду мазь от синяков. У Сережи где-то была…
Маша достала из морозилки лед.
– Держи. Показывай, где еще…
У Риты были разбиты локоть, коленка и бедро. «Упала, – прикидывала Маша. – Порвала платье, сумка отлетела в грязь. Все произошло на улице».
– Колготки пришлось стащить прямо там и выкинуть по дороге, – сказала Рита. – Порвались напрочь… Елки, так жалко: волфордские колготки, вагон денег стоили, между прочим. Сейчас расскажу в подробностях…
– Подожди, закончим с твоими боевыми ранами… – Она подняла глаза на Риту. – В полицию не хочешь обратиться?
– Нет смысла, поверь.
Маша с сомнением покачала головой.
– Налить тебе чаю?
– А нет ли, дорогая, у тебя коньячку? – проникновенно спросила Рита.
Выпив, она глубоко вдохнула и зажмурилась.
– Ангел-спаситель ты мой, Мария… Происшествие в меру идиотское, по правде сказать. Мне теперь даже рассказывать как-то стыдно.
– Коньяк мой пить не стыдно, а рассказывать стыдно? – безжалостно осведомился спаситель.
– Руки мне выкручиваешь! Ладно, налей еще чуть-чуть.
Она потрогала разбитую губу и печально сказала:
– Название-то, главное, хорошее, продающее. «Песни ангелов Московской области»…
– Что это?
– Книга. Пришла сегодня утром на реализацию. Будиновская договорилась с нашими, зубами вырвала согласие на сорок штук… Ты знаешь Яну Будиновскую из «Амины»?
Маша попросила ее не отвлекаться.
– Нет, подожди, это важно. Понимаешь, сорок экземпляров только что напечатанной книги – это очень много.
– А сколько привозят обычно? – спросила Маша.
– Зависит от автора. Когда издательство выпускает новый роман, оно заинтересовано в том, чтобы весь тираж был распродан. Мы, то есть книжный, стараемся брать на реализацию столько, сколько гарантированно сможем продать. Если нам привезут десять экземпляров, а купят лишь один, что делать с оставшимися девятью? Они занимают место. От них придется в конце концов избавляться: ставить огромную скидку или возвращать издательству.
– Это имеет отношение к твоим синякам? – мягко спросила Маша.
– Прямое! Представь, что ты издатель и собираешься вывести на рынок нового писателя. – Рита поставила между собой и Машей фарфоровую солонку. – Для этого ты должна убедить книжный магазин, что книги этого писателя будут пользоваться спросом. И здесь мы попадаем в замкнутый круг. Чем больше экземпляров я соглашусь взять, тем активнее я буду продавать твоего новичка. Может быть, даже соглашусь выделить ему место на выкладке.
Выкладка – магическое слово. О ней Маша знала. Центральный стол, где лежат лучшие из лучших. Книга с выкладки почти гарантированно окажется в топе продаж.
Рита взяла с полки над столом несколько книжек, сложила стопкой и водрузила на них солонку. Солонка горделиво блеснула в закатном луче.
– Вечное тихое противоборство менеджеров книжного магазина и издательства… – Рита негромко засмеялась. – «Возьмите на продажу триста экземпляров!» «Нет, мы готовы максимум на пятьдесят!» Одни давят, вторые осторожничают. Нюансов много, но суть, я надеюсь, ты уловила.
– Без конкретики не считается, – сказала Маша и сняла солонку с ее возвышения. – Ты сказала – привезли сорок книг…
– Да, и это важно. У нас, как ты знаешь, довольно большой магазин. Не «Дом книги на Арбате», конечно, но мы входим в пятерку самых крупных. Трафик у нас высокий, затишья почти никогда не бывает, разве что в утренние часы. Я тебе это рассказываю, чтобы ты поняла: даже нового Пелевина мы заказываем не больше восьмидесяти штук. Когда их раскупят, мы попросим новые. Возвращаемся к Будиновской. «Амина» выпустила книгу некоего Варфоломеева. Ты знаешь такого писателя, Маша? Вот и я не знала до сегодняшнего дня. У него даже имени нет! Только инициал «И», без расшифровки. Но Яна продавила наших на сорок экземпляров. Причем это эксклюзив – мы начинаем продажу первыми, остальные магазины получат книги в лучшем случае завтра. Их привезли со склада издательства этим утром. Я думала, мы будем год их продавать! Нынешний читатель неохотно берет новинку, если за ней не стоит чья-то весомая рекомендация, но о Варфоломееве никто нигде не писал. А сто´ит он, между прочим, прилично! Я бы тортик на эти деньги купила, – мечтательно протянула она.
– Рита, давай я тебя покормлю, – предложила Маша.
– Не обращай внимания, это все коньяк. Слушай! Я прибегаю сегодня утром на работу. Не успели открыть двери, как появляется первый клиент. Мужчина. Сразу спрашивает, где лежит Варфоломеев. Хватает книжку, долго стоит возле полки, листает ее… Дергается, как от удара током, и идет с открытой книгой, точно робот, в зеленую зону, – у нас есть уголок, где можно выпить кофе и почитать. Ничего вокруг не замечает. Я стала за ним наблюдать…
– Как он выглядел?
Рита пожала плечами:
– Мужчина средних лет. Усы, густая борода, очки в роговой оправе. Но ты бы видела, как он читал! Уткнулся в книгу, что-то шептал, шевелил губами… Ты знаешь: у нас не разрешается приносить в зеленую зону книги с полок, там есть своя небольшая библиотечка. Но он был так поглощен ею, что я не решилась ему мешать. В этом было нечто от священнодействия. Потом достал блокнот, стал записывать… И вдруг он подскочил! Взвился, разве что не закричал. Кинулся к кассе. «Я хочу купить все эти книги! Все, какие есть в наличии!»
– Может, ему так понравилось, что решил приобрести их в подарок?..
– Сорок штук? Подожди, это только начало. Мне стало до жути любопытно, и пока кассирша не успела пробить чек, я отложила себе один экземпляр. Извините, говорю, ее только что купили. Он уставился на меня, и мне, Маша, стало не по себе. Покупатели у нас бывают разные, и буйные, и грубые… Но от этого человека что-то такое исходило… Он цедит: кто успел купить, если магазин только что открылся? Я сделала невозмутимое лицо. К сожалению, говорю, не имею права ответить на этот вопрос, но если вам принципиально иметь строго сорок экземпляров, то мы можем заказать недостающий или проверить по базе, в какие магазины поступят книги Варфоломеева.
Рита снова прижала пальцы к нижней губе и поморщилась.
– Что он тебе ответил?
– Ничего. Посмотрел очень внимательно, словно запоминал меня, отвернулся и был таков. Книга лежала в моей сумке, и в обеденный перерыв я ее достала. У меня зародилось подозрение, что мы стали невольными участниками какой-то странной кампании по продвижению.
– О чем книга? Рита, не томи!
Рита развела руками:
– Начинается как история мужчины, который влюбляется в танцовщицу, собирается покорить ее сердце, понимая, что успеха вряд ли добьется… И к нему является ангел. На этом моменте меня отвлекли, дальше я не успела прочесть. Понимаю, в пересказе звучит как жуткая дребедень.
Маша выразительно посмотрела на порванное и грязное платье.
– Сейчас объясню, – со вздохом сказала Рита. Ее оживление улетучивалось на глазах. – После работы я поехала в магазин за пряжей. Плутала на задворках Кантемировской, еле нашла… Когда я пошла обратно к метро, то решила срезать путь и свернула в какой-то безлюдный переулок… И тут на меня вышел прямо из-за угла человек. В черной маске. Он ее еще рукой поправлял, когда оказался передо мной. Я не то чтобы испугалась, просто остолбенела! Представь: стоит перед тобой мужчина в натянутой до подбородка шапке с прорезями для глаз, словно собирается грабить банк. Молча, ни слова не говоря, стал вырывать у меня торбу. Причем если бы он сказал: «Дай сюда!», я бы ему отдала ее добровольно! А когда он дернул ее, во мне что-то включилось… Я схватила крепче! Стоим, пыхтим, я думаю: «Надо бы закричать!» И тут он как врежет мне от всей души… – Она ощупала языком щеку изнутри. – Слава богу, зубы целы! Я упала, сумка отлетела в лужу. Он склонился над ней, расстегнул и вытряхнул все прямо в грязь. Но взял – Маша, ты не поверишь! – только книгу. А у меня там и портмоне, и купюры россыпью – ты знаешь, я безалаберно к деньгам отношусь… Схватил Варфоломеева, сунул под куртку и убежал. Все заняло минуту, не больше. На улице так никто и не появился. Я посидела на бордюре, немного пришла в себя… Собрала вещи. Доковыляла до метро, села в первый попавшийся вагон и провалилась в сон, не иначе как от стресса. Проснулась на другом конце города. Сообразила, что ты совсем рядом. Вот, собственно, и все!
Маша сочувственно погладила ее по плечу.
– Это был тот же человек, который покупал книги в твоем магазине?
– Очень похож!
– Ты запомнила цвет глаз или какие-нибудь приметы?
– Нет, Маш. Ничего. Все произошло очень быстро, я растерялась, а потом… потом мне просто было больно.
Цыган навострил уши и вскинул голову, глядя на дверь.
– Сережа идет, – сказала Маша, бросив на него взгляд.
В двери провернулся ключ, раздались голоса. Она запоздало вспомнила, что муж обещал привести к ужину Макара.
Рита засобиралась, бормоча, что не хотела бы мешать семейному вечеру.
– Подожди, с ума сошла? – вскинулась Маша. – Во-первых, ты никому не мешаешь…
Сергей вырос в дверном проеме, как великан, закрывший собой вход в пещеру.
