Елена Ленская
Сказки для любимых
Тут вышла Доля к пруду, взмахнула белым рукавом, крикнула зычным голосом и понеслась по пруду мощь Божьего Слова, закружилась над водой радужным светом всемогущая сила Любви. Разлетелись лебеди белые, остался на пруду только один, тот, что с золотым пятнышком на крылышке. Подняла его над водой сила Божия и опустила на берег молодца пригожего, богатыря могучего Ивана! Хотела было Любава кинуться к нему, да только ноги больные отказались идти. А Иван в себя пришёл, суженую увидал, подхватил на руки, прижал к себе и понёс домой.
Шепчет ей слова ласковые, целует в уста сахарные, благодарит горячо! А Любава слушает – и наслушаться не может. Прильнула она к родному плечу и в счастье своё не верит. Смогла, одолела силу Тёмную, вернула любимого! И уже всё равно, кто на них порчу навёл, кто ядом дышал. Не позволят они больше свою семью разрушать!
А Марфа как увидала Ивана и Любаву вместе, так злобой обросла, что поседела голова её бедовая. Забежала она в дом, заперла двери и стала хулить молодую семью, проклятия насылать.
Вдруг видит, стоит в сенях кто-то. Вышла Марфа в сени и ахнула! Явилась к ней сама Недоля, дочь Богородицы Макоши! Перепугалась дрянная баба, на колени упала и взмолилась, прощения просить стала. А Недоля и говорит ей:
– Не бывать счастью на чужом несчастье построенном! Нет ни у кого права чужую любовь душить, семью разбивать! Замуж хотелось? Мужика в доме не хватало? Вот тебе, два борова! Назовёшь Ярилко и Блудом, будешь в доме держать и как о родных заботиться. А не сумеешь справиться – заберу тебя в царство Велеса, в самый Тартар. Таких, как ты, там всегда ждут!
Взмахнула Недоля чёрным рукавом, и появились перед перепуганной Марфой два порося. Завизжали свиньи, забегали по дому, под лавками попрятались.
Захохотала Недоля громко и исчезла без следа.
Так и осталась Марфа жить с двумя боровами, седая и одинокая.
А Любава с Иваном жили дружно, ладно. В доме их навсегда поселилась любовь и забота, а вскоре забегали по двору босые детские ножки.
С тех пор, в народе говорят, что любая напасть нестрашна, коли в сердцах человеческих живёт Любовь и Добро.
Баба Оля закончила сказку и хитро посмотрела на молодых. Лада и Сергей сидели тихо, стыдливо глядя в свои кружки.
– Там метель, – неуверенно произнёс Сергей. – Лада, можно я останусь?
– Можно, – ласково ответила девушка и пересела поближе к мужу.
За окном выла вьюга, металась колючим снегом, сурово гудела в печной трубе. А в маленькой избушке на краю леса царил покой и уют, волшебным образом соединяя разбитые сердца.
Варя задремала возле печки, и никто из гостей не заметил, как Баба Оля прихватила ватрушек и тихонько вышла в сени. Открыла дверь на улицу, протянула угощение лешему. Он старательно нагонял снег вокруг избушки и любовался безоблачным звёздным небом, мурлыкал весёлые песенки на яркую луну. Иногда гулко завывал в печную трубу, подражая рассерженной вьюге.
– К полуночи заканчивай, – улыбнулась баба Оля. – Будем всей семьёй Новый год встречать.
– Как скажешь, Яга! – леший отсалютовал ватрушкой и тут же сунул угощение в рот. – Шпашибо! Ошень вкушно!
– И тебе спасибо! Подсобил!
От добра добра не жди!
Правда это или нет, но старики сказывают, будто были времена на Руси-Матушке, когда роднились Небо и Земля, а люд простой воочию виделся с Божьими сынами Сварожичами.
В особенности любил тогда в дома простые захаживать Агуня, младший из Сварожичей. Честному человеку помогал, недоброго стороной обходил, а коли настрой особый на тот случай имел – так и наказать мог.
Бывало, придёт в дом, где лад и мир бережно у очага хранятся, так и подсобит в делах, жар в печи на всю ночь оставит, нечисть, что у порога трется разгонит. А бывало, попадёт в дом, где святое не чтится, Роду Великому подношения не ставятся, где очаг частенько студеным стоит, так и накажет нерадивых хозяев: домовых повыгонит, нечисти напустит.
Так и следит за порядком Агуня. А народ честной ему поклоны шлёт, просит за дело, какое у братьев, старших Сварожичей, благословение попросить.
И были при нём всегда два посоха: один чёрный, словно сажей помазанный, другой белый, словно снегом укутанный. Ходил по свету Агуня, на посохи опирался.
Сталось как-то ему спор один меж двух мужиков, Микулы и Вольги, решать. Весной засадили оба свои наделы хлебом. Да только ветер в тот день поднялся и семена и у того, и у другого по берегу реки раскидал. Пришла пора собирать урожай. Заколосился хлеб на речном бережку, налились колосья золотым зерном. А кому тот сев собирать? Каждый на свою сторону тянет, каждый голода зимнего боится.
Ругались Микула и Вольга с утра и дотемна. На ту пору проходил мимо Агуня. Спор услышал, решил мужиков рассудить. Сам на берег пошёл, сам поровну сев разделил. Поклонились мужики Агуне в ноги, а он и был таков.
Да только глядь, а посохи его на бережку остались. Забыл Агуня свои подмоги. Торопился!
Подхватил Микула посохи и говорит Вольге: «Надо за Агуней бежать, подмоги его отдать!». «Беги, – говорит Вольга, – а я за севом посмотрю, чтобы наше добро никто не умыкнул ненароком».
Подхватился Микула за Агуней следом. Вот-вот догонит Сварожича, ан нет, пропадает тот из виду. Вот-вот докричаться сталось – ан нет, не слышит Агуня.
Бежит Микула, посохи в руках перехватывает, а сам уж и ноги нести не может. Да бросать погоню не хочется, жаль Агуню. Ему столько верст протоптать надо, а без посохов своих не одолеть бескрайние просторы. Не принести радости в дома людские. Бежит Микула, старается.
Уж отчаялся было, да глядь – сидит себе на пеньке Агуня, голову повесил.
Подошел к нему Микула и посохи протянул.
Обрадовался Агуня, взял посохи и говорит: «Благодарствую, Микула-пахарь! Уж думал, потерял я свои подмоги!»
Поклонился Микула Сварожичу в ноги и домой поспешил. Урожай собирать.
Воротился он на речной бережок, а его сева нет! Все собрал жадный Вольга. До последнего колоска выкосил!
Пригорюнился Микула, да воевать с соседом не стал. Сам виноват, пробегал свой урожай.
А Вольга запер амбар и сидит себе на крылечке, руки потирает. Глядь – стоит перед ним Агуня! Грозно посохами в землю ударил Сварожич, да как закричит на вора бессовестного: «Негоже добрых людей обманывать! На чужом добре своего добра не сыскать! Верни Микуле его долю и свою часть, что у реки собрал, отдай! А будешь чужое загребать – не будет боле на твоей земле урожаю!»
Услыхала гневные речи Марьяна, Вольгина жена. Испугалась кары Божьей. Схватила ухват и на порог выскочила. И давай муженька нерадивого ухватом уму-разуму учить! Испугался Вольга, по двору забегал, да только повсюду ухват поспевает, и за углом нагонит, и под телегой достанет, и на заборе отлупит!
Хотел было Агуня Вольгу сурово наказать, да передумал. Будет ему, с такой-то бабой!
Вернул жадный Вольга соседу украденный урожай и свою долю, что на берегу реки собрал, честно отдал. Да обманывать никого больше не стал. Ухват-то, всегда у печи стоит!
С тех пор так и повелось: с чужого добра своего добра не жди!
Прощай, Шустрик!
Та-ак… Еще немного… Еще чуть-чуть…
Бах!
– Ой-ёй!
И только когда огромный чемодан рухнул на меня со шкафа, я подумала, что стоило бы немного усмирить гордость и попросить своего почти бывшего мужа помочь. Потирая моментально выросшую на голове шишку, я слезла со стула и присела на кровать.
– Ты что творишь? – Андрей заглянул в комнату, не отнимая телефона от уха. – Ладно, я перезвоню, – сказал он собеседнику и вошёл, пряча сотовый в карман.
– Ничего, – буркнула я, стараясь не думать о том, кому он звонил. – Собираюсь.
– Я тоже решил уехать.
Он подошел к шкафу, протянул руку и легко снял с неприступной для меня вершины свой чемодан. Я завистливо проследила за его движениями, перестала жалеть себя и приступила к сбору вещей.
Уехать. Далеко. Немедленно.
Развод состоится через неделю после новогодних праздников. Сидеть дома и ждать я не могла, особенно в такие дни, когда отвлечься нечем, а видеть лицо «почти бывшего» нет сил. Взяла отпуск, заказала билет на поезд и бросилась собирать вещи. Вот и он уезжает. Не знаю, куда и спрашивать не буду, мне всё равно. Впрочем, и ему плевать, куда еду я. Мы давно чужие друг другу, у каждого своя жизнь.
Наверное, это полный бред на новогодние праздники отправиться в Хабаровск, но так случилось, что моя единственная сестра вышла замуж за сурового сибирского мужика, который приехал налаживать связи по бизнесу, а уехал с моей Нютой. Анна не побоялась долгих суровых зим, не раздумывая собрала вещи и упорхнула со своим любимым в далекие края. Я не видела сестру больше года и не просто скучала, я жаждала поплакаться и рассказать, какая сволочь мой муж и как все достало.
Согласно расписанию отправки и прибытия поезда, я проведу в пути пять дней шестнадцать часов и семь минут. На дорогу туда и обратно уйдут все праздники, погостить особо не удастся, но летать я очень боюсь, и ни за что на свете не сяду в самолет. Для меня необходима была смена обстановки, так необходима, что я готова была провести всё это время в тесном купе с чужими людьми.
Дурость, скажите вы? Да. Но для меня это было важно.
***
После морозного воздуха платформы в купе было душно и жарко. Я засунула чемодан под нижнюю полку, сняла шубу и устало села на свое место. Тут же в вагон вошла молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, растрепанная, усталая и нервная. За ней показались двое мальчишек, и тут же приятная тишина купе наполнилась детским визгом и суетливой возней. Пока семейство размещалось по своим местам, мне казалось, что я попала в маленький Ад, где кроме невыносимого шума и полнейшего кавардака трепал нервы усталый голос молодой мамочки, резко повторяющий одни и те же фразы из серии: «Заставь бешеных детей себя услышать».
За какую-то минуту мне стало невыносимо сидеть со своими попутчиками, и мелькнула мысль сбежать из поезда и вернуться домой. Андрей же уехал, маячить перед глазами не будет, но пока я обдумывала эту идею, поезд тронулся.
Хотела новых впечатлений? Получай!
– Вы куда едете? – спросила я мамашу, когда семейство разместилось, наконец, и мальчишки, забравшись на вторые ярусы, принялись кидаться друг в друга подушками.
– В Хабаровск, – устало ответила замученная мамаша, и мои надежды, что все безобразия закончатся совсем скоро, рухнули в пропасть. За ними полетело приподнятое настроение и планы отдохнуть от нервотрепки.
Пять дней шестнадцать часов и семь минут в Аду!
Жесть.
Кое-как справившись с эмоциями, я выскользнула в тамбур, нашла проводницу и попросилась в другой вагон. Так уж случилось, что к детям я отношусь, мягко говоря, без особой любви и не понимаю людей, которые умиляются беспомощным слюнявым человечкам и рожают кучу спиногрызов, как моя попутчица.
– Мест нет, – проводница – симпатичная полноватая женщина, которой очень шла форма РЖД – беспомощно развела руками. – Праздники. Может, чаю хотите?
– Нет, спасибо.
Ну, всё. Приехали.
Еще до того, как я открыла дверь в купе, услышала ненавистный мне детский ор. Собравшись с силами, я вошла, села на свое место и постаралась отвлечься, разглядывая мелькавший пейзаж за окном. Не помогло. Пыталась читать, слушать музыку, стоять в тамбуре, но с каждой минутой всё сильнее зверела. Наконец, когда мальчишки спрыгнули с полок и затеяли драку, решила увести своего зверя в вагон-ресторан и умаслить мороженым, дабы не получить статус злобной тётки на предстоящие пять дней. К тому же, скоро Новый год, почему его там и не встретить? Надеюсь, дети угомонятся, когда я вернусь.
И тут меня ожидал неприятный сюрприз. Ресторан был до отказа набит людьми. Немыслимо! Существует в этом поезде место, где я смогу хотя бы спокойно поесть?! Наконец, взгляд выхватил мужчину, сидевшего ко мне спиной. За столиком один, авось не прогонит. И чем ближе я подходила к нему, тем сильнее он напоминал мне…
– Андрей?
«Почти бывший» оторвался от телефона, на котором что-то читал и с удивлением уставился на меня.
– Вера?
– А ты тут чего?
– А ты чего?
– Еду…
Андрей неоднозначно хмыкнул и снова уставился в телефон. Я села, не дождавшись приглашения, и постаралась его не замечать.
Мы заказали ужин, оба взяли мороженое и уткнулись в свои тарелки.
– Куда едешь? – без особого интереса спросил Андрей.
– К Нюте в Хабаровск. А ты?
Он удивленно приподнял бровь, но язвить не стал.
– К другу в Сибирское Усолье. Туда и обратно. Надеюсь, ты успеешь к разводу в срок? Переносить не хочется.
– Успею. Не переживай. Как твои попутчики? – решила я зачем-то продолжить разговор.
– Чета пенсионеров и тихий парнишка. Скучно.
– А давай меняться? – я даже подалась вперед, чтобы вымолить у него такое замечательное место. – У меня в купе мамаша и трое маленьких зевластых детишек. Они мне житья не дают, я там и минуты спокойно посидеть не могу! Давай меняться, а? Ты же любишь маленьких, а у меня их там целое купе!
И пока я распиналась, умоляла, Андрей смотрел на меня с плохо скрываемой иронией, криво усмехаясь и недобро щурясь. Вот так он смотрел на меня каждый раз, когда мы начинали разговор о том, чтобы завести себе ребёнка. «Завести ребёнка». Выражение-то какое глупое, словно собаку завести, но с той проблем нет, выгулял пару раз в день и всё, а тут днями и ночами слушать плач, менять вонючие пеленки, лечить, если заболеет. Андрей очень хотел детей, но я категорически отказывалась брать на себя ответственность за чью-то хрупкую жизнь. И фигуру это портит! Вот так мы и докатились, собственно, до развода.
Он дослушал до конца, потом наклонился и тихо, с ядом в голосе произнес:
– Нет, не буду я меняться. Тебе полезно такое соседство!
И тут же, резко изменившись в лице, враз подобрев, поднял свой бокал и торжественно произнес:
– Тост! За детей!
– Да пошёл ты! – зашипела я, взорвавшись от его цинизма, вскочила, намереваясь уйти, но вспомнив, куда придется возвращаться, села обратно.
– Иди уже, Зимнинский!
– А и пойду!
***
Темно и тихо. Я с чувством глубокого удовлетворения зашла в своё купе, разделась и легла спать. И всё-таки этот праздник я провела вполне прилично, несмотря на своего «почти бывшего». Он вел себя галантно, нервы не трепал и под звон курантов мы, как и весь шумный и счастливый вагон-ресторан, встретили Новый год. Я загадала желание с последним ударом и очень надеюсь, что оно сбудется.
Что загадала?
Быть счастливой.
***
Разбудил жуткий скрежет! Я открыла глаза, и тут же сильный толчок сбросил меня на пол. На голову посыпались вещи, вагон тряхнуло, с верхних полок, визжа, попадали мальчишки. Перепуганная мамаша завопила, и всё погрузилось во тьму.
Я старалась не двигаться, даже вздохнуть лишний раз боялась, чтобы не столкнуться с невыносимой болью, на миг сковавшей моё тело и тут же растаявшей среди звенящей тишины. Лежала на полу, закрыв глаза, и думала только о том, что жива, повезло.
Случилось что-то страшное. В ушах всё еще слышался душераздирающий вопль перепуганной мамаши. Поезд сошел с рельс? Наверняка. Тряхнуло нас основательно.
– Тётя?
Тихий детский голосок раздался над самым ухом, маленькая ладошка легонько хлопнула меня по щеке. Я осторожно открыла глаза и увидела одного из сорванцов, кажется, мамаша звала его Валя.
Точно, рыжий, тощий, глазастый Валя, да к тому же конопатый. Антошка из мультика, точь-в-точь.
– Чего тебе? – спросила я шёпотом, все еще боясь шевелиться.
– А мы где?
Что за глупые вопросы? Хотела отогнать от себя назойливого мальчишку, но передумала. Ребенок наверняка напуган. И возможно, у него что-то болит, падали они с братом смачно, помню. Я осторожно пошевелила руками, потом ногами, медленно села и, не ощутив ни малейших признаков боли, облегченно выдохнула. Мы были в своем купе, сидели среди кучи разбросанных вещей.
Я, Валя и его брат, выглядывающий что-то в окне.
Я, Валя и его брат.
– Мама ваша где?
– А мамы нет, – пискнул Валя и его носик тут же покраснел. Похоже, реветь надумал.
– Как это? Куда она пошла?
– Тут вообще никого нет, – испуганно прошептал Валя и всхлипнул.
Такой ответ мне совершенно не понравился. Я встала, открыла дверь купе, в надежде увидеть в тамбуре мамашу и обмерла. Сразу за дверью расстилалось широкое, засыпанное ослепительно-белым снегом поле!
Закрыла дверь, постояла немного и снова выглянула наружу.
Поле.
Закрыла, постояла, выглянула.
Поле.
– Мама дорогая!
– Где? Где мама? – Валя рванулся к двери, но я схватила его за плечи и заставила притормозить.
– Нету там никого…
Он снова хлюпнул носом, и его глаза заблестели слезами. Этого еще не хватало.
– Мы тут одни, – второй мальчишка отлип от окна, и я с удивлением заметила в его глазах не детскую серьезность. Никогда бы не подумала, что сорванцы -братья. Если Валя-Антошка был светлокожим и рыжим, то этот, помнится, Митя, носил черную кудрявую шевелюру, имел темный загар и слегка раскосые карие глаза.
Возможно, братья были погодками, так как ростом и возрастом не особо отличались. Ну, приблизительно лет по девять-десять.
Пока я соображала, как мы оказались в пустынном поле и куда подевался остальной народ, куча вещей на полу зашевелилась, и из-под них выглянула маленькая детская голова. Третий ребенок!
