Юродивая – Елена Крюкова

Начинала читать,вдохновленная отзывом fufachev . Он оказался единственным на сайте, кто на данный момент прочел книгу и который написал один отзыв и исчез (сколько ему заплатили за пиар?). Было любопытно прочитать что -нибудь про православие, тем более, что произведения Орехова мне очень понравились.

Я не атеист,но и не истинная верующая. Так вот,когда начала читать, думала,какие светлые книги русские. Про беды и лишения пишут чисто, языком витиеватым. И радостно было на душе. Такая у автора Ксенька-юродивая хорошая была. Ан нет, к 1\4 части книги я поняла,что схожу с ума. Из-за закрученного автором слова,из-за поведения героини. Не видела я святых деяний. Видела перед глазами сумасшедшую красивую девушку, которая, по словам очевидцев, лечит и воскрешает. Такие книги, вообще, веры в людей лишают. Там, кроме главной героини и парочку эпизодических персонажей, все – изверги, животные , ничего божеского нет в них. Так не может быть. Не все такие!!! А бредовые сны Ксении? Они даже меня с ума свели! Я читала и не могла понять, где дрема, а где явь.

Прочла половину и бросила. Не мой автор,не моя тема. Не мое… Очень тяжело.

БОСИКОМ ПО СНЕГУ

(о романе Елены Крюковой “Юродивая”)Почти природное явление – роман Елены Крюковой “Юродивая”.

Я даже не знаю, с чем сравнить это живое древо.

Но то, что оно живое, шумит и поет, – это ясно. Елена Крюкова написала роман о юродивой Христа ради и назвала героиню Ксенией.

Парафраз бесспорен. Возможность копии, клона, репризы (Ксения Блаженная?) становится невозможностью повторения – единственностью.

“Юродивая” претендует одновременно и на библейское, архаическое, и на философски отстраненное, и на остросовременное и даже актуальное толкование. Ксения. Много- и ясноговорящее имя.

Ксения – странница. Xenon – странноприимный дом, гостиница, приют. Ночлег в пути.

От рождения до смерти крюковская Ксения идет ПУТЕМ.

Этот путь есть житие. Сделать из светской книги житие? Где же тут стилизация? Ее нет и в помине. Нет, конечно, это не житийная литература ни в коей мере. И совсем даже не церковная. Одно роднит “Юродивую” с древними житиями: подробное, медленное, то изощренно красивое и словесно богатое, то пылающее, то суровое жизнеописание – в начале мы видим младенца Ксению, рожденную матерью Елизаветой на зимней улице; девчонку Ксению, что катится в санках с высокой горы к ледяной реке, – в конце наблюдаем старуху Ксению, ходящую меж горящих костров на площади воюющего города. «Все во мне, и я во всем». Единое во Множественном и Множественное в Едином: завет Будды, грациозно и просто высказанный в «Алмазной Сутре». Толстовский Пьер Безухов, среди горя и крови войны кричащий в небеса: «И все это во мне!.. И все это я!..»

Основная нота «Юродивой» – утверждение бессмертия одной малой, смертной, жалкой человечьей жизни. Ксения – носитель многих жизней. Она носит в себе чужие судьбы. Она беременна ими.

Значит, феномен героини – в искусстве перевоплощения?

Зачем она это делает? Зачем проживает жизнь убийцы Кати Рагозиной, шаманки Сульфы, фронтовой певички, опальной боярыни Федосьи? К чему ее невероятные блуждания по жизням и трагедиям? Или это и есть подлинное утверждение юродства, блаженности как блаженства – ибо тот, кто любит, уж любит всех, а не одного избранного человечка, пытается обхватить объятьем весь подлунный мир, как бы ни был он жесток и отвратителен? И вот вопрос любви. Вернее, вопрос о любви.

Что есть с точки зрения обывателя Ксения, босиком идущая по травам и снегам, поднимающая ясноглазое лицо к ЛЮБОМУ, кто хочет любить и не может любить? А она тут как тут. Так кто же? «Сумасшедшая девка, сто любовников, да и счет потеряла», – будет приземленный, заземленный ответ.

А если посмотреть правде в глаза? В глаза самой Ксении? В эти старые, всевидящие глаза успеет посмотреть читатель – в конце этой изумляющей повести. Хаос пройден насквозь. Космос избыт. Человек истончился до нитки, до предела земного и небесного. Между пылающих в ночи костров по снежной площади ходит-бродит босая старуха в мешковатой одежде: мешок, рубище – постоянная, на протяжении жизни всей, одежонка Юродивой. Она ходит, бодрствуя, видит сны, спит стоя, как лошадь, с открытыми глазами. Шепчет. Повторяет слова. Имена?

Засыпает в рыночном ящике в обнимку с рыжей приблудной собакой – и ей снится сон. Во сне к ней приходят ее любимые. Вот тут мы подходим к главной загадке книги.

Все встреченные Ксенией люди – люди как люди. Мужчины, женщины, дети, старики. Насельники земли.

Лишь один человек слишком похож на Бога. На Христа-Бога.

Его-то и именуют Иссой. Какую роль играет Исса в жизни Ксении? Кто он такой?

Юродивая встречает Иссу в пельменной. Пельменная эта, бедняцкая, мрачная, освещенная мрачными огнями, настолько же реальна, насколько и мистична. Читатель здесь словно окунается в пространство фрески Тинторетто: деревянные сдвинутые столы, бедняки пируют, рвут друг у друга из рук дымящееся мясо и кости, поднимают стопки с водкой. А рядом с Ксенией на лавку садится человек. Впалые щеки, лоб в морщинах, улыбка. Его ноги так же босы, как у Ксении. Два сапога пара. Сидят рядом на лавке – и начинают разговаривать.

Это не столько разговор, сколько утверждение истины.

«– Я сам себе хозяин. Где хочу, там и скитаюсь. Разве ты не такая?!..

Ксения потупилась. Две слезы резво сбежали по ее раскаленным щекам.

– Такая, – шепнула. – Видишь, какие мы с тобой одинаковые. Как одна мама родила.

– Брат с сестрой, что ли?.. – скривился он, и внезапно его улыбка из волчьего оскала снова стала сгустком света.

– Брат с сестрой, – выдохнула Ксения.

Или муж с женой?.. – Нежность его голоса обволокла Ксению с ног до головы. – Почему ты не называешь меня, как все они: Отче?..»

Узнаваемы жесты и положения. Ксения моет страннику ноги в медном тазу, как мыла Магдалина Иисусу. Иисус = Исса. Это понятно и потому, что именно так произносят имя Христа в Арабском мире и в Центральной Азии. Этим подчеркивается близость Иссы к тому сибирскому, таежному, многозвездному, наполовину буддийскому Востоку, где Ксения когда-то родилась. (Одна из лучших сцен в романе – картина зимнего таежного рынка, где малышка Ксения играет в страшную русскую рулетку). Любовь смертной женщины и Богочеловека – мотив, звучавший внутри мифологий многих народов. В каждом этносе есть предания и легенды, где поется, глаголится о связи божества и смертной. Эта любовь красной нитью проходит через всю книгу, чтобы потом, в финальных эпизодах, по-настоящему строкой крови на двойном распятии прошить все смыслы и бессмыслицы, все мученья и пророчества Ксеньиной жизни. Можно было бы упрекнуть автора в пафосе, если бы пафос, настоящий, незаемный, трагический, почти античный или первобытный, не был тут уместен как нигде более. Свет и тьма – вечные дуалы. Дьявол появляется в романе несколько раз.

Есть изумляющая смесью достоверности и фантастики сцена, что выламывается из всех уставов и традиций: Ксения дерется с дьяволом в подворотне. На ножах дерется, как мужик. Этот поединок написан, вернее сказать, прописан так подробно, даже дотошно, что ярко, почти фильмово представляешь эту неравную безумную схватку. Я не знаю в современной русской литературе произведения, которое бы с подобной смелостью раскрывало, показывало безмерность одной маленькой, коротенькой жизни и атомарную компактность Космоса, умещающегося на живой ладони, как яблоко, как нательный крест.

Причудливо соединяются песня и молитва, миф и монолог.

Читая эту книгу, не замечаешь времени.

Кажется – читаешь сказку.

Закрываешь – ветер были и правды бьет тебя в лицо. Владимир Фуфачев, художник, арт-критик