Останови! – Замучались вконец: Хватаем воздух ртом, ноздрями, С поклажей, чадами, – где мать, а где отец, Где панихидных свечек пламя, —
По суховеям, по метелям хищных рельс, По тракту, колее, по шляху, — Прощанья нет, ведь времени в обрез! — И ни бесстрашия, ни страха, —
Бежим, бежим… Истоптана страна! Ее хребет проломлен сапогами. И во хрустальном зале ожиданья, где она, Зареванная, спит, где под ногами —
Окурки, кошки, сироты, телег Ремни, и чемоданы, и корзины, — Кричу: останови, прерви сей Бег, Перевяжи, рассекнув, пуповину!
Неужто не родимся никогда?! Неужто – по заклятью ли, обету — Одна осталась дикая беда: Лететь, бежать, чадить по белу свету?!
Ползти ползком, и умирать ничком — На стритах-авеню, куда бежали, В морозной полночи меж Марсом и стожком, Куда Макар телят гонял едва ли…
Беги, народ! Беги, покуда цел, Покуда жив – за всей жратвою нищей, За всеми песнями, что хрипло перепел Под звездной люстрою барака и кладбища!
Беги – и в роддома и в детдома, Хватай, пока не поздно, пацаняток, Пока в безлюбье не скатил с ума, Не выстыл весь – от маковки до пяток!
Кричу: останови!… – Не удержать. Лишь крылья кацавеек отлетают… Беги, пока тебе дано бежать, Пока следы поземка заметает.
И, прямо на меня, наперерез, Скривяся на табло, как бы от боли, Патлатая, баулы вперевес, Малой – на локте, старший – при подоле,
Невидяще, задохнуто, темно, Опаздывая, плача, проклиная… Беги! Остановить не суждено. До пропасти. До счастия. До края.
Юдифь и Олоферн
Дымы над крышей, Медная Луна, Шатаясь, плачет надо мною… О! Голова моя отягчена Висящей бронзой, бахромою Аквамаринов, серьги близко плеч Мотаются, и шуба жжет мехами… Я – воздух жгу, я – зарево, я – печь, Я – пламя: меж румянами, духами…
Трамвайный блеск, парадов звон и чад, Голодные театры лавок, И рынки, где монетами гремят И где лимон рублевый сладок, Моста бензинного чугунный козий рог Над ледокольною невестиной рекою, А за рекой – чертог, что дикий стог, Разметанный неистовой рукою… Он весь в снегу горит, Там Олоферн Пирует, ложкою неся икру из миски Фарфоровой – ко рту, чернее скверн, А тот, прислужник, кланяется низко… А тот, лакейчик, – ишь, сломался он, Гляди-ка, хрустнет льстивая хребтина!…
Ну что ж, народ. Ты погрузился в сон, Тебе равно: веревка… гильотина…
Так. Я пойду. Под шубой – дедов меч. В лицо мне ветер зимние монеты, Слепя, швыряет. Сотней синих свеч Над черепицей – звезды и планеты. Не женщина, не воин и не зверь, Я – резкий свет на острие дыханья. Я знаю все. Вот так – ударю дверь. Так – взором погружу во прозябанье Телохранителей. Так – локтем отведу Ту стражу, что последняя, в покои… Он спит, Тиран. Его губа в меду. Ему во сне – изгнанники, изгои, Кричащие близ дула и в петле… Мне дымно. Душно. Меч я подымаю. Мех наземь – с плеч! Ходил ты по земле. Ты хочешь жить – я это понимаю, Но над тобой, хрипя, я заношу Всю боль, всю жизнь, где ниц мы упадали! И то не я возмездие вершу: То звезды – бузиною по ножу — Так обоюдоостро засверкали!
И пусть потом катится голова, И – ор очнувшихся от спячки, И я, как пасека зимой, мертва, — А морды смердов, что жальчей подачки, Грызут глазами, — Кулаки несут, Зажавши, сумасшедшие шандалы, И рты визжат, – но я свершила суд, Я над содеянным стояла —
Я, баба жалкая, – не целая страна, — В сережках, даренных пустыми мужиками, Юдифь безумная, – одна, совсем одна — Пред густо населенными веками! И, за волосы голову держа Оскаленную – перед вами, псы и люди, Я поняла, звездой в ночи дрожа, Что все — И повторится, и пребудет. Норд-ост В этой гиблой земле, что подобна костру, Разворошенному кочергою, Я стою на тугом, на железном ветру, Обнимающем Время нагое.
Ну же, здравствуй, рубаха наш парень Норд-Ост, Наш трудяга, замотанный в доску, Наш огонь, что глядит на поветь и погост Аввакумом из хриплой повозки!
Наши лики ты льдяной клешнею цеплял, Мономаховы шапки срывая. Ты пешней ударял во дворец и в централ, Дул пургой на излом каравая!
Нашу землю ты хладною дланью крестил. Бинтовал все границы сквозные. Ты вершины рубил. Ты под корень косил! Вот и выросли дети стальные.
Вот они – ферросплавы, титан и чугун, Вот – торчащие ржавые колья… Зри, Норд-Ост! Уж ни Сирин нам, ни Гамаюн Не споют над любовью и болью —
Только ты, смертоносный, с прищуром, Восток, Ты пируешь на сгибших равнинах — Царь костлявый, в посту и молитве жесток, Царь, копье направляющий в сына,
Царь мой, Ветер Барачный, бедняк и батрак, Лучезарные бэры несущий На крылах! И рентгенами плавящий мрак! И сосцы той волчицы сосущий,
Что не Ромула-Рема – голодных бичей Из подземок на площади скинет… Вой, Норд-Ост! Вой, наш Ветер – сиротский, ничей: Это племя в безвестии сгинет!
Это племя себе уже мылит петлю, Этот вихрь приговор завывает, — Ветер, это конец! Но тебя я – люблю, Ибо я лишь тобою – живая!
Что видала я в мире? Да лихость одну. А свободу – в кредит и в рассрочку. И кудлатую шубу навстречь распахну. И рвану кружевную сорочку.
И, нагая, стою на разбойном ветру, На поющем секиру и славу, — Я стою и не верю, что завтра умру: Ведь Норд-Ост меня любит, шалаву!
Не спущусь я в бетонную вашу нору, Не забьюсь за алтарное злато. До конца, до венца — на юру, на ветру, Им поята, на нем и распята. Мать Мария Выйду на площадь… Близ булочной – гам, Толк воробьиный… Скальпель поземки ведет по ногам, Белою глиной Липнет к подошвам… Кто там?… Человек?… Сгорбившись – в черном: Траурный плат – до монашеских век, Смотрит упорно…
Я узнаю тебя. О! Не в свечах, Что зажигала, И не в алмазных и скорбных стихах, Что бормотала Над умирающей дочерью, – не В сытных обедах Для бедноты, – не в посмертном огне — Пеплом по следу За крематорием лагерным, – Ты!… Баба, живая… Матерь Мария, опричь красоты Жизнь проживаю, — Вот и сподобилась, вот я и зрю Щек темных голод… Что ж Ты пришла сюда, встречь январю, В гибнущий город?… Там, во Париже, на узкой Лурмель, Запах картошки Питерской, – а за иконой – метель — Охтинской кошкой… Там, в Равенсбрюке. Где казнь – это быт, Благость для тела, — Варит рука и знаменье творит — Делает дело… Что же сюда Ты, в раскосый вертеп, В склад магазинный, Где вперемешку – смарагды, и хлеб, И дух бензинный?!… Где в ополовнике чистых небес — Варево Ада: Девки-колибри, торговец, что бес, Стыдное стадо?! Матерь Мария, да то – Вавилон! Все здесь прогнило До сердцевины, до млечных пелен, — Ты уловила?… Ты угадала, куда Ты пришла Из запределья — Молимся в храме, где сырость и мгла, В срамном приделе…
– Вижу, все вижу, родная моя. Глотки да крикнут! Очи да зрят!… Но в ночи бытия Обры изникнут, Вижу, свидетельствую: то конец. Одр деревянный. Бражница мать. Доходяга отец. Сын окаянный. Музыка – волком бежит по степи, Скалится дико… Но говорю тебе: не разлюби Горнего лика! Мы, человеки, крутясь и мечась, Тут умираем Лишь для того, чтобы слякоть и грязь Глянули – Раем! Вертят богачки куничьи хвосты — Дети приюта… Мы умираем?… Ох, дура же ты: Лишь на минуту!… Я в небесах проживаю теперь. Но, коли худо, — Мне отворяется царская дверь Света и чуда, И я схожу во казарму, в тюрьму, Во плащ-палатку, Чтоб от любови, вперяясь во тьму, Плакали сладко, Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!…» — Нежностью чтобы пронзясь до кости, Хлеб и монету Бедным совали из потной горсти, Горбясь по свету.
Варьете
Жемчужными ногами – из-под цветной копны! Кругами да бегами! А хохоты слышны! Несут питьем густое и пряную еду… Долой одежы – стоя!… – дрожат на холоду!…
Девчонки вы, печенки, – да с тыквами грудей, — От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!… Музыка водопадом сдирает с кожи пот… Танцуйте до упаду, – авось оно пройдет:
То Квазимодо-Время на глиняных ногах, Что взял себе в беремя малец на костылях, — А он плясать не может, он видел Гиндукуш… Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!
Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы… Пляши – швырнули б сотку из гула голытьбы! Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан, Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…
Танцуй, танцуй, Галина!… А Сонька, ты чего?… А скулы как малина! А в бисере чело!… Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена — Веселое искусство, Веселая страна!
Веселые девахи, до тайников мокры, — Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры: Сей танец – не работа, сей грозный карнавал Вас до седьмого пота за гроши убивал!
Целованы – по пьяни, в исподнем – из больниц, Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!… У попугаев ара наряды не пестрей… Оттанцевать – до жара… и в «скорую» – скорей…
А трубы – нету сладу!… Табачный воздух рвут!… Танцуйте до упаду – авось они пройдут, Краснознаменны годы, казарменны гудки, Фланговые народы с дрожанием руки…
Там будут псы и кошки и каждый – сыт и пьян… Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан! В роскошестве погибнем да в пиршестве помрем, А все же спину выгнем и рому отхлебнем!
И выбежим! И спляшем – во вьюгах площадей, Среди кремлевских башен, среди родных людей — И спереди, и сзади – все в лентах и цветах! — Краснознаменны бляди — Любашки, Верки, Нади — Задрогнув, при параде, С улыбкой на устах.
Встреча Марии с Елизаветой
Навстречу друг другу Две женщины шли. Мария – во вьюге — Круглее Земли.
И Елизавета Кругла, что копна… – Ох, Машка!… Планета… – Ох, Лизка!… Луна…
Им вызвездил иней У рта – лисий мех… – Ну, Машка!… А скинешь?… – Ну, Лизка!… – И смех…
Мария погладит Товаркин живот: – Ну, ты не в накладе?… – Умножу народ!…
И, тяжко брюхаты, Морозы вдохнут: – Хоша б не солдаты… – Мальцов – заберут!…
И очи младые Струят слезный свет. – Ты плачешь, Мария?… – Нет, Лизонька… нет…
На пальце сверкает Златое кольцо. Из тьмы возникает Родное лицо.
И слезы Марии Летят на живот — То снеги косые, Беззвучный полет,
То ветры косые, Косые дожди… – Ты плачешь, Мария!… – Лизок… погоди…
И так вынимает Тряпичный комок, И лик утирает Соленый платок!
Худые рекламы. Да счастье – взаймы. О, мертвые сраму Не имут!… А мы?!…
А Елизавета — Вся шепот и всхлип: – Мой… тоже там где-то… Мой – без вести сгиб…
Анкор, еще анкор!…
В табачной пещере, где дым, как щегол, Порхает по темным закутам, Где форточка, будто Великий Могол, Сощурилась мерзлым салютом,
Где добрая сотня бутылей пустых В рост, как на плацу, подровнялась… — О, сколько штрафных этих рюмок шальных За мощным столом подымалось!… —
Где масляных, винных ли пятен не счесть На драной когтями обивке, — В каморе, где жизнь наша – как она есть, Не сахар, не взбитые сливки, —
Один, человек на диване лежал, На ложе в ежовых пружинах, Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал — Махни, и вонзается в спину…
Он пьян был в дымину. Колодою карт Конверты пред ним раскидались… Он выжил в слепом транспортере – то фарт! И пули за ним не угнались…
Да только от воплей на минных плато, От крика тех танков горящих Он нынче в постель надевает пальто И мерзнет! – теперь, в настоящем…
Ничем не согреться. Хлестай не хлестай Подкрашенную хной отраву… Яичница стынет. Полночный наш Рай. Ад прожит: красиво, на славу…
Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост… И Жучка – комок рыжемордый… Взы, Жучка!… Ну, прыгай – и в небо до звезд, И в петлю: дворняги не горды!…
Ах, дворничиха, ах, дворянка моя, Ну, прыгай же ты… через палку — Свеча догорает… а в кипе белья — Скелет, что пора бы… на свалку…
Еще, моя Жучка!… Анкор…эй, анкор!… Вот так-то, смиряйся, зверюга, Как мы, когда – из автомата – в упор, Пред телом веселого друга,
Под глазом приказа, в вонючем плену, Во почте, где очи… не чают… Полай ты, собака, повой на Луну — Авось нам с тобой полегчает…
Ну, прыгай!… Анкор, моя моська!… Анкор!… Заврались мы, нас ли заврали — Плевать!… Но в груди все хрипит дивный хор — О том, как мы там умирали!
Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!… Как спиртом я кровь заливаю… Анкор, моя шавка!… Наградою – куш: Кость белая, кус каравая…
Мы все проигрались. Мы вышли в расход. Свечва прогорела до плошки. И, ежели встану и крикну: «Вперед!…» — За мной – лишь собаки да кошки…
Что, Армия, выкуси боль и позор! А сколь огольцов там, в казармах… Анкор, моя жизнь гулевая, анкор, Мой грязный щенок лучезарный.
Юродивая
Ох, да возьму черпак, по головушке – бряк!… Ох, да справа – черный флаг, слева – Андреевский флаг… А клубничным умоюся, а брусничным – утрусь: Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!… Эк, тебя затоптал закордонный петух! Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух: Че бренчите хмурь в переходах метро?… Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро — Я обратно в него – супротив Писанья! – взойду: Утомилася жить на крутом холоду!…
Лягу на пузо. Землю целую. Землю целую и ем. Так я люблю ее – напропалую. Пальцами. Звездами. Всем.
Дай мне билетик!… Дай мне талончик!… Я погадаю на нем: Жить нам без хлеба, без оболочек, Грозным гореть огнем.
Рот мой сияет – ох, белозубо! Жмурюсь и вижу: скелет Рыбий, и водкою пахнут губы, И в кобуре – пистолет…
Вот оно, зри – грядущее наше: Выстрелы – в спину, грудь, Площадь – полная крови чаша, С коей нам пену сдуть.
…Эй-эй, пацан лохматенький, тя за штанину – цап! В каких ты кинах видывал грудастых голых баб?! Да, змеями, да, жалами, огнями заплетясь, Из вас никто не щупывал нагой хребтиной – грязь! Из вас никто не леживал в сугробном серебре, Из вас никто не видывал, как пляшет на ребре, На животе сияющем – поземка-сволота!… А это я с возлюбленным – коломенска верста — Лежу под пылкой вывеской харчевни для господ — Эх, братья мои нищие! Потешим-ка народ! Разденемся – увалимся – и вот оно, кино: Куржак, мороз на Сретенье, мы красны как вино, М голые, мы босые – гляди, народ, гляди, Как плачу я, блаженная, у друга на груди, Как сладко нам, юродивым, друг друга обнимать, Как горько нам, юродивым, вас, мудрых, понимать…
Вижу Ночь. Лед. Вижу: Конь Блед. Вижу: грядет Народ — Не Плоть, а Скелет.
Вижу: Радость – Дым… Вижу: Ненависть – Дом! Вижу: Счастье… Над Ним — Огонь! И за Ним! И в Нем!
Вижу: Разрывы. Смерть. Слышу: Рвется Нить! Чую: нам не посметь Это Остановить.
Чучелко мое смоляное, любименький, жавороночек… Площадь – срез хурмы под Солнцем! А я из вьюги, ровно из пеленочек — На свет Божий прыг!… А Блаженный-то Васенька Подарил мне – ревнуй, сопляк! – вьюжные варежки: Их напялила – вот ладошки-то и горячии, А глаза от Солнца круто жмурю, ибо у меня слезы – зрячии…
Воля вольная, Расеюшка хлебосольная — Черный грузовик во след шины Пирожок казенный скинул — Дай, дай полакомлюсь!… Милость Божья На бездорожьи… Не обидь меня, не обидь: Дай есть, дай пить, А я тебя люблю и так — Ни за грош ни за пятак — Дай, дай поцелуйную копеечку… Не продешеви… Дай – от сердца деревянного… от железной любви… Черный грузовик, езжай тише! Пирожки твои вкусны… Я меховая богатейка! Я все дерьмо на копеечку скупила! Я все золотое счастие забыла, Я широко крестила Черное поле Грядущей войны.
Дай, дай угрызть!… Жизнь… ох, вкусно…
На. Возьми. Подавись. Мне в ней не корысть.
…Лоб мой чистый, дух мой сильный — Я вас, люди, всех люблю. Купол неба мощно-синий Я вам, люди, подарю.
Вам дитя отдам в подарок. Вам любимого отдам. Пусть идет огонь пожара Волком – по моим следам.
Заночую во сугробе. Закручу любовь во рву! В колыбели – и во гробе — Я – войну – переживу.
И, космата, под вагоном Продавая плоть свою, Крикну мертвым миллионам: Дураки! я вас люблю…
Вы себя поубивали… Перегрызли… пережгли… Как кричала – не слыхали! — Я – о бешеной любви!…
Но и в самой язве боли, В передсмертнейшем хмелю, Я хриплю: услышь мя… что ли… Кто живой… тебя – люблю…
Дух белого офицера взирает на Россию нынешнюю
Земля моя! Встань предо мною во фрунт. Кинь тачки свои и тележки. Ладони холеные враз не сотрут Невольничьей острой усмешки.
Дай гляну в сведенное мразом лицо: Морщинами – топи да копи Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом — Посмертные свадьбы холопьи.
Россия моя! Меня выстрел сразил, Шатнулся мой конь подо мною, И крест золотой меж ключиц засквозил Степною звездой ледяною…
И я перед тем, как душе отлететь, Увидел тебя, Голубица: В лазури – церквей твоих нежную медь, Березы в снегу, как Жар-птицы!
Увидел мою золотую жену, Что пулями изрешетили, Узрел – из поднебесья – чудо-страну, Что мы так по-детски любили!
Узрел – домны, баржи и грузовики, Цеха, трактора да литейки: Народ мой, страданья твои велики, Да сбросить вериги посмей-ка!
Тебя обло чудище в клещи взяло — И давит суставы до хруста… И дух отлетел мой. И Солнце взошло. И было мне горько и пусто.
За веру, за Родину и за Царя Лежал я в январской метели, И кочетом рыжим горела заря Над лесом, лиловее Гжели!
А я полетел над огромной землей — Над Лондоном, Сеною, Фриско… Но вышел мне срок! Захотел я домой!… И вновь заискрились так близко
Увалы, отроги, поля во грязи… Вот – вымерший хутор: два дома Во яхонтах льдов – слез застылых Руси… Вот – в церкви – пивнушка… О, Боже, спаси: Знакомо все – и незнакомо!
Детишки молитвы не знают… и так Отборным словцом щеголяют… Гляди же, душа, мой исплаканный зрак, На брата-ефрейтора, что, нищ и наг, В миру с котомой костыляет!
На девок панельных. На хлестких купцов. На жирных владык в лимузинах. На черных чернобыльских вдов и вдовцов. В ночлежный декор магазинов.
Не плачь, о душа моя, твердо гляди На храм, что сожгли сельсоветы, — Теперь над ним чистые стонут дожди, В ночи – светляками – кометы…
Гляди – вот под ветрами трактор гниет… Раскопы пурга обнимает… Гляди, о душа, – твой великий народ Без Бога живот свой умает!
Кто это содеял?! К ответу – кого?!… Я всех назову поименно. Я шашки и сабли рвану наголо — За Ад наш трехсотмиллионный!
В толпе Вавилонской сплелись языки, Ослабились древние крови — Гляди же, душа, с межпланетной тоски, Как дула здесь наизготове!
Ах, долго гремел репродуктор в пурге, Трепались в ночи транспаранты — Намаслен уж ствол, и винтовка – к ноге! — Опричники, тля, оккупанты…
Так! Все, что здесь было, – великая ложь! Но, Боже! Я верую в чудо Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь, Красавица, кляча, паскуда,
Век целый тащившая проклятый воз, Блудница, царица, святая, — И я, офицер, зревший кровь и навоз, Скитавшийся между блистающих звезд, Мальчонкой – к буранам седеющих кос, К иссохлой груди припадаю.
Мальчик с собакой. Ночной рынок
– Тише, пес мой сеттер!… Очень сильный ветер… Нос твой – ветер жадно пьет, Хвост твой – ветер бьет и бьет… Собака моя, собака — Рыжий Огонь из мрака… Я – Мрак тобой подожгу!… …Не смогу.
Темные флаги на землю легли, Плоть городскую укрыли. А в снеговой ювелирной пыли Рынка врата – будто крылья.
Ночью смыкаются эти крыла. Крытые спят павильоны. Днем тут держава войною прошла — Грубых сапог батальоны.
Следом от шины впечатался Путь Млечный – в поднебесья деготь… Рынок! Тебе зацепился за грудь Птичий обломанный коготь —
Вот он, малявка, пацан, воробей, — Смерть надоели подвалы, Где среди взрослых и грозных людей Шкетья судьба ночевала!
Шел он да шел, без суда, без следа, Сеттер к нему приблудился… Рынок! Пристанище ты хоть куда, Коль ты щенятам сгодился!
Сбить на морозе амбарный замок — Плевое дело, игрушка!… Пахнет свининой застылый чертог, Медом, лимоном, петрушкой…
Запахов много – все не перечесть!… Ящик – чем хуже перины?!… Сеттер, огонь мой, – скулишь, клянчишь есть, Носом толкаешь корзину…
Все здесь подъели, в прогнившей стране. Все подмели подчистую. Всю потопили – в дешевом вине — Голода силу святую.
Гладит малец одичалого пса. Тесно прижмутся друг к другу В ящике из-под хурмы… Небеса, Сыпьте арахисом – вьюгу!
Сыпьте им яркою радугой – снег, Сахар капусты – с возов и телег, Кровь помидоров – из бака!… Медом стекает по скулам ночлег… В ящике, маленький, спи, человек, Спи, заревая собака.
Девочка с мандарином. Вечерний рынок
Это крайняя – я – за лимоном стояла!…
Вот глаза ледяные – синее Байкала, Косы из-под платка, что рыбачьи канаты, И все швы на дерюге пальтишка разъяты; Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, — Поднабита людьми рынка ржавая клетка, Все со службы – час пик! – каблуки не источишь, А туда же! – стоишь: мандаринчика хочешь… И распахнуты синие очи иконно На купюры, на смерч голубей заоконных, На торговку златой мандаринной горою, На лица ее булку, на море людское! В кулачонке вспотевшем зажаты копейки… Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка, Заплати – и возьми! Тонкокорый, громадный Охряной мандарин – и сожми его жадно, Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать, Чтобы смог сладкий плод на морозе заплакать — По тебе, истопницына дочь, замухрышка, Сталеварного града сухая коврижка.
Торговка шкурами на иркутском рынке Люба
А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы-волки!… Мездру мороз прошивает кованой иголкой, Меха иней зацелует сизыми губами, — Не горжетка то – ослеп ты: пламя это, пламя!… Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали. Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!… …А теперь зверье – гляди-ко! – рухлядь, красотища!… Закупи – и вспыхнешь павой, а не мышью нищей, Шею закрути лебяжью лисьими хвостами — Пусть мужик твой, жмот и заяц, затрясет перстами, Затрусит на снег монеты из мошны совецкой: Вот он мех колымский, кольский, обский, соловецкий, Вот – куничий да соболий, искристый, богатый, На руках торговки Любы во пурге распятый, — Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду, А не наглым иноземцам с масленым карманом, А родной толпе дремучей, хвойной, дымной, рваной.
