Елена Константиновна Зелинская
Дом с видом на Корфу
– Что тут думать? – нетерпеливо сказал мой друг. – Сосиски и пиво! мы же в Германии, в конце концов!
Дверь, над которой золотом сверкал герб города Бонна, распахнулась, и оттуда появился господин с седой шевелюрой. Быстро сбежав по ступенькам, он подошел к журналистам, и они начали оживленно беседовать, все время указывая руками в сторону лебеди-ной красоты Ратуши.
– Охранник, наверное, – заметила я и, выудив из кастрюльки белую сардельку, добавила с солидарной желчью: – небось съемки запрещает.
Андрей поставил кружку и обернулся через плечо:
– Да это бургомистр! Ты что, не помнишь, он сегодня на этом же месте детский фестиваль открывал!
– Может быть, – неуверенно согласилась я, – мне немцы, как китайцы, все на одно лицо.
– Помнишь, он еще сказал, что особенно рад приезду детей из России, потому что он учитель и до того, как его избрали бургомистром, тридцать лет преподавал в школе.
– Ну у тебя и память на лица!
– Да не обратил бы внимания, но я его третий раз вижу, – не попадаясь на лесть, признался Андрей и продолжил: – Рассказываю: утром пью здесь кофе, смотрю – по площади бредет мужичок в желтом костюме, а в руке – бумажный пакетик с завтраком. Подходит к Ратуше, достает ключ, открывает эту роскошную дверь – и внутрь. Я еще лениво так подумал: поздновато у них охрана на работу приходит. А на открытии фестиваля подошел к сцене перед Ратушей, глядь, а рядом с нашим послом тот самый мужичок, которого я утром видел! ну, думаю, ничего себе!
Андрей заерзал на стуле, привлекая внимание официанта, и поднял руку с пустой кружкой, словно просился к доске.
Тем временем оператор и журналист закончили возню с техникой. Обербургомистр еще что-то сказал и, развернувшись, заспешил обратно. Из Ратуши выбежала барышня с бумагами, сунула их журналистам и нырнула обратно. Камера застрекотала.
Лавочки на рыночной площади закрывались одна за другой, словно дверцы на часах с кукушкой. Ходяче-го народу становилось все меньше, зато количество сидящего за столиками, уставленными по периметру почти без перерыва, прибавлялось и прибавлялось.
Дверь над крыльцом снова отворилась. мы замерли, как в театре перед финальной сценой.
– Смотри, – вскричала я, – смотри, это опять бургомистр!
Признаюсь, подобный шок я переживала только однажды, когда дочкин кролик запрыгнул ко мне в постель и начал хлебать кофе из моей чашечки. Бургомистр спускался по лестнице, рассеянно глядя по сторонам. В левой руке он держал знакомый пакетик, а в правой, перекинув через плечо, нес чехол с костюмом.
Андрей хлопнул кружкой об стол и гневно произнес:
– Где мигалка?! Где бронированные автомобили? Где вооруженная до зубов охрана, помощники с портфелями и три секретарши?
– Где, – подхватила я, – верные слоны и махараджи? Где слуги с опахалами и ковровая дорожка?
– Ты можешь себе представить, чтобы у нас мэр какого-нибудь Урюпинска сам за ручку двери взялся?
Андрей горько помотал головой:
– И эти люди почти выиграли у нас войну!
– Ведь не выиграли, – примирительно заметила я.
– ну, – сказал Андрей, поднимая кружку, – за победу!
КАРЛОВЫ СОЛЕНЫЕ ВАРЫ
Минеральными водами здесь лечат все
Глава 1
На берегу речки Теплой
Первый раз я была в Карловых Варах лет десять назад. В памяти остался обшарпанный городок с коробками санаториев и ветхими фасадами со следами былой красоты на изящных изгибах. Грустные витрины с россыпью старомодных гранатов и ряды розовых поильников. Вчера вышла на набережную и ахнула: роскошный рождественский город, занесенный на берега Теплой речки прямо из сказок Гауфа. Говорят, что все скуплено и отстроено на русские капиталы. Ну, хоть какая-то польза.
Косметика на минеральных водах. на пиве. На овсе. Под стеклом на витрине покрытые красной крупной ржавчиной предметы: кувшинчики, проволочные розы, камешки. Их бросают в источник, и они мгновенно обрастают шкуркой из минеральных солей.
В регистратуре на столе папка с надписью: «pre-piski».
Ванна – купель (koupelna).
Больница – немощница (nemocnice).
Низкий сезон. Мужественные лица горняков и пышные формы в тугих леггинсах.
В ресторане. Шведский стол.
– Это у вас синенькие? – спрашивает дама у официанта, показывая на ровные запеченные кружочки.
– Нет, мадам, это баклажаны.
Гостиницы, рестораны полузакрыты, все ремонтируется, чистится, даже источники огорожены на реконструкцию. Ключевая точка городка – фонтангейзер, вокруг которого сидят отдыхающие с сосредоточенными лицами и добросовестно дышат полезными ионами. Фонтан накрыт коробкой – единственный осколок советской архитектуры «стекла и бетона», и нет таксиста, который не пересказал бы историю, как красивую чугунную галерею, прежде украшавшую набережную, разобрали для ремонта, но тут пришла советская власть, и решетку с тех пор никто не видел. Реденький снежок, ледяные ветви над фонтанами, терпкое горячее вино в круглых металлических бочках. Вредные взбитые сливки и тепловатая полезная вода.
Цены в знаменитых чешских пивных такие, что хочется кусать не только колбаски, но и локти. Втроем обедаем в загородном кафе с видом на скалы – мечту альпиниста – и речку с горной форелью, немереное количество сосисок на закуску, гуляш, галушки, шкварки, жареный сыр с белой плесенью, короче, 8 блюд и 5 кружек живого пива Гамбринус – 40 евро! В Москве на эти деньги можно перекусить в «Крошке-картошке».
Местные все говорят по-русски с милым пришепетыванием – видно, что воспоминания о раздавлен-ной Пражской весне и советских танках на Вацлавской дороге ушли в историю и на бизнес не распространяются.
Только дизайн чешских гранатов, выложенных на каждой второй витрине, остался старомодным. Ну должно же что-то оставаться непоколебимым и независимым от смены режимов. Пусть это будут дамские украшения!
Глава 2
Снежная чепица
Потеряла шапчонку. Бежевенькая, мягкого цыплячьего мохера. Ее можно было таскать в кармане, извлекая изредка немнущийся пушистый комочек, и натягивать на замерзшие уши. Наверное, забыла в такси. Или в ресторане с низкими арочными потолками, где пили кофе по-венски и желтый яичный ликер.
Снег за окном падал медленно и тягуче, кружевной занавесью отделяя нас от площади, как от сцены. Узкие высокие дома, разноцветные, с завитками на угловатых крышах, темными балками и низко прилепившимися к стенам балконами, стояли, как декорация к зимней сказке.
…В винарне с матовым граммофоном на витрине, деревянной лесенкой и резным шкафом потягивает грог Дроссельмейстер в застекленном эркере, облокотившись на подоконник с геранью, маша мечтает о прекрасном Щелкунчике, а Крысиный Король ждет своего выхода с кружкой Гамбринуса в пивной на углу. По заснеженной площади бегут мальчишки с саночками, последний, в зеленом колпачке с кисточкой, отстает, оборачивается на скрип полозьев – да это Кай! А снежинки липнут к стеклу и растут, растут… Заблуждается тот, кто путешествует летом. Рождественская Чехия прекрасна.
Укрывшись выданным в гостинице зонтом, мы бредем по улочкам средневекового городка Хеб. Дома, видно, от старости – еще бы, они здесь с XI века – чуть кренятся, словно опираясь друг на друга. Пограничная крепость построена из черного вулканического камня. Маленькая, с сожженной в неведомых нам сражениях крышей и деревянным мостом через ров, она выглядит будто и не уходила на пенсию. Вулкан, кстати, не просто достопримечательность, типа последний действующий вулкан в Европе, но местный природный ресурс. Грязи, которые каким-то сложным образом возникают вокруг него, развозят по всем окрестным санаториям, по всем Лазням – Франтишковым, Марианским, да, подозреваю, и знаменитые карловарские воды обязаны своим происхождением именно ему. Народу на улицах почти нет. Лишь редко пробежит с деловым видом местный житель, надвинув на лицо капюшон, или прошествует пятнистая такса, волоча на поводке закутанную шарфом хозяйку. магазинчики закрыты, на витринах блестят ряды не востребованных до весны поильников. Ветер раскачивает вывеску над входом в зеленый узорный дом с высокой, выступающей, как скворечник, мансардой: «У ката». В этом доме коротал свои дни последний городской палач. Говорят, что «кат» после указа об отмене смертной казни, навеки лишившего его и его потомство честного куска кнедлика, был приглашен на службу к Меттерниху, всесильному венскому министру, с целью составить коллекцию редкостей – кунсткамеру. Дом с тяжелыми, почти кремлевскими, стенами и маленькими, похожими на бойницы, окошками – вовсе не крепость, а старинное зернохранилище, в котором при осаде прятались горожане. Собор с высоченными башнями, арки в конце гибких улочек, стрельчатые решетки, кофейни со ступеньками вниз, горячее вино со вкусом гвоздики – и снег, снег, снег.
Свернув с маршрута, проложенного по карте, натыкаемся на ресторан «У ангела». Ставни в первом этаже закрыты, но у дверей в подвальчик стоит черная меловая доска с соблазнительной надписью: «Теплая кухня».
Нас, что называется, не ждали. Видно, и в более актуальное время редкий турист добредал до стойки, у которой, уютно выставив животы, расположились с пивом друзья хозяина. Но нам рады. Хозяин в расстегнутой кожаной жилетке, не задавая вопросов, подставляет кружку под пенящуюся струю, а хозяйка на смущенной смеси из чешского и немецкого пытается объяснить нам, что меню нет, но зато есть замечательный «взвар» и гуляш! Оставив лингвистические упражнения, мы машем рукой – несите! И снова погружаемся в литературные реминисценции.
…В соседнем зале, расплатившись талонами, поглощают гуляш три товарища, у входа присев на корточки; Швейк приманивает колбаской болонку, а в темном углу, укутавшись в плащ, крутит в тонких пальцах хрустальный бокал принц Флоризель. Мягко скользит по пустынной дороге лимузин, везет короля Богемии на свидание с Ирен Адлер. Только не с той, худосочной голой теткой из сериала, а настоящей, загадочной, которая появлялась из снежной душистой пелены, шурша шелками, и снова исчезала, роняя конверт, и другой уже король, король сыска, ловил безнадежно ее след и вздыхал в табачный туман: «Та женщина…».
Хозяева в четыре руки несут нам поднос с колбасками, кнедликами, миски с супом, поверхность которого переливается солнечными кружочками, жгучий гуляш с капустой и хреном, вино. Самым сказочным во всей этой истории оказался счет – 10 евро на двоих!
Таксист ждет нас на площади у кофейни. Снегопад усилился; вдоль дороги мелькают белые сады, ряды палок, которые весной обовьет хмель; буксуя, такси взбирается на холм, к гостинице. Карловы Вары почти не видны, сквозь метель торчат лишь башенки и шпили.
Надо же, вечером нашлась и шапчонка. Я, видно, обронила ее в лифте.
Глава 3
Человек, измученный нарзаном
Минеральными водами здесь лечат все. Их пьют маленькими глотками, в них плавают, моются, ими чистят зубы, дышат, их втирают во все места. И когда ты окончательно офонарел от диет и промываний, беги на набережную и проси кулинарного убежища в знаменитой пивной, которая называется именем ветерана чешской литературы, неунывающего солдата Швейка.
Сардельки с уксусом и луком, запеченные пузырящиеся сосиски, толстые красные колбаски, которые едят, жмурясь и тряся головой, – их пусть несут сразу, не томя ожиданием. Сливовица в запотевшей стопочке и теплый, пахнущий тмином хлеб? Само собой. И вот ты уже расслабился, забыл про лимфатический массаж и углекислую ванну, вот ты бодро выглядываешь из окна, потягивая пиво и снисходительно рассматривая таких же, как и ты, измученных минеральными водами туристов, которые фотографируются у входа в ресторан в обнимку с краснощеким Швейком в инвалидной коляске и с приветственно поднятым костылем. но не отвлекайтесь! Уже несут колено. Это апофеоз чешской кухни. Свиное колено, покрытое жаркой золотой кожей, огромное, сочное, лениво разваливается на тарелке, и тебе кажется, что его не съесть и вдвоем, но нет, понимаешь ты, вгрызаясь в деликатную мякоть, второй здесь был бы лишним!
– Пиво повторить? – спрашивает официант, но ты не в силах оторваться и только слабо киваешь жующей головой: «Несите, несите!»
ИЩУ ГОЛЛАНДИЮ
Моему племяннику предложили поехать в паломничество в Иерусалим. Он мялся, молчал. Вдруг радостно воскликнул:
– Я понял, в чем дело: мне еще рано! Я еще свой Иерусалим не сочинил.
Я поняла его мгновенно. Я поехала в Англию, когда она уже жила во мне всеми своими островами, Давидом Копперфильдом, белыми башнями Тауэра и де-вушкой, которая шла по набережной Темзы, держась рукой за парапет.
А вот Голландии у меня в голове не сложилось. То есть, конечно, если нажать на кнопочку «нидерланды», то сразу всплывет перед мысленным взором мальчик, который стойко закрывает пальцем замеченную им дырочку в дамбе. Через дыру рвется вода, чтобы прорвать дамбу и затопить город, палец мерзнет, подмога все не идет, а он сидит и спасает родные улицы.
А еще помню «Серебряные коньки». Сюжета этой чудесной книжки не перескажу, забыла. Только остался в памяти мальчик – опять мальчик, паренек из бедной семьи, который прикручивает к башмакам железки, а потом упорством своим и честностью добивается небывалой драгоценности – настоящих коньков.
А еще я помню принца. Я его видела своими глазами, причем в Петербурге. Это был нынешний король, Вильгельм Оранский. Времена были романтические – девяностые. Мы были всем рады, и на нас смотрели как на будущих своих. На какой-то юбилей голландцы подарили городу копию памятника Царю-плотнику, – теперь она стоит на набережной Невы, прямо у парапета, – и сам наследник престола сопровождал российского императора на родину. Нас, журналистов, собрали на брифинг, долго тренировали правильное протокольное обращение к королевской особе – и усадили в маленьком зале буквально за один стол с будущим королем. О чем мы говорили – не помню, помню только жесткую средневековость черт и необыкновенное чувство осуществления мечты. Представьте: подняли железный занавес, а за ним – принц!
Тюльпаны, мельницы, сыр. Деревянные башмаки и белые чепцы. Изразцовые печи. Голубые парусники на белом фарфоре, молочницы в фартуках, острокрышие домики в каждом квадратике. Рукой проведешь по гладкой поверхности красивой, как ваза, печки – она прохладна, потому что это уже музей, а прошлое не греет. Высокие голландские крылечки на первой каменной набережной Петербурга, у домов, выстроенных по образцу Трезини. Петровская регулярность, завезенная в страну, как голландская болезнь.
Голландские натюрморты, где еда почти вываливается за рамки и сытые, полнокровные едоки в широких шляпах навеки пойманы в камеру обскура.
Мне все нравится, что похоже на Петербург. А Петербург похож на все хорошее: на воду в блестящих каналах, на тяжелые рамы бесценных картин, на раскрытые, как ладони, крылья мостов.
Петровский дух, стойкий, как мальчик у дамбы, благородный, как черный тюльпан, неискоренимый, как династия Оранских.
Вот в нем сколько голландского!
Амстердам
Все низкопоклонничаем перед велосипедистами, а от них просто проходу нет. Причем ни проходу, ни проезду. Дорожки повсеместно, едут все: тетеньки с двойняшками, леди в вечернем платье, араб с огромным черным зонтом, похожий на летучую мышь, старики, подростки, разносчики. Только увиливай! Пронырливые, верткие. Машины тормозят оторопело, как большие псы перед нахальным воробьем… Влажные дорожки оклеены листьями. Мосты-шлюзы поднимают лопасти, как гигантские мышеловки. Лодки скользят по коротеньким каналам, и туристы торчат из открытых окон, как огурцы из теплицы. на цветочном рынке россыпи луковиц. нахожу черный тюльпан, он упакован в коробочку с картинкой – может, получится вырастить на подоконнике?
В центре площади стоит гигантский Рембрандт в берете, окруженный натурально фигурами из «ночного дозора». Они почти с человеческий рост, но рядом с ним выглядят как лилипуты вокруг Гулливера. В этом тоже есть своя правда?
Нет на меня селедки
Хорошо, что я вчера нормально погуляла по городу. Благостно так: солнышко светит; голландцы сидят в кафешках вдоль каналов, развернув к теплу лица; листики под ногами стелятся желтые, зеленые.
Сегодня – чистый потоп. Увидев из окна струи воды, решила идти в музей. Я и так собиралась, даже уже нашла его местоположение на карте. Оказалось, ну совсем рядом с отелем, а тут еще и дождь, короче, не увильнуть, надо тащиться смотреть Ван Гога. Или Рем-брандта.
Человек я предусмотрительный. В гостиничной лавчонке приобрела зонт – вчера пожалела купить с мельницами, вот теперь и буду таскаться с черным, – теплый шарф (для тех, кто понимает: бежевый в алых тюльпанах) и смешную шапчонку с помпоном, ушками и надписью «Я люблю Амстердам». И вышла. Сразу скажу, не я одна такая умная. Очередь в музей занимала собою целую галерею, народ выстраивался в виде многократно свернутой гармошки, а конца я так и не нашла.
Раз так, решила перекусить. То есть это я так говорю: «перекусить», но план был – найти какое-нибудь типичное местечко, чтобы селедка и прочие голландские радости.
Вчера, надо сказать, мне это почти удалось. Когда я заблудилась, что немудрено в этой путанице каналов, велосипедных дорожек, на которых трафик, как на международных соревнованиях, причем на скорость, маленьких улочек и вечных переходов, которых так много, что напоминают они детскую игру с под-брошенным кубиком и фигурками, которые передвигаются шаг вперед – два шага назад, хотя это уже из другой оперы. Короче, вынесло меня в узкую щель между домами, которая упиралась в башенку с часами. То ли садик, то ли задний дворик, то ли пирс, – оказалось, ресторан. Вынесли мне и поставили на столик черную эмалированную кастрюльку с мидиями, сваренными в белом вине и с травами. Я и половины не осилила, хотя мидии обожаю, – те, кто мои рассказы про Грецию читал, знает.
Но почему я написала: «почти»? Потому что селедки не было!
Вот сегодня я и решила ее найти. Смело выставила зонтик вперед и двинулась навстречу мечте. А голландцы, по-моему, в обед вообще не едят. То есть еды полно, но всё сэндвичи, багеты и бюргеры. А особенно – картошка фри. У них даже через дом стоят фигурки типа садового гнома с кульком картошки в натруженных руках, или сам кулек с улыбкой, как у людоеда. И хвастливые надписи на забегаловках: мы, мол, чистим картошку сами, типа ручная работа! То есть нормальному человеку, привыкшему, чтобы первое, второе и компот, буквально негде присесть. Видимо, наедаются вечерами – не знаю, сама не ужинаю, – хотя по их внешнему виду и не скажешь, что им это вредно, видимо, едят селедку.
Так вот, такой погоды я не видела никогда. И это я, петербурженка, которую влажностью напугать – смешно пробовать. Мама моя даже специально любит гулять под дождем, и ее цитата-фаворит – про лягушку-путешественницу, которая в теплых краях предавалась воспоминаниям, как вода льет сверху на голову и тихонько стекает под брюшко. В этом месте моя подруга Ира Ратушинская, которая сама одесситка, ежится и вежливо вздрагивает.
Мало того что дождь – ветер заворачивал края зонтика, который я выставила вперед, как пику, и бил струями, как из водяного шланга. Проезжающие по узкой мостовой машины – им вообще места немного оставили – выпускали из-под колес веер брызг выше самой машины и окатывали прохожих, которые и так шли гуськом вдоль стенок. Когда я перебегала улицу, то кроссовки набрались водой по края и хлюпали так, что даже сквозь городской шум было слышно. Особенно цинично смотрелись фонтаны.
Вода в каналах поднялась, и серые тучи, как крышкой, прихлопнули остроконечные верхушки домов.
«Еще немного, – подумала я, – и селедку можно будет ловить прямо на площади».
Когда я добежала до отеля, я была мокрая вся – от ног до помпона на шапочке, и, чего никогда не бывало, вода залилась даже в рукава: я же несла в поднятой руке зонтик, и руки были в дожде до локтя.
Вот вечно я обо всякой ерунде пишу: дождь, рыба, еще сейчас расскажу, что в отеле отключили лифт и мы все мокрой чередой тащились каждый на свой этаж, – а великий замысел как лежал – так и лежит.
Спущусь-ка я в бар, выпью чего-нибудь, чтобы не простыть.
МЕРСИ, КАТАЛОНИЯ!
Глава 1
В гостях у Дон Жуана
Самое главное – это не говорить по-испански. Не то чтобы не поймут, но вздохнут, укоризненно покачают головой и на твое заранее старательно выученное «грасиас» вежливо поправят: «мерси». Каталонский язык, древний, как крепостные стены, и изящный, как песни трубадуров, – предмет национальной гордости обитателей северо-восточной части Испании. Во времена франко разнообразие не приветствовалось, язык был запрещен, и только после восстановления короля на престоле каталонцы снова заговорили на родном языке. Сине-зеленый вокзал украшен изразцами, как камин. Из трех указателей – на испанском, каталонском и английском – мы выбираем единственно знакомый и двигаемся в сторону отеля.
Городок Колде де Миравелья славен горячими источниками. Вся местная жизнь складывается вокруг их неоспоримой оздоровительной ценности. Три завода разливают «Vichy Catalan», и стандартные коробки цехов скрыты от публики плотными рядами вечнозеленых деревьев. несколько больших отелей в стиле модерн, классические виллы и огороженные сады. Высокие пинии, низко подстриженные платаны, пробковые деревья, фиговые, дубовые островки и сладкие душистые акации – нечасто встретишь карту города, на которой кроме магазинов, справочной службы и полиции указаны особо выдающиеся деревья, их высота и возраст.
Вода течет и изменяет историю города. По главной трассе римской цивилизации, по виа Августа, сюда приходят первые любители сохранения здорового духа в здоровом теле и строят город Aquaecalidae, центром которого становятся бани. С высоты смотровой площадки можно увидеть полностью – и это практически единственный случай в Европе – сохранившееся сооружение: широкий бассейн, механизм подачи воды, комнаты отдыха с ваннами, где легионерам наносили на натруженные в боях плечи лечебные масла.
Вокруг античных бань плотно сгрудились средневековые улочки. Узкие, неровно расположенные готические окна, серый известняк фундаментов, круглые островерхие башни крепости и каменные фонтанчики с горячей минеральной водой.
Во времена замков, турниров и дам в высоких конических головных уборах мыться в банях считалось неприличным, и бывшие римские термы превратились в госпиталь.
Городок, стоящий на оживленной дороге, застраивался постоялыми дворами и тавернами. Вернулся и интерес к целебным водам. Знаменитый в Каталонии доктор – гомеопат Модест Форест и Рока – недолго думая называет минеральный источник популярным французским брендом «Vichy» (добавив предусмотрительно слово «Catalan»), и строит под этим же названием роскошный бальнеологический отель в модном стиле модерн.
Вместе с целебной водой в город течет модная публика, архитекторы, поэты, художники. Суровые римские камни, феодальные замки, мраморные фонтаны со львами и изысканные эклектичные линии фасадов начала века, выстроившиеся вдоль бульвара, – все переплетается в неповторимый живой ансамбль.
Площадь перед старинной церковью Сан-Эстив пустынна: сиеста. Только неугомонные туристы с путеводителями в руках пробираются от музея к музею по косым улочкам с террасами. Мы тоже водим пальцем по карте, но цели у нас сугубо практические: мы ищем ресторан «Calnap», который нам особо рекомендовали в отеле. С первого же дня, а точнее, с первого обеда, вку-сив, что называется, каталонской кухни, мы стали ее преданными апологетами. Море и горы – в этих словах выражается ее суть, основанная на уникальной географии. Морские гады и рыба Средиземного моря, баранина, которая, извините, вегетарианцы, только что паслась на склонах Пиренеев, овощи, фрукты и оливы из пышных речных долин. Где еще можно, например, найти в меню цыпленка, фаршированного креветками, и неслучайно всемирно известное слово «паэлья» – запеченный на черной сковородке рис, смешанный с кроликом, свининой, мидиями, луком и помидорами, – это слово имеет каталонское происхождение.
Ресторан открыт, мы ныряем под прохладные своды с деревянными балками четырнадцатого века.
– Ола, сеньор Гуан, – приветствуем мы хозяина; черноволосый, черноглазый, подвижный каталонец поднимает палец и поправляет нас вежливо, но твердо:
– Жуан.
Нас ждет столик в патио под тенью сливы. В стеклянном кувшине прозрачные ломти льда теснят апельсиновые дольки, клубнику и бренчат о стенки, когда, придерживая их деревянной лопаточкой, сеньор Жуан разливает нам в бокалы сангрию. Это слово мы выучи-ли хорошо: ударение надо ставить на предпоследнем слоге! В меню мы даже не пытаемся разобраться: рецепты здесь сохраняют со Средних веков, патентуют и держат в тайне. Хозяин польщен доверием и наслаждается нашим впечатлением. Сладкая колбаса залита карамелью. Круглые шарики с нежной белоснежной начинкой – вовсе не сыр, а рыба, толченная с луком и картошкой. Яблоко, фаршированное мясом, и виноградные улитки в томатном соусе, такие свежие, что кажется, они сейчас сами выползут из своих домиков.
Каталонский крем, пахнущий цедрой, на десерт и счет – на такую сумму в Москве, это я всегда подмечаю, мы вполне можем перекусить в «Елках-палках».
Глава 2
Вечно осажденный город
Европу нужно искать вовсе не в столичных мегаполисах. не в болтливой Барселоне и не в Мадриде, похожем одновременно на Москву и нью-Йорк, – нет, дух старой Европы, тугой и терпкий, как травяной настой, хранится в небольших каталонских городах, надежно закупоренных крепостными стенами.
Жерона, а это, по-нашему, районный центр, расположена в часе езды от столицы Каталонии Барселоны и в сорока минутах от знаменитых пляжей Коста-Бравы.
Прежде чем пуститься в путь по каменному лабиринту жеронских улочек, присядем под низкими арками, обрамляющими пешеходный бульвар Рамбла-де-ла-Либертат, и подкрепимся чашечкой шоколада с городской кулинарной приметой – булочкой, про-питанной корицей и апельсиновой цедрой.
Вода и камень: стены домов растут прямо из реки Оньяр. мосты в каталонской Венеции являются продолжением переулков, пересекающих реку. Разноцветные фасады, на которые любуются туристы, облокотившись на парапет Каменного моста, – это страницы истории Жероны.
Город-крепость Герунда, который построили римляне, после падения Рима побывал в руках вестготов и арабов и наконец перешел во владение к королю франкской империи Карлу Великому. Дома лепились к крепостной стене, ограждавшей город от захватчиков, и, по существу, представляли собой защитный вал без единой щели.
«Вечно осажденный город» – такое прозвище получила Жерона после осады ее стен войсками Наполеона – пережил все войны. Жители домов начали потихоньку проковыривать маленькие отверстия в глухих стенах, и они постепенно превратились в нынешнюю живописную путаницу окон, галерей, балконов и черепичных крыш, вечно осажденную туристами.
Следующий переулок, переходящий в мост, – и мы останавливаемся как вкопанные, потому что мгновенно переносимся из Средневековья в начало XX века, и перед нами, перекинутая через реку Оньяр, лежит Эйфелева башня, причем красного цвета! Оказывается, прежде чем возвести сооружение, навеки изменившее облик Парижа, компания инженера Густова Эйфеля тренировалась в Жероне на строительстве моста «Старые рыбные лавки».
Улица с говорящим названием «Археологическая» снова возвращает нас в Средневековье.
Улицы становятся темнее, круче, извилистей…
Перед нами – еврейский квартал Каль. Здесь, за высокими узкими стенами, мрачными и глухими, почти тысячу лет жила еврейская община – альхама, отделенная от остального города обычаями, традициями и даже отдельной юрисдикцией. Семисвечники на витрине, внутренние дворики с гулкими колодцами, музей истории еврейского народа, где хранятся манускрипты жеронских каббалистов. Все выглядит таинственно – и мы замираем, словно ждем, что сам знаменитый раввин Бонаструк Са Порта, чьи слова «были подобны раскаленным углям», вот-вот выйдет из-за угла и пройдет мимо нас неслышно, склонившись над пергаментным свитком.
Чтобы сбросить наваждение, заглядываем в маленькую лавочку, где торгуют сладостями с начала XVIII века. Юная жеронка с пирсингом в носу наливает нам в крохотный стаканчик ликер святого нарцисса, изготовленный из плодов фигового дерева. Сладко! Заодно покупаем спрессованные из орехов и цукатов плитки. Интересно же узнать, чем закусывали в еврейском квартале. на холме возвышается кафедральный собор. Под самым высоким сводом в мире, выше которого только свод небесный, в световых лучах, льющихся из цветных витражей, стоит на пьедестале алебастровый трон короля франков Карла Великого, которого здесь называют «Шарлемань».
Три макета под стеклянными колпаками лучше любого путеводителя показывают историю здания. Прямоугольник Римского храма. Две высокие башни Шарлеманя, как они выглядели в XI веке. Готический фасад собора XVI столетья. Если внимательно рассмотреть игрушечные храмы, то уже легко разобраться в многовековых наслоениях. Вот – сохранившаяся башня короля-завоевателя, который держал здесь свою резиденцию. Вот – колоннада внутреннего дворика собора, украшенная резьбой: сцены из Священного Писания служили в Средние века Библией для бедных: те, кто не умел читать, рассматривали в храме каменные картинки про изгнание из рая, Великий потоп, избиение младенцев.
Как большой любитель вышивания, я долго не могла оторваться от великолепного гобелена, на котором средневековые искусницы выткали сотворение мира. Особенно хороша сцена, где Адам дает имена животным: человек, строго указующий перстом, и простодушные звериные морды с молящими глазами: и меня, и меня…
Скамейка в саду «француженки» притянула нас магнитом. Вытянув нахоженные ноги, мы вдыхали аромат цветущих розовых кустов и клевали носом, лениво перебирая, а пойдем мы осматривать Арабские бани, которые на самом деле не арабские, а римские, или сразу поднимемся на крепостную стену.
Мы выбрали стену и не пожалели: лучше места для фотографий не найти.
С высоты птичьего полета видны старинные кварталы, сады, старая больница Святой Екатерины, звонница церкви Сант Фелиу, вершину которой сбила молния, и дворик монастыря Сант Думенек, где, по-бросав на ступеньки рюкзаки, читают, болтают и жуют бутерброды студенты университета, расположившегося в монументальных стенах обители.
По бульвару крепостной стены, следуя по пути, по которому в старину проходили войска, мы обходим раскинувшийся перед нами город. Город, в котором одновременно существуют, никуда не деваясь, не теряя деталей и красок, римские мозаики и каббала, золотое шитье гобеленов и причудливые ноусентинские фасады, ярмарки ремесленников и роскошные магазины.
