Елена Кокурина
Тибетские закаты. В поисках тонкого сознания

– Вы как будто удивлены? – геше Лобсанг посмотрел на Святослава с озорным блеском в глазах.

– Не можем поверить своему счастью, – в своей привычной манере отшутился тот. Настоятель захохотал.

Проф продолжил, уже серьезно:

– Это невероятная удача узнать столь ценные для науки сведения из первых уст. И не только услышать, но и иметь возможность для их открытого обсуждения.

К нему вернулась официальная манера разговора, которую не мог смягчить даже английский язык, и Юлия Жиронкина, сопровождающий нас буддолог, директор фонда «сохраним тибет», забеспокоилась, понимает ли его настоятель. Тотчас уловивший это беспокойство геше Самтен жестом дал понять, что все в порядке, и обратился к Святославу:

– Готов ответить на все ваши вопросы, насколько смогу, конечно.

К 17.00, после посещения еще одного монастыря, в котором наша научная презентация не произвела особого впечатления и не вызвала дискуссии, мы вернулись в Дрепунг Лоселинг. Монах-помощник провел нас в кабинет настоятеля, который располагался на самом верху, под крышей. Мы уселись, образуя небольшой круг, и под звон чашек, на фоне неслышно движущихся помощников с чайниками, геше Самтен начал свой рассказ. Он напомнил нам базовые теоретические моменты, содержавшиеся в источниках, однако в его пересказе они звучали гораздо более понятно и логично:

«Описание смерти как постепенного растворения базовых элементов тела и уровней сознания встречается в тантрических текстах. В процессе умирания человек проходит восемь этапов. На первых четырех происходит разрушение четырех элементов. Во время последних четырех сознание растворяется, от более грубых своих уровней – к более тонким, постепенно открывая наитончайший уровень, называемый «ясным светом». Этапы умирания – это своего рода карта глубоких уровней ума, которые проявляются и в повседневной жизни, но, как правило, остаются незамеченными. Мы проходим эти этапы, когда погружаемся в сон, выходим из сновидения, чихаем, падаем в обморок или испытываем оргазм, однако это происходит слишком стремительно, и уловить открывающееся после их прохождения тончайшее сознание при жизни довольно трудно. Другое дело – смерть. Она открывает практикующему, умершему от естественных причин, возможность осознанно пройти каждый ее этап, каждый уровень сознания, пока, наконец, не откроется наитончайший, «ясный свет».

Наитончайшее сознание, как правило, остается в теле в течение трех дней после физической смерти. Для опытного практикующего это очень ценная возможность продолжить свою духовную практику. Те, кто способен удерживать переживание сознания ясного света, могут оставаться в этом состоянии довольно длительное время».

Святослав начал проявлять нетерпение:

– А что все-таки происходит при умирании?

– Сначала прекращают работу органы зрения, потом – другие органы, наконец, замедляется сердцебиение, и в какой-то момент человек делает выдох и уже не может вдохнуть, – это и считается моментом физической смерти.

Проф подался вперед:

– Как же вы определяете, что зрительные функции прекращаются?

Настоятель начал подробно объяснять:

– Обычно мы говорим, что у нас пять чувств. Когда эмбрион формируется в теле матери, то сначала у него развивается зрение, потом слух, потом обоняние, потом – вкус, потом – органы осязания. Когда же приходит смерть, все эти этапы сменяют друг друга в обратном порядке…

Не дослушав ответ на предыдущий вопрос, руководитель экспедиции решил сразу перейти к сути дела:

– А есть экспериментальное доказательство этого?

Геше Лобсанг попытался объединить оба ответа, не теряя логики своего повествования:

– Процесс формирования органов при развитии эмбриона описан в наших текстах, и для каждого этапа есть свое название. То есть – да, – предупредил он следующий вопрос Медведева, – мы опираемся на тексты.

– Обычно мы описываем процесс таким образом, – спокойно и размеренно продолжал он. – Для зачатия необходимы три условия – сперматозоид и яйцеклетка, которые, как мы знаем, объединяются, но к ним должно также добавиться сознание. Только когда эти три составляющие сливаются воедино, происходит зачатие. Чтобы сознание объединилось с яйцеклеткой и сперматозоидом, должны существовать определенные кармические связи между родителями и будущим ребенком. Когда все это совпало и зачатие произошло, следуют определенные этапы развития зародыша. Сначала по консистенции зародыш похож на кровь, затем постепенно он становится похожим на молоко, потом – на йогурт, а после этого возникает «желе». На седьмой неделе, или после семи недель, появляются зачатки конечностей, начинает формироваться голова. В текстах этот этап развития называется «лягушка».

Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Профа:

– Но экспериментально это не доказано – это описание, которое содержится в наших текстах. Возможно, именно вам удастся получить экспериментальное доказательство…

Святослав уже не мог остановиться и попытался довести свою линию до логического завершения:

– Но у меня же вопрос не о начале жизни, а о конце!

– Они неразрывно связаны, но не торопитесь, – настоятель сделал приглашающий жест. – Выпейте чаю.

Геше Самтен взял папку, вынул оттуда несколько фотографий и передал Святославу.

Позже, когда очередь дошла до нас, мы увидели, что на снимках были изображены старые монахи, которые как будто бы спали. Один из них – в положении сидя, с закрытыми глазами, как во время медитации. Настоятель пояснил, что когда уходили из жизни его учителя, изображенные на этих фотографиях, он, наблюдая за ними, мог соотносить происходящее с этапами умирания, описанными в текстах.

– Не вижу, глаза открыты, закрыты? – Проф внимательно рассматривал снимок одного из учителей геше Самтена, который, по свидетельствам очевидцев, находился в состоянии тукдама в течение двух недель.

– Они не закрыты, но и не открыты полностью. Обычно так мы и медитируем.

В разговор включился молчавший все это время Юрий Аркадьевич Бубеев:

– Как я понял, тукдам встречается не так часто. Каков мотив у монаха, который решает уйти из жизни таким способом?

Юля Жиронкина обратилась к нему:

– Вы полагаете, что это его собственное решение? Тогда я сформулирую ваш вопрос по-другому: «Зависит ли вхождение в тукдам от решения конкретного практика?»

Настоятель кивнул:

– Не забывайте, что речь идет о практиках, для которых такого рода медитация – постоянное занятие на протяжении всей жизни.

Он пояснил на своем примере, что практикует медитацию на «ясный свет» перед сном. Ложится, «прокручивает» все этапы умирания и отходит ко сну. Его цель – как можно яснее запомнить и осознать порядок их прохождения, чтобы когда-нибудь в будущем в момент смерти распознать их и не пропустить «ясный свет».

Старые монахи, практикующие каждый день по многу часов, часто уходят из жизни в медитации. У них постепенно отключаются грубые уровни сознания, и остается только то, что называется «наитончайшим сознанием ясного света», которое сосредоточивается на предмете медитации – «пустотности», или «взаимозависимости всех явлений».

Настоятель добавил, что этот процесс можно контролировать, подобно тому, как мы способны контролировать момент пробуждения ото сна.

Он посмотрел на часы:

– Прошу меня простить, но через 15 минут мне нужно принимать экзамен по дебатам, там, на площади, – он махнул рукой в сторону окна.

Юрий Аркадьевич Бубеев, отвечающий в группе за приборы, поспешил добавить в разговор конкретики:

– А дотрагиваться до тела можно? Перемещать его?

– В момент физического умирания, когда человек только входит в состояние тукдам, его нельзя беспокоить, дотрагиваться, передвигать тело, – так, по крайней мере, считает большинство наших экспертов. – Видно было, что настоятель намеренно употребил западную лексику. – Когда же практик уже погрузился в это состояние, ему ничто не помешает. Простая аналогия: когда люди только приступают к изучению медитации, им советуют определенное положение тела, чтобы медитировать сидя, но это указания именно для новичков. Если же человек освоил практику, то он может медитировать в любой позиции – сидя, лежа, даже во время ходьбы, он вообще может медитировать постоянно. То же самое – осваивать медитацию нужно в спокойном тихом месте. Медитации никак нельзя научиться на рыночной площади. Но опытный практик способен сосредоточиться уже в любой ситуации.

Проф, видя, что времени для разговора остается слишком мало, спешил донести до настоятеля важные вещи:

– Оборудование, которое мы собираемся привезти, ультрасовременное, используется в космической медицине. Оно выглядит как просторный колпак, сквозь который прокачивается воздух, таким образом можно измерить энергообмен практика, находящегося в тукдаме. Другой прибор напоминает обычный фотоаппарат, он измеряет распределение температуры в теле. Это лучшие в мире приборы по чувствительности!

Геше Лобсанг одобрительно кивал, но это была реакция скорее на горячность, энтузиазм собеседника, а не на информацию о приборах:

– Это очень хорошо. И не бойтесь потревожить тело. Даже если вы прикоснетесь к человеку, находящемуся в тукдаме, вы ни на что не повлияете.

Святослав спросил:

– Все-таки какая же наиболее частая позиция при тукдаме? Ведь в положении сидя тело должно использовать мышцы?

Было видно, что настоятель не понял, к чему ведет собеседник, и как это логически связано с его предыдущим ответом. После минутной паузы он произнес:

– Признаться, я никогда не задумывался о мышцах. Но, действительно, когда практик входит в состояние тукдам, он может держать голову прямо. Если он способен удерживать голову, получается, что мышцы вовлечены в этот процесс. А вот когда тукдам заканчивается, голова резко падает, склоняется набок. Значит, во время тукдама мышцы работают? Но это скорее вопрос к вам.

Проф оживился:

– А это живая мышца или просто спазм? Как вы думаете?

Настоятель был далек от медицинских тонкостей, но, призвав логику, ответил:

– Мышцы не жесткие, а расслабленные, в естественном состоянии, как у живого человека. Они ощущаются как живое тело. Я прикасался к своему учителю, его кожа была эластичной, а руку можно было свободно разогнуть и согнуть.

Проф уже не мог остановиться:

– А миограмму не делали?

Настоятель пожал плечами.

Бубеев принял эстафету более спокойно:

– А температуру вашего учителя вы измеряли?

– У нас не было термометра, но на ощупь он был холодным.

– А какая была температура за окном?

Геше Самтен понимающе кивнул:

– Около плюс 38, выше, чем сейчас. Это был июнь. При такой высокой температуре кусок мяса, к примеру, мгновенно начинает портиться.

По словам геше Самтена, с его наставником ничего подобного не происходило, не было признаков разложения, запаха, из чего можно было сделать вывод, что, скорее всего, сознание находилось в теле.

Он вдруг вспомнил что-то:

– Вы приехали в очень удачное время: прямо сейчас в одной из клиник Дели находится великий практик, один из геше нашего монастыря. Он страдает от рака костного мозга, и вероятность его смерти чрезвычайно высока. Если вам повезет, вы можете застать тукдам, потому что я совершенно уверен, что он войдет в это состояние. Это необычный геше: 25 лет своей жизни, после завершения монастырского образования, он провел в одном из горных ретритов Дхарамсалы.

Настоятель говорил об этом как о совершенно обыденной вещи: да, практик, насколько он знает, – в сознании, и наверняка с ним можно поговорить, пока он еще жив… Да, конечно, он знает, что смертельно болен, но, насколько настоятелю известно, – пребывает в радостном расположении духа. Есть один человек, который ухаживает за ним в Дели, и еще администратор здесь, в монастыре, который, кажется, с ним на связи…

Мы задавали вопросы, постоянно извиняясь, боясь показаться неделикатными, вторгнуться в закрытый мир, но постепенно поняли, что для нашего собеседника это обыденность, повседневность, его привычная система координат, как для нас – таблица умножения. Тукдам существует, – в этом у него нет никаких сомнений, а в смерти нет ничего тайного, разговор об этом совершенно привычен, с самых ранних его лет.

Опережая наш вопрос о других «кандидатах» вхождения в тукдам, геше Самтен сообщил, что в монастыре живет старый монах, которому около ста лет, прекрасный практик. Есть и другие: 90, 80 лет. И здесь – говорит он – нам придется только ждать.

– Если случаи тукдама будут мне известны, я вас с удовольствием проинформирую, – пообещал настоятель в завершении нашей беседы, сразу после того, как помощник показал на часы. – Но беда в том, что лично я знаю далеко не всех. Кроме того, ученики умершего могут и не дать согласие на то, чтобы тело их учителя исследовали, и с этим вряд ли можно что-то поделать, это их решение.

Юлия Жиронкина поспешила добавить:

– Вчера, когда мы были в монастыре Дрепунг Гоманг, настоятель посоветовал просить прижизненные письменные согласия от монахов на исследование их тела после смерти. Как думаете, это поможет?

Геше Самтен ответил с сомнением:

– Конечно, получить такое письмо было бы полезно, но я не уверен, что все монахи согласятся его подписать.

Потом решительно добавил:

– Но что касается меня лично, то я готов подписать такое письмо в любой момент. Потому что, будучи буддистом, я верю в то, что сознание существует, и считаю своей важной задачей помочь миру убедиться в этом.

Извинившись, он быстро, на западный манер, пожал руки Медведеву и Бубееву, кивнул остальным и вышел из комнаты. А мы, в сопровождении помощника, поднялись еще на один этаж и вновь оказались на крыше, где утром начинался этот разговор.

Казалось, с того момента прошла целая вечность. Мы стояли и молча наблюдали за розоватым солнцем, которое постепенно скрывалось в предзакатной дымке. Меня вдруг охватило чувство нереальности, когда кажется, что все происходит не с тобой, а окружающая обстановка представляется миражом или странной декорацией, и ты ощущаешь себя отдельно от всего, где-то в пространстве, без точки опоры.

Я посмотрела вниз, на площадь, которая была заполнена движущимися темно-красными фигурами. На возвышении был установлен стол, за которым сидели три человека. Проф протянул мне бинокль, и я увидела нашего настоятеля, сидящего в центре. Перед ним – монахи, разбитые по парам, впечатление было такое, что они борются: тот, кто стоял, периодически делал в сторону сидящего резкий выпад, который завершал громкий хлопок. Но мы уже знали, что это была интеллектуальная битва. По многовековой традиции, вопросы и ответы во время дебатов сопровождаются подобными жестами, чтобы, с одной стороны, – акцентировать внимание на ключевых моментах, а с другой – показать, что участник завершил свою часть вопроса, и передает поле для дискуссии своему собеседнику.

Наш настоятель, сидя за столом во главе «приемной комиссии», проводил экзамен по философским дебатам. Необычный экзамен в необычном мире, но почему-то эта сцена вернула мне точку опоры.

Глава третья

Декабрь 2018,

Билакуппе, штат Карнатака (юг Индии)

Уже стемнело, и на крыше главного храма монастыря Таши Лхунпо гулял ветер, вернее сказать, – «прогуливался», поскольку он не был холодным и нес с собой свежесть и освобождение от душного знойного дня. Настоятель поджидал гостей, задержавшихся в дороге, и радовался, что ужин накрыли именно здесь, на «верхней террасе», – так он называл плоскую крышу храма, защищенную от непогоды открытым металлическим навесом. Ему сообщили, что его монастырь станет завершающим пунктом в поездке группы ученых из России, и настоятель, сидя в одиночестве, размышлял, какую пользу может принести монастырю предстоящий ужин.

Геше Качену исполнилось 82, и это был его последний год на посту настоятеля. За прошедшие в общей сложности 20 лет в этой должности он старался сделать все возможное, чтобы вернуть монастырю былую славу. После завоевания Тибета Китаем, этот монастырь, как и некоторые другие, был воссоздан на юге Индии. Однако в отличие от своих южноиндийских собратьев и соседей – гигантов Сера Дже и Сера Мей, где обучалось 5000 монахов, – индийский прототип Таши Лхунпо был относительно небольшим – меньше 500 человек – и находился в некотором отдалении от остальных.

Один из первой плеяды тибетских монастырей, основанный в середине XV в. в центральном Тибете, Таши Лхунпо был почти на полвека моложе своих знаменитых собратьев Гадена, Дрепунга и Сера, но занимал особое положение. Во-первых, основал монастырь очень влиятельный и уважаемый в истории Тибета ученый – Гендун Дуб, признанный уже после своей смерти первым Далай-ламой. Именно с него начинается цепочка перевоплощений, которая приводит к нынешнему, четырнадцатому, Далай-ламе, в миру – Тэнзину Гьяцо. Важно еще и то, что Гендун Дуб был учеником одного из главных гуру тибетского буддизма – ламы Цонкапы, основателя философской школы гелуг, канонам которой на протяжении многих столетий следуют крупнейшие тибетские монастыри. Но в историю монастыря была вплетена еще одна важная линия: традиционно он являлся резиденцией и находился под покровительством Панчен-лам, что делало Таши Лхунпо весьма значимым в иерархии тибетских монастырей. К моменту китайского вторжения в 1959 году в Таши Лхунпо жили и обучались в общей сложности 7000 монахов из Тибета, северной Индии, Бутана, Непала, Монголии и даже России.

Геше Качен, сидя в ожидании, раздумывал, сможет ли он донести значимость этих фактов до своих гостей, а от этого – он был уверен – зависела успешность их миссии, исследования тукдама. Гораздо проще было поразить воображение приезжих рассказом о богатстве и отличительных знаках прежнего Таши Лхунпо. А монастырь был очень богат: там было собрано более 20 000 статуй и изображений, множество ценных книг. В середине XVII в. в нем была возведена 11-метровая погребальная ступа, где покоятся останки первого Далай-ламы. И именно в Таши Лхунпо в Тибете сохранилась до наших дней самая высокая, 26-метровая статуя Будды, на изготовление которой (как утверждают источники) ушло 279 кг золота, почти столько же серебра, 116 тонн бронзы, более 40 алмазов и 1000 жемчужин.

Знать о таких вещах тоже очень важно, как и о том, что во время китайского вторжения разрушению подверглась большая часть зданий монастыря, была уничтожена большая часть статуй, произведений искусства, книг, а монахов осталось меньше тысячи, да и те, кто остался, уже не могли заниматься полноценной практикой.

Настоятель поднялся, подошел к перилам и устремил взгляд вдаль, хотя в темноте вряд ли можно было что-либо разглядеть. Но то, что он видел, возникало из его воспоминаний и размышлений и сливалось с темным пространством и теплым влажным ветром. В переводе с тибетского название монастыря буквально означало: «Все счастье и благополучие собрано здесь». Так это и было для геше Качена. Ради сохранения счастья и благополучия он и трудился все эти годы, и труды принесли свои плоды: монастырь Таши Лхунпо отличал свой особенный стиль – и это касалось не только внешнего оформления, но и внутреннего наполнения.

Храмы – старый и новый, дома для монахов, территория были отделаны с большим вкусом – благодаря стараниям настоятеля и многочисленным спонсорам из разных частей света. Но особой гордостью настоятеля стала новая библиотека. Это вновь построенное здание из серого камня, изысканно оформленное, он мог видеть сейчас отсюда, с террасы главного храма. Его детище. «Все счастье и благополучие будет собрано здесь…» Он улыбался, представляя себе, как библиотека скоро станет настоящим сокровищем, не уступающим по значению оставшимся в Тибете или разграбленным реликвиям из драгоценных камней и золота. ЗНАНИЕ, в самой современной его «одежде», поселится здесь навечно. Но не просто знание, а еще и наука, поиск истины будет продолжаться.

Шум мотора и голоса вывели настоятеля из оцепенения, и он поспешил навстречу гостям.

* * *

Тепло и покой, излучаемые простодушным на вид настоятелем, совсем внешне не походившим на образ ламы-старца (в нашем тогдашнем представлении, конечно), незаметно сняли напряжение и усталость, и еще – мысли о том, что вместо долгожданного отдыха нам предстоит очередной ужин. Все как-то сразу встало на свои места: терраса, ветерок, вкусная еда, и этот человек, который все время улыбался и, несмотря на свой возраст, хорошо говорил по-английски.

Сам настоятель ничего не ел, объяснив, что для него уже очень поздно, но с удовольствием наблюдал за нашей несколько суетливой компанией, примерно как любящий дедушка смотрит на приехавших погостить внуков. Впрочем, в какой-то момент я увидела у него совершенно другое выражение лица: когда к нему обратился наш Ринпоче, сидевший по левую руку. Настоятель будто бы перешел в иное состояние, взгляд стал цепким, отвечал он очень серьезно, даже жестковато. Хотя, возможно, такую окраску их разговору придавали характерные интонации тибетского языка. Как выяснилось позже, говорили они о развитии монастыря, практически завершенном строительстве библиотеки, и о том, что происходит сейчас в ставшем частью Китая тибетском городе Шигадзе, где располагался древний Таши Лхунпо.

История жизни настоятеля, которую он сам поведал нам позже вечером, была поистине удивительной и отличалась даже от большинства его ровесников, одного поколения с четырнадцатым Далай-ламой, переселенцев первой волны. Ему пришлось эмигрировать из Тибета на рубеже 1960-х, но, в отличие от многих, настоятель родился не в Тибете, а в Индии, и, таким образом, трудный многомесячный переход через гималайские хребты он проделал в своей жизни дважды. Первый раз – в 1952 году, в возрасте 16 лет, когда вместе с отцом отправился из своей малой родины, Ладака – высокогорной местности на севере Индии, в монастырь Таши Лхунпо, чтобы именно там получить полноценное монастырское образование:

– Мама говорила: солнце встает на востоке – в Тибете. Ты должен отправиться учиться туда.

Образование в Таши Лхунпо, имело свои особенности. Монастырь, хотя и принадлежал к школе гелуг, которая отличается логическим и философским подходом к изучению буддийских текстов (используя нашу привычную аналогию, это можно назвать «академической школой»), имел в своей системе отдельный тантрический колледж, куда поступали монахи, окончившие «академическое» обучение. Они имели возможность овладеть тайными тантрическими практиками, кроме того, в программу обучения и монастырских служб было включено особое горловое пение и ритуальные танцы, – своим мастерством в этих дисциплинах монахи Таши Лхунпо славятся и в наши дни.

Переход через горы из Ладака в Тибет протяженностью около 800 миль занял тогда более двух месяцев. В течение девяти лет геше Качен постигал основы буддийской философии под руководством знаменитых гуру, но закончить обучение и «защитить» степень геше именно в этом монастыре ему не было суждено: после прихода в Шигадзе китайских военных монастырь был частично разрушен, а занятия фактически прекратились.

– Я пытался остаться и все-таки продолжить учиться, но это было уже невозможно.

Настоятель замолчал, и несколько секунд или, возможно, даже минут сидел, глядя прямо перед собой. Казалось, он забыл о нашем существовании, но в какой-то момент поднял голову и внимательно посмотрел на каждого из нас, после чего произнес:

– Мне бы хотелось, чтобы вы поняли очень важную вещь, прежде чем начнете работать здесь: монастырь – это не просто место, где монахи спят, едят и медитируют. Это место, где они получают образование.

Настоятель продолжил свой рассказ. В 1960 году, так и не получив степень, он вновь, уже вместе с многочисленными беженцами из Тибета, преодолел многомильный путь через Гималаи и добрался до родного Ладака. Там он в течение нескольких лет изучал тантрические практики и спустя некоторое время основал монастырскую школу для бедных детей (а других в Ладаке и не было). Однако молодой учитель не оставлял намерения получить полноценное монастырское образование. Такая возможность представилась в начале 1970-х – в священном Варанаси, где в те годы нашли временное прибежище многие высокие ламы, ушедшие из Тибета, там они давали учения и основали несколько монастырских колледжей. Но судьба распорядилась так, что получить вожделенную степень нашему настоятелю предстояло лишь спустя десять лет. До того он уехал в Америку читать лекции и совершенствовать английский. После этого его календарный год разделился надвое: с октября по июнь – преподавание в буддийских центрах в США, а летом – работа в ладакской школе.

В 1996 году Далай-лама предложил геше Качену возглавить монастырь Таши Лхунпо в изгнании, в то время это был самый бедный из монастырей школы гелуг, расположенных на юге Индии.

– Для меня же это было самое лучшее место на Земле, – лицо настоятеля засветилось, но уже в следующую же секунду его как будто бы накрыла волна боли. – Только, знаете, мне ведь пришлось тогда отказать Его Святейшеству, я не принял от него этот пост – не мог оставить школу и детей в Ладаке.

Однако Далай-лама воспринял этот отказ с пониманием и характерным ему юмором:

– Не хочешь принять трудную работу настоятеля? – начал было он.

Потом, обращаясь к своему окружению, продолжил:

– Вот, смотрите, простой монах отказывается возглавить монастырь, чтобы остаться руководить маленькой школой…

Но в 2005 году Далай-лама вновь повторил свое предложение, и геше Качен его принял. Так он стал настоятелем монастыря, с которым причудливо была связана вся его жизнь.

Наш хозяин рассказывал обо всем этом неторопливо, даже несколько монотонно, водя указательным пальцем по столу, как будто рисуя извилистые линии собственной судьбы. Потом в какой-то момент вдруг прервался, оглядел всех сидящих за столом и произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Здесь вы найдете тукдам.

И тотчас поднялся, давая понять, что и ужин, и беседа окончены, отсекая тем самым возможность дальнейших вопросов.

– Мы еще встретимся, – добавил он, направляясь к выходу.

Так получилось, что мы, спускаясь по лестнице на первый этаж, оказались с ним рядом, он легонько взял меня под руку и начал говорить совершенно несвязные, как мне показалось тогда, вещи:

– Будьте уверены: здесь будут лучшие условия для жизни, комнаты со всеми удобствами, лифт для профессора, – вижу, ему трудно идти по лестнице…

Потом без перерыва:

– В этом монастыре живет много перерожденцев – тулку, и монахи изучают тантрические дисциплины. Это очень важно, вам это пригодится.

А потом, сложив ладони в молитвенном жесте:

– Возьмите и наших монахов учиться в Петербург!

Последнюю фразу он произнес уже на первом этаже, и ее слышала вся группа, но для продолжения разговора момент был неподходящий, и настоятель это прекрасно знал.

Мы тепло попрощались, расселись по машинам и направились на ночлег в гостевой дом находящегося в пяти километрах монастыря-гиганта Сера. По дороге мы обогнули здание только что построенной библиотеки, в тот момент оно было совершенно темным.

Но я вспомнила, как выглядело это здание, когда мы подъезжали к монастырю несколькими часами ранее: уже практически скрывшееся солнце еще освещало красноватым светом серый ребристый камень, кое-где выхватывая изящный красно-синий орнамент. По дороге сюда мы не знали, что это за здание. К своему стыду, мало что знали мы и об истории монастыря Таши Лхунпо и его настоятеля – чувствуя усталость после длительного вояжа и бесконечных встреч, мы вообще предпочли бы (если бы не «наш Ринпоче» с его жестким выполнением программы) перенести, а то и вовсе отменить визит в этот монастырь. Но когда мы, въехав на территорию Таши Лхунпо, оказались перед освещенным закатным солнцем недостроенным зданием библиотеки, на какое-то мгновение в моей голове промелькнула совершенно иррациональная мысль, возникшая из ниоткуда и как будто внедренная извне: «Здесь будет наша лаборатория».