Елена Гусарева
Письмо из бункера
– Фрау Юнге, – насмелилась Хельга, – вы не знаете, что будет с генералом Герингом?
Та помотала головой в задумчивости:
– Сейчас никто ни о чем не знает наверняка. Однако тебе не стоит думать об этом.
Фрау Юнге проводила Хельгу до столовой. Когда они проходили мимо прачечной, Хельга вдруг заметила герра Гитлера. Он сидел на полу и глядел перед собой в одну точку, прижимая к груди и механически поглаживая щенка. Фрау Юнге не позволила Хельге долго наблюдать за ним, они лишь на секунду остановились, а потом секретарша взяла ее за руку, увела на кухню и передала фройляйн Манциали.
После завтрака, который на самом деле оказался поздним обедом, в детскую пришла мать и попросила детей переодеться в лучшие платья – герр Гитлер приглашает все семейство Геббельсов на ужин. Дети восторженно захлопали в ладоши и запрыгали, будто их звали на прогулку, а не всего лишь в соседний бункер. Они так скучали, что любое предложение хоть как-то развлечься принимали с восторгом. Хельга достала из чемодана платья праздничных фасонов, сшитые из одинакового голубого атласа. Ее платье, хоть и было достаточно длинным, казалось кукольным и нелепым. Она уже не ребенок, чтобы носить банты и рюши, и охотнее осталась бы в повседневной одежде. Но мама расстроится, а отец, конечно, отругает ее, если Хельга опять не подчинится. Она помогла сестрам переодеться, причесала волосы, а потом пошла к матери, чтобы сообщить, что они готовы.
В крошечной, но уютной комнате матери впритык разместились узкая кровать, мягкое кресло и утлый письменный стол, на котором теснились несколько фотографий в рамках, зелёная лампа и чернильница. На большой фотографии в золоченой раме старший брат Харальд в парадной форме СС с начищенными сверкающими пуговицами. На другой фотографии счастливая мама под руку с папой, оба смеются и идут сквозь строй салютующих им военных. На маме белая кружевная шаль, в руках большой букет цветов. Она такая молодая и красивая в день своей свадьбы. Хельга сглотнула комок слёз и перевела взгляд на другую семейную фотографию, сделанную около трех лет назад. На ней вся семья, и даже маленькая Хайди, которой тогда не было и двух лет. Хельга с толстыми косами на фоне обоев в ромбик. Как давно это было, как сильно она изменилась с тех пор.
Мать в черном вечернем платье с белым воротником и широкими рукавами сидела за столом и писала. Волосы ее были убраны в красивый пучок на затылке, а у висков она выпустила волнистые пряди. На шее бархатисто белела нитка жемчуга. Хельга подошла сзади и обняла мать за плечи. Та, будто невзначай, закрыла рукой письмо, но Хельга успела прочитать верхнюю строчку: «Дорогой Харальд», и внизу из-под ладони выглядывало еще непросохшее: «свое спасение»10.
– Ты пишешь брату в Африку? – спросила она.
– Да, – ответила мать, бросая взгляд на фотографию старшего сына.
– Можно и я напишу ему строчку? – попросила Хельга.
Она видела старшего брата так давно, что помнила его только по фотографии. Мать обычно разрешала писать ему и даже настаивала, но не в этот раз.
– Не стоит, – она перевернула листок чистой стороной кверху и мягко отстранила Хельгу.
– Тогда передай ему привет от меня.
– Непременно. – Мать поцеловала Хельгу в лоб. Губы у нее были холодными, сухими и чуть шершавыми.
– Мама, как ты себя чувствуешь? – От поцелуя Хельге стало немного не по себе.
– Гораздо лучше, – ответила та. – Вы готовы?
– Да.
– Тогда пойдем. Нас, должно быть, уже ждут.
Хельга не понимала, по какому поводу взрослые пьют шампанское и что празднуют. В тесной гостиной фюрера в нижнем бункере накрыли стол. Детей посадили на стулья ближе к выходу. Кухарка раздала им бутерброды и кружки с горячим шоколадом. Взрослые расположились на полосатом диванчике и в креслах – все в черном, включая дядю Адольфа и женщин. Лишь отец в неизменном коричневом кителе и нелепом галстуке канареечного цвета, прихваченном круглым металлическим значком со свастикой. Хельга не любила глядеть на отца. Все в нем казалось неправильным, каким-то искаженным: и костистое лицо с впалыми глазами, и хромота, и худоба. Стоило ему заговорить, Хельга чувствовала легкий стыд, будто он говорил невпопад и совсем не то, что требовалось. Когда детей попросили исполнить хором выученную песню Шуберта, и отец плохо подыгрывал на губной гармошке, Хельга затосковала и даже взяла излишне скорый темп, чтобы побыстрее закончить.
Впрочем, не только отец вел себя странно. Все взрослые, казалось, были не в себе этим вечером. Ева Браун заливисто и истерично смеялась, то и дело хлопая в ладоши, как девочка, и подливала всем шампанское, расплескивая через края бокалов. На патефоне крутили одну и ту же пластинку, других не было, так что у Хельги скоро разболелась голова. Фрау Юнге сидела в углу дивана с бокалом в руках и молчала, уставившись на портрет в круглой раме на стене напротив. Мать была очень бледна, пила воду и, подняв руку к шее, перебирала жемчужины на длинной нитке. Фрау Кристиан слушала герра Гитлера, он, сидя с чашкой чая, что-то тихо рассказывал ей мягким вкрадчивым голосом. Хельга прислушалась, но уловила лишь: «быстрее всего выстрелить в висок». Герр Гитлер заметил, что Хельга за ним наблюдает и тут же переключился на нее:
– Скоро вы вернетесь домой, – сказал он, не меняя тона. – С юго-запада начался прорыв большой армии и танков11.
Хельге подумалось, что герр Гитлер шутит или всего лишь пытается успокоить ее ни к чему не обязывающими фразами, как обычно делают взрослые. Но фюрер, кажется, и сам верил в то, что говорил:
– Вот увидишь, уже завтра к вечеру мы прорвем окружение и освободим Берлин от большевистских орд.
Не замечая замешательства Хельги, которое вызвали его слова, он продолжил:
– Не понимаю, как Англия, столь одаренная в торговых делах, могла сотрудничать с коммунистами. Раскол между ними был неизбежен, нам нужно продержаться лишь пару недель и армии союзников освободят Германию.
– Детям пора спать, – сказала мать, будто очнувшись. – Да и мне нужно прилечь. – Она встала из-за стола и протиснулась к выходу.
– Магда, вы самая заботливая мать. Я вами восхищаюсь. А ваши дети самые очаровательные и воспитанные – достойные маленькие арийцы.
Мать нежно, с едва заметной снисходительностью, улыбнулась фюреру, поправляя воротник платья и невольно дотрагиваясь до серебряного креста12, который она всегда носила на груди.
– Доброй ночи, – попрощалась она.
Этим вечером Магда сама уложила детей спать, поцеловала каждого в лоб и выключила свет в детской.
Хельга подождала немного, пока младшие уснут, слезла с кровати и отправилась в столовую. Ей тоже хотелось спать, но она обещала себе писать каждый день, хотя бы по несколько строк добавлять к письму: ««24-е апреля. Мой дорогой Генрих! Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю… Я подумала: а какая же от нас польза? Я бы все равно осталась с папой и мамой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Мне тяжело на них смотреть. Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю – Хельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие! И опять я вспоминаю, как ты был прав, когда писал – как это здорово, что у меня их так много, что я впятеро счастливее, а ты и Анхен – только вдвое. Я их очень люблю…»
***
Накануне вечером мать застала Хельгу за письмом и отругала ее. Когда Хельга пожаловалась, что ей не спиться от взрывов наверху, мать достала из кармана пилюлю и велела Хельге тут же проглотить ее. Пришлось подчиниться и вернуться в постель. Хельга провалилась в сон, как только голова коснулась тощей подушки. Проснулась она от головной боли, ей страшно хотелось пить. Обычно Хельга просыпалась одной из первых, но не в этот раз. Младшие сестры давно встали и даже успели позавтракать. Брата в комнате не было, оказалось, он убежал в нижний бункер, потому что кто-то приехал.
Хельга сползла с кровати и с трудом переменила бумажную ночную сорочку на платье. Она выпила полкувшина воды и, почувствовав себя немного лучше, пошла искать Хельмута. Сонливость еще тяжелила веки, мысли ускользали, и лишь злость на мать будоражила Хельгу и заставляла двигаться.
Она вышла в столовую. На столе стояли неубранные остатки еды: недопитый чай, огрызки галет с подтаявшим маслом и печенье. Хельга съела пару печений, отхлебнула остывшего чаю из чужой кружки. Подкрепившись, она заглянула в прачечную. Блонди на месте не оказалось, видно, она понадобилась фюреру. Щенки возились в ящике и жалобно поскуливали. На полу лежала перевернутая миска. Хельга хотела было убрать беспорядок, когда услышала голос брата. Он звал ее из столовой:
– Хельга, Хельга! Ты не поверишь, кто приехал!
– Я здесь, – откликнулась Хельга и вышла из прачечной.
Хельмут скакал на месте, взмахивая руками.
– Дядя Роберт здесь! – выпалил он.
– Что?! – Хельга тотчас проснулась окончательно. Дремоту как рукой сняло.
– Да, ты не поверишь! Он прилетел на каком-то смешном самолете. Сел на голову русским и прорвался через вражеское окружение, как настоящий герой. Ты бы его не узнала! – тараторил брат. – У него борода и усы. А еще на нем был парик и форма фельдфебеля. Представляешь! Никто его не узнал, когда он появился в бункере, только Блонди. Она прыгнула на него, поставила на грудь лапы и так виляла хвостом, что казалось, он оторвётся.
– Побежали к нему! – Хельга больше не могла просто стоять и слушать.
– Он очень устал, – попытался остановить ее брат, но тщетно.
Хельга уже неслась по лестнице в нижний бункер. Расталкивая в общем коридоре пьяных офицеров, которых с каждым днем становилось все больше, она бесцеремонно распахнула дверь в конференцзал фюрера. На секунду она испугалась, что Хельмут пошутил над ней. Откуда в бункере взяться дяде Роберту? И даже когда она его увидела, изменившегося, почти лысого, с запыленным осунувшимся лицом, все еще не верила своим глазам. Он разговаривал с матерью и личным адъютантом фюрера, здоровяком Гюнше. Увидав Хельгу, Роберт Лей просиял. Хельга бросилась к нему, а он попытался поднять ее на руки, как делал прежде, когда она была маленькой. Но в этот раз номер не прошел, Хельга повисла у него на шее, поджав длинные ноги. Оба рассмеялись, и даже мать улыбнулась.
– Хельга, ты совсем взрослая! Вытянулась в этом погребе, как росток без света.
– Нас не выпускают, – тут же пожаловалась Хельга, все еще обнимая Роберта.
– Это мы исправим. Дай только перевести дух, и я выведу вас отсюда.
– Хельга, ты слышала? – строго проговорила мать. – Отправляйся к себе.
Хельга услышала совсем другое.
– Но мы увидимся сегодня? – взмолилась она, отыскивая подтверждения своей надежды в усталых глазах Роберта.
Он кивнул, мягко высвобождаясь из ее объятий.
– Закончи свое письмо, – добавила мать. – Роберт найдет способ передать его сыну.
– Конечно! – Хельге и самой не терпелось написать Генриху о неожиданной чудесной встрече.
Она ушла счастливая. Ей казалось, что вот все и решилось: дядя Роберт прилетел на самолете и теперь сможет переправить всю семью в Баварию или другое безопасное место – они спасены! Отец, конечно, останется, но препятствовать Роберту не станет. Только бы мама согласилась отправиться с ними.
Хельга вернулась в детскую и объявила сестрам:
– Нас вывезут через два дня. Или мы уйдем.
Девочки без лишних вопросов стали собирать игрушки и складывать их в разложенный на полу чемодан. Хельга и сама не понимала, откуда такая уверенность. Она просто чувствовала, что наконец-то появился человек, на которого можно положиться. Он смог пробраться под огнем артиллерии в осажденный город, он самый отважный из тех, кого она знает. Без сомнения, именно за ними он и прилетел.
«Генрих, я видела твоего папу!!! – писала она в письме. – Он здесь, он с нами!!! Я тебе сейчас все расскажу! Он сейчас спит. Он очень устал…»
Через несколько часов за Хельгой пришли. Кухарка передала, что мать и обергруппенфюрер Лей ждут ее в нижнем бункере.
– Вы должны надеть пальто, – предупредила фройляйн Манциали.
Хельга собралась за минуту. Ей хотелось позвать с собой Хельмута, но он так мило развлекал девочек инсценировкой истории из книги, что она передумала. В любом случае все они скоро уедут, слоит ли волновать его сейчас?
Мать и дядя Роберт, вымытый и переодетый в серую полевую форму СС, ждали ее на лестнице. Вместе они поднялись в сад рейхсканцелярии. Хельга удивилась резкой перемене, произошедшей за несколько дней. Повсюду среди развалин зеленела трава, прикрывая раны, нанесенные артиллерией, и облагораживая все вокруг. В самом центре сада зияла черная воронка, по краям которой росли нежно-лиловые крокусы. Хельга хотела подойти поближе, но мать не разрешила:
– Это может быть опасно, – сказала она. – Оставайся рядом с бункером. Можешь посидеть на том поваленном дереве.
Хельга послушно отошла в сторону и села на широкий, должно быть вековой, ствол. Дядя Роберт сам принес ей несколько крокусов.
– Как ты? – спросил он, присаживаясь рядом.
Хельга пожала плечами. Она поднесла букетик к лицу и глубоко вдохнула. Цветы пахли весной и еще чем-то неуловимо безмятежным.
– Мне казалось, если война и обстрелы, весна наступить не может. – Хельга еще раз понюхала цветы. – Странно. Как будто весне нет дела до войны.
– Я все поражаюсь, как ты выросла, – только и ответил Роберт.
Они помолчали немного, а потом Хельга спросила:
– Что с нами будет? Вы заберете нас с собой?
– Мне бы очень этого хотелось. Я найду другой самолет и вернусь за вами, – он сцепил руки в замок и отвел взгляд в сторону. – А если я не прилечу, значит меня сбили. Тогда вы выйдете под землей, через метро. Фюрер о вас позаботится.
Хельга наблюдала за матерью. Та стояла поодаль и, казалось, забыла обо всех. Лицо ее просветлело, морщинки разгладились, она улыбалась одними лишь глазами. Они блестели в лучах вечернего солнца. Хельга давно не видела ее такой спокойной и одухотворенной.
– Не бойся, вы выберетесь, – Роберт обнял Хельгу за плечи.
– А что будет потом? – спросила Хельга, не отрывая взгляда от матери. – С мамой, с папой?.. Вообще с немцами? Что будет с вами? – она посмотрела на дядю Роберта, такого большого и сильного, но уже постаревшего и теперь казавшегося слабым, уязвимым, и почему-то жалким.
– Не думай об этом, девочка, – сказал он, доставая из внутреннего кармана кителя серебряный портсигар со свастикой на крышке. – Не справившихся игроков выводят из команды, но игра продолжается дальше.
– Как же дальше, когда все разбомбили и взорвали? Разве кто-то остался? – раздражаясь, выпалила Хельга.
– Глупая, несносная девчонка! – Хельга не заметила, как мать подошла к ним. Лицо ее опять сделалось старым и больным. – Как можно быть настолько бесчувственной?! В твои годы рассуждать о судьбе рейха…
– Не ссорьтесь, Магда, Хельга! – воскликнул Роберт, беря их за руки. – В Германии наступает время женщин, а вас не победить ни одной армии.
«Какая глупость!» – подумала Хельга и обиженно закусила губу. Мать, должно быть, подумав то же самое, выдернула руку и сунула ее в карман жакета. Она немного постояла, морща губы, но быстро овладела собой, села рядом с Робертом на обугленный ствол дерева.
– Пройдись немного, но держись поблизости, – велела она Хельге. – В парке могут остаться неразорвавшиеся снаряды. Будь осторожна. А впрочем, как знаешь…
Хельга медленно обошла бункер. Со стороны задних ворот рейхсканцелярии подъехала машина. Из крытого кузова выскочили двое солдат. Они принялись быстро выгружать на землю большие жестяные канистры и составлять их возле вентиляционной башни, той, что ближе всего располагалась ко входу в бункер. Хельга насчитала десять канистр, от них пахло бензином. Из бункера вышел адъютант фюрера, штурмбаннфюрер Гюнше. Хельга его недолюбливала, ей всегда казалось, будто он за всеми подглядывает исподтишка. Глаза Гюнше слегка косили, и трудно было понять, на кого именно он смотрит и к кому обращается.
– Почему не подъехали с другой стороны, к гаражу? – спросил он у солдат.
– Дорогу разворотило, не подобраться, – ответили те.
Широко расставив ноги и потирая гладко бритый, сильно выступающий подбородок, Гюнше распорядился перенести выгруженные канистры в бункер. Солдаты суетливо хватались за канистры и, горбясь, вперевалку бежали ко входу в бункер, а потом назад к оставшимся у вентиляционной башни канистрам. Гюнше подгонял солдат, потом сам подхватил одну канистру и с удивительной легкостью понес ее в бункер. Скоро с разгрузкой было покончено. Солдаты уехали.
Хельга, не зная, чем себя еще занять, опустилась в траву неподалеку от матери и дяди Роберта. Те сидели к ней спиной и тихо разговаривали.
– Йозеф твердит, что Сталин обязательно отыщет их и сделает из них коммунистов, – сказала мать.
– Магда, откуда такие мысли?
– А почему нет? Наша система давила еврейских детей, как тараканов. – Мать опустила плечи и сжалась. – О, детям Геббельса отомстят, – процедила она сквозь зубы. – Заставят ответить. Они слишком невинны и чисты, они не заслуживают жить в позоре и унижении. Для нас теперь все проиграно. Мы с Йозефом заберем детей с собой.
– Ты не сможешь, – Роберт отбросил сигарету и решительно встал.
– Не смотри на меня так, Роберт, – ее потухшие голубые глаза на миг пронзительно сверкнули. – У меня тоже есть сердце.
Завыла сирена воздушной тревоги. Магда тяжело поднялась.
– Хельга, – позвала она, оглядываясь по сторонам, – живо спускаемся.
Хельга шла последней. Дядя Роберт подал ей руку, чтобы не споткнулась на крутых ступенях. Хельга шла медленно, а потом и вовсе остановилась, чтобы спросить:
– Я все думаю, – начала она неуверенно. – Нужно ли мне… Нужно ли в письме сказать Генриху что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не встретятся? – наконец спросила она.
Дядя Роберт не сразу нашелся, что сказать. Лицо его дернулось, потом он кивнул:
– На всякий случай скажи.
Хельга уже знала, что именно так он и ответит. Он всегда был честным.
– Ты выросла и понимаешь, что ни фюрер, ни твой отец, ни я, никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде. Теперь это не в нашей власти. – Он шагнул к Хельге и порывисто поцеловал ее в макушку. – Пойдем, дитя.
Хельга догнала мать на лестнице в верхний бункер. Та поднималась медленно, тяжело дыша. Хельга подставила ей руку и проводила до двери спальни.
– Я бы хотела прочесть твое письмо к Генриху, – сухо попросила мать.
Хельга вспыхнула.
– Я только что отдала его дяде Роберту, – соврала она. Неоконченное письмо было при ней, лежало в кармане пальто. Хельга покраснела еще гуще, так что сердце забилось в ушах. – Я пойду, – пролепетала она. – Мне нужно проверить, как там сестры и Хельмут.
