Елена Гром
Невеста стального магната
Глава 1
«Надеюсь, сегодня ты скажешь мне «да»».
Смотрю на смс, щурясь от сибирского солнца, и прыгаю в трамвай.
Очень двусмысленная фраза. Может означать, что угодно. Первое свидание. Секс. Минет. Свадьбу.
При мысли о свадьбе, сердце делает кульбит, но я отбрасываю мысль. Потому что больше не невеста стального магната, а просто студентка театрального вуза в Новосибирске.
Ну хорошо, пусть не очень «просто». Ведь мне удалось поступить с первого раза, на бюджет. В первый же год попасть в массовку городского театра.
И сейчас я еду на первый свой спектакль, где буду играть роль Ларисы в «Бесприданнице» Островского. Пугает, насколько это сходится с прошлым. А молодой человек, мне написавший, это Толя. Весьма талантливый актер и мой партнер по сцене. Играть он будет Юлия Карандашева, что тоже весьма символично.
Уже полгода я отказываю ему в свидании, придумывая самые разные причины. Вроде отсутствия времени, страха, что это испортит отношения в коллективе, что не хочу рушить такую замечательную дружбу.
И только настоящую причину назвать ему боюсь.
Я девственница.
И, наверное, его это может обрадовать, только вот при этом мое тело весьма порочно использовалось в самых разных позах на протяжении почти трех месяцев.
И я была очень даже не против.
Девственна, но не невинна. Но сейчас, вспоминая об этом, мне кажется, что на коже застыл известкой слой грязи.
А Толя… Он другой. Он светлый. Хочет не просто отношений, он жаждет настоящей любви.
«А разве есть любовь ярче, чем между партнерами на сцене, Ниночка», – шептал он мне, недавно провожая домой.
«Есть», – думала я, только вот не приносит ничего хорошего. Как наркотики. Отказ от которых адски болезненный. Ломка невыносима. Я не принимала наркотики, но я любила.
Толе же я улыбалась, просила не торопить, и целомудренно целовала в щеку.
Порой корю себя, что эгоистично держу призрачной надеждой.
Но мне кажется, его добродушие и нежность дарят мне то ощущение света, что я потеряла два года назад.
Когда выстрелила в любимого человека.
– Пермякова! – черт. Бросаю взгляд на наручные часы. Не опоздала же вроде. У нас еще прогон. А наш режиссер вечно на панике. – Ты чуть не опоздала! Помнишь, по какой причине ты имеешь право опоздать на репетицию?!
– Если умру? – предполагаю я и сдаю свой любимый белый пуховик в гардероб.
Подарок бывшего жениха все такой же, как и два года назад.
Наверное, мазохизм, но я не могу его выкинуть. Он дарит мне воспоминания. И то, что они не только хорошие, порой держит меня на плаву.
– Правильно! Только витаешь ты где? – он хватает мой подбородок жесткими пальцами и осматривает лицо. – Выспалась?
– Весьма, – даже снилось что-то. Коты. Мне всегда снятся коты. Но не какие-то, а вполне себе конкретный, которого я оставила в прошлой жизни.
– Тогда хватит пялиться в пустоту. Я даю тебе шанс. Просрешь, другого не будет.
«Просрешь, другого не будет», – передразниваю его про себя.
Потому что повторяет регулярно. Но в лицо претензии не выскажу, потому что он самодур и может выкинуть все, что угодно.
Но при этом весьма харизматичный, со своей кудрявой черной шевелюрой, высоким ростом и поджарой фигурой.
А уж от походки, резкой, размашистой, так и вовсе многие дамы в нашем театре сходят с ума.
А еще он мой педагог. Очень требовательный и грубый. Но после отношений с Борисом Распутиным, женихом. Его ударов по самому больному, грубость Шолохова ощущаются легкими толчками в плечо.
И режиссеру весьма понравилось, как я их сношу. Плакала только один раз. Зато после этого выдавала те сто процентов, что он просил.
То есть беспрекословно требовал.
Толя уже в гримерке. Улыбается из зеркала, пока над его лицом и светлыми волосами колдует гример. Немного старит, лепит усы. А еще моя мама по сцене здесь, и, конечно, «Паратов». Видный актер, заслуженный артист сорока лет Жильцов Владимир. И ему очень не нравится, что он участвует в спектакле со студенткой второго курса.
А мне не нравится, как он играет богатого дворянина. Потому что у меня в голове сложился образ по реальному персонажу. И Жильцов ему не соответствует, больно наигранно это его: «Что делать, Лариса Дмитриевна! В любви равенства нет, это уж не мной заведено. В любви приходится иногда и плакать.». Хотя может быть я просто сужу со своей колокольни? Ведь мир – это не только Борис Распутин. Он гораздо больше. И я сама на протяжении последних лет в этом убеждаюсь.
И убеждаю себя, что ловлю кайф от своей свободы.
– Нина, бегом, – тянет меня к зеркалу гример и распускает косу темных волос, накладывает грим на светлую кожу, оттеняет синие глаза. В другую сторону меня тянет костюмер, потом снова появляется Шолохов. Останавливает в коридоре, толкает к стене.
– Ты мне здесь нужна, а не в облаках своих. Сейчас сцена возвращения Паратова. Ты все помнишь?
Киваю и настраиваю себя на роль.
– Об вас я всегда буду думать с уважением; но женщины вообще, после вашего поступка, много теряют в глазах моих, – говорит Шолохов, чуть более низким голосом. Он и сам был актером, но повелевать ему нравится больше.
– Да какой мой поступок? Вы ничего не знаете.
– Эти «кроткие, нежные взгляды», этот сладкий любовный шепот, – когда каждое слово чередуется с глубоким вздохом, – эти клятвы… И все это через месяц повторяется другому, как выученный урок. О, женщины!
– Что «женщины»?
– Ничтожество вам имя! – с отчаянием в голосе выдает режиссер, чуть нависая.
– Ах, как вы смеете так обижать меня? Разве вы знаете, что я после вас полюбила кого-нибудь? Вы уверены в этом?
И почему после этой реплики, мне хочется закрыть глаза и окунуться в прошлое. Смотреть не в зеленые глаза, а серые. Чувство, что именно Борис стоит передо мной и хлещет новой репликой Паратова.
– Я не уверен, но полагаю.
И я отвечаю, отвечаю сердцем и звенящим шепотом, облизывая губы. И Шолохов «Паратов» смотрит на них так внимательно, что становится неудобно.
– Чтобы так жестоко упрекать, надо знать, а не полагать.
Я вот знаю, что больше Бориса не люблю. Знаю ведь?
Глава 2
Шолохов меня не отпускает. Только на телефон свой отвечает насчет проходок высокопоставленным гостям. А у меня есть минутка, чтобы ответить на смс. Бросаю взгляд в телефон, а там уже сообщение от Женьки.
«Хай, бейба! Я уже еду! Купила тухлые помидоры! Вдруг народ забудет, как нужно встречать будущую звезду. А после премьеры закатим вечеринку. И Толю твоего возьмем. Зажжем, подруга!».
Мне уже страшно. Хотя идеи подружки—сожительницы всегда меня пугают до дрожи.
О чем ей и пишу с тихой улыбкой. И телефон тут же отбирают.
– Ты должна страдать! А не портить грим своей улыбкой! – орет мне в лицо Шолохов, пихает гаджет обратно и марширует к рубке свето-режиссера.
Ладно хоть не забрызгал ядом. Он может. Хотя, надо признать, когда смеется, он становится почти красивым.
– Мне кажется, ты ему нравишься, – Толя. Отлепляется от стены и подходит близко. – Он орет так эмоционально только на тебя.
– Ты просто давно не был на его занятиях. Там он не только орет, но и кидается стульями.
– О, Боги, – смеется Толя и проникновенно смотрит мне в глаза. Ну, давай, вот именно сейчас самое время. – Как ты выжила?
– Мне не привыкать к тирании.
– Отец, – улыбается он, и вот здесь я не могу соврать.
– Мужчина.
– Оу, – поднимает он руку к голове, как обычно делает, но вспоминает про лак и смеется в кулак. – Черт… Я был уверен…
Уверен, что я девственница. Кто бы сомневался.
– Это проблема? Теперь ты не ждешь моего «да»?
– Да, нет, – неловко смеется он, – просто я бы был настойчивее и уже бы ждал другого «да». Нина, послушай…
– На сцену! Толя! Перед спектаклем в душ. И ручкой поработать. Не хватало, чтобы зрительницы на твой стояк смотрели, а не на сцену.
– Деликатность – это не ваше, Костя.
– Да я деликатен как никогда! Иначе бы сказал, что уже собираюсь сварить твои яйца, чтобы ты их к Пермяковой не подкатывал. На сцену я сказал!
Сцена. Сцена. Сцена. Зритель требует хлеба и зрелищ. А мне хочется стать достойной их внимания. Но эта роль…
Я не хотела ее. Уж слишком мне близка героиня. Я чувствую ее терзания. Боль. Страх.
Да, со сцены кажется, что я вжилась в эту роль, с первого раза понимаю поставленные режиссером задачи. Только вот… Это не игра. Я и есть бесприданница. Оскверненная и убитая. Самое легкое в этой роли умирать. Быть подстреленной тем, кому я не досталась. Тем, кого опозорила своим выбором мужчины.
Тем, что стала предметом жребия.
И только падая в нишу в сцене, имитирующую воду, мне кажется, я бы могла побороться. Чуть вильнуть в сторону. Не дать себя убить и прыгнуть в реку сама. Уплыть и действительно начать жить с нуля.
Наверное, потому что в отличие от героини я даю себе шанс отмыться от ментальной грязи. В отличие от героини я хочу жить.
Зал взрывается аплодисментами и я, лежа на матах, в темноте, улыбаюсь. Реву, что в первый раз в жизни я сделала что-то по-настоящему достойное.
Чувствую на запястье захват и дергаюсь.
– Пока никто не слышит, я скажу, – в темноте голос Шолохова звучит горячим шоколадом. – Ты эту роль как будто через себя пропустила. Просто неподражаемо.
– Пока никто не слышит, я скажу. Вы – великолепный учитель.
Его пальцы на этих словах сжимаются крепче, стискивая кожу. Но в следующий миг он вытягивает меня из-под сцены, бросает последний взгляд и пропускает вперед. Чтобы я поднялась на общий поклон.
И там, в шуме оваций и слепящем свете прожектора я вижу силуэты. Мама, папа, Женя. Такая же разгильдяйка, но мужиков не таскает, за что ей моя благодарность и стряпня.
И ощущая смутное волнение, бегаю глазами по залу, чтобы уловить еще один силуэт. Но глупости.
Такому человеку нечего делать в Новосибирске. Тем более нечего делать в театре. На спектакле бывшей невесты, что поступила не так, как он хотел.
И это хорошо, потому что он мог все испортить. Ведь в памяти до сих пор живо, как он испортил мой первый поход в театр. Уничтожил в корне радость членом, что пихал в рот.
В гримерке ликование. Все рады закончить рабочий день, а на меня опускается тьмой тоска.
Возможно, потому что я все еще чувствую боль бутафорского выстрела.
Он как нить, связующая прошлое и настоящее. И я до сих пор помню ту боль, что я никому не показала.
Помню, что просто, как человек, получивший ранение, но не сразу его осознавший, заморозила сознание. Ровно до того момента, когда осталась одна.
Вот тогда меня прорвало. Даже сейчас я ощущаю ту боль в груди, словно пулю я пустила не в своего жениха, а в себя.
– Нина, – заглядывает Толя, когда все уже ушли. – Там твоя Женя меня атакует.
Я смеюсь, быстро стерев слезу, и беру сумочку. А оттуда начинает жужжать телефон.
Обуваю зимние ботинки, достаю свой самсунг. Замираю, прочитав несколько слов с незнакомого номера. Потом снова. И снова. Словно каждая буква клеймо, выжженное на коже.
«Мне понравилось смотреть, как ты умираешь».
Глава 3
Как в ледяную прорубь с головой окунаюсь в прошлое.
Дыхание перехватывает, сердце как отбойный молоток и только глаза как два блюдца в экран.
В каждую букву. В смысл сказанного. В то, что он был здесь.
Борис видел меня. Он пришел специально?
Так и сижу, зависнув в экране, пока меня не выдергивают из мыслей веселые голоса.
– Ну что я говорила, – смеется Женька, как всегда сногсшибательна в белом манто и высоких ботфортах. «Зима не повод быть страшилой» – её слова. – Она от собственного успеха впала в ступор. Ау… Детка?
– Все нормально… – быстро отключаю телефон, бросаю в рюкзак. Его через плечо и встаю. – Ступор прошел, я готова.
По прищуренному взгляду Жени понимаю – не поверила.
Она читает меня как открытую книгу. Для Толи же я святой трактат, который трогать нельзя.
– Тогда вперед, – подходит Женя и под руку берет, а Толя сзади плетется. – Потом все расскажешь.
– Да нечего рассказывать.
– Ну посмотрим, – говорит она, пока выходим в холл театра, где еще никто не разошелся. Неожиданно оглушает криком: – А вот и мои поклонники… Или не мои.
Мама – все еще в расцвете сил и стройности. Папа с небольшим комком нервов, лысиной. Сегодня еще и с цветами.
– Спасибо, мои дорогие, – обнимаю обоих, чувствую привычный запах борща и душок дешевых сигарет. Улыбаюсь.
Роднее у меня никого нет. Была еще сестра. Но пропала два года назад. Несмотря на нелады с ней в отношениях, меня не отпускает чувство вины из-за ее исчезновения. Ведь косвенно к этому причастна я.
И Борис.
Он причастен ко всему, что со мной происходило раньше.
Но не теперь. Теперь он не имеет власти надо мной.
А СМС…
Ну пришел на премьеру, ну убедился, что во мне все так же нет ничего интересного. Ну узнал новый номер телефона.
Не нужна я ему больше.
Бесполезная инвестиция, которая не принесла доход.
Передаю цветы нетерпеливой Жене, и мы идем к выходу. Я стараюсь ни оглядываться, ни думать о том, что прямо сейчас он все еще в театре. Смотрит прямо на меня.
Нет. Нет. Наверняка он уже уехал. С очень красивой женщиной, которая уже отсасывает ему в машине. Все, как он любит.
Все, как любила я. Потому что его удовольствие было приоритетным, даже если шло вразрез с моим комфортом.
Главное, что «было». Теперь это разбитое прошлое, осколки которого я давно подмела и выбросила в мусорное ведро.
– Господи… – ахает Женя, и меня прошибает озноб. Но увидев, на кого она уставилась, по телу разливается спокойствие.
Шолохов любит привлекать к себе внимание прессы. Он вообще любит, когда его любят. Пока Женя расспрашивает Толю о «том самом Шолохове Константине», бросаю взгляд на свое запястье.
Странно, но показалось, что тем, как режиссер сжал его, он что-то хотел мне сказать.
– Это тот, что стульями кидается? Ой… Я бы не отказалась ощутить на себе силу его рук. Очень надеюсь, он спит не только с актрисами. Нина. Иди. Он зовет тебя, – подталкивает меня Женя, за что получает огненную стрелу в моем взгляде. Толя вручает мне один из букетов, и я иду к режиссеру.
Он действительно меня подзывает.
Обхватывая талию и прижимая к себе, он рассказывает всем о моем фантастическом везении. О том, как среди бесталанных студентов отыскал алмаз и придал ему блеска.
Почему-то на этих словах мне становится неудобно, тошно… А прошлое и мысли про огранку начинают заполнять сознание. Почти вызывая тахикардию.
Вспышки камер и я протираю глаза. Моргаю и мне кажется… Мне только кажется, что возле колонны я вижу знакомый силуэт.
Нет. Так не пойдет.
Я так с ума сойду, думая, где он меня выловит и что скажет.
Нигде.
Ты выстрелила в него!
Сбежала со свадьбы.
Многие ли мужчины захотят после этого вернуться к женщине. Мазохисты? Борис вроде замечен не был.
Зато была замечена я.
Встряхиваюсь и бегу к своим.
Не хочу больше думать о плохом. Борис умел мастерски испортить мне самые лучшие моменты. Но сегодня даже его театральное сообщение ничего не испортит. Я стала актрисой! Я больше не люблю его. Сегодня я буду отжигать! И сегодня я-таки скажу Толе «да».
«Да» на тот вопрос, который он постесняется задать. В конце концов мне сколько лет? Для кого мне хранить кусочек кожи внутри влагалища? Для кого? Для свадьбы, которой никогда не состоится? Для мужчины, который так долго меня унижал?
Сегодня я перейду тот барьер между прошлым и настоящим, который сдерживал мою свободу. И возможно именно эта смс подтолкнуло меня. Дало понять, что все, что было, не должно влиять на мою жизнь. На будущее.
Сегодня я буду смелой, открытой, может быть немного развязной.
Надо только выпить.
Именно поэтому я подхожу к импровизированному бару у нас в квартире на десятом этаже и протягиваю бокал. Пустой.
– Еще.
