Елена Гордеева
Секлетея
Москва, 1975 год
Владимир вернулся из Ленинграда в подавленном состоянии. Он заметно похудел, почти не спал и все время думал о Секлете. Ради любимой дочери он брал себя в руки и был дома отменно вежлив и приветлив. Но силы оставляли его, и ранней весной он понял, что умирает и навряд ли доживет до осени.
Перед смертью он решил описать историю своей жизни для дочери и сына Виталия. Он наверняка знал, что его сын жив и что они с Литой обязательно найдут друг друга. Каждый вечер он описывал счастливые и тяжелые моменты своей жизни, и это придавало ему сил. Анна Александровна уже стала думать, что болезнь отступила. Но однажды в воскресенье после чая, когда Лита ушла на день рождение к своей лучшей подруге, Владимир решился на тяжелый разговор:
– Анна, я умираю. Я врач и знаю это наверняка. Я прошу вас выполнить мои последние просьбы. В этой тетради я написал историю моей жизни для Литы и Виталия. Когда Лите исполнится 16 лет, отдайте ей тетрадь. Там я честно написал и о ее матери – она должна об этом знать.
Анна Александровна не пыталась прерывать его, лишь украдкой смахивала душившие ее слезы.
– Я не хочу умирать дома при вас и моей дочери, – продолжал Владимир, – ей не нужно видеть меня таким. Я уже договорился с главврачом 24 городской больницы: он обещал помочь, ведь я когда-то в ссылке спас его брата. Скажем ей, что у меня болит сердце и что ничего серьезного нет. Отправьте ее в хороший пионерский лагерь, вы же можете это устроить?
– Я все сделаю, как вы просите, Владимир, – ответила Анна Александровна и не узнала своего голоса. – Я буду молиться за вас. За Литу не переживайте, я буду с ней рядом до последнего вздоха.
– И у меня еще последняя просьба – похороните меня рядом с Секлетой и родителями, – и лицо Владимира просветлело. Анна Александровна поняла, что мыслями Владимир был уже со своей любимой женой.
Она устроила все так, как просил Владимир. Ее клиентка отправила Литу в лагерь с детьми работников МИДа. Рано утром Владимир один провожал дочь до автобуса, который уходил от Смоленской площади. Он прощался с ней спокойно и ласково, говорил, что будет писать, просил, чтобы писала она. Он долго стоял и смотрел вслед удаляющейся колонне автобусов. И, когда колонна скрылась за поворотом, его лицо озарилось светом.
«Я сделал все, что мог в этой жизни, для нее, – подумал Владимир. – Но все когда-то кончается. Очень жаль, что она выйдет замуж и родит детей уже без меня», – и он опять подумал о том, как хорошо было бы, если бы нашелся его сын Виталий.
Вечером Анна Александровна накрыла стол и приготовила любимые блюда Владимира: сациви из курицы, хачапури и грузинский салат из свежих помидоров. А на следующее утро они вместе поехали в 24-ю городскую больницу.
Когда она принесла ему в больницу куриный бульон и увидела его, то не сразу узнала: так он изменился всего за один день. Щеки опали, а на лице отразилась страшная боль. Лечащий врач сказал Анне Александровне: «У Владимира последняя стадия рака. У него должны быть чудовищные боли. Мы делаем обезболивающие уколы, но я не знаю, насколько они могут помочь ему. Вам нужно крепиться и быть готовой ко всему».
Главный врач 24-й больницы думал, как бы лучше устроить Владимира, который был спасителем его брата. Ново-Екатерининская, или 24-я больница, находилась в старинной усадьбе князей Гагариных, в которой в первой половине 19 века располагался Английский клуб.26 Эта усадьба была знаменита тем, что именно ее описал Л. Н. Толстой в романе «Война и мир». Старый граф Илья Ростов в парадной зале этой усадьбы устраивал обед в честь завершения русско-австро-французской войны 1805 года. А Пьер Безухов во время обеда вызвал на дуэль Долохова – любовника своей жены Элен.
В огромной парадной зале усадьбы располагалась самая большая больничная палата. В этой бальной зале на отдельном этаже было место для оркестра, именно туда поместил Владимира главный врач. Он поставил ширмы так, что Владимир оказался в отдельном боксе.
Под действием лекарств Владимиру становилось легче. Ему, как в детстве, стало казаться, что он летает над Мойкой. Но сейчас он захотел чего-то большего и впервые в полусне отбросил все страхи и полетел над Невой. Он пролетел над зданием Двенадцати Коллегий, над Биржей, над Дворцовым мостом и вылетел на Невский. Он вспомнил, как перед его первой в жизни ночью любви они вместе ехали от Московского вокзала к Университету именно этим маршрутом и как потом полуголодные, но абсолютно счастливые шли домой.
И вдруг время как бы сместилось и Владимир с балкона увидел бальную залу, освещенную множеством свечей. Он очень хотел, чтобы выстрелила пушка, но послышались звуки старинного вальса, и Владимир явственно вспомнил Саратов и вечер в честь юбилея Университета. Когда он открыл глаза, то увидел, что его жена Секлета шла по пустой освещенной свечами бальной зале, одетая в скромное суконное платье с огромным белым кружевным воротником навстречу своей маме и профессору Виноградову. Она протянула к нему руки, и он с радостью бросился в ее объятия.
Анна Александровна приехала за Литой посреди лагерной смены с печальными новостями. После кремации в их доме собрались немногочисленные гости на поминки. А потом они захоронили урну на Волковом кладбище в Ленинграде и заказали панихиду в Николо-Богоявленском соборе, который один из немногих не закрывался в Ленинграде в советский период.
Москва, Литва 1975 – 1977 годы
Чтобы как-то скрасить горестное лето 1975 года Анна Александровна решила повезти Литу путешествовать. Они отстояли панихиду по Владимиру на 40-й день в храме Воскресения на улице Неждановой (Брюсов переулок) и вечером следующего дня сели в поезд Москва – Вильнюс, оставив любимого Барсика на соседку.
Вильнюс поразил ее: он разительно отличался от советских городов. Здесь и там преимущественно звучала литовская и польская речь, так что казалось, что находишься не в советском Вильнюсе, а каком-то древнем скандинавском городе. Жители говорили по-русски с красивым прибалтийским акцентом и с русскими, или советскими, были прохладно вежливы, всем своим поведением показывая им, что они, литовцы, другие, а Вильнюс вовсе не советский, а европейский город. Удивляло и то, что почти все литовцы были верными прихожанами костелов – католических церквей, которые не закрывали в советский период.
Они посетили вечернюю службу в главном католическом костеле города – святых апостолов Петра и Павла. Снаружи костел не представлял ничего особенного, но внутри его роскошь поражала воображение. Стены и купол были унизаны лепными фигурами святых, их количество впечатляло. Костел освещала люстра в виде корабля. В нем было десять алтарей, главным был алтарь во имя святых Петра и Павла, а алтарь Иисуса Антокольского, по древним преданиям, обладал чудотворной силой. Во время мессы звучал орган и многоголосное пение хора придавало богослужению торжественность и величие. Лита расплакалась: она все время думала об отце.
На следующий день они посетили башню Гедимина и Тракайский замок, который находился недалеко от Вильнюса и недавно был восстановлен из руин в соответствии со специальной программой восстановления культурного наследия СССР. А вечером они гуляли по старому городу и зашли в маленький немецкий ресторан на Кафедральной площади, где отведали настоящие свиные ножки. Да, Вильнюс того времени для советских людей был настоящим Западом.
Через два дня они поехали в Каунас на электричке. И этот второй по значению город Советской Литвы ей тоже очень понравился. Там был небольшой старый город и свой, Каунасский замок.
Она долго стояла в музее Микалоюса Константинаса Чюрлёниса перед картиной «Истина». Звучала музыка Чюрлёниса, который был выдающимся художником и композитором, и под эту музыку картина оживала. На ней изображен человек со свечой, в пламени которой сгорают ночные мотыльки. Лита подумала о том, какая горячая эта истина. Человек на картине слегка улыбался и глядел свысока и полуобернувшись на мотыльков, которые сгорали от неспособности вынести огонь истины.
Она вспомнила и загадочную улыбку Моны Лизы великого Леонардо, которую она год назад видела на выставке в Пушкинском музее в Москве. После обеда они пошли в музей чертей и узнали, что это единственный такой музей в мире.
Анна Александровна хотела отдохнуть и покупаться в Ниде – литовском поселке на уникальной Куршской косе27. Они из Каунасса добрались на автобусе до Клайпеды, а оттуда на пароме перебрались на косу. У остановки парома их встретила разъездная машина санатория, куда они купили путевки. На Литу произвела впечатление дорога до Ниды: вековые сосны обрамляли узкую дорогу, им попадались грибники, корзины которых были полны белых и маслят.
В санатории их поселили на втором этаже в мансарде деревянного коттеджа. Коттеджи в санатории были покрашены в разные веселые цвета, их коттедж был голубого цвета, а столовая располагалась в коттедже лимонно-желтого цвета.
Литу ошеломил живописный пейзаж Куршской косы, она часами разгуливала в одиночестве по дюнам и частенько поднималась на самую высокую из них – Дюну Парнидиса. Анна Александровна не волновалась и отпускала ее, ведь одним из главных преимуществ жизни в СССР было практически полное отсутствие преступности – путешественники могли без страха останавливаться в любых местах, особенно на курортах.
В Ниде был местный маленький рынок, на котором продавалась сыровяленая свинина, свежая рыба, овощи, изделия из янтаря, которым славятся Прибалтика и Калининградская область, и литовская шерсть для вязания. К 1975 году в Москве уже наблюдался дефицит на отдельные виды продуктов и промышленных товаров, а в Советской Прибалтике было все: от первоклассной молочной продукции, мяса и рыбы до модных трикотажных вещей. Последние тогда были очень популярны в Москве и приравнивались к дефицитным товарам из стран Восточной Европы: ГДР, Болгарии и Югославии.
Практичная Анна Александровна купила для Литы литовскую шерсть трех натуральных цветов: белую, коричневую и серую. Из белой шерсти она хотела связать ей кардиган и зимнюю шапочку, а из остальной – роскошный теплый свитер с норвежскими звездами. Она предусмотрительно перемотала нитки в клубки и начала вязать, чтобы успеть с обновками к началу учебного года.
Из поездки они вернулись на самолете: Клайпеда была наимоднейшим летним курортом в СССР, и в Москву летало по 3-4 рейса в день.
В московской квартире без Владимира было тягостно и пусто, но они старались поддерживать друг друга, а в тяжелые минуты или в памятные дни заказывали в храме Сорокоуст. Лита решила соблюдать траур по отцу и по этой причине не хотела идти в школу первого сентября в белом фартуке. Анна Александровна встретилась с классной руководительницей Литы – Галиной Петровной, которая очень расстроилась из-за смерти Владимира и поддержала девушку в этом желании.
В этот год Лита пришла в школу 2 сентября, надев коричневое форменное платье с черным фартуком, которое Анна Александровна из-за семейного траура отделала черным вологодским кружевным воротником. Она очень изменилась за лето: сильно выросла и еще больше похудела. Ее тонкие волосы выгорели на прибалтийском солнце, и пряди у лица стали совсем светлыми. На коже красовался особенный медный загар, который, по мнению советских знатоков курортной жизни, был изысканнее и прочнее ялтинского и тем более сочинского. Она была ослепительно хороша, а траурное платье делало ее утонченной и загадочной. Одноклассники и особенно десятиклассники уже заглядывались на нее и искали ее внимания.
Вадим Третьяков был самым красивым парнем 10Б класса. Из толпы одноклассников его выделяли не только красивое лицо и высокий рост, но и какая-то независимость и абсолютная уверенность в своем успехе. У него были великолепные оценки по всем точным и естественным наукам: математике, физике, химии и биологии. Он побеждал или становился призером районных и городских олимпиад по математике. Но он преуспевал и в английском. Своим одноклассникам он говорил о том, что поступит в Физтех на прикладную математику, потом закончит аспирантуру и будет работать в Стекловке (Математический институт имени В. А. Стеклова академии наук СССР) и руководить собственной математической школой. Такие амбициозные планы на жизнь поражали одноклассников и привлекали к нему одноклассниц, и некоторые из них были готовы на многое, чтобы быть рядом с ним. Так он одерживал одну победу за другой, и в школе шептались о том, что он уже лишил девственности несколько десятиклассниц и девятиклассниц.
Однажды он обратил внимание на Литу и решил, что неплохо бы и ей заняться. Так как она не ходила на школьные вечера из-за траура, он стал искать встреч с ней после уроков и однажды вежливо предложил проводить ее. Они стали встречаться и иногда по воскресеньям гуляли по Москве, для чего Вадим специально приезжал из Черемушек в центр. Одним воскресным вечером она пригласила его на чай, и он был поражен обстановкой и обычаями их дома. Строгая и изысканная Анна Александровна угощала его чаем с домашним печеньем, а потом они по очереди играли Шопена и Бетховена. И Вадим решил для себя, что она его достойна.
Однажды он прямо сказал ей:
– Лита, ты мне нравишься. У меня большое будущее, и, если ты будешь добра и ласкова со мной, то по окончании Физтеха мы поженимся. А сейчас предлагаю отбросить всякие предрассудки и вести себя как свободные люди. Я за свободную любовь.
Ее ответ его немало удивил и озадачил:
– Я тоже за свободную любовь. И я, как свободная девушка, выбираю любовь платоническую, всякие другие отношения с молодыми людьми меня пугают. Я хочу пожить для себя. И потом на Физтехе тебе учиться шесть лет, так что до предполагаемой свадьбы еще целая жизнь.
Такие отношения никак не устраивали Вадима. Он решил на время вернуться к своей давней поклоннице – однокласснице Ире Рузаевой. Та была покладиста, послушна и ни в чем ему не отказывала. «Ничего, – думал Вадим, – поревнует и сама прибежит, как это делали другие девочки до нее».
Шло время, но Лита не «прибегала». Она всегда была с ним вежлива и приветлива, а когда он вновь предложил сходить куда-нибудь вместе в воскресенье, она отказалась, сказав, что проведет этот день с мамой.
Лита долго думала о будущей профессии: она не знала, кем хочет стать. И по совету Анны Александровны она решила поступать в педагогический и работать учителем английского языка в школе или техникуме. Больше всего ей нравился свободный график учителя, потому что если повезет, то можно работать четыре дня в неделю по четыре часа, а остальное время посвящать дому и стареющей маме.
Она закончила школу с высоким средним баллом аттестата – 4,9 балла. Это давало ей возможность сдавать только два вступительных экзамена (русскую литературу и английский язык) в Педагогический институт на факультет английского языка. Без труда справившись с ними, она была зачислена на первый курс факультета английского языка Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина.
Москва, 1978 год
В июне 1978 года в советской Москве произошло нечто невероятное: в центральном выставочном зале московского Манежа открылась персональная выставка художника Ильи Глазунова. До этого тоже были культурные события союзного масштаба – показывали Джоконду в Пушкинском и привозили непонятного Чюрлениса28 в Третьяковку. Такое искусство в СССР всегда было в почете.
Выставка Ильи Глазунова с его особенной русской темой и очень откровенными политическими и историческими картинами стала настоящей бомбой в коммунистической Москве. Огромные очереди целыми днями опоясывали здание московского Манежа, и это вызывало немалое удивление, ведь совсем рядом на Красной площади другая такая же по длине «вечная» очередь стояла в Мавзолей к вождю.
Cмелые картины художника обсуждали на московских кухнях. Осведомленная столичная общественность пересказывала огромную «Мистерию XX века», которую не давали показывать по политическим соображениям: там «все уместились, даже Троцкий, убитые царь с царевичем Алексеем и Солженицын»29. Светские львицы советской Москвы обсуждали его изысканный брак с художницей Ниной Виноградовой-Бенуа, его московскую квартиру и некоторые детали быта. Наибольший интерес вызывало то, что в его доме не принято готовить и что жена совсем не занимается хозяйством – все делают домработницы. Так как он жил на Арбате, недалеко от ресторана «Прага», всю еду для его семьи готовили в этом ресторане, а домработницы ее приносили и подогревали. Сердобольные пожилые москвички из бывших (дворян) обсуждали его трагическую судьбу, ведь ребенком он пережил блокаду Ленинграда и все его родные умерли.
Лита вместе со своей лучшей подругой Мариной Присяжнюк решили обязательно пойти на выставку. На связи Анны Александровны они не надеялись, потому что она старела и уже почти не брала заказы, а кому из ее номенклатурных приятельниц она была интересна без своего ремесла? И подруги решили стоять очередь. Договорились, что Лита будет дежурить с 4 до 6 часов утра, потом ее сменит Марина и отдежурит до 8 утра, а дальше до 10 часов – времени открытия выставки – они будут стоять вместе. После 8 утра длина очереди превышала мавзолейную и толпа становилась особенно агрессивной: зазеваешься – и не попадешь на модную выставку.
Без пятнадцати четыре утра Лита вышла с улицы Неждановой (Брюсов переулок) и пошла по улице Герцена (Большая Никитская улица) к площади 50-летия Октября (Манежная площадь). У входа на выставку уже стояла небольшая толпа энтузиастов, которые, вероятно, дежурили с самого вечера. Часы на Спасской башне прозвонили пять, потом шесть, и пришла Марина. Лита пошла домой позавтракать и переодеться: в СССР было принято ходить на выставки и в театры нарядившись.
На выставке поражало все: иллюстрации к произведениям Достоевского и Лескова, картины блокадного Ленинграда, изображения русской природы и городского пейзажа. До глубины души трогали голубые бездонные глаза его героев, с льдинкой и поволокой.
Много народу толпилось у «Возвращения блудного сына», на которой молодой парень в джинсах – сын безбожников-коммунистов – тянется к Святому Духу и ликам русской духовности: от Серафима Саровского до Рахманинова. И вообще, изображение на картине парня в американских джинсах, которые можно было или купить в «Березке» за чеки Внешпосылторг или у проверенного фарцовщика (спекулянта) или привезти из-за границы, само по себе знаменовало свободу и несоветскость.
Большущий альбом репродукций, несмотря на его дороговизну, было не купить. В залах многие щелкали фотоаппаратами, но качество фотографий было плохим из-за того, что света недостаточно и советская пленка была черно-белой, а цветную пленку тогда в обычных магазинах не продавали.
Лита была настолько всем этим поражена, что не хотела уходить, хотя Марина уже устала и ушла домой. Она прошла по залам еще несколько раз и не находила слов, чтобы описать свои впечатления. На деревянном круглом столике лежала огромная книга для отзывов. В 1978 году компьютеры были только в специализированных вычислительных центрах или научных учреждениях, а Интернет и вовсе еще не изобрели, так что книга отзывов являла собой прообраз современной социальной сети. Она присела на краешек стула, который в одиночестве стоял у стола с книгой отзывов, готовая в любой момент встать и уступить этот единственный стул кому-то более искушенному в искусстве, чем она.
Он подошел к ней и спросил:
– Можно присесть рядом с вами?
– Да, пожалуйста.
Она подняла голову: молодой человек заинтересованно смотрел на нее блестящими светло-карими глазами и приветливо улыбался.
– Можно мне почитать вместе с вами? Что там пишут?
– Многие ругают, пишут, что это не картины, а мазня.
– А вы сама что думаете?
– Мне очень понравилось, я никогда прежде такого не видела.
– Мне тоже очень нравится, давайте вместе напишем что-нибудь хорошее.
И они написали о том, что им понравились иллюстрации к русской классике, картины о блокадном Ленинграде и также картины про рабочих с БАМа.
– А «Возвращение блудного сына» вам понравилось?
– Я не совсем поняла эту картину, потому что не знаю всех, кто на ней изображен.
Ее искренность и непосредственность поразили его. Какая красивая девушка и совсем еще невинная! Ему уже порядком надоели подруги из университета, многие из которых были вульгарны и доступны.
– Хотите выпить кофе? Здесь, в университетском кафе, варят неплохой кофе.
Они перешли площадь и оказались в сквере старого здания Московского университета. К ее удивлению, их пустили по его пропуску и он провел ее в профессорскую кофейню, где не только варили хороший кофе, но и предлагали отменную выпечку: пироги с капустой, мясом и курагой.
– Меня зовут Игорь. А вас?
– Я Лита.
– Очень красивое имя.
Он не спросил ее, откуда такое имя. Он все время улыбался, и яркий блеск его глаз завораживал ее. Никогда раньше так ей никто не нравился – она краснела, при разговоре сбивалась, иногда заикалась, но все это было ему внове и поэтому так влекло.
– Давайте пойдем с вами в театр. Куда вы хотите? На Таганку? Может быть, сходим на «Гамлета» или на «Мастера и Маргариту»?
Достать билеты на Таганку в то время не могла даже Анна Александровна.
– Я хочу на «Мастера и Маргариту», если это возможно.
– Театр скоро уезжает на гастроли, но мне кажется, в этом сезоне будет еще один спектакль. Я постараюсь что-нибудь придумать. Мне нужно сегодня поехать к родителям, так что я скоро должен откланяться, – сказал он и нежно посмотрел на нее. – Пожалуйста, дайте мне ваш телефон. У меня сейчас телефона нет, я живу на новой квартире. Я обязательно вам позвоню.
Он довел ее до угла улицы Герцена и, не спросив, где она живет и куда сейчас пойдет, растворился в толпе.
