Елена Филон
Шакалота. Цена свободы
Вторая часть дилогии
Все герои вымышленные.
Любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.
Глава 1
Вновь чай какой-то странный. Вновь вкуса не чувствую. Помешиваю ложечкой сахар, который в этот раз совершенно точно насыпала, и смотрю, как кружатся маленькие чаинки.
Тётя Алла сидит напротив и пьёт уже вторую кружку. Думает, я не вижу, как она подливает в неё что-то из фляжки, но так и мне проще – делать вид, что не замечаю. Глаза на неё поднять стыдно почему-то, и дело не только в разгромленной квартире, в слове родителям, которые мы с Полиной не сдержали, и даже не в Косте… Нет, в какой-то степени и в Косте тоже, но главная причина неловкости – это всё же он, Яроцкий.
– Мне так жаль, Лиза, – голос тёти Аллы звучит всё более сожалеюще. Робко поднимаю на неё глаза и смотрю, как делает глоток чая. Макияж, как всегда, идеален. Удивительно длинные ресницы для её возраста, мама говорит, что это свои – не наращённые. Высокие скулы подчёркнуты румянами цвета бронзового загара, которые придают лицу тёти Аллы хоть немного живости, сама по себе она даже Яроцкого бледнее, будто в том же воображаемом мною подвале всё лето просидела. На губах матовая помада бордового цвета, ногти длинные, ухоженные, светлый деловой брючный костюм будто на заказ сшит, тёмные волосы убраны в высокую причёску. Только вот украшений на тёте Алле никогда нет: ни серёжек, ни даже кольца обручального. Мама говорила, со смертью Кости она перестала их носить, золотая цепочка стала для неё удавкой на шее, в то время когда и так с трудом дышать получалось. Мне не понять и, слава Богу.
Тётя Алла выглядит молодо и ухоженно для своих лет, пахнет от неё всегда приятно, слегка располнела за последний год, но полнота ей даже больше шарма придала, но вот мало кто знает, что на душе у этой женщины. Какое горе она до сих пор переживает. Одна борется с потерей сына.
Отец Кости с головой ушёл в работу, постоянно в разъездах, так ему проще – объясняла мне мама. А у тёти Аллы никогда подруг не было, с которыми она могла бы поговорить по душам, вот мама и подставляет ей своё плечо. К тому же они и до смерти Кости неплохо общались, а как сына тёти Аллы не стало, моя мама и вовсе стала ей как сестра.
И вот мамина лучшая подруга сидит на нашей кухне и говорит мне, как сильно сожалеет о том, что натворила. Не я каюсь за то, во что превратилась квартира, а она за то, как в конце прошлого лета обидела Макса.
– Мне так жаль, – повторяет, а глаза слезами наполняются. – Максим и Костя были лучшими друзьями с детства, даже больше – они были как братья, а я… я, убитая горем, лучшее, что смогла сделать… это… это обвинить Максима в смерти Кости. Прямо на похоронах. Лиза… мне так жаль. Максим – единственный из всех друзей и одноклассников Кости, кто пришёл на похороны. Никогда не забуду его лицо. Все разошлись, а он… Максим продолжал стоять у могилы, без слёз, молча…
– Тётя Алла, вы не должны…
– Нет, – перебивает, качая головой. Берёт салфетку и промакивает глаза. – Я вернулась за ним, чтобы позвать… машина уже уезжала… но вместо этого накричала, сказала, что это он виноват, что это он не доглядел моего мальчика, что это из-за него Костя напился, из-за него та машина… – И вновь слова заглушаются рыданиями и сдавленным: – Прости, Лиза, я не должна вести себя так при тебе. Ты принимала лекарства?
Киваю.
Не знаю, что сказать. Просто смотрю на неё и сама с трудом сдерживаю слёзы. Меня не было на похоронах, я уехала из города за несколько дней до них и никогда не интересовалась, как всё прошло. Теперь жалею. Жалею, что не попрощалась с Костей, хоть мы так и не подружились. Жалею, что не была рядом с Максом. Если бы я осталась, на день, или два… Макс он… был бы там не один.
– Почему никто не пришёл? – шепчу.
Тётя Алла шумно высмаркивается, отправляет салфетку в урну и, уже не стесняясь меня, подливает в чай прозрачную жидкость из маленькой фляжки.
– В тот день шёл сильный дождь, мы все промокли до нитки, – отвечает не глядя. – Точно не знаю, но директор школы, когда приносил мне свои долбаные сожаления, списал отсутствие школьников на похоронах именно на эту причину.
– Все промокнуть боялись?
– Шутишь? – горько усмехается тётя Алла. – Должно быть все моего гнева боялись, не знаю… Не знаю, чего они боялись, но лишь один Максим пришёл попрощаться с моим мальчиком. И я практически прокляла его у могилы собственного сына.
– Вы… вы были растоптаны горем, тётя Алла, – плохо подбодрить получается, в то время когда осудить хочется. – Думаю, Макс это понимает.
– Думаешь? – вновь усмехается. – Нет, Лизонька, не думаю, что меня можно понять. Костя бы вот… Костя бы точно не понял, наругал бы меня за то, что я так с его лучшим другом поступила…
– Лииииз? – хриплый жалобный стон доносится из спальной. Полина просит ей воды принести.
– Много выпила? – хмурится тётя Алла, и я решаю кивнуть, тему таблеток поднимать не хочется.
Отношу Полине воду и вновь сажусь за стол напротив тёти Аллы, которая, наконец, справилась со слезами и смотрит так, что сомнений не остаётся – теперь будут нравоучения. Но нет…
– Что Максим здесь делал? – вместо этого спрашивает. – Лиза, я пойму если у вас с ним… Если ты… Девочки любят плохишей, можешь не объяснять мне это, но…
– Тётя Алла, – решительно перебиваю. – Между нами ничего нет.
– Правда? – глаза щурит. – А почему покраснела?
Утыкаюсь взглядом в стол.
– Он просто хотел помочь с уборкой.
– После того, как помог устроить всё это? О, не смотри на меня так, я отлично знаю, каким стал Максим. – Замолкает, тяжело сглатывает и тихо добавляет: – Часть вины за это и на мне лежит.
– Когда вы позвоните маме? – перевожу тему.
– Я уже ей позвонила.
– Вот как, – вздыхаю.
– Да. Сказала, что вы с Полиной слишком громко смотрели фильм, вот и не слышали звонка. Что? Чего удивляешься? Я так же, как и ты, не желаю твоей сестре той участи, которая непременно у неё будет, узнай о вечеринке ваш отец, – мрачно усмехается и делает новый глоток. – Он тот ещё кремень. Не подумай, я не одобряю всего, что вы здесь натворили, но и рукоприкладства его не понимаю… Кто там тебе всё названивает?
Сбрасываю вызов, прячу телефон в рукаве кофты и отвожу взгляд.
– Да так. Никто.
Паша уже раз тридцать звонил. И эсэмэски без перебоя пишет с просьбой поговорить. Я ему уже давно ответила, доступно написала прекратить звонить и не приходить ко мне сегодня, но Паша не сдаётся. С каких пор русский язык стал ему не понятен?
Уборка длилась до глубокой ночи и так и не достигла завершения. Тётя Алла сдалась, потому что слишком устала и в большей степени потому, что запретила мне принимать активное участие в «спасении» квартиры. Сказала, что у нас ещё целых два дня в запасе и теперь стоит подумать над тем, как быть с тремя дырами от сигарет: одна на покрывале с моей кровати, что ещё можно как-то замаскировать, вторая на кухонной занавеске и третья на обивке маленького диванчика в родительской спальной. Что делать с ней – главный вопрос завтрашнего дня. А пока тётя Алла отправила меня спать. Не сразу конечно, а после допроса о том, кто вообще здесь побывал, кто всё устроил, и с кого стоит потребовать возмещение ущерба. Разумеется, пришлось врать, косить под дурочку, что не очень-то правдоподобно вышло, но и здесь тётя Алла напирать не стала, лишь тяжело вздохнула, велела пойти умыться и пожелала спокойной ночи.
Уже лёжа в постели, слышала, как она плачет. А потом я провалилась в сон, в котором вновь была эта жуткая вечеринка, в котором Полина раз за разом меня проклинала, тётя Алла плакала, а Макс Яроцкий снова и снова меня целовал.
Глава 2
– Хорошо, что у нас тёмные половики, правда, Полина? – не скуплюсь на желчь в голосе. Смотрю на сестру, только что закончившую чистить старую ковровую дорожку в коридоре, на которую потратила два с лишним часа, и чувствую невероятное удовлетворение при виде её уставшего лица, мокрого ворота футболки и виноватых глаз, которые она всеми силами от меня прячет.
Сегодня суббота, и Полина с самого утра знать не знает, что такое присесть и отдохнуть. Более того – даже не возмущается, как обычно. Вообще удивительно тихой стала, запал весь свой видимо на вечеринку потратила. Даже извинения сегодня с утра промямлила стоя на коленях у моей кровати. Понятное дело, сказала, что прощать её не собираюсь – так и снова расслабиться недолго. Пусть теперь помучается, сделает основную грязную работу, а потом и посмотрим: прощать её или нет.
К вечеру наша двушка вновь вернулась в мир чистоты и уюта. Тётя Алла, думаю, скупила с ближайшего хозяйственного магазина все возможные средства для чистки мебели, ковров, анти-табачные освежители воздуха… И, да, это хорошо, вот только теперь приходится выветривать квартиру от запаха «химии», что определённо родители проигнорировать не смогут. Занавески на кухне заменили на новые – дорогие и красивые, которые якобы должны стать сюрпризом для мамы – сама-то она себе подобного никогда не позволит. Покрывало с моей кровати заштопать было просто, а вот что делать с дырой на диване так и не решили.
– Будет странно, если я подарю вам новый диван, – проницательно заметила тётя Алла, пока мы втроём в рядок минут пятнадцать стояли и таращились на эту уродливую чёрную дырочку на велюровой обивке.
– Согласна, – кивнула я.
– Скажу, что я случайно пепел стряхнула.
– Тёть Алл, вы не курите, – робко вставила Полина.
– Тогда скажи, что это ты.
И Полина вновь, как рыба замолчала.
Родители вернулись в воскресенье вечером, сразу после визита Паши, которого вновь пришлось отшить и хлопнуть дверью перед его носом. Не готова я пока говорить, обсуждать его ложь и письма Кости… Паша даже не знает, что я знаю! А может, стоило сказать со злости? Может тогда, хотя бы на пару дней оставил бы меня в покое? Это больно, знаете ли, узнать вдруг, что твой лучший друг – жалкий обманщик и предатель.
Не удивительно, что они с Яроцким друзьями были. Один другого стоит.
Папа бросает сумки на пол и первым делом отправляется в туалет, бормоча под нос что-то вроде: «Говорил же. Придорожные закусочные и убить могут! Что они там напихали в этот пирожок?».
Мама обнимает нас с Полиной по очереди, благодарит тётю Аллу, которая уже собирается уходить, ведь и так все выходные у нас провела, и вдруг начинает хмуриться. Ну вот. Разумеется, это же мама! У неё каждый сантиметр квартиры на корочку мозга сфотографирован. Но вдруг расслабляется и удивлённо смотрит на тётю Аллу:
– Мясной пирог с чесноком? Твой фирменный!
Ага, запах отменно перебивает.
– У нас новые занавески?.. Алла… ну зачем? Они же кучу денег стоят!
Мы с Полиной коротко переглядываемся, наверняка думая об одном и том же: мама ещё новое тканое покрывало с диванчика в спальной не видела, которое прячет прожжённую дыру на обивке. Надеюсь лишь, что ей не скоро захочется его снять. Всё-таки тёте Алле она доверяет, и щедрость её знает.
И всё было хорошо!.. Хочется сказать мне, но… и я, и Полина, и тётя Алла, где-то в глубине души, а может даже и на её поверхности, знали, что враньё, рано или поздно, всплывёт. Надеялись, что «поздно», но так только в сказках бывает, или в тех романах, которыми зачитывалась в больнице. В них всегда всё хорошо заканчивается, а реальность намного жестче, суровей. В реальности нет возможности переписать всё заново простым нажатием клавиш. В реальности мы сами отвечаем за свои поступки, берём на себя чужую вину, например, вину сестры забившейся в угол кухни и слёзно умоляющей отца не бить её хотя бы по лицу. Берём на себя ответственность за слёзы мамы, приказывающей мне идти в свою комнату. Ответственность… как легко взрослым говорить о ней, забывая, какими глупыми они сами ещё недавно были. Их наказывали, теперь наказывают они. Справедливость, так они это называют? Воспитание.
Я не виню Пашу, за то что спустя двадцать минут после ухода тёти Аллы, когда вся моя семья собралась на кухне и как ни в чём не бывало обсуждала поездку к бабушке, он решил позвонить в дверь квартиры. Наверное, если бы несколькими часами ранее я не оттолкнула его, а поговорила, как следует, Паша не явился бы вновь, только уже пьяный в стельку и с букетом помятых цветов. Наверное, не приносил бы заплетающимся языком извинения моей матери и не умолял бы отца не наказывать меня, ведь «бедная Лиза» ни в чём не виновата, и это какая-то другая сволочь устроила уродскую вечеринку. Сволочь по фамилии Яроцкий, как не забыл обозначить Паша.
Цветы остались лежать на полу, а Пашу забрал его отец, потому что тот практически уснул в нашем коридоре.
Видела, как мама с трудом держала себя в руках, а лицо отца с каждой секундой багровело всё больше. Полина сходу начала молить о прощении, пыталась что-то объяснить, хоть и отлично знала, что отцу плевать на её оправдания. Непослушание требует наказания – такие у него понятия.
Ответственность. Она самая. В тот вечер я поняла, что от неё не уйти, не спрятаться под дорогой занавеской, или новым покрывалом. Прожжённая сигаретой дыра рано или поздно будет найдена, а ответственность лишь удвоится. Теперь ещё и за ложь.
Нет, я не виню Пашу. Вечеринка – не его ответственность. Но, возможно, мне немного хочется обвинить соседей, которые словно все выходные ждали возвращения родителей, чтобы поскорее позвонить в нашу дверь с полным докладом о том, какое развратное действие происходило здесь в их отсутствие.
А разве могло быть по-другому?
Уверена, даже тётя Алла понимала, что расплата неизбежна и всё, что пыталась сделать, приводя квартиру в порядок – это сгладить «углы». И я рада уже тому, что родители никогда не узнают, на что их дом был похож ещё пару дней назад.
И даже Полина – уверена, – была готова к подобному. Это её ответственность. Вот только, к моему сожалению, отец вряд ли когда-нибудь поймёт, что кулаками уму-разуму младшую дочь не научит.
Мама приказывает мне не смотреть, кричит, что со мной они разберутся позже и одновременно пытается вразумить разъярённого отца не бить Полину.
– Давай просто поговорим с ней!!! – кричит отчаянно, так что – уверена, – все соседи вновь прижались ушами к стенам, чтобы завтра было что обсудить. – Не бей её! Андрей!!!
Но папа не слышит. Хватает Полину за розовый хаер, пытается развернуть, пока она до хрипоты рыдает, и вместо мягкого места попадает пряжкой по спине.
– Лиза, выйди отсюда!!! – кричит на меня мама, а я не могу… не могу видеть, как он бьёт её. Наказывает и сам не понимает, что делает только хуже!
– Лиза!!! – ревёт на меня отец, круто развернувшись. – Ушла к себе!!! Сейчас же!!!
– Только вместе с Полиной!!! – задыхаясь, кричу, рвусь к сестре, но мама перехватывает меня на полпути, а папа вновь замахивается, но так и замирает с поднятой рукой, потому что кто-то настойчиво звонит в дверь.
– Молодец! Добился своего?!! – сумбурно утирая ладонью мокрое от слёз лицо, кричит на отца мама. – Всех соседей собрал?!!
– Скажи им: пусть проваливают!!! – рычит папа, пока мама идёт открывать дверь. – Это не их дело! – Стреляет гневным взглядом в меня: – Я сказал тебе уйти в свою комнату.
– А я сказала тебе, что уйду только вместе с Полиной! – шиплю, глотая слёзы. – Это я виновата, понял?! Я устроила вечеринку! Меня избей! Давай!!!
– Лизаааа… – плачет на полу Полина.
– Думаешь, и тебе не ввалю?! Ты не меньше виновата!
– Так давай! Ударь меня!!!
– Андрей! – мама появляется в дверях кухни и выглядит сбитой с толку. – Там… там тебя спрашивают.
– Кто?!
– Иди сам посмотри.
Папа вылетает из кухни, а я тут же бросаюсь к Полине, обнимаю её, прижимаю к себе, позволяю рыдать мне в рубашку и слышу голос из коридора. Голос, от которого сердце до самого горла подпрыгивает, а на коже тут же вспыхивают мурашки.
– Давайте, выйдем. Поговорим, – с привычной холодностью в голосе обращается к моему отцу Яроцкий.
– Ты ещё кто такой?! Пошёл вон! Эй! Стой!!! Ты куда?!!
Макс показывается в дверях кухни и замирает на пороге. Смотрит на Полину, затем на меня, затем снова на Полину и на ремень на полу с тяжёлой армейской пряжкой.
«Что ты здесь делаешь?» – хочется наброситься на него с вопросами, но кажется, я вновь забыла как это – говорить. Просто смотрю на него огромными глазами и поверить не могу, что он здесь, он пришёл. Зачем пришёл?
Рука отца падает Максу на плечо и толкает обратно в коридор. Ещё успеваю заметить, как Яроцкий с силой сбрасывает с себя руку папы и звучит настолько жестко и уверенно, что даже у мамы лицо вытягивается.
– Статья 201 УК РФ, умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью. На собственных несовершеннолетних детей также распространяется. Влечёт наказание до пяти лет лишения свободы, – говорит Макс, и даже у папы слов для ответа не находится. – Выйдем, поговорим, или я звоню в службу опеки?
Папа возвращается довольно быстро, но больше не вижу на его лице решимости продолжить начатое. Полина при виде его плотнее прижимается ко мне, а когда отец подбирает с пола ремень, жалобно стонет. Но отец явно не собирается продолжать наказывать младшую дочь, отбрасывает ремень в сторону и под ошеломлённый взгляд мамы на шумном выдохе опускается на табурет.
– Что… что он тебе сказал? – шепчет мама, прижимая ладони к щекам. – Это ведь был… Максим Яроцкий? Одноклассник Лизы. Я помню его. Он… они с Костей дружили. Но что он здесь делал, Андрей?
– Значит так! – папа сурово смотрит на маму, затем на Полину и наконец, на меня. – Чтобы через пять минут обе лежали в кроватях. А вот этого… вот этого отморозка, – трясёт указательным пальцем, – чтобы я ни с одной из вас рядом не видел. Всё ясно?
– Что он тебе сказал? – задаю тот же вопрос, что и мама и замечаю, что во второй руке отец сжимает какой-то чёрный пакет.
– Папа…
– Ты меня слышала, Лиза!
– Он угрожал тебе? – стонет мама, оседая на соседний табурет.
Но папа вновь не отвечает. Протягивает маме пакет со скупым:
– На.
– Что… что это?
– Сопляк тебе передать сказал.
– Что это такое? – мама вытаскивает из пакета хрустальную вазу, которая уж очень похожа на ту, которая недавно была разбита и во все глаза смотрит на отца: – Что это значит, Андрей?
– Твою разбили. Сюрприз, – измученно вздыхает папа, проводя ладонью по красному, как бурак лицу.
У мамы, как и у меня, все слова заканчиваются. Обе, не отрываясь, смотрим на вазу, пока отец вновь не приказывает:
– Спать. Живо!
Помогаю Полине подняться и веду её к двери.
– Что он сказал тебе? – оборачиваюсь, вновь пытая шанс узнать, что Яроцкий тут делал. – Просто ответь.
– Что? – невесело усмехается папа. – Признался, гад, что это он здесь всё устроил, вот что! Сказал, что вы обе якобы ни при чём!
Мне отец больше ничего не сказал, но стоило замереть у двери в нашу с Полиной спальную и прислушаться, как вдруг желание наорать за безрассудство и одновременно сказать Яроцкому спасибо с головой затопило.
– Сказал, что если я Лизу хоть пальцем трону, он мне руку сломает, представляешь?
– Так и сказал?
– Да.
– Это всё юношеский максимализм, Андрей, – вздохнула мама. – Возраст у них такой. И тебе нужно извиниться перед Полиной. Ты слишком погорячился.
– Закрой уже дверь, – просит Полина, с головой накрываясь одеялом. – Не могу его слушать. Ненавижу. Ненавижу его.
Утром отец ни с кем не разговаривал и даже не стал возражать насчёт того, что Полина, сославшись на плохое самочувствие, решила в школу не идти. И на этот раз моя сестра не солгала – градусник и мама подтвердили.
Всю дорогу до школы Зоя не отставала с расспросами: «Как всё прошло?» и очень сочувствовала, стоило рассказать о том, что было вчера вечером. Визит Макса, разумеется, я не упоминала. Даже стыдно немного перед Зоей, с каждым днём у меня появляется всё больше секретов, которые я не могу ей рассказать. Но что уж тут поделать… сомневаюсь, что в ближайшее время снова смогу доверять людям, даже тем, кого считаю друзьями. Особенно – друзьям.
Как и предполагалось, старшие классы сегодня только тем и занимались, что обсуждением вечеринки и нашего с Максом поцелуя. Кто-то даже видео мне предложил посмотреть.
А стоило войти в класс биологии, как все резко замолчали. Ну, знаете, та самая неловкая ситуация, когда все только что обсуждали тебя, а ты делаешь вид, что совершенно этого не понимаешь.
Вероника кивает мне в знак приветствия, но не улыбается, как раньше, да и выглядит по-прежнему уставшей, измученной какой-то. Думаю, у королевы школы сейчас и вправду не лучшие деньки. А вот у Яроцкого кажется всё просто отлично – он спит. Развалился за последней партой, прикрыл лицо отобранной у меня кепкой и тихонечко сопит.
Опускаюсь на своё место и смотрю на него вплоть до самого звонка, на который он также не реагирует. И даже когда учитель заходит в кабинет, Макс продолжает сладко спать, так что, наконец, набираюсь решимости и только собираюсь его разбудить, как из-под кепки раздаётся слабое бормотание:
– Только попробуй.
Ну, раз так…
Смело забираю у него свою же кепку и ещё наблюдаю за тем, каким сонно-возмущённым взглядом он на меня смотрит, так и не отлепляя щеки от парты.
– Отдай.
– Это моя кепка, – прячу ещё в свой рюкзак.
– Ты мне её подарила.
– Это ты так решил.
Выпрямляется, и как ни в чём не бывало, потягивается, словно хорошенько успел выспаться. Зевает, бросает на меня невыразительный взгляд и повторяет:
– Отдай.
– Что это вчера было? – перевожу тему, понижая голос до шёпота.
– Когда? – с беспечным видом почёсывает затылок.
– Ты знаешь, о чём я.
– Не-а.
Наклоняюсь ещё ниже и, пока Ольга Альбертовна рассказывает что-то о скорой лабораторной работе, требовательно шепчу:
– УК РФ? И что ещё за статья такая?
– Понятия не имею, – с низким смешком, пожимает плечами Яроцкий, и как только на его щеках появляются ямочки, мои щёки автоматически вспыхивают, а взгляд спешит уткнуться в доску.
Придвигается ко мне всё ближе, а я делаю вид, что не замечаю этого, а ещё упорно игнорирую эти проклятые бабочки, которых стало слишком много в животе, и это реально раздражает!
– Кепку… верни.
– Яроцкий! Что там у вас опять такое?! – в этот раз Ольга Альбертовна сразу переходит на крик и угрожает директором.
– Простите, – как обычно мямлю я, пока одноклассники давятся тихими смешками, не забывая напомнить про тот самый поцелуй.
Вырываю из тетради лист и пишу:
«Больше не думай ко мне домой приходить. Отец был в бешенстве. Ты с ума сошёл»?
Протягиваю Яроцкому, и тот ещё смотрит на меня с минуту весёлым взглядом, и только потом пишет ответ:
«У тебя сегодня сколько уроков»?
Что? Опять ерунду несёт.
Пишу ответ, с трудом сдерживая улыбку:
«Это уже не смешно».
«Да кто шутит? – пишет. – У меня этот последний. А у тебя»?
– А у меня первый. Всего шесть, – отвечаю шепотом.
– Было шесть, – придвигается ещё ближе, а глаза так лукаво блестят, что взгляд от них отвести не в силах, а бабочек в животе вдруг ещё больше становится.
– Что значит – было? – шепчу, нервно сглатывая от чрезмерной близости, с такой силой в спинку стула вжимаюсь, что она начинает трещать.
Переводит взгляд на мои губы, так что теперь внутри меня целый ботанический сад со всякого рода крылатыми созданиями расцветает и вновь смотрит в глаза, хитро улыбаясь:
– Ты ведь не против? Я поменял твоё расписание. После этого урока мы уходим. Хочу показать тебе кое-что.
