Елена Дорош
Гребень Матильды
Отпустив вконец измученную женщину, она вышла в коридор в поисках Любы.
Оказалось, что та ушла.
А вот это интересно.
Не была ли ватрушка взяткой?
Поздно ночью Кама позвонил своему новому работодателю и доложил о первых выводах.
– Два убийства, говорите? Значит, охота на клад Матильды еще не закончена, – отозвался тот. – Что ж, это и хорошо, и плохо. Плохо, что у нас есть конкуренты, а хорошо – раз ищут, значит, еще не нашли. У вас есть шанс.
Кама решил, что будет уместно продемонстрировать уверенность в благополучном исходе дела.
– Не сомневаюсь, товарищ нарком.
– Надо же, какая бабенка ушлая! Сколько лет прошло, а ее драгоценности найти не могут.
– Думаю, дело не в ней. Этим посерьезнее люди занимались. После отъезда Матильды завершить ее дела в Петрограде взялись великий князь Сергей Михайлович и брат Матильды Иосиф.
– Потому Романов и не уехал, как считаете, товарищ Егер?
– Уверен. Именно он занимался сокровищницей, поэтому упустил возможность вовремя убраться. Князь собирался переправить драгоценности в Лондон. Но английский посол помочь отказался. Тогда этот великий знаток передовых технологий…
– Он, кажется, казематы любил строить?
– Не только. Еще пороховые погреба и подземные коридоры. Соорудить грамотный тайник в Стрельне мог легко.
– Почему вы думаете, что драгоценности спрятаны на даче, а не в особняке на Кронверкском?
– Для тайника такого объема городской дом не подходит.
– Но были же свидетельства, что в особняке инженерная команда рыла тайник, а потом туда опустили сорок ящиков якобы с шампанским.
– У жадности глаза велики.
– А в Стрельне? Там забор открытый. Все видно. К тому же копать надо было глубоко, иначе размоет грунтовыми водами. И закрывать герметично.
– Вот видите, товарищ нарком, сами сказали – воды. В Петрограде они гораздо ближе к поверхности. Конечно, мелкие тайники были и в особняке, причем закладывались еще на стадии проекта. Однако никто не предполагал, что прятать придется так много. Тайники в доме давно обнаружили… новые владельцы. Все было разграблено в первые дни. Перекопали территорию, вскрыли полы в каждой комнате. Наверняка обнаружили бы если не сам тайник, то его следы. Ставлю на Стрельну.
Комиссар выслушал и вдруг сказал:
– Сергей Романов – фигура страдательная. Видимо, сильно любил эту профурсетку, раз рисковал жизнью.
– Его расстреляли в восемнадцатом?
– Под Алапаевском. Вместе с остальными.
Кама отвернулся к окну. Серое петроградское утро только начинало теплиться, но уже не предвещало ничего хорошего. Отвык он все же от этой промозглости. Москва теплее, а потому уютнее.
– Хорошо, Егер, – прервал его раздумья нарком. – Принимаем твою версию за рабочую. Сосредоточимся на Стрельне. Но времени немного. Еще чуть, и молодчики из Гохрана туда нагрянут. В особняке они уже порезвились. Результат их не слишком удовлетворил, поэтому теперь они злые. Так что торопись. Если ничего, тогда вернемся к особняку на Кронверкском. Ты ведь не исключаешь его окончательно?
– Нет.
– Это правильно. Исключать ничего нельзя. Действуй. На тебя вся надежда.
– Служу трудовой России.
– Ну-ну.
Про сыщицу из уголовки Кама рассказывать не стал.
Нарком тоже был не до конца откровенен. Скрыл, что на поиски драгоценностей Матильды отправили еще одного человека.
Фокус в том, что Егер его знает.
Но наркому об этом неизвестно.
На большой посадской
Любу она не нашла. Активистка как испарилась. Делопроизводитель топырил глаза, махал рыжими ресницами, но помочь не смог.
– Не знаю, куда подевалась. Но вы не волнуйтесь, товарищи. Завтра же найдем и поставим.
– К стенке? – уточнил Рыклин, злой от того, что поголовный опрос женщин ничего не дал.
Бронькин стал хватать воздух ртом.
– Давайте так, товарищ делопроизводитель, – заслонив собой помощника, сказала Анна. – Любу вы найдете и привезете в Петроград в уголовный розыск завтра к восьми утра. А если не найдете, будете отвечать по всей строгости закона. Понятно?
Бронькин перестал дышать. Рыклин за ее спиной хмыкнул.
– Поехали! – повернулась к нему Анна.
– А если эта Люба удерет?
– Да никуда она не денется, – поморщившись, ответила она, направляясь к машине.
– Ну смотри. Ты – начальник.
– Именно. Я за рулем.
– Погоди, по нужде сбегаю, – остановил ее Рыклин и побежал в кусты.
Ну что за люди эти мужики! Уборная же есть! Так нет! Им обязательно надо помочиться на природе, почти у всех на глазах!
Сегодня же уговорит Кишкина дать ей в пару Макарку. Иначе дело у них с Рыклиным закончится мордобоем.
Кишкина в отделе, как всегда, не было, и Анна решила действовать на свой страх и риск. Вряд ли Рыклин будет против.
– Бездельного не видал? – поинтересовалась она у дежурного, ражего парня по фамилии Бурун.
Тот, уставший от целого дня сидения на стуле, со смаком потянулся и ответил с ленцой:
– С утра не видали. А чего он тебе понадобился?
– По делу.
– А-а-а-а, – протянул Бурун. – Тогда помочь нечем. Но если что, так, может, и я сгожусь?
И подмигнул так, по-свойски.
Анна похлопала его по плечу.
– Сгодишься, конечно. В следующий раз возьму тебя на расчлененку. Как у Финского вокзала в прошлом году, помнишь? Три трупа, и все кусками. Никто не хотел в мешки складывать, а ты сам помощь предложил. Я это очень ценю.
Бурун, лелеявший в голове совсем другие мысли, такого расклада не ожидал, поперхнулся и закашлялся.
Анна заботливо постучала по широкой спине, шепнув:
– Береги себя, ты – очень ценный работник.
Из кабинета вышел Егор Маркелов и, увидев ее, обрадовался.
– Чебнева, вот здорово! У нас убийство на Большой Посадской. Человек нужен.
– На Петроградке? – на всякий случай уточнила Анна, собиравшаяся отправиться в архив и посмотреть материалы по Стрельне.
Егор кивнул.
– Туда Бездельного послали, но, сама понимаешь, для двух трупов маловато.
– Он там с утра?
– Почти. До сих пор не вернулся, значит, дело непростое. Поезжай.
– Машину можно взять?
Маркелов вытаращил глаза.
– Ты обнаглела, Чебнева? Автомобиль только для дальних выездов. Он и так чуть жив. Скажи спасибо, что Кишкин к тебе неровно дышит, – Бурун хмыкнул за спиной, – и позволяет им пользоваться.
– Мы в Стрельну ездили.
– Я осведомлен. Но Петроградка – это тебе не пригород, так что чеши на трамвае!
– И на том спасибо, Егорушка.
На «Егорушку» сердитый замначальника среагировал ожидаемо: провел рукой по усам и откашлялся в кулак.
– Иди и… будь там осторожнее.
– Слушаюсь.
Что ж, если Бездельный не может прийти к ней, она придет к Бездельному.
До Большой Посадской она добралась за час и застала Макара в крайнем смятении. Перед парадной дома стояла небольшая, но голосистая толпа, единогласно требовавшая расправы над кровавым убийцей. Народ, как видно, собрался давненько и успел дойти до точки кипения.
Бездельный стоял на крыльце и уговаривал публику разойтись.
Но как тут разойдешься, если такая возможность погорланить представилась?
Анна протиснулась к бедолаге.
– Ты чего один-то?
– Был Малашкин, но его в отдел вызвали, а криминалиста с утра жду, – вытирая потный лоб, посетовал Бездельный и взглянул с надеждой: – Давай в дом. Там дело стоит. А я тут…
– Так ты еще полдня талдычить будешь. Ну-ка, посторонись!
Оттерев его плечом, Анна сделала шаг к толпе.
– Граждане! Милиции нужна ваша помощь! Сейчас будем записывать вас в свидетели! Подходите по одному с документами! Кто первый?
Наступило секундное замешательство, а потом народ стал быстро растворяться.
– Ловко ты их, – похвалил воспрявший духом Макар.
Анна окинула взглядом дворик и увидела жавшегося в сторонке мужичонку.
– Товарищ! – позвала она. – Подойдите.
Сняв кургузую кепчонку, тот приблизился бочком.
– Вы – свидетель?
Она думала, что мужичонка начнет отпираться, но он неожиданно кивнул.
– Зайдите к квартиру. Веди, Макар.
Бездельный, обрадованный, что кто-то взял в руки бразды правления, кинулся в темное нутро парадного.
– На первом этаже налево.
Комната в квартире была всего одна, поэтому лежащие на полу тела сразу бросились в глаза.
Анна повернулась к свидетелю. Тот стоял ни жив ни мертв.
Чего доброго, еще в обморок хлопнется.
Подхватив его, Анна вытолкала в кухню и усадила на табурет.
– Подышите открытым ртом. Я скоро.
Мужичонка молча кивнул и закрыл глаза.
Вернувшись в комнату, она встала на пороге и огляделась. Обстановка бедней некуда. Мебель вся на месте. Единственный шкаф открыт, но вещи не вывалены, да и вокруг сравнительный порядок. Только стулья на полу валяются.
На пьяную драку не похоже. На ограбление – еще меньше.
Она перевела взгляд на безжизненные тела.
– Что выяснил, Бездельный?
– Убитый Найденов Фома Фомич. Столяр. Сорок пять лет.
– А женщина?
– Мать его. Вера Кузьминична. Только ее не убивали. Сама откинулась.
– Как выяснил без криминалиста?
– Осмотрел. Судя по всему, сердечный приступ у нее случился. Увидела тело сына и… того. Я по признакам понял. У меня мамка и тетка от сердца померли. К тому же следов насилия не наблюдается.
– Ладно. Оставим пока. Что скажешь про Найденова?
– Этого закололи, но не сразу.
– С чего так решил?
– Да сама глянь.
Анна присела возле трупа. Из разинутого рта жертвы торчали края грязной тряпки. Засаленная рубашка распахнута, все пуговицы вырваны с мясом, на груди несколько порезов, а чуть ниже – небольшая рана.
– Почти без крови, видишь. Клинок у ножа был узкий и не очень длинный. Удар сильный и точный. Я уже видал такие следы.
«Я тоже, – подумала Анна, – и не далее как вчера днем. И позавчера тоже».
В прихожей затопали, и в комнату с чемоданчиком в руках вошел Грибанов, начальник отдела криминалистики.
– Чего тут у вас?
– Что так долго? – вскинулся Бездельный.
– Ты один, что ли? С утра на Васильевском, потом вообще в сторону Смольного пришлось тащиться. Пока до вас добрался, все силы растерял.
Раскрыв чемоданчик, Грибанов засучил рукава и встал над трупами.
– Сперва этого смотрите, – указал на Найденова Макар.
– Еще учить меня будешь? – поднял брови Грибанов.
Анна дернула Макарку за рукав.
– Пошли к свидетелю.
Мужичонка сидел в той же позе, в какой Анна его оставила. Только скрючился сильнее.
– Представьтесь, пожалуйста.
Услышав мягкий женский голос, мужичонка открыл глаза и вытер слезы.
– Сичкин Парфен Андреич, местный житель с тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, ныне безработный, проживаю на хлебах сестрицы. Двоюродной.
– Адрес ваш?
– Так в этом же доме. В соседнем парадном.
– Найденова знали?
– А как же. Фому Фомича и матушку его Веру Кузьминичну.
– Расскажите, что вы видели, Парфен Андреевич.
Анна кивнула Бездельному: записывай, мол.
Сичкин двумя руками скомкал кепку.
– Немного, ваша честь. У меня бессонница. Старческая, должно быть. Иной раз, если погода позволяет, на улицу выхожу. В квартире нашей полы скрипят, сестрица гневаться изволит. Так я босиком на цыпочках из дому выйду, а там уж и сапоги надеваю.
– В котором часу это было?
– Часы в комнате сестрицы пробили два раза, но пока одевался, выходил…
– То есть в начале третьего вышли и куда направились?
– Недалеко. За углом встал, папироску скрутил.
– Где именно стояли?
– За третье парадное завернул.
Бездельный выглянул в окно.
– Оттуда хорошо видно.
Сичкин кивнул.
– Неплохо. Даже ночью. На улице фонарь, так от него свет аккурат в наш двор падает.
– Вы все время парадное Найденовых видели?
– Нет, конечно. Курил. О жизни своей пропащей думал…
– Тех, кто зашел в парадное, рассмотрели? – спросил нетерпеливый Макар.
– Не тех, а того. Он один был. Но я не видел, как он зашел. Выглянул из-за угла, когда негромкий вскрик услышал.
Макар подошел к нему.
– И что сделали?
– Ничего, ваша честь, – глянул на него Сичкин. – Никак сообразить не мог, откуда звук. А через минуту вышел человек в шинели. Я за угол и к стене прижался.
– Чего испугались?
– Сам не знаю. Сердце замерло, и все.
– Он вас не заметил?
– Нет. Прошел не оглядываясь.
– Шел или бежал?
– Не бежал, точно. Но шел быстро. Словно…
– Что?
– Сердит был очень.
– Так вы его разглядели?
– Со спины.
– А почему решили, что он сердится?
– Не ведаю. По походке, наверное.
– Опишите этого человека.
– Среднего роста. А может, высокий. Не понял со страху. Шинель расстегнута.
Высокий в расстегнутой шинели? Так, так.
– Что еще запомнили?
– Ничего. Или… Папироску он выкинул, когда шел.
– А волосы? Или он в шапке был?
– Нет, без нее. Волосы вроде темные. Хотя не поручусь. В темноте все кошки серы. Больше ничего не знаю, ваша честь. Честное слово!
– А что потом делать стали? Милицию ведь не вы вызвали?
– Не я, – покаянно вздохнул Сичкин. – За углом долго стоял, а потом к себе прошмыгнул. Кто милицию вызвал, не знаю.
Анна глянула на Макара.
– Соседка сверху дверь открытую увидела, – пояснил тот, продолжая записывать показания. – Уже в восемь утра. Я ее допросил. Ничего путного. Причитания одни. На завтра в отдел вызвал.
Анна посмотрела на понурого Сичкина.
– Как вы думаете, за что могли убить Найденова?
Тот прижал вконец измятую кепчонку к груди.
– Верите ли, сам всю ночь думал. За что убивать простого человека? Жил Фома бедно, ко всяким темным делам отношения не имел.
– Откуда знаете?
– Да чего тут знать-то? Мы же все на виду. Столярничал Найденов всю жизнь! Выпивал так вообще не сильно! Вот и весь сказ! Хоть у кого спросите!
– Спросим обязательно! – с легкой угрозой в голосе пообещал Бездельный.
– Вы в какой квартире живете, Парфен Андреевич?
– А вам зачем?
– Показания ваши мы записали. Распишитесь. Однако вы можете потребоваться.
– Для чего, ваша честь? – испугался Сичкин. – Сестрица, ежели узнает, что я замешан в преступлении…
– А вы разве замешаны?
– Ни в коем случае!
– Тогда бояться нечего. А сестрице вашей мы скажем, что таких сознательных граждан нынче редко встретишь.
– Да что ей с того! – махнул рукой Парфен Андреич.
– А мы добавим: если будет своего героического братца притеснять, мы ей… штраф выпишем. Огромный!
Сичкин взглянул недоверчиво и вдруг улыбнулся беззубым – не сестрица ли выбила? – ртом.
– Спасибо, ваша честь. Понимаю, что просто так говорите, но все равно.
И добавил:
– Ежели чего вспомню, так мне куда обращаться?
– В уголовный розыск. Спросите Чебневу.
– Все понял, ваша честь.
Хорошо ему. Он все понял, а вот ей пока ничего не понятно.
Ювелир, обходчик, столяр. Крюков канал, Стрельня, Большая Посадская.
Три дня – три убийства. Пять трупов.
Что общего?
Ничего.
Но почему-то она совершенно уверена, что убил всех один человек.
– Я закончил, – выглянул из комнаты Грибанов. – Время смерти – около двух ночи. Проникающее ранение в сердце. Клинок или нож узкий. Все остальное дня через три.
– А пораньше нельзя?
– А через неделю не хочешь, Бездельный? Я и так без сна, без отдыха! В утешение скажу, что женщина померла сама. Инфаркт. За трупами выехали.
И потопал к двери.
– В утешение, – передразнил Макар. – Самому себе, наверное. Работы меньше. И что сказал? То, что мы и без него знали. Поезжай. Я дождусь труповозку.
– Вместе дождемся. Пойдем во двор. Подышать охота.
Они вышли на крыльцо.
– Дождь расходится, однако, – заметил Бездельный, потирая поясницу.
И вдруг ткнул пальцем.
– Гляди-ка, псина какая странная. Сроду таких не видал.
Анна повернулась. Прямо за ними стояла небольшая поджарая собака. Узкая длинная морда. Гладкая шерсть. Черно-белая с рыжим. Или, наоборот, бело-рыжая с черным.
– Привет, – обратилась к ней Анна, ожидая, что та гавкнет в ответ, но собака молчала.
– Ишь ты, не боится, – удивился Макар.
– И не лает.
Со стороны улицы раздался негромкий свист. Собака, не пикнув, уткнула нос в землю и побежала на зов.
– Чудно, – подвел итог Бездельный.
Рудницкий
При загруженности криминалистов это было удивительно, но данные по всем трем убийствам пришли одновременно. Плохая новость заключалась в том, что сведений, необходимых для установления личности убийцы, оказалось – кот наплакал. Отпечатки пальцев были и много, но кроме тех, что принадлежали жертвам, ни один в картотеке не значился.
Утром в отдел привезли заплаканную Любу. И тоже напрасно. Ничего путного услышать от нее не удалось, кроме стука зубов.
Ревновала она Авдотью, вот и все. Не конкретно к Тихону, а вообще. Сама всю жизнь одинокая, а к дуре Авдотье мужики так и липнут. А она чем хуже? Все при ней.
В общем, отпустили ревнивицу восвояси.
Собственно, на быстрый успех Анна и не рассчитывала, но выходило, что зацепиться вообще не за что.
Три жертвы, три не связанных между собой человека.
– Три карты, три карты, – пропела она, снова и снова читая показания свидетелей и родственников.
Или просто пока не смогла увидеть точку их пересечения?
И что за странные люди возникают в поле ее зрения?
Или не люди, а один и тот же человек?
Вчера она спросила у Бездельного, не заходил ли в дом подозрительный гражданин.
Он только плечами пожал и ответил, что во дворе много народу толпилось. Приходили, уходили. Всех не упомнишь.
Она попыталась описать того, кого видела на Крюковом, но безрезультатно.
И все же этот тип не давал ей покоя. Именно потому, что молча появлялся и молча исчезал.
Как та собака, которую они видели на Малой Посадской.
Вспомнив пса, она усмехнулась. Ну и сравнения приходят в голову!
Важно даже, не кто он. Важно другое: зачем приходил.
Версий, собственно, две. Первая и самая очевидная – это был убийца. Зачем приходил? Не успел закончить. Только что? Что именно не успел закончить? Не нашел ценностей? Ладно у ювелира, а какие богатства он искал у остальных? Ерунда! Скорее всего, преступнику были нужны сведения. Какого рода? Неизвестно. Но это снова наводит на мысль: всех жертв что-то объединяет. Или кто-то.
Версия вторая более вычурная. Кто-то – опять этот «кто-то»! – ищет то же, что и убийца. Идет по его следам в надежде, что выведет на искомое. Можно предположить и более прозаичную вещь: тот, второй, просто опаздывает. Появляется, когда убийца уже исчез с места преступления, выяснив все, что ему нужно.
И тут возникает следующий вопрос. Получил ли убийца нужную ему информацию?
Судя по всему, с ювелиром ему не повезло. С обходчиком тоже. А с плотником Фомой Фомичом? Тот знал больше остальных?
Или все иначе. Каждый из троих убитых обладал лишь частью сведений.
Тогда сколько таких частей нужно преступнику?
Другими словами, убийства прекратятся или продолжатся?
Анна поерзала на стуле, а потом поднялась и стала ходить по кабинету, благо в этот час там не было никого из сотрудников.
Что же получается?
Убийца ищет нечто ценное, за ним следует некто, ищущий то же самое, и сыщики, которые ищут убийцу.
Не выходит. Не складывается.
Помучившись, Анна вдруг собралась и поехала к Рудницкому.
Почему-то она верила, что Рудницкому можно рассказать все. Наверное, эта уверенность утвердилась в ней с тех пор, как Нюрка малолеткой бегала в полицейскую часть к тятеньке Афанасию Силычу. Там она впервые увидела знаменитого Аркадия Нестеровича Рудницкого. Разговоры с ним, его советы запали в душу и положили начало необычной дружбе ребенка и матерого сыщика, которая не прервалась и после того, как Нюрка Чебнева стала взрослой и – она смела думать – опытной сыщицей. Напротив, их общение стало еще интересней! Ведь теперь они могли общаться как коллеги. Рудницкий давно отошел от дел, но ум его по-прежнему был остер, а уж опыта – вообще не занимать.
После тятенькиной смерти они не виделись почти год. Потом Анна нашла его. Рудницкий доживал свой век в маленьком флигеле – все, что осталось от его некогда большой дачи, сожженной в семнадцатом. Из флигеля его не гнали. Новая власть учла заслуги в борьбе с преступниками, хотя многие из них теперь эту самую власть представляли.
Встретившись вновь, оба почувствовали, что интересны друг другу.
– Как будто и не расставались! – радовалась Анна, рассказывая Фефе про житье-бытье Рудницкого.
– Ты, Анюточка, держись его, – утираясь концом платка, авторитетно заявила Фефа. – Аркадий Нестерович плохого не посоветует, а если что – твою резвость попридержит. А то уж больно рисковая ты у нас!
Анна немного сомневалась вначале, как Аркадий Нестерович отнесется к ее работе на новую власть. Однако, к ее удивлению, Рудницкий высказался определенно:
– Анна, вы – сыщик. Хороший сыщик. Такие нужны при любой власти.
– Да я понимаю…
– Вот и отлично. Ловите преступников. Делайте свое дело. Помните начальника сыскной полиции Аркадия Аркадьевича Кирпичникова?
– Еще бы!
– Кирпичников был умным человеком. Как ни претил ему новый режим, он добился приема у главного комиссара Петровского и предложил услуги профессионалов для борьбы с разгулом преступности. И это было правильное решение.
– Этот разгул сама власть и спровоцировала. Выпустила из тюрем грабителей и убийц.
– Все так, но тем не менее.
– Я не лезу в политику, Аркадий Нестерович. Политика сама лезет ко мне. Те, кто еще вчера считались бандитами, теперь – власть.
– Все рано или поздно войдет в колею. Государство держится на порядке, иначе оно погибнет. Пройдет немного времени, и революционный произвол закончится.
– Революция начнет пожирать своих детей? Так, помнится, Дантон сказал?
– Он еще сказал, что для победы нам нужна смелость, смелость и еще раз смелость!
– Смелости у меня хватает.
Рудницкий улыбнулся.
– У вас и ума достаточно. А смелость и ум равняются чему?
– Чему, Аркадий Нестерович?
– Профессиональному успеху!
Открыв калитку, она сразу увидела знакомую фигуру. Рудницкий гулял по небольшому садику и любовался осенним разноцветьем деревьев, особенно старого клена, росшего у самого забора.
– Анна Афанасьевна! – обрадовался он. – Вот не ожидал!
– Здравствуйте, Аркадий Нестерович. Отчего же не ожидали? Я, кажется, частенько наведываюсь.
– И за это я вам премного благодарен, – шутливо поклонился Рудницкий. – Но в последнее время вы так загружены своими сыщицкими делами, что и часу не отсиживали. Все спешили. Что, жарко нынче у вас в уголовном розыске?
– Вам ли не знать, Аркадий Нестерович!
– Ах, где мне, милейшая Анна Афанасьевна! Я уж и забыл, как это – за убийцами гоняться!
– Да полноте! Вы кокетничаете!
– Да если и кокетничаю, так что? Грех небольшой.
Перекидываясь, как мячиками, легкими фразами, они дошли до застекленной веранды и, поднявшись по ветхим ступеням, сели. Он в кресло-качалку, а она – напротив – на стул.
Рудницкий набросил на ноги плед, откинулся на спинку и вдруг пытливо глянул на гостью.
– Так что случилось?
Анна вздохнула.
– Даже не знаю. Вроде и ничего. Дельце у меня просто… какое-то мутное. Нет, даже не мутное, а с двойным дном. Кажется, все ясно, а я чувствую, что все гораздо… глубже. Как будто за видимым слоем есть еще один. А, может, и не один.
Рудницкий наклонил голову, приготовляясь слушать.
– За три дня – три убийства, которые никак не могут быть связаны между собой. Как и жертвы. Но почерк одинаков во всех случаях. Но докука не в этом.
Анна помолчала, подбирая слова.
– У меня сложилось ощущение, будто преступник что-то ищет. И не он один.
– Не понял. Как это не он один?
– Словно кто-то еще ищет то же самое.
Сняв очки, Рудницкий потер переносицу.
– Аркадий Нестерович, я понимаю, что какую-то чушь несу, но лучше объяснить не умею.
Он постучал ногтями по столу и вдруг спросил:
– А где произошли убийства?
– Одно на Крюковом, другое в Стрельне, третье – на Петроградской.
Рудницкий водрузил на нос очки. Взгляд стал цепким.
– Кто жертвы?
– На Крюковом – ювелир и его дочь. Девочка совсем. На теле старика следы ожогов.
– Убийца безжалостен, значит, куш немалый. Что взял?
– У Савицкого было пять обысков. Стены долбили. Вскрывали полы. Если что-то и оставалось, то не так много.
– А пытки не могли быть актом бессильной злобы?
– От разочарования, хотите сказать? Может быть, однако я считаю, что преступнику были нужны не остатки прежней роскоши, а информация.
– Какая?
– Да откуда же я знаю, Аркадий Нестерович, миленький! В квартире была только девочка, если она и слышала разговор, то уже не расскажет.
– То есть свидетелей не было?
– Труп нашла сестра убитого, когда пришла навестить. Она ничего не знает. Живет в другом конце города.
– Ну а что в Стрельне?
– А в Стрельне, не поверите, путевой обходчик. После семнадцатого года не работал. Доживал свой век у сына. Сын служит в депо, поэтому в ту ночь его дома не было.
– Характер убийства?
– Такой же, как на Крюковом. Точный удар в сердце.
– Пытки?
– Нет. На Большой Посадской убит плотник. На теле порезы.
– То есть тоже пытали. Так-с. Интересно. Ваши выводы? Или вы не можете делиться подробностями?
– Как раз напротив. Хочу. Но выводов мало пока. Только наметки.
– Ваши, как вы выразились, наметки, Анна, самое ценное и есть.
– К сожалению, не всегда, Аркадий Нестерович. Установлено, что действует одиночка. И человек этот… Не с улицы, в общем. Военный или бывший военный.
– Хорошо обращается с оружием?
– Да. Удар настолько точный, что диву даешься. Один тык, и все. Крови нет.
– Да, для такой точности тренировка нужна.
– Именно.
– Может, бандит? Среди них немало умельцев на подобные дела.
– Нет. Не бандит. Не хуже меня знаете: те в одиночку не работают. У них действовать втайне от своих не принято.
– И ни одной зацепки?
– Почти ни одной. Одна из жертв была еще жива, когда ее нашли. Всего несколько секунд, но перед смертью она произнесла одно имя.
– Какое же?
– Матильда.
– Кого-то из убитых так звали?
– Никого. Проверили родственников, друзей. Даже клички собачек. Никаких Матильд.
– Никаких Матильд, – эхом повторил Рудницкий.
– Дважды на месте преступления я видела какого-то человека. И дважды мы не смогли его поймать. На Крюковом он побывал раньше нас. Его приняли за милиционера. Говорят, походил, посмотрел и ушел. Я заметила его случайно. В Стрельне тоже догнать не смогли. Лица я не разглядела, но интуитивно чувствую: это был тот же тип. Что характерно – ходил не боясь.
– То есть не убийца?
– Думала и об этом, но… нет.
– И вы решили, что у них с убийцей общая цель?
– А что можно предположить еще? Не может же он искать убийцу?
– Да, это было бы глупо с его стороны. Скорее всего, вы правы. Оба ищут нечто ценное.
– Что, Аркадий Нестерович, они могут искать такого, из-за чего можно убивать направо и налево?
– Да помилуйте, Анна Афанасьевна! Чего только не ищут одержимые!
– Мне кажется, надо установить, что связывает всех убитых.
– Согласен и даже готов помочь.
Анна взглянула посветлевшим взором.
Честно говоря, она не очень верила, что давно отошедший от дел Рудницкий сможет помочь чем-то существенным, но от такого человека порой достаточно услышать ободряющее слово, чтобы ощутить прилив сил.
На это она и рассчитывала.
От дачи Рудницкого до остановки трамвая Анна почти бежала, не обращая внимания на липкую дорожную грязь.
Вот ведь как бывает. Стоит произнести вслух то, что никак не поддается осмыслению, как решение находится само собой!
Она шла к Рудницкому с непонятками, а уходит с точным пониманием, где и что надо искать. Правда, для этого придется начать все сначала. Наплевать!
Анна посмотрела на свои избитые сапоги с налипшей глиной. Давно же она не надевала нормальные туфли! Как в восемнадцатом влезла в сапоги, так и таскает!
Стал накрапывать дождь. Анна подняла воротник тужурки.
Наплевать на туфли! Нашла о чем печалиться. Зато сапоги не жалко таскать по такой грязи!
Она побежала быстрее и ни разу не оглянулась.
Поэтому не заметила небольшую поджарую собаку, следовавшую за ней от самого дома, а потом, повинуясь какому-то знаку, свернувшую в сторону.
Паровик-«дымопырка» уже начал движение, но Анна успела вскочить на переднюю подножку. Вагоновожатая посмотрела на ее обувку неодобрительно. Дескать, не стыдно в вагон такую срань волочить?
Анна прошла в самый конец и встала у окна.
– Граждане! С двадцатого сентября бесплатный проезд отменяется! Готовьте гроши! – объявила вагоновожатая.
Маленький локомотив бодро волок за собой вагоны, выпуская из трубы копоть и искры, но Анне он нравился больше, чем электрические трамваи. Может, потому, что это был запах детства? Они с подружками из гимназии частенько отправлялись кататься после занятий. Это были маленькие путешествия, интересные, а порой захватывающие. В большом городе чего только не увидишь из окна вагона!
Она и не заметила, что улыбается.
