Елена Дорош
Гребень Матильды
До Анны вдруг дошло:
– Ваша племянница была еще жива? Она произнесла имя «Матильда»? Кивните, если так и было.
Женщина кивнула и закрыла глаза. Она качнулась и стала валиться набок.
– Данила, помоги!
Рыклин с милиционером подхватили ее. Из прихожей прибежала соседка и увела беднягу прочь.
– Соседку допросил? – повернулась Анна к Рыклину.
– А то как же. Ничего не знает. Спала. Но тоже про Матильду слышала, когда сестру убитого отпаивала.
– У нее есть предположения, что за Матильда?
– Нет.
Анна повернулась к милиционеру:
– Кот в доме есть?
– Не могу знать. Не видел. Может, выбежал на улицу?
– Выясните, кого могли звать Матильдой. Опросите еще раз соседей.
– Будет сделано! – с готовностью вытянулся милиционер.
Видать, тоже из бывших. Скорей всего, городовой в прошлом. И как умудрился остаться на службе? В любом случае сейчас от него больше толку, чем от некоторых.
Анна взглянула на Рыклина.
Тот сделал вид, что приказа не слышал, и отправился в соседнюю комнату.
Ну и черт с ним! Пусть делает что хочет!
– Странно, что девочка была жива после такого удара.
– Бывает, – пожал плечами Гнатюк.
Закончив работу, он небрежно покидал инструменты в чемоданчик и с ходу перешел на мову.
– Пробачтэ, други, но бильше ничого. Усе завтра. А зараз до побачення, громадяне.
И кинул, проходя мимо Анны:
– Не журысь, дивчина. Зловишь ты того вурдалака.
– Так и будет, Олесь.
Ей показалось: он хотел сказать что-то еще, но Гнатюк быстро вышел из комнаты. По лестнице загрохотали его «чоботы».
Старый друг
Оставив Рыклина дожидаться, когда приедут за трупами, Анна отправилась в отдел.
Подозрительный гражданин все никак не выходил из головы. Поразмыслив, она решила доложить о странном явлении Кишкину.
Ее упущение, что не смогли задержать, ей и отвечать.
Начальник был на месте. Уже удача. А то вечно сам ездит на задержания. Неугомонный просто!
– Товарищ Кишкин, разрешите?
– Заходите, товарищ Чебнева, – неожиданно официально отозвался начальник и кашлянул.
Ага, значит, в кабинете посторонние.
Анна вошла и вытянулась в струнку.
– Разрешите доложить?
Сбоку у окна шевельнулась какая-то фигура. Не обращая на нее внимание, Анна бодро доложила:
– Взяли трех карманников, орудовавших в Таировом переулке рядом с Сенной площадью.
– На Сенном рынке? – откликнулся Кишкин. – Так что?
– Оказалось, один – из тех, кого видели во время ограбления второго универсального магазина ПЕПО в Гостином дворе. Во время допроса согласился показать, где квартируют остальные члены банды Синицы, бывшего подручного Ивана Белова по кличке Ванька Белка.
– Синица – мой давний знакомый. Столкнулся с ним на узкой дорожке в двадцатом году, когда Белку брал, – произнес Кишкин, выразительно глядя на подчиненную.
– Разрешите доложить в письменном виде?
– Разрешаю. Идите, товарищ Чебнева.
Она развернулась и неожиданно услышала:
– Давно не виделись, Анюта.
Остановившись, Анна уставилась на сидевшего у окна человека.
– Никита, ты? То есть товарищ Румянцев.
Поднявшись, тот шагнул и заключил ее в объятия. Дружеские, конечно, но все равно. Уж больно смело Румянцев себя ведет в кабинете начальника УГРО.
– Прости, не узнала сразу. Ты как здесь?
Она покосилась на Кишкина. Тот что-то искал в бумагах.
И что это значит?
– Да вот зашел по делу к Владимиру Александровичу.
Так они знакомы?
– Ты где сейчас?
– С весны в Петроградской ЧК.
– Я думала, в Москву подался.
– Ну… как подался, так и вернулся. Партия направила к вам на усиление.
В его голосе слышалась гордость. Значит, на повышение пошел.
– Так ты надолго?
– Надолго, Анюта.
Не зная, что еще сказать, она снова покосилась на Кишкина. Хоть бы приказал удалиться!
– Мы еще встретимся, Анюта, поговорим.
– Конечно, Никита. Рада была увидеться.
– Я тоже. Очень. Рад.
Произнес он это так, что у нее вдруг вспыхнули щеки. Сразу вспомнились его ухаживания, обида, что выбрала не его.
Она наклонила голову, чтобы ее смятение было не так заметно.
И тут на помощь пришел Кишкин:
– Идите, Чебнева. Дела не ждут.
Она повернулась и вышла из кабинета.
Сердце колотилось. С чего бы это?
Уйти далеко, впрочем, не получилось. Румянцев нагнал ее почти сразу.
– Анюта!
Решил, что по-прежнему имеет право звать ее как девочку-малолеточку?
А почему нет? Давно знакомы все же.
– Ты уже освободился?
– Да я в общем-то и не занят был.
– Я поняла, что вы с Кишкиным знакомы.
– Да. И давненько. Ты торопишься?
«Тороплюсь», – хотела сказать она, но вместо этого тепло улыбнулась.
– Ради тебя готова манкировать надоевшей работой целых десять минут.
Он усмехнулся при слове «надоевшей» и взял ее под локоток.
– Тогда пройдемся. Хочу услышать, как ты жила все эти годы.
Они вышли из здания и пошли по улице. Румянцев продолжал держать ее под руку.
Анна начала первой.
– Где ты был, Никита? Что делал?
– В шестнадцатом, после того как ушел из сыскной полиции, записался в действующую армию. Но это ты знаешь.
Анна кивнула, придумывая, как бы ловчее высвободить свой локоть.
– На фронте подался к большевикам, вступил в партию. Вел пропаганду, где скажут, в девятнадцатом добрался до Одессы.
При упоминании Одессы ее сердце тоскливо заныло. Слава богу, в девятнадцатом. Что было бы, если бы они столкнулись с Николаем?
– Там завел себе хороших друзей, – продолжал Никита и чему-то усмехнулся.
– Долго в Одессе был?
– Год. Затем в Москву направили, а уж потом – в Кронштадт. Нашим на подмогу.
Так вот откуда знакомство с Кишкиным. Что же он сказал – «давненько»? Полгода всего прошло с Кронштадтского мятежа.
– После этого оставили в ЧК. Вот и вся история. Ну а ты как?
Вопрос прозвучал дружески и заинтересованно. Анна лукавить не стала.
– Тятеньку убили в восемнадцатом. Уголовники. Прямо среди бела дня.
– Многих после революции выпустили. Теперь обратно ловить приходится?
Анна не ответила. Никита заглянул ей в лицо.
– Анюта, ты можешь мне доверять. Мы же старые друзья. Или уже нет?
Она взглянула с осторожностью.
– Если ты про ту дурацкую влюбленность, то забудь. Это по глупости было. Я давно выкинул все из головы и зла на тебя не держу.
– Ты женат?
– Нет пока, но дама сердца имеется. Как только жизнь наладится, сразу семью заведу. Пора остепениться. Тридцатник, чай, стукнул!
Его голос звучал благодушно, и Анна немного успокоилась.
– Может, в ресторан зайдем? – предложил Румянцев. – Сейчас снова открываться стали. Я, правда, еще ни разу не был, но с тобой готов.
– Спасибо, Никита, не сегодня.
Он махнул рукой.
– Ну и черт с ним, рестораном! Чего мы там не видели! Расскажи, как там наши? Я все связи растерял. Живы хоть? Золотарев, Бурмистров?
Она стала рассказывать, что знала. Он слушал, то хмурясь, то улыбаясь, и сердце потихоньку притихло. В самом деле, глупо думать, что Никита все еще влюблен в нее.
Только странно, что он ничего не спросил про Николая. Будто его и не было в их жизни. Нет, рано расслабляться. Никита – человек непростой. Вдруг хочет таким образом что-то выведать?
– Так ты к Кишкину повидаться заходил? – словно невзначай уточнила она.
– Да просто был в ваших краях. Забежал поздороваться.
А в кабинете начальника сказал, что по делу.
– Если честно, – продолжал Никита весело, – я не знал, что ты в следственно-разыскном отделе работаешь. Не думал, что продолжишь семейное дело.
– Почему же?
– Нет, я помню, конечно, что тебе нравилось в сыщика играть, но тут другое. Афанасий Силыч при царе служил, да еще начальником, значит, был врагом трудового народа. Не думал, что тебя с такой родословной примут в ряды советской милиции.
Ах, вот оно что! Враг народа, значит!
А как насчет тебя самого? Вместе служили, чай!
Она еле удержалась, чтобы не вспылить. Не стоит. Никита не подумавши ляпнул. За ним и раньше такое водилось.
– Аркадий Нестерович недавно сказал, что хорошие сыщики нужны любой власти, – примирительным тоном, стараясь больше для себя, произнесла она.
Никита внезапно рассмеялся.
– Жив, стало быть, старый хрен Рудницкий! А я спросить боялся! Вдруг его давно к стенке поставили!
– Зря ты так.
Никита покосился на ее расстроенное лицо и сдал назад.
– Да это я так, к слову! Если увидишь, привет передай!
Он все еще крепко прижимал ее локоть, и не было никакой возможности освободиться.
Они дошли до поворота. Румянцев вытащил из кармана тужурки часы, посмотрел на них и внезапно стал прощаться.
– Прости, Анюта. Служба. – И выпустил наконец ее руку.
– Понимаю, Никита. Рада была повидаться.
– Да ты погоди прощаться. Авось еще увидимся. Я в Петрограде надолго теперь.
– Конечно, увидимся, – стараясь, чтобы голос звучал воодушевленно, ответила она.
– Ну беги! Феофании Елисеевне от меня поклон! Помню ее пироги, век не забуду!
Он быстро скрылся за углом. Анна двинулась обратно и вдруг остановилась.
Сказал, что ни о ее жизни, ни о работе ничего не знает, но Фефе поклон передал. Уверенно так, легко. Значит, знает, что они по-прежнему живут вместе.
А они точно случайно встретились?
Ничего, сейчас она выпьет горячего чайку в отделе, успокоится и все хорошенько обдумает.
Вместо отдыха за чаем Анна пошла к наипервейшему в уголовном розыске столицы знатоку оружия Лапикову.
– Самсон Георгиевич, есть у вас английский окопный нож?
– Что за вопрос, товарищ Чебнева. У Самсона есть все!
– Дадите посмотреть?
– И посмотреть, и потрогать. Оружие надо изучать на ощупь. Особенно ножи. Вот, держи.
Она взяла тяжелую оловянную рукоять. Тонкое лезвие торчало между пальцев, как игла. Если повернуть, нож легко спрятать в рукаве.
Где носил его убийца старого ювелира? Важно ли это? А может, гораздо важней, почему он пытал жертву перед тем, как убить? Что хотел узнать? Где тот прячет остатки былой роскоши?
Что мог хранить Савицкий после стольких обысков? Неужели преступник рассчитывал обнаружить что-нибудь серьезное?
У Савицкого была дочь. Стал бы отец рисковать жизнью девочки? Наверняка тут же выложил бы, где находится тайник.
Но преступнику пришлось пытать беднягу. Ожогов было не меньше пяти-шести. Значит, информацию сразу выудить не удалось.
А если ему не нужны были драгоценности, оставшиеся у Савицкого?
Он хотел узнать что-то иное?
И добился ли он желаемого?
И что за человек неожиданно появился в квартире? Откуда взялся? Кто таков?
Вдруг это и был преступник?
Вернулся, чтобы закончить начатое? Не ожидал, что милиция окажется на месте преступления так скоро?
Тогда почему вел себя так, словно не боялся их? Ушел быстро, но не торопясь.
Быстро, но не торопясь? Смешно звучит, но именно так и было. Смотрел на нее без страха, а… задумчиво, что ли…
Анна закрыла глаза. Дорогой твидовый костюм. Нынче такие – редкость. Довольно высокий, худой, темные волосы, узкое лицо и глаза. Странные какие-то. Почти белые. Ледяные просто.
– Правильно делаешь, – прервал ее размышления Лапиков, – оружие лучше всего чувствуешь с закрытыми глазами. А теперь сожми его как следует и ударь!
Анна ударила.
– Молодец! Хорошо получается. Для женщины, конечно! Чувствуешь, как работает?
Она кивнула.
– Вот то-то же! Оружие довольно легкое, поэтому тыкать надо резко! Говорю «тыкать», потому что нож тычковый. Для женщины не очень годится. У вас руки слабые. Удар должен быть сильным.
– И точным, – добавила она.
– Верно говоришь. Лезвие короткое, если хочешь убить, тыкать нужно в определенные места. Знать куда.
– В сердце, например.
– Точно в сердце не так просто попасть, как все думают. Тренировка нужна.
– В сердце сосудов много. Как ударить, чтобы крови не было?
– Так я и говорю: тренировка!
Он посмотрел с любопытством.
– Кто-то именно им орудовал?
– Да.
– Таких ножей сейчас завались. В основном у тех, кто в окопах успел побывать. Хотя и на рынке немало.
– Понимаю.
– Ну… удачи, Чебнева.
К Кишкину Анна до самого вечера так и не попала. Он вообще на месте сидеть не умел. Вечно носился туда-сюда. Хотел быть в курсе всех событий. Многие считали, что начальнику не след вести себя как рядовому милиционеру. Ему положено в кабинете сидеть и доклады принимать. Но вслух этого Владимиру Александровичу не советовали, а то мигом получили бы такой отлуп, что мало не показалось бы!
Подумав о Кишкине, Анна невольно улыбнулась. Милиционеры боятся его, как огня, а у нее Владимир Александрович вызывает чуть ли не материнское чувство. Жалко его, такого неприкаянного в жизни человека.
Незаметно мысли соскочили с Кишкина на собственные проблемы, и она вдруг вспомнила, что обещала Фефе по пути домой забрать из починки ее боты. На дворе с каждым днем холоднее, а ботинки у Фефы по шву разошлись, и подметка на правом давно каши просит.
Анна достала из кармана часы на цепочке. Тятенькины. Наградные.
Ой, мастерская закроется скоро!
Вылетев из отдела, она на всякий случай огляделась по сторонам – не видит ли кто, как она сбегает с работы – и припустила в строну Литейного, где была хорошая и недорогая обувная мастерская.
Фефа встретила ее, уткнув руки в боки. Любимая поза, если собирается ругаться.
Анна помахала свертком с ботинками, однако Фефа продолжала стоять с угрожающим видом. В чем еще провинилась?
– Фефочка, так удачно твои ботики починили, ты удивишься! – начала Анна подхалимским тоном.
– Скажи лучше, охальница ты этакая, что за фармазон у нас опять нарисовался?
– Чего?
– А того! – объявила та и вытащила из-за спины букет.
Наверное, у Анны было очень глупое лицо, потому что, взглянув на нее, Фефа несколько сбавила обороты.
– Тебе, сдается, принесли. Вот стою и думаю: выкинуть, что ли?
И зыркнула плутовским глазом.
Анна нацепила маску равнодушия. Самую непроницаемую из своего арсенала.
– А кто принес?
– Халамидник какой-то лет восьми. Чумазый… ужас прямо!
– Халамидник? Тогда точно не ко мне. Ошиблись дверью, наверное. Я подношений ни от кого не жду.
– Правду говоришь?
– Истинную.
– Ну, тогда подожду выбрасывать, авось хозяин найдется.
Фефа с удовольствием понюхала цветы. Раз фармазоном тут не пахнет, почему бы и нет!
– Поставлю пока в ту вазу, что тебе Зина на день рождения подарила.
– Поставь, – пожала плечами Анна, взглянув на букет с подчеркнутым безразличием.
– А много ли мастер за боты взял? – спросила из кухни совершенно успокоившаяся Фефа.
– Нет! – ответила Анна, вспомнив, что, возвращая ботинки, мастер посоветовал в другой раз нести обувку сразу на помойку: «Все латано-перелатано у вас. Копите на новые!»
Раздеваясь и надевая домашнее платье, Анна вдруг вспомнила, что, прохаживаясь с Румянцевым, зацепилась взглядом за женские ботинки на витрине. Мимоходом, из-за блестящих пуговок, пришитых сбоку, и меховой оторочки вверху.
Сейчас боты вдруг встали перед глазами, и Анна, забыв снять второй чулок, кинулась к шкатулке на комоде.
Колечко невесть какое, зато с камушком. Хватит или нет? Было, правда, еще одно, но то – заветное, помолвочное, подаренное Колей.
– Завтра куплю, – сказала она себе шепотом и в этот самый миг вдруг поняла, что цветы – никакая не ошибка. Цветы принесли для нее, и, кажется, она знает, от кого.
Зачем он снова возник в ее жизни? Да еще букет этот. К чему? Ведь уверял, что детская влюбленность бесследно исчезла и к прошлому возврата нет.
И еще. Получается, он немало знает о ее теперешнем житье-бытье. Например, о том, что Николая здесь нет. Потому и решил, что можно.
А может быть, не только это. Знает больше, чем она.
Сердце вдруг заколотилось, как встрепехнутое. Она приложила ладони к щекам. Горят. Повернув голову, уперлась взглядом в зеркало.
Ишь, смотрит! Глаза плошками!
Анна отняла руки от лица и провела ладонями по волосам.
Все она придумывает! Букет не от него. А если и от него, это вовсе не значит того, что она себе напридумывала. Просто…
Чего «просто», она додумать не успела.
– Анюта, глянь, чего в кладовке надыбала.
Фефа встала перед ней в теплой суконной жакетке с каракулевым воротником.
– Новая? – удивилась Анна.
– Не помнишь? Году в девятом купили! Афанасию Силычу куш отвалили за помощь в поимке государственного преступника Он тогда еще в сыскной не служил. Потом жакетка мала стала, я ее и убрала. Хорошо никому не отдала, хоть и порывалась! Теперь в самый раз!
Довольная Фефа покрутилась перед ней, поблескивая глазами, и Анна неожиданно заметила, как сильно та похудела и осунулась. Только стать осталась прежней. Не сломать!
– Фефа, ты – красавица!
– Да где уж! – отмахнулась та, но было видно, что ей приятно.
И вдруг заметила непорядок.
– А ты чего тут сидишь в одном чулке? Нешто порвался?
– Нет, это я задумалась невзначай.
– Нечего задумываться, ступай в кухню. Я воду нагрела. Сейчас будем голову тебе мыть. Мыло вкусное нынче на рынке купила. Земляникой пахнет. Будешь как ягодка!
– А пойдем!
Обнявшись, они потопали в кухню и стали греметь тазами, наливать воду, нюхать мыло – в общем, веселить себя всеми доступными способами.
Про злосчастный букет не вспоминали. А ночью Анне приснилось, будто они с Колей гуляют по земляничной поляне. Вокруг красота. Лето.
И на небе ни облачка.
В стрельне
– Чебнева, на выезд! – услышала она, едва переступив порог отдела.
Навстречу выбежал Рыклин.
– Убийство.
– Где?
– В Стрельне?
– А почему нас вызвали?
– Да черт его знает! Кишкин приказал ехать!
– Ну раз приказал, поехали. Ты со мной?
– Так точно.
Анна, которая еще с вечера решила, что возьмет не его, спросила:
– А Бездельный?
– На другое происшествие послали.
Не повезло, а жаль. Макар – парень с головой, и гонору у него не в пример меньше.
Пока тряслись в разбитом автомобиле, все обдумывала эту мысль: выпросить себе в помощники Бездельного.
Рыклин, будто чувствуя, что ее одолевают насчет него нехорошие мысли, ехал молча и с кислым лицом.
– Здравствуйте, товарищи милиционеры! Примите наш революционный привет!
Анна и Рыклин, вывалившись из машины, замерли от неожиданности.
Перед ними стояли двое: низенький толстячок неопределенного возраста почему-то в летнем чесучовом костюме и пышногрудая молодая бабенка с хлебом-солью на вышитом полотенце. Оба радушно улыбались.
– Здра… – начал Рыклин, но его тут же перебили.
– Рады приветствовать вас на нашей земле!
Бабенка поклонилась и вытянула им навстречу руки с караваем.
– Ничего не понимаю, – шепотом призналась Анна.
– Перепутали с кем-то, – так же тихо ответил Рыклин.
Бабенка все стояла, протягивая хлеб. На ее губах застыла улыбка.
– А вы…
– Отведайте, гости дорогие! – поклонился толстяк.
Надо было немедленно пресечь выступление, но вместо этого они с Рыклиным отломили по куску и, помакав в солонку, стали жевать. Хлеб был непропеченный, кислый, но им с голодухи показался вкусным.
Пока они ели, встречающие следили за выражением их лиц.
– Спасибо за угощение, – наконец выдавила Анна.
Рыклин отломил кусок побольше и поинтересовался, есть ли чем запить.
– Неси, Люба! – скомандовал толстяк, словно только и ждал просьбы.
Метнувшись, Люба вернулась с кувшином молока.
Еще и молоко!
Решив положить конец спектаклю, Анна откашлялась и, строго глядя на толстяка, сообщила, что они прибыли по вызову.
– Убийство у вас.
– Да мы в курсе, в курсе, – закивал тот. – Специально вышли вас встретить и, так сказать, сопроводить до места.
– А вы кто? Начальник?
Толстяк замахал руками.
– Что вы! Что вы! Какой начальник! Я делопроизводитель. А Люба бухгалтерию ведет.
Час от часу не легче!
– А начальник где?
– В городе на заседании. Где ж ему быть? – немало удивившись вопросу, сообщил толстяк.
Люба с готовностью кивнула.
Анна оглянулась на Рыклина. Тот только головой потряс и припал к кувшину.
Нелепица какая-то!
– Где произошло убийство, покажете?
– А как же! Пожалуйте за мной.
Толстяк шикнул на Любу. Та мигом испарилась, оставив угощение, а делопроизводитель шустро потрусил вперед.
– Недалеко тут.
«Недалеко» оказалось километрах в полутора, под железнодорожной насыпью, рядом с заброшенной сторожкой путевого обходчика.
– А почему в сторожке не живут? – поинтересовалась Анна, оглядываясь по сторонам.
– Поезда после войны редко ходить стали. Обходчику не платили, вот он и подался к сыну на хлеба. Ума не приложу, чего его сюда потянуло? В доме давно все заросло.
– Так это обходчика убили? – догадалась Анна.
– А то кого же! Напоролся, видать, на злыдня какого-то! И чего он тут делал, старый дурак?
Из-за того, что он нес кувшин, Рыклин двигался медленнее. Наконец, тоже спустился и сразу взялся за дело.
– Товарищ делопроизводитель! Стойте тут! Ближе не подходите. Затопчете место преступления.
– Тут и так уж натоптали, товарищ милиционер. Бабы наши труп нашли. Их человек пять было.
– Что они тут делали?
– Из лесу шли. С грибами. Ну и наткнулись. Испугались, конечно, побежали нас звать. А мы что? Мы ничего. Справляемся как можем.
– Список тех, кто обнаружил труп, составили?
– Да зачем, товарищ? Наши бабы ни при чем! Они же потом из лесу шли, после. Никого не видели, а труп уже холодный был. Даже роса на одежду сесть успела.
Анна взглянула на делопроизводителя, в крайнем волнении прикладывающего ручонки к груди, и вдруг поняла, зачем все это – хлеб-соль, молоко.
Это он баб так спасает!
– Да вы не волнуйтесь, товарищ, как вас?
– Бронькин. Как я уже аттестовался, делопроизводитель.
– Не волнуйтесь, товарищ Бронькин. Вашим бабам ничего не грозит. Но так положено. Уточнить время. Спросить, что видели. Протокол нужен, понимаете?
Бронькин взглянул на нее с надеждой.
Рыклину это не понравилось.
– Надо вызвать всех до единой. Это они только говорят: ничего не видели, ничего не знаем!
– Да помилуйте, что они могут знать?
– Список составишь, а после всех соберешь у сельсовета.
– Слушаюсь, – кивнул поникший Бронькин и потрусил к поселку.
Анна взглянула на суровый лик Рыклина и вступать в пререкания не стала.
Присев, она стала осматривать убитого.
На видимой части тела и одежде следов не было. Она расстегнула на трупе рубашку. Есть. Края раны четкие и ровные. Крови чуть-чуть. Она присмотрелась. Выводы делать рано, но сходство налицо.
Точно попасть в сердце! Мгновенная смерть, и крови нет. Такого удара случайно не нанесешь. Тут годы тренировки нужны. Так, кажется, Лапиков сказал?
Может быть, что убийца на Крюковом и здесь – один и тот же человек?
Без Гнатюка не узнать.
– И где же ты, гад, так натренировался? – себе под нос пробурчала Анна и внезапно почувствовала спиной чей-то взгляд. Прикрывшись воротником пальто, она осторожно глянула.
На холме прямо позади нее стоял высокий мужчина в расстегнутой солдатской шинели и смотрел в их сторону. Полы шинели развевались на ветру, и вид этой молчаливой фигуры вдруг напомнил фильм про Дракулу, который они смотрели вместе с Николаем. Главный герой тоже любил молча стоять на краю обрыва и смотреть вдаль. И у него за спиной развевался черный плащ. Очень похоже.
А это что еще за любопытствующий?
Человек стоял против солнца, поэтому лица было не разглядеть.
– Рыклин, – негромко позвала она.
Помощник, осматривающий место преступления, неохотно оглянулся. Анна показала глазами на темную фигуру.
– Поди проверь у гражданина документы.
Неторопливо поднявшись, Рыклин отряхнул колени, а когда поднял голову, наверху уже никого не было.
– Черт! Куда девался?
– Догони! Быстро!
Рыклин послушно полез наверх. Анна ждала.
– Нету тут никого! – крикнул тот сверху.
– А куда он делся?
– На автомобиле уехал.
– Каком еще автомобиле?
– Да вон пылит по дороге. Наверное, в город подался.
По тому, как она выругалась, Рыклин догадался, что они упустили всего из себя непростого типа. Возможно, имеющего отношение к убийству.
Хотя откуда Чебнева взяла? Кто там стоял? Может, начальник из города ехал и остановился по малой нужде. Вишь, автомобиль какой! Убийцы на таких открыто раскатывать не будут!
Поглядев еще немного вслед удаляющейся машине, Рыклин нехотя вернулся к трупу, сделав вывод, что с Чебневой работать – никакого удовольствия. Даром что красивая, а честно сказать – сучка еще та! Корчит из себя невесть что, водку не пьет, на ласку неподатливая – одним словом, цаца! Не из дворян, но все равно из бывших! Гимназию окончила, видишь ли! По-французски изъясняется! И что с того?
Чебнева поглядела на него с осуждением и этим окончательно вывела из себя.
– В следующий раз сама за ним карабкайся! Я не побегу! – зло крикнул он и в сердцах сплюнул. Да неудачно: себе на сапог попал.
Пропади она пропадом, эта Чебнева!
Кама выбросил в окно окурок и тут же сунул в рот новую папиросу.
– Ну что там, товарищ Егер? Нашли что-нибудь?
– Нет, – коротко ответил Кама и подумал, что вторую за неделю встречу с этой девчонкой из уголовки уже нельзя считать случайностью.
– А чего ж вы так долго там делали? – не унимался Северьянов.
Кама прикурил и выпустил в открытое окно дымовое колечко.
– Да живот, понимаешь, скрутило. В кустах сидел.
Северьянов сразу вдохновился. Есть тема для разговора!
– Это, поди, со вчерашнего супа в столовке. Я как понюхал, сразу допер: горох прогорклый. Потому и есть не стал. А вы, значит, не отказались?
– Не отказался, – вздохнул Кама, который сроду не ел ни в каких столовках.
– Видать, проголодались сильно. И то: голод не тетка, я понимаю. Вот на прошлой неделе…
– Северьянов, заткнись.
Северьянов покосился на физиономию начальника. И правда, чего пристал к больному человеку? Ишь, рожа какая недовольная! Видно, неслабо приперло. Хотя кто знает этого Егера! У него, если честно, рожа всегда недовольная. Подумаешь, специалист какой специальный! Видали мы таких! Пыжатся, надуваются, а сами ничуть не лучше их, людей простых и скромных. На них все держится! Недаром товарищ Ленин говорил: пролетариат – господствующий класс новой России! Ну как-то так.
Сплюнув в окно, Северьянов поддал газку. Надобно пораньше приехать. Настасья утром тесто затворила. Пироги уже поспели, поди.
Кама продолжал курить и думать.
Дважды – это уже не случайность. А раз так, можно предположить, что убийства, которые расследует уголовный розыск, каким-то образом связаны с его заданием. Опять же, если это так, напрашивается один очень интересный вывод.
Северьянов вдруг резко нажал на тормоза, и Кама сунулся носом в переборку.
– Твою мать!
– Простите, товарищ Егер! Свинья поперек дороги разлеглась, видите? Хорошо успел заметить!
Выскочив из машины, Северьянов подскочил к хавронье, отдыхавшей в славной теплой луже посреди дороги, и стал пинать по мясистому боку.
Кама осторожно потрогал нос. Да нет, не сломан вроде.
До свиньи наконец дошло, чего от нее хотят. Она неохотно поднялась и почапала прочь, обиженно хрюкнув напоследок.
– Ах ты ж, собака такая! – погрозил ей вслед Северьянов.
Вернулся в автомобиль и, не удержавшись, начал объяснять начальнику:
– Видели, какая красавица? Так и тянет отрезать кусочек! Порода называется йоркширская. Из Англии, сразу видно. У нас хрюшки попроще. Эта, видать, от Кшесинской осталась. У меня неподалеку родной брат жил, я от него слышал. Интересовался, так сказать. Кшесинская свиней специально выписывала. Раньше у нее каждую животину с мылом мыли, чтоб чистая была. Посмотрела бы теперь, как ее породистые свиньи в грязи валяются!
– Поехали, – скомандовал Кама. – Мне до ночи надо в Гатчину успеть.
Дождавшись телеги, посланной за трупом, уже под дождем они вернулись в село.
Баб пришлось опрашивать в кабинетике делопроизводителя. По одной они заходили на допрос к Рыклину. Остальные толпились во дворе.
Анна, отлучившаяся в уборную, шла по узкому коридорчику, вытирая платком руки.
– Товарищ уголовный розыск! – окликнули ее.
Обернувшись, она увидела Любу, манившую рукой.
– Зайдите сюда на минуточку.
– Что такое? – строго спросила Анна, подходя.
– Я… – замялась Люба и вдруг выпалила: – Вы хлеба совсем чуток поели. Нельзя так. У вас работа умственная, силы нужны. Нате вам!
И протянула ватрушку. Творожная нашлепка сверху сытно поблескивала.
– Спасибо, не нужно.
– Да чего не нужно!
Люба сунула ватрушку ей в руку.
– Вы ж девочка еще! Вам питаться надобно. А то глянь, в чем только душа держится!
Анна откусила поджаристый краешек и только тут поняла, как голодна. Утром выскочила из дому, даже чаю не попила. Проспала! Все чудный сон про земляничную поляну досматривала!
– Шпасибо огомное! – прошамкала она.
Подперев рукой щеку, Люба с жалостью смотрела, как товарищ уголовный розыск уписывает ватрушку.
– Вы не подумайте, я не подлизываюсь. Просто сочувствие взяло. На трупы глядеть – это что ж за работа для девушки!
Анна хотела оправдаться, но вместо этого махнула рукой.
– И не говорите!
Ощутив поддержку, Люба расхрабрилась.
– Насчет баб наших сказать. Ничего они путного про Тихона не скажут. Кроме Авдотьи Грибановой. Они в молодости женихались. Авдотья до последнего с ним веселые беседы вела.
– Веселые?
– Ну да. И на Пасху завсегда челомкалась, хотя праздновать запретили.
– Это серьезно.
– Куда! Так что вы сразу к Авдотье толкнитесь. Чтобы времени зря не тратить.
– А которая из них Авдотья?
– В горохах.
Дожевывая ватрушку, Анна выглянула в окно. Белый платок в крупный синий горошек сразу бросился в глаза.
Она постучала по стеклу. Женщины обернулись, и Анна поманила рукой ту, что была ей нужна.
– Люба, я здесь с ней поговорю.
Понятливая Люба без разговоров шмыгнула в коридор.
Интересно, какой у нее резон на Авдотью показать? Не имела ли она сама видов на обходчика?
Авдотья вошла бочком и встала у двери, подперев притолоку. Только взглянув на нее, Анна поняла: женщина и в самом деле крайне взволнована. Даже хуже – убита случившимся.
– Вы были знакомы с Тихоном Васильевым?
– Была, чего уж тут, – ответила Авдотья еле слышно.
– Когда видели его в последний раз?
– Накануне. Но не вечером, а утром.
– Он говорил что-нибудь?
– О чем?
– Что собирается делать? Куда пойдет? Не ждет ли кого в гости?
– Не собирался он никуда. И гостей не ждал.
Авдотья все смотрела в пол, крутя концы платка.
Анна подошла к ней.
– Расскажите все, что знаете. Я же вижу: вам что-то известно. Кто и за что мог убить Васильева?
Авдотья подняла красные глаза.
– Тихон в прошлом путевым обходчиком служил. Тихий человек, незлобивый.
– Может, и незлобивый. Но кто-то же убил. Деньги у него водились?
– Да откуда же? Ни у него, ни у сына. Ума не приложу, кому понадобилось! Случайно на лиходея напоролся, видать. Из тех, кому все поперек глотки.
– Тихона убили не дома, не на улице. Как, по-вашему, он мог оказаться у насыпи? По грибы пошел?
– Не собирался он никуда. У него еще с воскресенья спина сильно болела. Видно, злодей его сюда приволок.
– Для чего?
Авдотья пожала круглыми плечами.
– Давно будка заброшенная стоит?
– Так еще с семнадцатого. Тихон к ней вообще не наведывался. Чего тут? Чапыжник один! Репей да крапива! Сами видели!
Авдотья глядела с искренним недоумением. Она в самом деле ничего не знает. Просто переживает потерю близкого человека.
Анна задала еще несколько вопросов, заходила то с той, то с другой стороны, но ничего от Авдотьи не добилась.
