Елена Арсеньева
Ведьмин коготь

– Ой, – перебила Валентина, с извиняющимся видом глядя на Верьгиза, который мрачно сверкал глазами, слушая Трапезникова, – стоит Саше заговорить о камнях, он сразу лекции начинает читать…

– Ну что ж, спасибо за лекцию, – улыбнулся Верьгиз. – С удовольствием послушал, честное слово!

Насчет удовольствия Трапезников сильно сомневался. Глобально-самоуверенные личности вроде Верьгиза не выносят, когда кто-то превосходит их знаниями, хотя это нелепо: невозможно ведь знать всё на свете!

И потом, чем дальше шел разговор, тем отчетливей Трапезников ощущал смутную, почти необъяснимую настороженность, и это, конечно, не мог не чувствовать проницательный Верьгиз, это не могло его не раздражать! Так что воздух между ними постепенно накалялся, однако Трапезников постоянно себя уговаривал успокоиться, но все же сорвался, когда, после трехдневного обследования Валентины, знахарь вдруг спросил:

– Почему у вас с женой фамилии разные? Вы – Трапезников, она – Пожарская.

– А это здесь при чем? – удивился Трапезников.

– Если не секрет, ответьте, пожалуйста, – настаивал Верьгиз.

Валентина смутилась:

– Понимаете, моя фамилия в смысле историческом восходит к очень давним корням. Я родом из Юрина…

– Из Юрина?! – изумился Верьгиз. – Да ведь мы, получается, земляки!

– Ах нет, – улыбнулась Валентина. – Вы имеете в виду здешнее, арзамасское, Юрино, где находится знаменитая усадьба Шереметевых, а я говорю о Юрине Балахнинского района: это было родовое имение князя Дмитрия Пожарского, и именно оттуда его призвал возглавить второе нижегородское ополчение Козьма Минин – кстати, он был уроженцем Балахны. Так вот: я являюсь одним из прямых потомков князя Пожарского, и эта фамилия свято сберегается в нашем роду. Именно поэтому я и не меняла ее, так же, впрочем, как мои бабушки и прабабушки.

– Понятно, – протянул Верьгиз. – Впрочем, это детали, которые не играют роли. А по сути я вот что могу сказать: вина в бесплодности вашей семьи лежит на мужчине.

Возмущенный Трапезников даже вскочил:

– Да я уже не знаю сколько анализов сдал! Все показывают, что я совершенно здоров и произвести потомство способен.

– Ну, анализы… – пренебрежительно протянул Верьгиз. – Вы можете быть уверенным в себе, во-первых, если у вас есть дети на стороне, а во-вторых, если вы на сто процентов убеждены, что это ваши дети, а не другого мужчины. Итак, у вас есть дети на стороне?

От столь бесцеремонного вопроса Трапезников растерялся до того, что даже онемел. Сидел, водил глазами от Верьгиза к Валентине – и вдруг обнаружил, что у нее глаза наливаются слезами. Вырвался из глупого оцепенения, вскричал:

– Да что за ерунда! Нет у меня никаких детей на стороне! Нет и не было. Я своей жене не изменял. Валентина, в чем дело, что за трагедия, ты мне не веришь, что ли?!

Она опустила ресницы, и две слезищи скатились по щекам. Трапезников в это мгновение почувствовал такую ярость, что с удовольствием наорал бы на жену, да еще матом бы ее покрыл.

– В любом случае, – прервал тягостную сцену Верьгиз, – я должен провести обследование.

– Что, опять анализы сдавать? – зло хмыкнул Трапезников. – Рукоблудствовать прикажете? Надоело, знаете ли!

– Ну вы же не станете требовать, чтобы я предоставил вам безупречно плодовитую молодушку в качестве подопытного экземпляра, – фыркнул наглый Верьгиз. – Придется кое-какие процедуры пройти – поверьте, совершенно безобидные, в самом деле безобидные! – которые позволят нам точно установить, из-за кого не происходит зачатие.

– А это долго? – буркнул Трапезников. – А то мне завтра пораньше на работе нужно быть, а до Нижнего часа три гнать самое малое.

– Будете на работе, – покладисто согласился Верьгиз. – Но только до пяти утра вы отсюда не сможете выехать.

– Почему?

– Мы должны прогнать мимо вас стадо, идущее на пастбище. В этом и будет состоять проверка. А пастухи собирают его по деревне как раз к пяти часам. Как только стадо пройдет, вы сможете немедленно уехать.

– Погодите, – озадачился Трапезников. – А я что должен делать? Просто стоять?

– Можете стоять, – кивнул Верьгиз. – Можете бегать и прыгать. Успокойтесь, покрывать коров вам не придется.

– Надеюсь, – буркнул Трапезников. – Вообще что за бредовый способ вы придумали?!

– Я? – усмехнулся Верьгиз. – Это старинный мордовский способ проверки способности мужчины к оплодотворению женщины. Неофициальный, конечно, – знахарский, колдовской, если хотите, но очень точный. И не раз испытанный.

– Так я не понял, в чем способ выражается-то? – прервал его Трапезников.

– Коровы во время охоты – так называется их готовность принять быка и совокупиться с ним, – ведут себя очень своеобразно. У них начинается третья степень течки – не буду вдаваться в подробности ее описания! – и они начинают проявлять интерес… о нет, не только к быку! Они чуют любое существо мужского пола, способное к продолжению рода. Скажем, если пустить в это время в стадо вола, то есть кастрированного быка, они пройдут мимо. Но если там появится бык-производитель, они начнут гулять вокруг. И если вы в данном случае – производитель, они загуляют и вокруг вас. Хвосты начнут подымать, ластиться к вам… Да не беспокойтесь, говорю! – воскликнул он уже с досадой. – Если вы бесплодны, к вам ни одна корова даже близко не подойдет!

Трапезников нахмурился. Глупость глупейшая. Он не сомневался в своем здоровье, а потому отчетливо представил коров, которые подходят к нему, ласково мыча, – и даже всхлипнул, сам не понимая, то ли подавляет гомерический смех, то ли не менее гомерический мат. Но Валя смотрела так жалобно, так нежно, так медленно катились слезы по ее щекам, что любящий муж, конечно, сдался.

На этом разговор закончился было, но когда Трапезников повел жену к машине, чтобы отвезти ее в Арзамас (на время обследования у знахаря-чудодея они поселились там в гостинице), из дому вышла Раиса Федоровна – скромная, приветливая женщина, какая-то вроде бы родственница Верьгиза, а по совместительству его помощница, – и сказала, что Валентине уезжать не стоит, ей теперь придется переселиться в дом Верьгиза: в отдельно стоящий удобный дом с большим белым, все еще цветущим садом, который спускался прямиком к речке Лейне, где и будут проводиться основные лечебные процедуры, поскольку в этой речке, судя по старинным сказаниям, обитает сама богиня вод и покровительница женского плодородия Ведява.

– А почему эти процедуры не проводили, пока я здесь был? – недовольно спросил Трапезников.

– Потому что это тайная женская магия, чисто женская, и участие мужчин в этом таинстве строго запрещено, – пояснила Раиса Федоровна.

– А Верьгиз уже не мужчина, что ли? Он-то каким боком должен участвовать, если это чисто женская магия? – возмутился Трапезников.

– Сашенька, ты ревнуешь, что ли? – раздался сладкий, счастливый шепот Валентины, и Трапезников крепко обнял жену, почувствовав не раздражение, а давно забытые жалость и нежность к ней. Ну да, его раздражало, его злило это почти маниакальное желание Валентины забеременеть как можно скорей, ужас перед тем, что это не получалось, истерика после наступления каждых месячных, «восхождение» на супружеское ложе, как на место некоего священнодействия, выбор поз не для наслаждения, а для более верного зачатия… Но когда он пытался вести какие-то успокаивающие речи, приводить в пример знакомые пары, которые спокойно ждали рождения ребенка и три, и пять, и семь лет, не превращая свое ожидание в истерику, не бросаясь взаимными упреками, не отравляя друг другу жизнь, Валентина плакала и твердила, что боится Александра потерять, что он, конечно, до сих пор думает: она его обманула, сообщив о том, что беременна, потому он на ней и женился, а она возьми да и ошибись в своих месячных днях… И теперь Трапезников с нежностью подумал: как хорошо, когда есть на свете кто-то, кому он до такой степени дорог, кто до дрожи опасается его лишиться… И жаль ему стало, что влюбленность его в Валентину, счастливая, романтическая, трепетная влюбленность, растаяла, – и ладно бы хоть под ярким жгучим солнцем новой страсти, но нет – растеклась невзрачной лужицей равнодушия. Он, конечно, промолчал о том, что не было в его реплике ревности – было просто недоумение. Валентина так обрадовалась, что жаль было бы ее разочаровывать, тем более что Раиса Федоровна и не дала ему ничего сказать, торопливо перебив:

– Вы не беспокойтесь. Валя будет жить вместе со мной и другими нашими посетительницами. У них у всех общая беда – и решать ее лучше сообща. Верьгиз будет являться только на лечебные процедуры, связанные с Ведявой. Все остальное время женщины будут проводить вместе – ну и я с них глаз не спущу, конечно. Вам совершенно не о чем волноваться!

– Вот видишь, – ласково шепнула Валентина, поцеловала мужа и ушла вместе с Раисой Федоровной в дом.

А Трапезникову никто не предложил ночлега, поэтому он уехал в Арзамас, немного поспал в гостиничном номере, поставил будильник на половину четвертого утра, быстро собрался, расплатился, чтобы уже не возвращаться и не тратить время, и без четверти пять примчался на окраину поля, примыкавшего к деревне. Это место еще вчера указал ему Верьгиз.

Пока ехал, сумерки разошлись, и, хотя село еще было занавешено белесым туманом, рассветное солнце уже пробиралось в небо, торя себе дорогу между розовыми перистыми облаками.

Это было красиво, это было так красиво…

Машину Трапезников поставил в стороне от дороги, под прикрытием рощицы, и встал рядом с плетнем, который отделял луговину от проселочной дороги. Сейчас, в июне, поле уже порядочно заросло, и на фоне яркой зелени особенно уныло смотрелся прошлогодний, почему-то неубранный стог сена. «Хозяева нерадивые какие!» – подумал закоренелый урбанист Трапезников. Серебрилась роса в рассветных лучах, остро, свежо, сыро пахло травой, и Трапезников вдруг порадовался за коров, которым, конечно, надоела за зиму сено-солома, и они с удовольствием жуют зеленую травку.

Тут же из глубины души высунулся упомянутый урбанист с привычной иронической ухмылкой: эк тебя разобрало на пленэре, Трапезников!

Тут со стороны деревни донесся протяжный гудок, и урбанист был изгнан, а Трапезников умилился: он знал – из книг, конечно! – такое словосочетание: пастуший рожок, но сейчас слышал его впервые. Это было… экзотично. Это было волнующе! Потом на дороге, в лучах медленно восходящего солнца, пронизывающего медленно оседающий туман, показалась какая-то темная масса.

Стадо!

Трапезников отступил к ограде, чтобы не маячить поперек пути коровушек. Рожок зазвучал снова, громко выругался пока не видный Трапезникову, идущий вслед за стадом пастух, щелкнул его кнут, и вдруг, словно этот звук щелкнул Трапезникова прямиком по мозгам, он понял, что Верьгиз решил просто-напросто подшутить над ним. Надо быть, конечно, не просто урбанистом, а законченным, самым тупым на свете урбанистом, именно таким, как Александр Трапезников, чтобы поверить, будто корова, как бы она ни желала простого, незамысловатого и безотлагательного секса, начнет кокетничать не с быком, а с человеком! Вот разве что томно попросит поцеловать, как в известном анекдоте про искусственное осеменение. Ну, покосятся на Трапезникова коровы да и пройдут мимо, а потом Верьгиз заявит торжествующе: «Я же вам говорил! Вы бесплодны!»

Ну ладно, и что тогда? Тогда получится, что в Сырьжакенже должен остаться на лечение сам Трапезников, а Валентине здесь делать нечего?

Глупо думать, что Верьгиз затеял это ради того, чтобы избавиться от Трапезниковых. У него не так много клиентов: Трапезников видел только трех женщин, к которым теперь присоединилась Валентина, – а каждый сеанс стоит пять тысяч в день. В интересах знахаря тянуть излечение Валентины как можно дольше. Или Верьгиз надеется, что вместо жены останется муж? Ну да, Трапезников будет бродить по саду в сероватом балахоне (такое было правило в «народной лечебнице» Верьгиза: от городской одежды избавиться, надеть домотканое, из натуральной ткани и сыромятной кожи, чтобы не затруднять общение с природой!), ходить на поклон к Ведяве… Или у них, у эрзян, есть не только чисто женская, но и чисто мужская магия, и покровитель мужской плодовитости какой-то другой бог? Какой-нибудь Хренава?

Вряд ли Верьгиз мог на это рассчитывать, все же он не дурак!

Тогда что это? В самом деле просто шутка?

Довольно глупая шутка, если так!

Или это что-то другое? Но что?! А кстати, как Верьгиз узнает, польстились коровы на Трапезникова или нет? Что, он где-то неподалеку устроил себе наблюдательный пункт? Или экспертом назначен пастух?

А вот появился и он…

Нижний Новгород, наши дни

– А тот человек – он из Эмиратов приехал, что ли? Или из Якутии как минимум? – осторожно спросила Женя.

– Почему? – вытаращился Михаил. – С чего ты взяла?

– С того, что я как-то слабо себе представляю человека, который за простой деревенский дом платил золотом и, как ты выражаешься, камушками! – фыркнула Женя.

Да, похоже, Михаил решил ей голову поморочить. Вот ведь любопытная Варвара, нашла кому верить!

– Короче, слушай – и не перебивай! – сердито приказал Михаил. – Дело было так. Я, когда наследство получал, не знал, что в этом деревенском доме живет отцовский двоюродный брат. Я его только один раз в жизни видел – такой, знаешь, деревенский бирюк, до двух умеет считать, не больше, но не дурак. Я съездил в ту деревню, поговорил с этим дядькой, и оказалось, что у него ни жены, ни детей, он одинокий, родни, кроме меня, нет. Он сказал, что выгнать я его из дому не могу: он, во-первых, прописан там, а во-вторых, как бывший афганец имеет какие-то льготы ветеранские, черт их знает. Ну мы и сговорились, что я никакой судебной волокиты не затеваю, а он мне, пока жив, часть своей пенсии афганской переводит – как бы за квартиру платит, понимаешь?

– Фу! – с выражением неприязни на лице сказала Женя.

– Да ладно тебе! – возмутился Михаил. – Ему, деревенщине, эта пенсия на кой хрен? Картошку покупать? Так у него картошка и так на огороде растет, хоть зажрись! Он сам предложил, я согласился, ему хорошо, мне неплохо. Короче, мы сговорились, я уехал в город, начал от него получать переводы, так пролетело сколько-то там лет, и вдруг две недели назад приходит мне письмо, что дядька мой умер. Сама понимаешь, письмо пришло по почте – про мыло электронное там почти все жители и слыхом не слыхали, глухомань жуткая. Население по большей части мордва да эрзя, русских раз-два и обчелся, даже называется деревня по-ихнему – Сырьжакенже.

– Жутко звучит, – передернула плечами Женя. – Это что значит?

– Да черт его знает, – фыркнул Михаил. – Как говорится, чудь начудила, меря намерила, мордва намордовала!

– Ух ты! – удивилась Женя. – Это кто Блока бедного так отредактировал?

– Какого Блока, окстись! – отмахнулся Михаил. – Найдено на просторах интернета, народное творчество!

Женя протяжно вздохнула, но уточнять, что из народного творчества здесь только слова про мордву, не стала.

– Да ты не перебивай каждую минуту! – раздраженно буркнул Михаил. – Короче, получил я письмо. Написала его дядькина соседка, какая-то Раиса Федоровна Ходакова. Так сказать, выполнила его последнюю просьбу. Ну я, понятно, смекнул, что самое время вступать в права наследства – и ринулся в эту Сырьжакенже. Сначала до Арзамаса ехал, потом по шоссейке, потом свернул на проселок, чуть не завяз там по все четыре колеса, но все-таки добрался. Остановился около дядькиного дома, вошел – у меня ключик запасной был, – там все тихо, чисто, цветочками сухими пахнет… Достал из сумки бутылку, закуску немудрящую да и пошел кладбище искать. Иду улицей, по травушке, что характерно, муравушке, которая там уже пробивалась вовсю, это же гораздо южнее Нижнего, там теплее. Пусто кругом, заборы высокие, народу никого. И тишина! Ни собака не брехнет, ни птица не курлыкнет, ни ребенок не заплачет. Только навстречу от колодца идет тетка с ведрами на коромысле.

– Колодец? – изумилась Женя. – Коромысло?! Правда, что ли, такая глушь?

– Говорю тебе, не перебивай! – аж взвизгнул Михаил. – Да, глушь! Глушняк! Глухоманище! Идет, значит, тетка. По виду – русская, глаза у нее не такие, как у местных, не узкие. Смотрю, ведра полные. К удаче, значит. А она мне – заметь, я еще слова не сказал! – вдруг говорит: «Умно себя поведешь – удачу огребешь, а сглупишь – все профитилишь». Во как! Ни с того ни с сего – такой слоган выдать! Я ей – спасибо, дескать, на добром слове, я родственник Дениса Петровича Назарова, узнал, что он умер, приехал, чтобы память его почтить да покупателя на дом найти. А где у вас тут кладбище? Она говорит: «Вы Михаил Назаров? А я Раиса Федоровна Ходакова, это я вам по просьбе вашего дяди сообщила о его смерти. Кладбище – вон там, за рощицей. Могилка его с краешку, под дубком. Крест стоит новый, сразу увидите. Там и память почтите, и покупателя сыщете». Прошла мимо и свернула в такие несусветные воротища, роскошные, самые помпезные на всей улице. И дом за забором такой же стоял – дворец, терем, а не дом! Я спросить не успел, что она имела в виду: дескать, на кладбище покупателя найдешь? Потом подумал, может, сторож клабищенский, страж смиренный, так сказать, на мой дом нацелился? Ну, это вряд ли, думаю, у него выгорит. Какие деньги у сторожа? А я хотел дом дорого продать. Он сам по себе крепкий, в отличном состоянии, огород-сад, все такое, да и места там, в этой Сырьжакенже, обалденные. Леса дремучие, озера, речушки… сказка, словом. Москвичи такие билибинско-васнецовские оазисы очень любят. Я, честно тебе скажу, надеялся, что смогу свой дом столичным жителям втюхать, поэтому про какого-то стража мне было даже думать смешно. Ну ладно, пришел на кладбище. Смиренное, как водится, довольно-таки заросшее и заброшенное, все в прошлогодних сухих будыльях. Видать, не слишком часто местные жители своих покойничков навещают и прибираются тут! Дядькину могилку сразу увидал – среди старых, серых, осевших крестов новый стоит. Надпись, веночек бумажный прислонен, все чин чинарем. Ну, я достал бутылку, глотнул из горлышка на помин его души, куснул колбаски – вдруг шумнуло что-то за спиной. Оглянулся – стоит бабка, поперек себя шире, на жабу похожая, с палочкой такой тоненькой, корявой, веревкой перевязанной, – стоит, земельку ею ковыряет, на меня поглядывает и говорит: «Не ходи по могилкам – мертвец за пятку схватит!» Я аж подскочил, смотрю – и правда на разрытой могилке стою. Оттуда таким духом несет – уже мертвечинным, гнилым, поганым. Даже не заметил, как на нее забрел. А бабка ухмыляется, на бутылку поглядывает. Как бы с намеком! Теоретически надо бы предложить ей выпить, помянуть дядьку, но стаканчика у меня не было, а как представлю, что потом из этой же бутылки, которую она обслюнявит, мне пить придется, так чуть не стошнило. А она на бутылку таращится – аж глаз горит! Ну, я не выдержал – сделал добрейший глоток, протянул ей бутылку: «Помяните, говорю, бабушка, моего дядю, Дениса Петровича, царство ему небесное!» Она посмотрела, скосоротилась: «Да как же я буду пить?» Нет, ты представляешь? – возмущенно закатил глаза Михаил. – Она мной брезговала! Эта старая жаба! Взяла у меня бутылку, вылила водку прямо в могильную ямину – я аж подавился! Такое добро – в землю! Потом утерла рот рукой, бутылку туда же, в яму, бросила и говорит: «Эрь-эрь, рузонь! (это по-ихнему «Ну-ну, русский!» – быстро пояснил Михаил), хорошо ты меня угостил! За это я внучку́ своему скажу, чтоб с тобой рассчитался тоже хорошо. Он хочет твой дом купить. Ты не волнуйся, у него денег хватит! Сколько запросишь, столько и даст». Я стою, глазами хлопаю, а она все ковыряет, ковыряет земельку своей палочкой корявой… И только тут до меня дошло, что она ту самую ямину среди могилы раскапывает! Жутко стало – озноб по спине прошел. А она: «Не робей, рузонь! Кто к нам, значит, с добром, того мы не обижаем!» Подняла свою палку, за веревку дернула – и бросила наземь. А я смотрю и глазам не верю: палка лежит, а веревочка змейкой обернулась и в могильную яму скользнула. Я наутек… добежал до рощицы, только тогда и оглянулся. Смотрю – а та могила, возле которой я с бабкой говорил, ну, разрытая – зарыта уже… Ты представляешь?!

– Пить надо меньше, Миша, – устало сказала Женя, которая за это время не произнесла ни слова. – Ты, конечно, большой выдумщик, но все же надо меру знать.

– Не веришь? – сердито поднял бровь ее бывший муж. – Я так и знал, что ты не поверишь! Но ты ведь и в золото мое не сильно веришь, да? А одно с другим связано. Поверишь в золото – и в эту бабку, которая змеей ковыряла могилу, поверишь!

– Мишка, у тебя температуры нет? – спросила Женя, подавив зевок. – Все это очень интересно, но… Ты ж фантастику сроду не любил, тем более – фольклорные фэнтези, а тут нагородил каких-то мифологических сказаний народов Поволжья с три короба. Лавры Дмитрия Зеленина^[12] покоя не дают? Хотя, извини, ты ведь о нем и слыхом не слыхал, хоть и родился в этих краях… Я пойду домой, а? Извини, очень устала, а завтра в семь утра первый прием. Мне бы хоть немного поспать!

– Не веришь, значит? – блестя глазами, тихо спросил Михаил. – А это – тоже фэнтези? Тоже мифологические сказания народов Поволжья?

Сунул руку за пазуху, из внутреннего кармана достал что-то и разжал перед Женей ладонь. И тут же, опасливо оглянувшись, хотя в «Траттории» было практически пусто, никто за ними не следил, заслонил руку разлапистой салфетницей.

– Смотри! – торжествующим шепотом крикнул Михаил. – Что, и глазам не веришь?

Да, Женя смотрела на его ладонь и не верила глазам…

Этого не может быть. Этого просто не может быть!

Она беспомощно взглянула на бывшего мужа:

– Как… но почему… где ты это взял?!

– Это еще не все! – хмыкнул Михаил, явно довольный произведенным впечатлением. – У меня здесь, – он похлопал себя по груди, – полный мешочек. И еще в рюкзаке полным-полно! Конечно, сразу все продавать нельзя. В Нижнем сплавлю немножко, потом в Москву рвану. С собой вывозить это за границу и думать нечего, опасно.

– Мишка, тебе этим за дом заплатили, я так понимаю? – осторожно спросила Женя. – Но кто этот человек, который… который…

У нее перехватило горло.

– Который мне так щедро заплатил? – хмыкнул Михаил, убирая руку снова за пазуху. – Это некий Роман Верьгиз, житель той деревни. У него дом по соседству с моим. Вернее, с бывшим моим. Раиса Ходакова – его тетка, что ли, я не понял. А ту бабку с кладбища я больше не видел. Да и черт с ней!

– Пожалуй, да, – пробормотала Женя, вглядываясь в воодушевленное лицо Михаила. – А как ты его нашел-то, Верьгиза этого?

– Да он сам меня нашел, – сообщил Михаил. – Встретил по пути с кладбища. Ну я удивился! Впечатляющая внешность: здоровенный как лось, черноволосый, черноглазый, итальянистого такого типа… То ли на артиста какого-то похож, то ли еще на какую-нибудь знаменитость. Одет, правда, как космач лесной: длинная рубаха – прям такая, натурально посконная. Я специально спросил, как это называется: понар, оказывается, ее из конопли ткали. Подпоясана она кожаным кушаком, поверх суконный чапан, ну, типа длинной приталенной куртки, штаны вроде шаровар – понкст, на ногах – ты не поверишь! – лапти, карь называются, с портянками…

– С онучами, – на автомате поправила Женя.

– Ну да, да. Вечно ты умничаешь… – отмахнулся Михаил и продолжал с воодушевлением: – На груди камень какой-то экзотический болтается. И весь такими ожерельями да браслетами увешан в национальном стиле! Мне тоже браслетик нацепил – талисман для везения.

Михаил засучил рукав и продемонстрировал запястье, обвитое грубой черной волосяной веревкой с прицепленными к ней двумя зелеными бусинками.

– Этнографичненько? – спросил Михаил, умиленно любуясь браслетом.

Женя молча пожала плечами.

– Ну вот, – продолжал Михаил, – вроде бы такой повернутый на национальном колорите космач, дикарь лесной, как и вся эта деревня, а при этом дома у него вай-фай и «Макинтош», в гараже белый джип «Чероки Спорт» крутейший – на нем мы в Арзамас ездили, в нотариальную контору, которая принадлежит самому этому Верьгизу, там мы документы и оформили. Он сказал, что давно к этому дому приглядывался, но Денис Петрович нипочем не желал даже разговоров заводить о продаже. – Михаил возмущенно фыркнул. – Дурак старый! Конечно, если бы я знал раньше, что такой покупатель есть, я бы в эту глушь давным-давно примчался, а не перебивался с копейки на копейку.

Женя нервно стиснула руки. Ее вдруг затрясло.

– А тебе обыкновенными деньгами что-то заплатили или только этим? – Она подбородком указала на грудь Михаила.

– Наличных у Верьгиза не было, а я банковских реквизитов своих не взял. Только этим, – ласково сказал Михаил, погладив себя по груди. – У меня кое-какой налик оставался, но только и хватило за сделку заплатить и на бензин! Правда, уже на подъезде к городу бензонасос потек, поэтому я оставил свой «Логан» в сервисе и пешком к тебе пришел. Забирать, наверное, не буду. Первым делом, как обращу камушки в наличность, куплю «Порше»! – мечтательно улыбнулся Михаил. – А что у тебя физиономия такая кислая, Женька? Завидуешь? Понимаю! – Он довольно хохотнул. – Я и сам себе завидую!

– Михаил, а тебе этот человек не объяснил, почему он так хотел купить твой дом? – пробормотала Женя, безуспешно пытаясь понять, что вообще происходит с бывшим мужем.

– Конечно, объяснял, – кивнул тот. – Он занимается нетрадиционными методами лечения на берегу Лейне – тамошняя речка так называется. Это слово и означает – речка. Преимущественно женские болезни лечит. А его дом не на берегу стоит – ему дядькин огород туда путь преграждает, приходится ему своих пациенток в обход к реке водить. Вот и хочет обе территории объединить, чтобы прямой путь к реке получить. Ну а в самом доме будет размещать пациенток – сейчас им приходится останавливаться в Арзамасе в гостинице и приезжать на лечебные процедуры утром, а уезжать вечером, это не слишком удобно, так что я его понимаю.

– Ты вроде говорил, что Верьгиз нотариус? – спросила Женя, все сильнее стискивая руки. До того, что судорогой свело пальцы! Спохватилась, начала легонько их массировать. Как-никак, завтра на работу. Да, пора уходить… Но как оставить Михаила? – А теперь оказывается, он еще и врач?

– Ну вот такой многогранный человек, – ухмыльнулся Михаил. – Два высших образования. Кстати, великолепный массажист, я на себе испытал. Не чета некоторым!

Михаил посмотрел с намеком, и намек Женя поняла: не чета тебе! Как мог сравнивать Михаил ее и Верьгиза, совершенно непонятно: Женя никогда в жизни не делала массажа бывшему мужу. Впрочем, придираться ко всякой ерунде она не собиралась. Есть вопросы поважнее!

– А откуда у него столько… – Женя запнулась.

– Столько золота откуда? – с заговорщическим видом подхватил Михаил. – Нашел в подвале, когда перестраивал свой дом. Это же николаевские золотые червонцы, ты обратила внимание? Возможно, еще с времен гражданки лежало, когда в тех краях разные банды шныряли. У каждой была казна награбленного. Я читал про «зеленых», про антоновский мятеж – там разные люди были в руководстве. И финансовая поддержка у них была могучая, по-нынешнему выражаясь. Мне Верьгиз показал свой клад. Там на восемнадцать жизней хватит!

– Почему на восемнадцать? – тупо спросила Женя.

– Да какая разница, на восемнадцать, на девятнадцать! – захохотал Михаил. – Много там, короче! Верьгиз сказал, он постепенно всю деревню скупит и устроит там огромный лечебный центр.

– Понятно… – протянула Женя. – И ты говоришь, вы все документы оформили? Можно посмотреть?

Михаил подозрительно покосился на нее:

– Все еще не веришь? Почему? Боишься, Верьгиз может оспорить сделку и потребовать денежки обратно? – Расхохотался: – Сама понимаешь, в бумагах указаны деньги в рублях, а не в царских червонцах!

– Все-таки покажи, – попросила Женя настойчиво, и Михаил вытащил из рюкзака пластиковую папку, в которой были вложены какие-то бумаги. Странно, ни одного документа не было отпечатано на гербовой – всё обычные белые листки. Впрочем, ничего странного: именно чего-то в этом роде Женя и ожидала…

– А кто такой Абрамец Павел Вячеславович? – разглядывая подписи сторон, участвовавших в сделке, спросила она тихо, чтобы не начать кричать на Михаила, не взывать к его рассудку. Было страшновато… И все еще теплилась надежда, что Михаил просто разыгрывает ее, что все это несерьезно!

– А это настоящее имя моего покупателя, – сообщил Михаил. – Роман Верьгиз – это его псевдоним.

Женя молча кивнула, повернула листки и на первой странице прочла название документа.

Посмотрела на бывшего мужа.

Да нет, конечно, это розыгрыш! Михаил просто придуривается!

– Извините, господа, – раздался вкрадчивый голос неслышно подошедшего официанта, – может быть, вы хотите заказать десерт?

– Нет, я не буду, мне вообще пора домой, – засуетилась Женя, открывая сумочку и с досадой вспоминая, что деньги все были отданы Михаилу, а карту она, как назло, сегодня не взяла.

– Не дергайся, – важно сказал Михаил, – я угощаю. Счет принесите, пожалуйста!

Женя почувствовала, как у нее раздулись ноздри от возмущения. Угощает он! Сейчас, конечно, достанет одну из тех пятитысячных купюр, которые она ему дала.

Ладно, пусть так. Только бы не вздумал расплатиться тем, чем расплатился с ним Верьгиз!

Она вздохнула с облегчением, увидев в руках Михаила красненькую бумажку. Официант принес сдачу, и Женя бросилась вон из «Траттории» так поспешно, что даже споткнулась на пороге.

Михаил подхватил ее под локоть и лукаво хихикнул:

– А чего ты так спешишь? Может, твои денежки фальшивые, а? И ты испугалась, что официант сейчас фальшивку обнаружит, а я скажу, что это твои деньги?

Женю вдруг затошнило.

– А ты бы сказал? – спросила она, резко отстраняясь.

– Извини, да, – с видом принципиального пионера проговорил Михаил. – Я сейчас не в том положении, чтобы тащиться в полицию, рисковать и подвергнуться обыску. – И он выразительно постучал себя по груди.

Ну, всё. Больше она не могла этого терпеть! Силы кончились!

– Знаешь, лучше фальшивыми деньгами расплачиваться, чем этим… этим, что ты за пазухой таскаешь.

– Ты о чем? – Михаил склонился к Жене, растерянно вглядываясь в ее глаза. – Ты спятила? Помрачение ума настало от зависти?

– Это ты спятил! – крикнула Женя. – Это у тебя помрачение ума настало от жадности! Что ты выдумал?! Зачем ты всю эту чушь нагородил? Неужели ты веришь, что тебе дали груду золота? К кому ты попал? С кем связался?! Одно из двух: или ты в самом деле сошел с ума, или этот твой Верьгиз тебя… ну, не знаю, загипнотизировал, что ли! Неужели ты не видишь, что оформил не продажу дома, а дарственную на имя Павла Вячеславовича Абрамца? И расплатились с тобой никакими не сокровищами, а сушеным козьим дерьмом?!