Елена Арсеньева
Меч Эроса
© Арсеньева Е.
© дизайн обложки – Арсеньева Е., 2020
При оформлении использован фрагмент картины Лоуренса Альма-Тадема «В тепидарии», 1881
О легконогая дева,
Твой танец угоден богине!
Но все же проворней кружись,
Быстрее беги,
А то не догонишь того,
Кого ловит твой взгляд!
…Кружись не кружись,
Беги не беги,
Все равно ты его не догонишь…
Из критских гимнов Великой Богине
Крит, развалины Кнососа
Рассвет едва занялся, в селении и в храме все еще спали.
Старый колодец дышал затхлостью и такой непроглядной тьмой, словно Тимандра заглянула в самую сердцевину земли. Наверное, так оно и было, ведь никто не знал глубины колодца. Вырыли-то его во времена незапамятные, когда Дворец Миносов не в развалинах лежал, а сиял пышностью и великолепием критян, властителей моря. Очень может быть, в этом колодце брали воду еще для Минотавра, страшного обитателя Лабиринта! Минотавра победил Тезей, дворцы Миносов были разрушены землетрясением, Крит сделался частью Эллады,[1] его былое могущество осталось лишь в воспоминаниях. Но если взять с собой факел, а потом спуститься по высохшим уступам в стенах колодца, можно попасть в сокровищницы Миносов, где до сих стоят, полузасыпанные замлей, сундуки с роскошными одеждами, которые топорщатся от золота, и камнями, сияющими на солнце ярче самого солнца.
Когда-то отец Тимандры промышлял тем, что спускался в этот колодец и блуждал по закоулкам Лабиринта, а потом возвращался с богатой добычей. Односельчане презрительно прозвали его Клефтис, то есть вор, однако все втихомолку ему завидовали. Мало у кого хватало храбрости побывать в Лабиринте, где из-под камней кое-где торчали кости скелетов, будто в настоящем царстве мертвых. А главное – верховный жрец храма Великой Богини ценил добычу Клефтиса и хорошо ему платил! Клефтис был самым зажиточным человеком в этом небольшом селе, притулившемся возле старого храма. Тимандра никогда не ведала нужды; к тому же, отец заранее постарался обеспечить ее будущее щедрыми приношениями в храм. Пока что она только заводила храмовые танцы и гимны во время ритуальных празднеств (и все говорили, что так, как Тимандра, не поет и не танцует никто в округе, все девушки ей завидовали!), но когда-нибудь она станет жрицей Великой Богини!
Иногда Клефтис возвращался с мешком, настолько тяжелым от золота и драгоценностей, что едва мог выбраться из колодца. С каждым разом он приносил все больше, но вот однажды добыча оказалась слишком богатой, а мешок – слишком тяжел. Веревка не выдержала и лопнула, уже когда Клефтис был почти у поверхности земли.
Тимандра, которая, как всегда, поджидала отца у края колодца, чтобы принять добычу и помочь ему вылезти, внезапно услышала пронзительный крик, который еще долго несся из глубин, постепенно удаляясь, пока не воцарилась тишина. Кое-как справившись со страхом, она потянула веревку – и помертвела, увидев короткий разлохматившийся конец.
Некоторое время Тимандра тупо смотрела на него, не в силах понять, что это значит, но наконец ужас поразил ее, как стрела.
– Отец! – закричала она, нагнувшись. И снова, снова звала, давясь слезами, но так и не дождалась ответа…
С тех пор прошел год, но во всем селении больше не нашлось ни одного храбреца, который осмелился бы спуститься в бездны Лабиринта. Верховный жрец очень сильно гневался за то, что храм Великой Богини лишился приношений, и предрекал селению всяческие беды, однако мужчины предпочитали обрабатывать свои клочки земли, виноградники и оливковые деревья, чем искать удачу в подземном царстве мертвых, в котором теперь поселился и Клефтис.
Только Тимандра порою приходила к колодцу, как другие приходят на могилы близких, наклонялась над ним, бросала в темноту лепешки или нежные бледные розы, куст которых отец посадил около их дома, когда она родилась, и рассказывала, как живет, всей душой желая уловить хоть какой-то отзвук, однако снизу звучала только тишина.
Может быть, колодец был так глубок, что ее голос просто не долетал до отца? А может быть, именно поэтому она не слышала его ответа?..
Но сейчас ей нужен был ответ! Непременно нужен! Никому на свете не могла бы она рассказать о том, что произошло, – только отцу, самому близкому ей человеку!
Матери Тимандра не помнила – та умерла в родах, поэтому девочка росла под присмотром отца и храмовых жриц и жрецов. Она привыкла любить и почитать их всех, как родных, но сейчас они были последними людьми на свете, которым Тимандра смогла бы открыть свою тайну.
– Отец… молю тебя или твой дух, помогите мне! Подскажите, как поступить! – звала она со всей страстью владевшего ею ужаса, почти не веря, что ей кто-то отзовется, – но тьма вдруг словно вздохнула, а потом послышались странные шлепающие звуки, которые постепенно приближались к Тимандре, как будто кто-то поднимался к ней из глубины земли.
Девушка бросилась бы прочь, да ноги подкосились. Она навалилась на край отверстия, еле дыша от страха, и увидела… увидела огромную белую лягушку, которая медленно и тяжело прыгала по еле заметным выступам в стенах колодца, на миг словно прилипая к ним, а потом переваливаясь на следующий выступ.
Наконец она остановилась, подняв к Тимандре свою бледную голову и прозрачные, будто вода подземного ручья, глаза.
– Отец?! – едва слыша собственный голос, пробормотала Тимандра, и лягушка хрипло квакнула, словно издала издевательский смешок.
Тимандре стало стыдно своей глупости.
Отец рассказывал, что видел два или три раза в переходах Лабиринта таких огромных лягушек. А может быть, она была одна. Вот эта самая, которая поднялась к Тимандре… Сколько ей лет – сотен, а то и тысяч! – даже представить немыслимо. На сохранившихся в развалинах дворца древних картинах можно было увидеть Великую Богиню – как и положено, с двумя ритуальными змеями в руках, – но иногда около ее ног была изображена белая лягушка. Говорили, будто в этих лягушек в прежние времена превращались после смерти все богини – на-земле – так на Крите называли жриц, которые издревле участвовали во всех тайных обрядах, изображая Великую Богиню.
Эти лягушки неведомым образом подсказывали богиням-на-земле пророчества. Неужели одна их них явилась Тимандре?!
Да нет, не может быть…
В то мгновение лягушка снова издала хриплый звук, но сейчас в нем можно было расслышать усталость и нетерпение. Она словно говорила: «Я поднялась к тебе из неизмеримой глубины, а ты стоишь и молчишь? Хочешь, чтобы я ушла?!»
– Нет-нет, – пробормотала Тимандра, – молю тебя, останься… я расскажу… я все расскажу! Понимаешь, вчера мне исполнилось пятнадцать, и наш верховный жрец…
Показалось, или глаза лягушки при этих словах внезапно потемнели и в них появилось гневное выражение?.. Наверное, Великая Богиня не может не гневаться, что теперь в ее храмах предводительствуют не женщины, а мужчины, уверяя, что женщины слишком плохо исправляли службу, за что и навлекли на себя гнев Владычицы, покаравшей остров гибелью царствующего дома и страшным землетрясением…
Но тотчас глаза лягушки вновь стали прозрачными: казалось, она ждала – и Тимандра, спеша и сбиваясь, начала свой рассказ.
Крит, развалины Кнососа, храм Великой Богини и святилище Фаллу
Вчера верховный жрец Аитон призвал Тимандру к себе. Девушка склонилась перед ним, а он сказал:
– Подними глаза!
Тимандра не осмелилась; тогда Аитон повторил:
– Взгляни на меня!
В голосе его звенел металл, и взгляд темных глаз, сильно подведенных стимией, [2] был суров.
Тимандру охватила дрожь – чем она провинилась?! Однако жрец не стал бранить ее, а спросил:
– Тебе уже пятнадцать, это правда?
– Сегодня исполнилось, я так думаю, – прошептала Тимандра.
– Значит, ты вполне готова… готова служить в храме и даже воспринять пророчество бога.
Тимандра вытаращила глаза.
Время от времени девушек, достигших пятнадцатилетия, приглашали послужить в храме Диониса той ночью, когда он приходил поклониться Великой Богине, посвященным и жрецом которой он был.
Известно было, что Дионис вселялся в верховного жреца, а девушка отдавалась ему, чтобы выслушать пророчество бога, вдохновленного Великой Богиней. В прошлом году, впрочем, случилось так, что девушка оказалась неспособна услышать пророчество и наутро ничего не сообщила людям… Это был дурной знак, и никто потом не удивлялся, что земля плохо плодоносит, виноград гниет на цвету, а оливки рождаются сухими и сморщенными.
По обычаю возлюбленными бога всегда были истинные эллинки – высокие, белотелые, пышные, светлоглазые и золотоволосые. А она, Тимандра… она самая настоящая критянка: маленькая, худенькая, с ворохом вьющихся черных волос и зеркально-черными глазами. Она такая же, как все в этом селении. Она бедная сирота. За что выбрали ее?
В обведенных стимией глазах жреца мелькнуло холодное недоумение: почему эта малявка не падает ниц и не лобызает ему ноги в знак восторга и покорности?! И тем более неприятно, что это видит Сардор…
Наконец Тимандра, спохватившись, повалилась на колени, потянула к губам полу белоснежного жреческого одеяния.
Вдруг ей послышался легкий шорох за колонной храма. Покосилась туда, не разгибаясь, – и увидела чьи-то ноги в высоко зашнурованных сандалиях и край короткого, выше колен, темного гиматия.
Это был не один из храмовых жрецов – те носили только белые одеяния до самой земли. Это не мог быть и кто-то из крестьян – у незнакомца оказались слишком длинные и худые ноги для критянина; вдобавок, таких дорогих сандалий, украшенных множеством золотых пластинок и блестящих камней, никто здесь не смог бы себе позволить.
В то же мгновение незнакомец попятился и скрылся. Тимандра так и не успела его разглядеть.
– Слушай меня! – нетерпеливо одернул ее Аитон. – Ты еще не перед кем не развязала свой девичий пояс, надеюсь?
– Как можно, господин мой! – ужаснулась Тимандра. – Я ведь посвящена Великой Богине и должна ждать своего срока встретиться с Дионисом.
– Твой срок настал, – объявил Аитон. – Только вот в чем беда – Дионис не любит девственниц. Ему по душе буйные менады, искушенные в любовных утехах. Поэтому ты должна будешь прямо сейчас пойти к великому Фаллу и отдать ему свою первую кровь. Затем жрица поможет тебе исцелить боль, чтобы ночь ты была готова принять Диониса в лоно свое и услышать его вещий голос.
Аитон выдернул полу своего одеяния из судорожно сжавшейся руки Тимандры и удалился, и она медленно осела на пол, чуть живая от страха.
Отдать свою первую кровь Фаллу…
В прошлом году Мелия, прежняя возлюбленная Диониса, чуть не умерла, когда совокуплялась с Фаллу, чтобы приуготовить себя к священной встрече. Все лоно ее было разорвано, кровоточило, болело, она кричала и стонала во время встречи с богом… Очень может быть, именно поэтому она и не смогла расслышать его пророчеств.
В отличие от других девушек, отдававшихся Дионосу – а их хотели взять в жены самые привлекательные и зажиточные мужчины округи! – к Мелии никто не спешил посвататься. Считалось, что она принесла неурожай в село… Чтобы избавиться от проклятий, Мелия и ее мать перебрались на южный берег Крита, где у них была какая-то дальняя родня. Но куда податься Тимандре, если она окажется неспособной исполнить свое предназначение? За нее некому заступиться и искать приюта ей негде… Только и останется, что броситься в тот же колодец, где погиб отец!
И вдруг Тимандра вспомнила, как однажды долго рыдала от страха, провожая отца на промысел, а он строго запретил ей плакать и добавил:
– Твои слезы делают меня слабым, моя маленькая девочка. Плохо отправляться в путь, думая о том, что тебя ждет беда. Надо идти с надеждой на удачу! Поэтому никогда не думай о плохом, когда что-то начинаешь, – лучше призови на помощь Богиню!
Это воспоминание пришло очень вовремя. Тимандра склонила голову в знак покорности и почти беззвучно зашептала:
– Великая Богиня, мать и возлюбленная всего сущего, помоги мне пройти испытание и услышать пророчество! Ты знаешь, златогрудая, что моя жизнь с самого рождения была посвящена тебе, что мой отец служил твоему возвеличиванию, когда отправлялся в сокровищницы Лабиринта. Он отдан тебе в жертву… смилуйся же надо мной! Прими меня в руку свою!
И замерла, ожидая знака того, что Богиня услышала ее мольбу.
Многие в тяжелые минуты норовят воззвать к Владычице, но не всем она отзывается, не всем покровительствует. Порою она остается глуха к самым страстным мольбам, и тогда человеку остается только перебирать в уме все совершенные им поступки, которые могли бы прогневить покровительницу всего сущего и заставить ее отвернуться от него…
Тимандра ждала, затаив дыхание, сама не зная, какой знак ей должен быть подан, но внезапно ощутила, как ее смятенной душе стало легче. Почудилось, что ее прикрыли неким незримым покрывалом, которое отделило ее от всех бед и невзгод – и минувших, и грядущих. В ушах слегка шумело, и это было похоже на чей-то шепот. Тимандре словно бы внушали, что она пройдет все испытания – и чем тяжелей они будут, тем сильней станет она, а главное – она рано или поздно уверится, что это ей на пользу!
– Благодарю тебя, Великая Богиня, – прошептала Тимандра. – Не оставь меня и впредь.
С этими словами она поднялась и отправилась в покои Фаллу.
Это был совсем небольшой храм, устроенный в развалинах святилища, некогда гордо возвышавшегося на холме, но уничтоженного все тем же землетрясением, да так и не отстроенного заново. От былого великолепия остался только один небольшой зал, в центре которого стоял идол Фаллу.
Эллины называли его Приапом – сыном Гермеса и Афродиты, воплощавшим собой непомерную чувственность и постоянную готовность к соитию. О внешности Приапа мало кто что знал, да и кому была интересна эта внешность? Главное, что Приап обладал огромным и неутомимым фаллосом, изображения которых эллины ставили где могли, не только в храмах, но даже на кладбищах и в огородах, надеясь, что эта могучая жизненная сила охранит их от всяческих бед и несчастий. Приап не требовал себе никаких жертв, кроме безудержного и неутомимого блуда.
Однако совсем иначе почитали Фаллу на Крите. Прежде это вообще был тайный культ, не слишком-то угодный Великой Богине, недолюбливавшей мужчин.
Фаллу требовал себе в жертву первую кровь девственниц…
Это было божество, которое являлось сначала огромным и могучим, но со временем оно таяло и изнемогало, постепенно исчезая и сходя на нет. Идол Фаллу лепили из воска, и сначала был он таким огромным и толстым, что разрывал лона несчастных девственниц. Однако потом, после нескольких жертвоприношений, не единожды омытый девичьей кровью, а затем – теплой водой с корнем риза сапоуни [3] (это омовение совершали собственноручно жрицы Фаллу, которые и сами никогда не упускали случая с ним совокупиться, невзирая на его мощь и размер, называя это женским жертвоприношением), Фаллу изрядно уменьшался в размерах и становился не больше священного лоури или олисба (в Коринфе его называли лоури, а в Афинах – олисбом) – искусственного фаллоса, который непременно есть у всякой женщины, зарабатывающей на жизнь самым нехитрым и древним ремеслом. Впрочем, иные из замужних жен тоже держат эти игрушки для своих тайных игр и очень тщательно прячут их от мужей.
Может быть, мощь Фаллу во время его уменьшения и становилась не столь впечатляющей, зато девственница переносила соитие легче, испытывала куда меньше боли, а иногда даже и удовольствие могла получить. Бедняжке Мелии не повезло, она угодила на только что воздвигнутый Фаллу, но когда в тайный покой вошла сопровождаемая жрицей Тимандра, она вздохнула с облегчением: бог, видимо, уже истратил почти все свои силы и выглядел вполне безобидно.
Девушка хотела вознести благодарность Великой Богине, но, покосившись на жрицу, благоразумно смолчала: уж очень суровой та выглядела.
Омыв Тимандру в небольшом водоеме, устроенном у подножия Фаллу, жрица умастила ее нежное, нетронутое лоно оливковым маслом и приказала взойти на помост, а потом сесть на идола. Тимандра никак не могла сообразить, как же это сделать, так что жрице пришлось показать ей, и было видно, что она с трудом удерживается от желания принять Фаллу в себя. Но идол был уже приуготовлен к девственной жертве, и совокупление с опытным лоном могло его разгневать.
Тимандра постаралась в точности повторить все движения жрицы, однако, ощутив первую боль, испуганно приподнялась и начала отодвигаться от идола.
– Не смей! – сердито вскричала жрица. – Глупая девчонка! Раздвинь пошире ноги и сядь. Боль – это лишь мгновение, за которым придет блаженство!
Но Тимандра все никак не могла решиться, и наконец жрица с возгласом:
– Да что я тебе, Афина, которая раздвигает Симплегады?! [4] – схватила ее за ноги, раздвинула их и толкнула Тимандру так, что она с размаху села на Фаллу.
Испустив вопль, девушка поникла почти без чувств, но жрица еще заставила ее немного подвигаться на идоле, угрожая всеми возможными карами, едва Тимандра начинала жалобно скулить, умоляя позволить ей подняться.
Наконец мучительному жертвоприношению пришел конец.
– Ты глупа и неумела, – уничтожающе сказала жрица, омывая истерзанное лоно Тимандры и смазывая его каким-то жиром, который мгновенно унял огонь и боль. – Молись, чтобы ты не прогневила бога своими стенаниями! Он-то предпочитает стоны восторга…
Затем она внимательно осмотрела Фаллу – и смягчилась:
– Но тебе повезло. Ты очень глубоко приняла бога. И он заполнил тебя всю. Даже странно – ведь ты такая маленькая! Но лоно у тебя уже сейчас – как у много испытавшей женщины. Это сулит тебе немало неприятностей.
Тимандра с тревожным любопытством уставилась на нее:
– Почему? Что значат твои слова?
– Это значит, что ты вряд ли найдешь свое счастье с обычным мужчиной, – пояснила жрица. – Тебе его будет всегда мало. Ты всегда будешь искать чего-то большего… – Она хитро усмехнулась. – Я в свое время тоже приняла Фаллу во всю свою глубину и ширину. И с тех пор решила остаться в его храме. Ничуть не удивлюсь, если и ты рано или поздно окажешься среди нас, его жриц, страдающих неутоленной жаждой блаженства и находящих его только с Фаллу…
Тимандра опустила глаза, чтобы жрица не заметила недоверия к этим словам. Испытать блаженство от такой боли?! Впрочем, всякая жертва сопряжена с мучением, а таинство – на то и таинство, чтобы его понимали лишь посвященные. Тимандра еще не стала таковой. Вот когда с нею совокупится Дионис в образе Аитона – тогда, быть может, она хоть что-то сможет понять.
Жрица вывела ее из святилища и проводила на тропу, ведущую к храму Великой Богини.
Тимандра уже склонилась в прощальном поклоне, когда жрица положила ей руку на плечо:
– Погоди-ка. Ты, случайно, не видела гостя?
– Какого гостя? – удивилась Тимандра.
– Того, который прибыл к Аитону из-за моря.
– Из-за моря?! – восторженно ахнула Тимандра. – Неужели такое возможно?!
В ее представлении прибыть из-за моря значило примерно то же, что спуститься с неба.
– Значит, не видела… – разочарованно пробормотала жрица. – Как бы я хотела знать, зачем он явился вторично – ведь, кажется, он уже был здесь во время прошлогоднего бракосочетания, и тоже тайно! – и почему его так обхаживает Аитон? Никого не допускает в те покои храма, которые отвел этому гостю, прислуживает ему сам и даже, кажется, сам его омывает… Ну ладно, прощай. Желаю тебе удачи при встрече с Дионисом. Помни, что он может оказаться не столь снисходительным, как Фаллу! То снадобье из ерондас со склонов Дикты, [5] которым я тебя смазала, должно исцелить твои раны – не зря раненые козы ищут эту траву, чтобы вылечиться! – но, даже если не все заживет, постарайся выдать стоны боли за стоны восторга. Это для твоей же пользы, поверь! Прощай.
И жрица ушла прежде, чем Тимандра успела рассказать, что заметила какого-то незнакомца у Аитона – вернее, успела увидеть только его ноги в нарядных сандалиях да край одежды. Может быть, это и был тот самый загадочный гость из-за моря?
А впрочем, что до него Тимандре? И что ему до Тимандры? Его приезд на Крит и ее жизнь – это две разные нити из двух разных клубков, которые прядут вещие пряхи, и никогда им не пересечься!
С этими словами девушка направилась к храму Великой Богини, порою морщась от еще не вполне унявшейся боли и стараясь ступать поосторожней. Мелкие камушки трещали под ее ногами, в оливковых деревьях обочь тропы громко распевали птицы, и этот шум помешал Тимандре расслышать ехидный смешок Лахезис, [6] донесшийся с небес.
Крит, храм Великой Богини
Настало время приготовиться к священной брачной ночи. В углу залы будто лебяжий пух, а благоухали, словно розовые кусты. Что и говорить, новой возлюбленной Диониса будет мягко возлежать на этом ложе!
Волосы Тимандры были заплетены в косы и закручены над ушами, в них торчали сверкающие золотые шпильки со змеиными головами. Однако, когда немолодая жрица надела на Тимандру золоченый корсет, подпирающий снизу груди (соски их были подкрашены золотом), и тяжелые от золота юбки, девушка заметила, что корсет там и сям потерт, а юбки изрядно истрепались по подолу. Ткань тут и там сквозила дырами, нашитые на нее золотые пластинки потускнели, а кое-где даже отвалились.
В большом бронзовом зеркале Тимандра видела свое отражение, и в свете факелов могла разглядеть, что ноги ее просвечивают сквозь эти дыры.
Право слово, даже те бродячие акробаты, которые в прошлом году забрели в селение, представляя историю Тезея и Ариадны, были одеты аккуратней и… и богаче!
Не разгневается ли Владычица на Тимандру, если та покажется Дионису в таком оборванном виде?
– Я бы успела зашить кое-какие дыры, хотя бы самые большие, – робко предложила девушка, однако жрица Великой Богини, худая и невзрачная, уныло покачала головой:
– Мы не раз предлагали Аитону сделать это, но он отказывается. С ним что-то странное происходит… Владычицу забывают, словно беззубую, никому не нужную старуху… Ты еще слишком молода и не можешь знать, какой силой и властью обладала она прежде! Когда священный хоровод женщин выходил по весне, чтобы проводить ее к божественному супругу, все мужчины старались убраться подальше с их пути и не попадаться им на глаза, иначе они могли быть разорваны в клочки! В эту ночь даже сам Дионис остерегался своих менад, с которыми в другое время пел, пил и предавался мимолетной страсти. А сейчас… сейчас мы справляем бракосочетание Великой Богини скромней, чем свадьбу согрешившей деревенской девки, которую родители хотят поскорей выпихнуть замуж!
Жрица взглянула в испуганное лицо Тимандры – и пренебрежительно махнула рукой:
– Да что ты понимаешь, маленькая невзрачная дурочка?! Ты выросла при храме, но не знаешь о таинстве ровно ничего. К тому же, ты некрасива. Уж и не знаю, сможешь ли ты прельстить бога, сможешь ли услышать пророчество. Я каждый год ждала, что меня призовут на бракосочетание к Дионису… я бы услышала каждое слово! Груди мои иссохли в этом ожидании, но священный жребий вновь миновал меня…
Внезапно жрица осеклась, испуганно оглянулась и, поспешно поклонившись Тимандре до земли, убежала: накануне встречи Диониса и Великой Богини в храме не должно было остаться ни одного человека.
Послышались шаги, и Тимандра, все еще испуганная той ненавистью, которая звучала в словах жрицы, увидела Аитона. Его уже облачили в леопардовую шкуру и увенчали венком из виноградных листьев. Это были одеяния Диониса. В руках у него была золотая чаша.
– Выпей, невеста бога, священный брачный напиток, – сказал Аитона, подавая чашу Тимандре.
Вместо ручек у чаши были бычьи головы.
Девушка чуть не выронила ее!
Хоть чаша была полна до краев темным пенистым вином, Тимандра знала, что и на дне ее отчеканено изображение бычьей головы…
Она сразу узнала эту чашу. Ее принес отец несколько лет назад… Тимандра хорошо запомнила это событие, потому что отец в тот день выбрался из колодца раньше обычного, и из всей добычи у него в мешке лежала только эта чаша. Отец был испуган и сказал, что недра словно бы дышали, на него сыпалась земля, камни шевелились… Он поскорей поднялся на поверхность, чтобы предупредить людей: может случиться землетрясение! – однако, пока он лез наверх, все утихло, и он потом пожалел, что так перепугался и явился почти без добычи.
Чашу Клефтис, конечно, отнес в храм – но вернулся без денег и очень удрученный, а Тимандре рассказал, что Аитон его очень сильно бранил и грозил проклятием за то, что принес эту чашу. Оказывается, она принадлежала культу Минотавра, рожденного от связи царицы Пасифаи, жены Миноса, с быком, обреченным в жертву Посейдону. Тело у Минотавра было мужское, а голова – бычья. Ариадна, воплощавшая в то время богиню-на-земле, была его сестрой, но помогла Тезею найти выход из Лабиринта и одолеть Минотавра не только потому, что влюбилась в афинского героя. Она хотела избавиться от своего ужасного брата, который вожделел ее. Аитон раньше рассказывал, что Посейдон поразил Крит землетрясением из-за того, что Минотавр жаждал осквернить Великую Богиню и получить трон Миносов после смерти отца. Эту чашу, сказал тогда Аитон, нужно снова предать земле, чтобы не гневить Посейдона. Конечно, недра начали дышать именно потому, что бог разгневался на Клефтоса, коснувшегося чаши!
После этого отец Тимандры даже не заглядывал в те подземные коридоры, где нашел чашу с изображением Минотавра. И девушка была убеждена, что Аитон в самом деле вернул земле древнее сокровище. Но вот она снова держит чашу в руках!
– Пей же, – настойчиво сказал Аитон, и Тимандра, которая хотела спросить, почему ей подана запретная чаша, не осмелилась возразить и сделала несколько глотков.
– Выпей до дна! – велел Аитон, но девушка оцепенела.
Такого пряного, сладкого, тягучего и пьянящего вина она никогда не пила!
Оно было похоже на свежий мед, и в то же время в нем отзывался темный, терпкий вкус, который вмиг связал язык Тимандре, и она ощутила, что ее покинул дар речи, а потом в глазах потемнело и руки ослабели.
Она испугалась было, что уронит драгоценную чашу, но тотчас почувствовала, как Аитон принял ее из ослабевших рук.
Тимандра ощутила, что ноги у нее подгибаются, а веки наливаются тяжестью. Потом девушка почувствовала, что Аитон поддержал ее и осторожно опустил на ложе. Голова так сильно закружилась, что показалось, будто ложе вместе с ней оторвалось от земли и несется невесть куда.
Но вот головокружение прекратилось, и Тимандра осознала, что она по-прежнему в храме – лежит на мягчайших козьих шкурах и ждет встречи с богом.
Странно… почему-то Аитон не спешил прикасаться к ней. Не то чтобы Тимандра этого жаждала, скорей, наоборот, однако брачный обряд должен быть исполнен! Что же он медлит?..
– Погоди, прекрасный мой Аитон! – раздался нежный женский голос, и на миг Тимандре почудилось, что это она заговорила. Однако это оказался голос какой-то другой женщины – говорившей чуть в нос, да еще странно, незнакомо выговаривавшей слова.
Кто это? Одна из жриц?
Тимандра попыталась посмотреть, но не смогла открыть глаза. И в то же время с ней случилось что-то очень странное. Тимандра знала, что она, скованная тягостным оцепенением, лежит на брачном ложе богини, – и в то же мгновение удивительная легкость овладела ею и она словно воспарила высоко-высоко, под самые своды храма, и оттуда увидела свое собственное бессильно распростертое тело, стоявшего над ним Аитона, а рядом с ним – какого-то невысокого, очень худого юношу с длинными, тяжелыми, старательно завитыми иссиня-черными волосами. У него были огромные черные глаза, тоже, как у Аитона, обведенные стими. Лицо было таким бледным, что нарумяненные щеки и накрашенные губы казались окровавленными. Юноша был обнажен по пояс и облачен только в фуста – короткую юбку наподобие тех, которые носили мужчины на Крите еще с древних времен. Только его фуста оказалась гораздо короче, и на ней не были нашиты золотые пластины.
Тимандра взглянула на его худые ноги в высоко зашнурованных сандалиях и поняла, кто он. Тот человек, которого она мельком видела недавно!
Неужели это и есть таинственный гость Аитона, прибывший из-за моря? Тогда, наверное, не стоит удивляться, что он так странно выглядит… Может быть, молодые мужчины за морем все ходят в коротеньких фуста, чуть прикрывающих бедра, завивают волосы и обводят соски золотой краской? У Тимандры они тоже обведены, но ведь она сейчас изображает Великую Богиню, а этот юноша?.. И почему он говорит женским голосом? Почему ведет себя так, словно он – не мужчина, а девушка, желающая соблазнить мужчину?
Как он подходит к Аитону! Как виляет при этом бедами! Как смотрит на него исподлобья, играя глазами!
– Клянусь Молохом, очаровательный Сардор! – воскликнул Аитон. – Ты мне мешаешь! Я способен только любоваться тобой, а между тем я должен исполнить обряд и вбить свой кол в ворота Великой Богини.
– Но ведь это не богиня, – промурлыкал Сардор. – Это просто деревенская девка.
– Но она должна произнести пророчество, иначе мы потеряем еще год, как потеряли прошлый! – настойчиво сказал Аитон.
– А ты помнишь, почему мы его потеряли? – спросил Сардор. – Потому что ты овладел девкой, которая ничего не сознавала и не понимала, кроме своей боли. Что, если и эта криками и воплями испортит все наши замыслы?
– Этого не может быть, – возразил Аитон. – Жрица поклялась мне, что Фаллу был не больше самого обычного пеоса.[7] К тому же, ее умастили маслом ерондас, а оно не только унимает боль, но и гасит желание. Девка будет покорно лежать подо мной и слушать пророчество, чтобы потом повторить его.
– Нет, я не вынесу этого! – вдруг вскричал Сардор, заломив руки, словно женщина в припадке крайнего отчаяния. – Довольно с меня прошлогоднего мучения! Тогда ревность едва не свела меня в могилу. Молю тебя… не тронь ее! Зачем тебе она, когда здесь есть я? Она ведь все равно услышит все, что ты должен произнести…
– Клянусь Молохом, – воскликнул Аитон, – любовь моя, Сардор, ты не только самый соблазнительный, но и самый умный из всех кедешим!
«Что такое кедешим? – удивилась Тимандра – та, которая словно бы витала под сводами храма и наблюдала за происходящим. – И кто такой этот Молох, которым уже второй раз клянется Аитон?»
А затем ей пришлось удивиться еще сильней, потому что жрец сорвал с себя леопардовую шкуру и венок Диониса и достал из сундука огромную бычью голову.
Разумеется, Тимандра сразу поняла, что это не настоящая голова: она искусно сделана из дерева и кожи. Рога вызолочены; таким же был и нос быка; глаза тоже обведены золотом…
Аитон надел бычью голову – и Тимандра закричала бы от ужаса, если бы смогла издать хоть звук.
Минотавр! Перед ней стоял Минотавр! Чудище с головой быка и телом человека!
