Елена Арсеньева
Юность богатырская
На обложке воспроизведена картина Андрея Шишкина «Последний защитник».
* * *
Посвящается Полику, Сонику и Анику
В некотором царстве, в некотором государстве, а просто сказать – на Руси, жил-был в незапамятные времена мальчик по имени Иванушка. Было ему от роду тринадцать годков. Домик матушки его Милуши, по прозвищу Горикея, стоял в селе Малиновом. Неподалеку протекала речка Смородина. Окружали Малиновое глухие леса. И, наверное, нигде не сыскать было таких густых малинников со садкой ягодой, как в тех заповедных лесах! Однако люди ходить туда побаивались: неровен час, чудища лесные закружат, заманят в чащу, к синим таинственным огонькам, – потом не выберешься! А Иванушка смело хаживал в те малинники, потому что у него там были друзья.
В лесах – известное дело! – лесовуны[1] живут. Деревяшки, шишкуны, еловнички! С двумя такими лесовунами и дружил Иванушка. Звали их Михрюська Еловенький да Пишь Ушастый.
Михрюська в самом деле был похож на еловую шишку. Пинь напоминал пенек, только с ушами. Эти широченные и длиннющие уши то и дело падали ему на глаза, и он их знай отмахивал, чтоб не мешали глядеть.
Как-то раз пошел Иванушка в лес и еще издалека услыхал, как Михрюська да Пинь орут друг на друга что было мочи.
– Медведи – козыри! – азартно кричал Пинь. – А ты с чего пошел? Михайлу Потапыча – Лисичкой-Сестричкой бьешь?!
– Да ведь лиса кого хочешь объегорит, – возражал Михрюська. – Сегодня она просто лисичка-сестричка, а завтра – уже Лиса Патрикеевна!
– Причем тут завтра? – сердился Пинь. – Нынче у нас медведи – козыри! Либо медведем ходи, либо проигрыш перегоняй!
Подошел Иванушка поближе и видит: его друзья сидят около пенька и лупят по нему кусками бересты – коры березовой, а на бересте какие-то картинки нарисованы. Пригляделся Иванушка и увидел, что нарисованы птицы, звери, насекомые… Смекнул, что лесовуны в свои лесные карты играют.
Раньше он про это только слышал, а увидеть не доводилось. И вот повезло! Притаился Иванушка за деревом, а лесовуны так заспорились, что ничего вокруг не замечают.
– Ты нынче что ставил? – запальчиво спросил Пинь.
– Ежей, – ответил Михрюська.
– Как ежей?! – возмутился Пинь. – Опять ежи?! У меня и своих довольно, ступить в лесу негде со вчерашнего дня, когда ты ко мне свой проигрыш перегнал! Уже и волки по деревьям лазать научились! С ветки на ветки скачут, как птички, лишь бы на ежа не наступить! Зайцы сидят на пеньках да иголки из лап вытаскивают! Был лес как лес, а нынче что? Какая-то подушечка для иголок, а не лес! Меняй ставку!
– Это против правил! – возразил Михрюська. – Нельзя ставку посреди игры менять! А не хочешь моих ежей – давай считать, что моя лисичка-сестричка твоего Михайлу Потапыча побила.
– Так это что – значит, я проиграю?! – не поверил своим длинным ушам Пинь Ушастый.
– Выходит, так, – усмехнулся Михрюська, который был хоть и еловенький, но хитрец каких мало.
– И тогда ты ко мне ежей не погонишь? – насторожился Пинь.
Михрюська кивнул:
– Выходит, так.
– Значит, я тебе свой проигрыш должен отдать?
– Выходит, так, – сказал Михрюська. – А ты чего ставил-то?
– Сейчас увидишь! – злорадно крикнул Пинь и скомандовал: – Ежи мои ежастые! Покиньте лес Пиня Ушастого, идите к Михрюське Еловенькому и служите ему верой и правдой, как мне служили!
И в самом деле – через лес побежало-покатилось множество ежей, которые несли в корзинках своих малых ежат.
Понял Михрюська, что дружок его хоть и похож на пенек, а тоже очень хитер!
– Стойте! – в отчаянии завопил он. – Вернитесь! Я не хочу вас выигрывать!
Но ежи не обращали на него внимания и так спешили поскорей пробежать из леса в лес, что Михрюську с ног сбили. Наконец их поток иссяк.
– Все, что ли? Ну и хорошо! Теперь можно будет босиком по моему лесу ходить! – обрадовался Пинь.
– А по моему лесу теперь нельзя-а-а босиком… – захныкал Михрюська.
– Не горюй, Михрюська! – начал утешать его Пинь. – Завтра мы на кого-нибудь другого будем играть. Не хочешь на ежей – будем на ужей! Или на мышей!
– Или на бабочек… – приободряется Михрюська. – Или на стрекоз…
– Или – на ку-ку-кукушек! – раздался вдруг чей-то голос: Иванушка решил подшутить над друзьями.
Но Пинь решил, что это сказал Михрюська, и засмеялся:
– Ну, ты размечтался! На ку-ку-кукушек!
– Да нет, это ты размечтался! – удивился Михрюська, который не сомневался, что про кукушек сказал Пинь.
– Нет, ты!
– Нет, ты!
Лесовуны рассердились и готовы были броситься друг на друга, но тут Иванушка вышел из-за деревьев и успел встать между ними:
– Ну вы еще подеритесь! Это я сказал ку-ку-ку-ку!
– Иванушка! Друг ты наш дорогой! – закричали Михрюска и Пинь радостным хором.
Они очень любили Иванушку…
– Что так давно носа в лес не казал? – спросил Михрюська.
– Матушка не пускала, – объяснил Иванушка. – Она во мне все еще младенца-несмышленыша видит. Я так никогда не вырасту, если вечно будут за подол матушкина сарафана держаться!
– А мы по тебе скучали, верно, Михрюська? – сказал Пинь.
– Скучали, скучали, елками-палками клянусь! – радостно согласился Михрюська.
– Да вы ж не любите, когда люди по лесам шастают! – удивился Иванушка. – Так и норовите головы им закружить, с тропы сбить, смехом да чихом пугануть, заманить в чащу, откуда не выберешься.
– Что ты, что ты, Иванушка! – махнул корявой лапой Пинь. – Кого мы смехом да чихом пугаем? Того, кто грибы не соберет, а вытопчет, цветы сорвет да выбросит, деревце сломает без надобности, дичи настреляет больше, чем надобно, или, храни нас Ярило, Карачун и все лешие, костер в лесу разведет да не погасит! А ты этого никогда не делаешь. Ни гнезда не разоришь, ни самого малого зверька лесного не обидишь!
– А зачем же я буду это делать? – воскликнул Иванушка. – Разве я один на Руси живу? Мои деды и прадеды мне эту землю, эти леса и реки, поля и горы оставили – значит, и я должен для внуков и правнуков своих нашу землю сохранить такой, какая она есть, урону ей не причинив. А если придется – от ворога защитить! Огниво, наш сосед, рассказывал, что отец мой пал в битве против степных поганцев, но ни пяди земли родной им не отдал.
– Огниво! – уважительно воскликнул Пинь. – Хороший он человек, воин славный! По-прежнему учит тебя рубить мечом и владеть копьем?
– А то как же? – кивнул Иванушка. – Степные поганцы никак не уймутся. Испокон веков лезли – и теперь лезут на Русь. Надо страну от них беречь. Не миновать и мне этой доли, когда вырасту! Да ладно об этом. Вы мне лучше скажите, что это вы тут кричали про ежей да ужей? И что здесь делаете?
– А это мы в карты на лесную живность играем, – показал карты Пинь.
– Выиграет Пинь – к нему из моего леса звери бегут и птицы летят. Я выиграю – ко мне его зверье бежит и птицы летят, – объяснил Михрюська.
– Ну, это ты, брат, хватил: зверье, птицы… – обиделся Пинь. – Нет, на птиц да на зверей настоящие лешие играют, а мы кто? Лесовуны! Шишкуны, еловнички! Нам дозволено только мелочь всякую из леса в лес перегонять.
– Но мы подрастем! – уверил Михрюська. – Мы обязательно подрастем! И вот однажды ты услышишь, Иванушка… – И лесовун закричал: – «Зайцы мои серые! Зайцы мои белые! Покиньте лес Пиня Ушастого и идите в лес к Михрюське Еловенькому, служите ему верой и правдой!» И его зайцы все как один с места подхватятся – и побегут в мой лес!
Пинь крикнул еще громче:
– Лисы мои рыжие! Лисы мои черно-бурые! Покиньте лес Михрюськи Еловенького и идите в лес Пиня Ушастого, служите ему верой и правдою!
– Кабаны мои кабанчики!.. – завопил Михрюська.
– Волки мои серые!.. – надсаживался Пинь.
Так они бегали по лесу, изображая разных зверей и птиц, а вместе с ними веселился и Иванушка.
И вдруг в вышине раздался свист, потом треск, закачались деревья, несколько сломанных веток упали наземь. Что-то черное, крылатое, похожее на большую птицу, обрушилось с небес, но застряло в кронах деревьев.
Михрюська да Пинь спрятались в кустах и утащили с собой Иванушку, хоть ему было любопытно посмотреть, что это за птица такая.
А она бьется в ветвях, не может выбраться и стонет:
– Помогите! Спасите! Погибаю!
– Кто это?! – шепнул Михарюська.
– Храни нас Ярило, Карачун[2] и все лешие! Никогда такой птицы не видел! – пробормотал Пинь.
– Это не птица, а целый птицун! Наверное, он из чужедальних лесов прилетел.
– Из чужедальних лесов, а может, из стран чужедальних!
– Из тридевятого царства!
– Из некоторого государства!
А неведомый «птицун» тихо стонал в вышине…
Жалко стало его Иванушке и начал он выбираться из кустов:
– О чем спорите? В беде кто-то! Не спорить – спасать надо!
Но Пинь и Михрюська знай дрожкой дрожали и зубами стучали:
– Да он черный!
– Да он крылатый!
– Он на кого-то похож…
– На кого-то очень страшного…
– Только не вспомнить, на кого…
– Бояз-зно к нему приблиз-зиться!
– Помогите! Спасите! Погибаю! – снова застонал «птицун».
Иванушка махнул на струсивших друзей рукой и один отправился спасать бедолагу. Взобрался на дерево и принялся высвобождать его крылья из веток. Трудно пришлось! Один раз Ив чуть не сорвался с высоты, но «птицун» успел его когтем подхватить. Наконец, поддерживая друг друга, они спустились на землю, выбрались из лесу и сели отдохнуть на берегу речки Смородины.
Солнце клонилось к закату.
Иванушка с любопытством разглядывал огромные крылья «птицуна», черное, чешуйчатое, сверкающее тело (чешуйки на его крыльях блестели и переливались, будто речная рябь на мелководье!), черную гладкую голову, а «птицун» своими большими зелеными глазами рассматривал Иванушку.
Михрюська и Пинь таращились на них из-за кустов, прислушивались к каждому слову, но показаться не решались.
– Как тебя зовут? – спросил Иванушка.
– Го… Го-рын-чик… – с трудом выговорил «птицун».
Он то клекотал, будто коршун, то шипел по-змеиному, сразу и не поймешь его!
– Горынчик?! – изумился Иванушка. – Что ж это за имя такое нечеловеческое?
– Не-чело-ве-чес-кое? – повторил Горынчик. – Конечно. Я ведь не человек.
– Кто же ты? – усмехнулся Иванушка. – Птица?
– На-верное… – смешно пожал плечами-крыльями Горынчик.
– Таких огромных птиц я в жизни не видывал! – сказал Иванушка. – Ты, верно, и впрямь из чужедальних стран?
– Из чужих… дальних… – кивнул Горынчик.
– А меня Иванушкой зовут, – сказал мальчик.
Он протянул руку Горынчику, и тот неуклюже подал когтистую лапу в ответ.
Это очень развеселило Иванушку. Новый знакомец ему нравился!
– Хочешь в гостях у меня побывать? – дружелюбно пригласил он. – В Малиновом? Так наше село называется, потому что во всем свете не сыскать таких богатых малинников, как у нас. Пошли, а? Матушка блинов напечет.
– Блинов? – уставился на него Горынчик. – А что это та-кое?
Иванушка удивленно хлопнул глазами:
– Не знаешь, что такое русские блины?! Да это ж вкуснейшая еда на свете! Со сметаной, с маслом, с вареньем малиновым… Пошли скорей!
– Русские блины? – повторил Горынчик. – Значит, ты ру-сич?
– А то! Конечно, русич! – гордо заявил Иванушка. – Ну, пойдем в гости?
– Нет… – уныло покачал головой Горынчик. – Родитель мой не велит с ру-си-чами дружбу водить.
– Ну и не води, – обиделся Иванушка. – Подумаешь! А мне вот все рано, с кем дружить, лишь бы не с ворогами! Но ты ж мне не ворог?
– Я – тебе? – замахал крылом Горынчик. – Нет! Ты мне, может быть, жизнь спас.
– А коль не ворог, значит, друг?
– Значит, друг.
– В гости пойдешь?
Горынчик печально вздохнул:
– Нет… родителя боюсь…
– Кто ж он такой, этот суровый родитель твой?! – воскликнул Иванушка. – Где он живет?
Горынчик неопределенно махнул крылом:
– Там… В Черных скалах…
– В Черных скалах? – нахмурился Иванушка. – Никогда о таких не слыхал! Небось, далеко?
– Для меня близко. Я ж крылатый, – развел крыльями Горынчик.
– Слушай, крылатый! – засмеялся Иванушка. – А плавать умеешь?
– Не знаю… – тоже засмеялся Горынчик, но неуверенно, как бы впервые. – Не пробовал…
Иванушка взглянул на него сочувственно:
– Бедняга! Такой радости не ведал! Бежим скорей к речке Смородине! Ничего лучше нет, чем в Смородине искупаться на закате, когда что воздух над рекой, что вода речная одинаково теплы и ласковы!
– Бежим! – согласился Горынчик.
– Шевели ногами, Горынчик! – крикнул Иванушка и бросился к реке.
– У меня не ноги, а лапы, – ответил Горынчик, неуклюже ковыляя следом.
– А у меня не лапы, а ноги! – хохотал Иванушка.
Когда они скрылись из виду, из кустов выбрались лесовуны, которые слышали весь этот разговор.
– Где родитель его живет, я что-то не разобрал? – с тревогой спросил Пинь.
– В Черных скалах! – сказал Михрюська.
– В Черных Скалах?! – повторил Пинь, стуча своими деревянными зубами. – Да ведь там гнездилище самого Змея Горыныча!
– Так вот на кого он похож, этот Горынчик! – ужаснулся Михрюська, а Пинь даже зажмурился от страха.
* * *
В эту самую минуту в своем замке в Черных скалах проснулся Змей Горыныч.
Вернее, проснулась только одна его голова – Средняя, самая умная. От большого ума она часто страдала бессонницей – вот и теперь проснулась раньше других голов: Старшей, храброй, и Младшей, глупой, которые знай похрапывали на расписных коврах да подушках златотканых.
С завистью поглядела на них Средняя голова и рявкнула:
– Эй вы, засони! Просыпайтесь!
Нет, спят головы!
– Ну погодите! – прошипела Средняя голова и украдкой куснула Младшую на ухо. Куснула – и тотчас притворилась спящей.
А Младшая голова, конечно, проснулась, заорала от боли благим матом и разбудила Старшую голову. Та прохрипела сердито:
– Молчи, тупая-бестолковая! Чего орешь?!
– Меня кто-то за ухо во сне укусил! – взвыла Младшая голова.
– Вот! Сама же говоришь, что во сне! Приснилось тебе, значит. Спи дальше, – проворчала Старшая голова и снова улеглась было на подушку.
– Нет, не приснилось! Это наяву было! Меня кто-то укусил, посмотри, ухо так и горит! – пожаловалась Младшая голова.
Старшая голова взглянула и покачалась удивленно:
– И впрямь… ну и зубищи отпечатались! Огромные! Такие зубищи только у нас, у голов Змея Горыныча есть!
– Ага, так это ты меня укусила! – рассердилась Младшая голова.
– Тупая-бестолковая! – буркнула Средняя голова. – Как я могла тебя укусить, когда я спала!
– Значит, это Средняя голова меня укусила? – спросила Младшая голова.
– Тупая-бестолковая! – продолжала браниться Старшая голова. – Как она могла тебя укусить, когда она спит?
– Тогда что ж это выходит? – недоумевала Младшая голова.
– Тогда выходит, что ты сама себя укусила, тупая-бестолковая! – объяснила Старшая голова.
– Я не кусала-а-а-а! – зарыдала Младшая голова.
– Как же вы мне надоели! – застонала Средняя голова, открывая глаза и понимая, что больше не уснет. – Я не сплю – вы спите. Только усну – вы орете, будто вас за уши кусают! Эх, беда тому, кому на роду написано быть трехголовым! Лучше бы три хвоста у меня было, так нет, всего один, на всех общий! Хорошо Горынчику: у него одна голова, спать ей никто не мешает, от глупости двух других голов она не болит… Само собой, в драке с тремя головами сподручней: таким огнем-пламенем на неприятеля дохнешь, что от него и памятки не останется! Самые наихрабрейшие храбрецы в бегство обращаются! А ну, головы, Старшая, храбрая, Младшая, глупая, поддержите меня, поддайте жару! Повеселимся да нашу песню споем!
И головы, изрыгая грохот, дым и пламя, завели хором:
– Как у Змея у меня у Горыныча
Есть три головы, три головушки!
Одна Старшая – самая храбрая,
Одна Средняя – самая умная,
Одна Младшая – самая глупая.
Не то сестры мы, не то братья мы,
Эх, три Змеевы головушки!
От их голосов, похожих разом на вой бури и раскаты грома, начали вокруг осыпаться камни, все дымом заволокло! Стражник, степной поганец, вбежал посмотреть, что случилось, увидел, что Змей Горыныч проснулся, – да так перепугался, что закрыл лицо руками и отшатнулся, спрятавшись за выступ скалы.
– Эй ты, смертный, чего спрятался? – окликнула Старшая голова.
– Ох и трусливы же вы, степные поганцы! – презрительно бросила Младшая голова. – Ох и соузнички[3] у нас! Зачем вообще мы с ними дружимся?
– Это они с нами дружатся, – объяснила Средняя голова. – Против русичей. Из века в век враждуют с ними, никак одолеть не могут – ну и взмолились: помоги, помоги, Змей Горыныч! А мы и рады стараться, рады любым врагам русичей помогать!
– Эй ты, смертный! – приказала Старшая голова. – Позови его огнедышащее высочество!
Степной поганец, прижав руки к груди, трижды поклонился, пал на колени, что-то бормоча.
– Погромче, смертный! – приказала Младшая голова.
– Его… его огнедышащее высочество куда-то улетело, – чуть громче выговорил стражник.
Средняя голова раздраженно пристукнула по земле хвостом, и стражника как ветром сдуло.
– Куда это запропал Горынчик? – раздраженно размышляла Средняя голова. – И что с ним вообще делается? Помощи родителю – никакой! Стараешься, жжешь деревеньки русичей – а Горынчик взовьется на такую высоту, что кажется не больше воробья, и описывает в небе круги. Я как-то его спрашиваю: «Ты что, сякой-такой и такой-сякой, против меня? Против родителя?!» – «Нет, – говорит, – я не против. Это, говорит, твое дело. Хочешь жечь – жги. Я тебе не мешаю. Только ты мне тоже не мешай».
– Вот так! – разозлилась Младшая голова. – Едва из яйца вылупился, зародыш одноглавый, а туда же – с родителем спорить!
– Ох, дети, дети, – вздохнула Старшая голова. – Я сколько ночей не спал, яйцо согревал, высиживал, думал: вот будет наследник моей злобы, а тут растет не змея, не птица – так себе, какое-то пресмыкающееся!
– Надо, надо злобу мою на кого-то излить! – разъярилась Средняя голова, пристукивая по камням общим для всех хвостом. – А ну, Младшая голова, погляди, что там на белом свете делается, какая погода? Лётная?
Младшая голова высунулась из расщелины, обозрела ясные дали и сообщила:
– Погода лётная! Облаков нет! Солнце садится, догорает небесный пожар.
– Догорает небесный пожар, говоришь? – грозно усмехнулась Средняя голова. – Ну что ж, пора, значит, на земле его разжечь…
* * *
А Иванушка и Горынчик долго купались в свое удовольствие!
Горынчик осторожно вошел на своих когтистых лапах в воду и лег на спину, раскинув крылья. Течение медленно несло его. Иванушка нырял, плескался, подбирался к Горынчику то с одного боку, то с другого – плавать горазд был! – и все норовил пощекотать ему лапы. Тогда Горынчик смешно выдергивался из воды и начинал пищать тоненьким голоском:
– Ива!.. Ивану!.. Ой, не на!.. Щеко!..
И оттого, что он слов не договаривал, было Иванушке еще смешней, еще веселей. Давно он так не веселился!
Потом Иванушка и Горынчик устало выбрались на берег и улеглись на песок. Колючий он был, весь в мелких камушках. Горынчику-то ничего, а Иванушка крутился, вертелся, кряхтел, да и не выдержал: ополоснулся и начал одеваться.
– Как весело с тобой, Иванушка! – восторженно сказал Горынчик. – Я и не знал, что умею смеяться. Мне нравится смеяться! Мне нравится купаться! Мне нравится на песке валяться! Может быть, мне даже блины понравятся! Мне нравится дружить! Я даже слов таких раньше не знал: друг, дружить, дружба…
– Да, – кивнул Иванушка. – Про это и песня есть. Хочешь, спою?
– Конечно, хочу! – обрадовался Горынчик.
И тогда Иванушка запел песню, которая сама собой на ум пришла:
– Друг, дружить и дружба –
Хорошие слова!
Запомни их, Горынчик,
Запомни навсегда!
Дружба – это значит
Вместе мы с тобой
Готовы посмеяться,
И чуду изумляться,
В Смородине купаться
И на песке валяться,
Блинами объедаться,
Работою заняться –
Иль песней заливаться,
Иль в битву собираться,
За Родину на бой!
Выйдем мы на бой
Плечом к плечу,
Друг мой!
И внезапно умолк, потому что неподалеку раздался чей-то голос:
– Кто здесь? Покажись, добрый иль злой человек!
Горынчик подскочил, испуганно расправил крылья:
– Ох, это люди! Русичи! Я боюсь! Мне пора! Я полечу! Но я еще вернусь! Прощай, Ива…
Иванушка схватил его за хвост:
– Куда?! Увидят тебя люди – со страху помрут: что за чудище крылатое?! Нет, давай спрячемся. Они уйдут – ты улетишь. Бежим вон туда!
Друзья бросились за кусты – прятаться, Иванушки даже рубашку забыл надеть, и она осталась валяться на песке.
Из-за кустов друзья видели, что на берегу появились люди. Впереди шла девушка в шелковом сарафане, в сафьяновых сапожках с загнутыми носками. Поясок ее шит золотом, ожерелье самоцветное, венец из золотых цветов.
Иванушка взглянул на нее – и дышать перестал. Девица – редкостная красавица. Косоньки у нее желтые-прежелтые, словно огнем горят. Сроду Иванушка таких чудесных кос не видывал! А глаза у девицы – словно небо голубые! Небось, все царевны в сказках такие, как она.
Нет! Такой красоты и в сказках не отыщешь!
Сердце Иванушки забилось часто-часто. Смотрел бы на красавицу – не насмотрелся! Только на нее смотрел бы…
Но тут на берег вышли стражники с копьями, а вслед за ними тащился богато разодетый толстяк – с виду добродушный, но с хитрым и коварным взглядом.
– Никого, – опасливо оглянулся он. – Знать, померещились голоса! А я думал – может, ладья наша подошла… Думал, может, отдохнем наконец!
Девушка восхищенно оглядывалась:
– Ох, какая же здесь красота несказанная! Какие косы у берез длинные! Какая река – словно небо, голубая!
– Ох, княжна, глаза бы мои на эту красоту не глядели! – проворчал толстяк.
Княжна?.. Иванушка насторожился. Неужели это дочь князя-владыки из Стольного града? Зовут ее Забавушка, и слухи о ее дивной красоте по всему свету ходят.
Да, не лгут эти слухи, понял Иванушка. И в самом деле – дивная красота!
А толстяк продолжал ворчать-причитать:
– Взопрел я весь! Замаялся! Что за охота тебе, госпожа моя, была ножки бить? Чего тебе, сударыня, на ладье не плылось, в возке не ездилось, в носилках не носилось?! По твоему ли чину-званию пешей ходить? Глупость это, прости уж за слово прямое! Неровен час, увидит какая ни есть деревенщина-засельщина, что дочь князя-владыки из града Стольного пешком гулять отправилась – позору не оберешься!
– Это почему же, вельможа[4] Юпишка? – удивилась Забавушка. – Разве простой народ сам не пешком ходит? За что ему меня позорить?
– Одно дело – простонародье, другое дело – княжна, – важно изрек толстяк. – Как можно вас равнять?! Посмотри на себя – сарафан шелковый, поясок парчовый, сапожки сафьяновые, ожерелье самоцветное, серьги серебряные, на головушке злат венец, в косах низки жемчужные. А возьми девку деревенскую. Сарафан холщовый, лапти лыковые, бусы желудевые, венок из ромашек… Брр, глядеть срамно!
– Тебе срамно, а мне нет, – усмехается Забавушка. – Я бы с радостью надела сейчас холщовый сарафан – в нем не жарко. И лапти надела бы – в тонком сафьяне по траве да песку ходить неловко. Самоцветы шею жмут, венец голову давит, серьги уши тянут! Не в том глупость моя была, что я пешей пошла, а в том, что нарядилась, будто на званый пир! И всю свиту свою уморила. Тебе, вельможа Юпишка, тоже следовало бы не в кафтане парчовом со мной пойти, а в сорочке холщовой. Вот в такой, погляди! – Забавушка подняла с песка Иванушкину рубашку: – А что, ежели мы тебя сейчас в нее переоденем?
