Елена Андреевна Кочешкова
Говорящие куклы

Через пару недель жизнь мальчика с красными узорами на ногах словно бы вошла в ровную колею. Он больше не пытался покидать ворота храма, самозабвенно оттачивал свое мастерство на репетициях, прилежно отдавал все свободные часы занятиям для укрепления тела и духа, полюбил гулять один по саду. Но в глубине его глаз Шен-Ри неизменно видел ту самую глубокую звериную тоску, что и у белого Зара.

Эта тоска по свободе, по внешнему миру была неизменной спутницей обоих друзей Шена.

Говорят, что первого танцора благословила сама Небесная Богиня. И потому самые талантливые актеры всегда выступают именно в храмах. Шен-Ри не особенно верил в легенды, но знал одно: в мире нет ничего более пьянящего, чем танец. Ни вино, ни женщины (которых он все же познал, как без этого?) не могли сравниться с тем чувством безграничного восторга, которое приходило во время танца.

В день Праздника Дождей он был особенно счастлив: храмовый театр давал представление о Лунной Деве, то самое, где она танцует с Тассу-Тэру. И Шену впервые доверили эту удивительную, самую сложную роль.

Его мечта сбылась!

И так прекрасно было, что вместе с ним демона играл именно Зар. Шен-Ри мог безупречно танцевать с любым из актеров, но именно с Заром особенно остро чувствовал вдохновение.

На репетициях он всякий раз вспоминал тот танец под снегом.

Однако в конце лета снега не бывает, это время сезона дождей. Время, когда представления (как и зимой) даются только внутри самого храма, под крышей.

Мастер Ро сшил для Шена восхитительный наряд, от которого невозможно было отвести глаз – нежно-розовое платье и тончайшие белоснежные штаны под него, украшенные неизменными жемчужными каплями. Как обычно, он сам расчесал и уложил длинные волосы Шена в изысканную прическу с ниспадающими симметрично прядями. И сам вплел в нее золотую корону – сияющий лунный серп, обрамленный тонкими лучами, с концов которых свисали бубенцы и хрустальные бусины.

Огромный храмовый зал был полон зрителей.

Это ли не высшее счастье танцора?

– Волнуешься? – спросил Зар незадолго до начала. И Шен кивнул, заставив бубенцы отозваться тонким перезвоном. Впрочем, волнение не мешало ему быть собранным, как никогда прежде. Сердце билось ровно, и дыхание оставалось глубоким.

Нежно заиграли музыканты, выводя из-под струн тонкую мелодию, струящуюся по самому чувствительному краю души.

Пора.

Представление длилось уже почти час, плавно подводя события к кульминации – к тому танцу, ради которого многие актеры готовы были пожертвовать всем, лишь бы оказаться на сцене в золотой короне.

Шен-Ри увидел, как белый Зар в наряде, сверкающем огненными рубинами, скользнул на сцену – будто волшебная птица прорезала темноту – и вытянул свою длинную узкую ладонь в ту сторону, откуда должна появиться прекрасная Лунная Дева.

В последний миг перед стремительным выходом Шен-Ри Тэ крепко зажмурил глаза и медленно выдохнул. А потом улыбнулся – самому себе, счастливчику, оседлавшему дракона удачи. Улыбнулся, чувствуя, как короткая судорога прошла через все тело, высвобождая то ощущение, которое нельзя передать словами.

Распахнув глаза, он позволил улыбке раствориться внутри, без тени страха ухватился за край длинной веревки, натянул ее и, оттолкнувшись от высокой тумбы, полетел навстречу Зару.

Сцена пронеслась под ногами, промелькнули сотни лиц, заполнивших зал, и вот уже Шен-Ри ощутил сильные ладони Белого Змея, поймавшие его – нет, не его, а Лунную Деву – в полете.

Прерванный полет… Самый прекрасный танец всегда начинается именно с этого. Прерванный полет Лунной Девы, устремившейся в небеса – к своей матери. В какой-то миг Шен-Ри закрыл глаза, полностью отдавшись танцу, музыке и надежным рукам своего безупречного друга. Нет, никто не мог бы лучше вести эти сложнейшие движения, чем Зар. Белый Зар, позор своей богатой семьи, изгнанник и вечный бунтарь, чья внутренняя битва никому не видна.

Музыка струилась, неслась, кружила, завораживала. И вместе с нею кружилась душа Лунной Девы, каким-то чудом занявшая место в теле юноши-танцора. И в тот миг, когда эта душа уже почти вознеслась на небо, как и положено по сюжету танца, Шен-Ри услышал громкий треск.

И увидел, как огромный канделябр с сотнями свечей оторвался от потолка над сценой и устремился вниз.

Он не успел отбежать.

Он вообще ничего не успел – даже испугаться.

Милосердная тьма недолго простирала над ним свои ладони, вскоре Шен-Ри пришел в себя. И вот тогда он устрашился по-настоящему: животный ужас пронзил все его существо. Ужас, подобного которому Шен не испытывал еще никогда.

Привычный мир исчез, вместо него вокруг разверзлись врата в мир настоящих демонов. Огонь полыхал со всех сторон, он стоял стеной в том месте, где некогда висело полотно декораций, и кипел, точно варево, в стороне зрительских лавок. Сами люди с криками устремились к широким (хвала всем богам!) дверям храмового театра. Шен-Ри видел их мечущиеся силуэты и слышал полные ужаса стенания. Слышал он и громкий треск дерева, пожираемого огнем, и гул от невыносимого жара, и даже – почему-то – стук своего сердца, ударяющего невпопад где-то в самом горле. Он чувствовал запах гари, едкий и удушливый, ощущал, как языки огня лижут подол его прекрасного платья, уже подбираясь к телу. И только ног своих, быстрых и сильных, умеющих летать, он не чувствовал.

Совсем.

Кое-как оторвав тяжелую голову от пола (ах, эта чудесная золотая корона, как нестерпимо давит она теперь…), он попытался сесть, но смог лишь едва приподняться над горячим полом. Тело не слушалось, а ног будто и не было вовсе. Закусив губу, Шен-Ри посмотрел на них и сразу все понял… Разломившийся надвое громадный канделябр попросту вмял его ступни и лодыжки в пролом между досок сцены. Края белых штанин окрасились в алый.

И он ничего, совсем ничего не ощущал.

Ни боли, ни возможности двинуться с места.

И даже страх непонятным образом отступил, оставив место спокойному пониманию, что это конец.

Шен-Ри никогда не думал, что умрет именно так – в демоническом огне, пожирающим его театр, – но это было очевидно. Он чувствовал, как жар подбирается все ближе, и пытался напоследок подумать о чем-то правильном… да только правильных мыслей не осталось. Не осталось ничего, кроме желания сжаться в комок, закрыть глаза и исчезнуть прежде, чем страшный огонь принесет с собой невыносимую боль.

– Сюда! Сюда, быстрее! – хриплый голос Зара вырвал Шен-Ри оцепенения. – Быстрее!

Белый Змей возник рядом внезапно, словно соткался из пламени, через которое прошел. Он бросился к Шену, не замечая, что его кроваво-красный костюм дымится в нескольких местах.

– Живой! Хвала небу! Ты еще жив! – и рывком обернулся к двум другим высоким мужчинам, которые появились у него за спиной. – Времени мало, Тер. Давай, вы с той стороны, – он махнул рукой на массивный обруч, – а я с этой!

Шен-Ри увидел, как его друг, задыхаясь от дыма и жара, схватился за край канделябра, а его спутники, упираясь ногами в пол, начали сдвигать тяжелую конструкцию в сторону. Сначала казалось, у них ничего не выйдет, но Зар знал, что делает. Он правильно рассчитал место приложения сил, и вскоре обруч поддался, медленно пополз в сторону. Еще пара мгновений – и Белый Змей махнул рукой двум остальным.

– Все! Уходите! Дальше я сам! – Он обернулся к Шену, весь черный от копоти, в смазанном, потекшем гриме почти не узнаваемый, похожий на настоящего демона. – Потерпи, потерпи еще чуть-чуть… – закрывая лицо от дыма, Зар опустился на колени и принялся высвобождать ноги Шен-Ри из пролома. Сначала осторожно, а потом все отчаянней, все быстрей – дым и огонь подгоняли его, вынуждая забыть о жалости. И вот тогда – в эти страшные, безумные мгновения – боль начала проникать в сознание Шена. Едва ощутимая сначала, она неумолимо разрасталась, охватывая уже не только ноги, но как будто все тело, все сознание, весь мир.

Шен-Ри закричал, не в силах терпеть эту пытку.

Он продолжал кричать, когда Зар подхватил его на руки и бросился прочь от пылающей сцены.

И замолчал только после того, как едкий дым целиком заполнил легкие, и сознание, наконец, ускользнуло прочь из разбитого тела.

Он приходил в себя медленно. Видел незнакомые лица, странные образы. Чувствовал боль, сладкий вкус густого, как молоко, напитка, осторожные прикосновения – и проваливался в забытье снова.

Когда сознание окончательно вернулось к нему, было утро.

Шен-Ри открыл глаза и в тот же миг полностью вспомнил все, что было. Его разум не был настолько добр, чтобы спрятать события последних дней в глубину.

Боль еще терзала ноги, но была вполне выносима. Однако прошло несколько долгих минут, прежде чем Шен отважился медленно, с трудом сесть в своей постели и одним решительным рывком отбросить одеяло.

Пустота.

Вот что он увидел на месте своих ног.

Тошнота скрутила нутро и выплеснулась наружу вместе с громким стоном.

Шен-Ри был достаточно умен, чтобы понять – он больше никогда не сможет танцевать.

Никогда.

Он думал, что придут слезы и вместе с ними облегчение. Но глаза оставались сухими.

Он надеялся, что придет Зар и скажет что-нибудь, что даст надежду. Но кроме заботливых и молчаливых служителей храма никто не появился у постели безногого танцора.

На следующий день ему принесли чистую одежду, помогли облачиться и усадили в кресло, в каких по городу носят господ. Шен-Ри думал, что его ждет знакомая актерская келья, но вместо этого он попал в покои настоятеля.

Седой старик с белыми мраморными глазами был немногословен.

– Я получил знамение, – холодным голосом сообщил он. – Великая Небесная Богиня говорит, что ты довольно послужил ей, Шен из рода Тэ. Теперь она отпускает тебя, – настоятель указал на дверь и бесстрастно обрушил мир на голову Шена: – Ты возвращаешься домой.

Дракон

1.

Я открыла глаза и обнаружила, что за окном давно уже день. Не утро, а именно день – солнце светило прямо в окно моей спальни, от его ярких лучей я и проснулась.

В голове была пустота. В душе – боль, глубокая, как рана из прошлой жизни.

Я зажмурила глаза, пытаясь понять, где заканчивается сон и начинается явь.

Нет, я совершенно точно знала, кто я, где я, что было вчера, и что нужно сделать сегодня. Но с чувствами все оказалось гораздо сложней. Мне никак удавалось отделить образ куклы, сидящей на столе моего деда, от образа живого черноволосого мальчика с блестящими темно-синими глазами. Мальчика, который все еще кричал в моем сне, все еще летел в моей памяти, все еще улыбался своей необычной, словно обращенной внутрь улыбкой.

– Шен… – его имя, как всегда, слетело с губ слишком быстро. Хотелось повторять его снова и снова. Хотелось ворваться в кабинет и прижать к себе хрупкую куклу, будто это позволит почувствовать биение несуществующего крошечного сердца. Вместо этого я лежала в своей кровати и молча глотала невидимые слезы. Потому что… ну невозможно ведь так откровенно показывать свою жалость и чувства живому настоящему человеку. А Шен-Ри для меня стал не просто живым – он стал частью меня, моей жизни, моей души.

Я стиснула край одеяла и не сдержала возгласа, который рвался из самого сердца:

– Как же так, Шен?.. Почему ТАК?

И что было дальше?

В конце концов я, конечно, выбралась из кровати, поплелась в ванную и долго держала голову под струей прохладной воды, пока та не натекла мне в уши, чего я страшно не люблю.

Потом я старательно почистила зубы.

Потом сварила себе крепкий черный кофе без сахара и выпила его, закусывая тонким имбирным печеньем.

Потом снова почистила зубы, надела вместо пижамы свою любимую майку-алкоголичку до колен и зачем-то накрасила ногти бордовым лаком.

И только после этого, так и не собравшись ни с мыслями, ни с чувствами, решилась, наконец, зайти в библиотеку.

Шен сидел на клавишах, чуть склонив голову на бок, его длинные ладони упирались в буквы «у» и «р».

Я оседлала старый венский стул, положила руки и подбородок на его изогнутую деревянную спинку и сказала:

– Привет, Шен.

Утреннее солнце, отраженное окнами дома напротив, играло в его нитяных волосах. И это была кукла, просто кукла. Она не умела разговаривать.

– Ты так и не сказал мне, как оказался здесь, в нашем мире.

За это утро я передумала множество вариантов, но все они оставались только домыслами. Что случилось на самом деле, по-прежнему было для меня загадкой. И эта незавершенность истории стала настоящей занозой. Словно книга, оборвавшаяся на середине.

Я не выдержала и все-таки взяла своего увечного танцора в ладони. Нет, его сердце не билось, а кожа не стала теплей, чем вчера. Но я ведь знала… знала, какой он на самом деле.

– Ты должен мне все рассказать, Шен-Ри Тэ, – сказала я ему решительно. – Потому что… Ну а зачем иначе все? Зачем было начинать?.. – Очень хотелось увидеть какой-нибудь особенный отблеск света в его глазах или другой приятный знак, но поощрять в себе развитие шизофрении я не стала. Усадила Шена обратно и неожиданно для самой себя пообещала ему: – Я тоже все про себя расскажу. Ну, чтобы по-честному. Ты мне, я тебе….

Смутилась и позорно бежала прочь. Сначала до кухни, а потом – по инерции – аж до ближайшего парка. Разумеется, по ходу бегства я успела натянуть любимые рваные джинсы и куртку, нацепить очки и прихватить сумку с кошельком.

Мне срочно требовалось немного проветриться.

В парке было тихо – я даже удивилась, ведь суббота. А потом вспомнила, что сегодня восьмое. Восьмое марта. Все нормальные люди режут салатики на праздничный стол, ходят в гости и рестораны или просто напиваются в дружном коллективе.

Вот я тупая.

И ведь вчера даже поздравление было в офисной системе. И какая-то корпоративная мини-вечеринка, на которую я, конечно, не пошла. Я никогда на них не хожу.

Что ж, праздник так праздник. Мне-то какое дело… Весенних веников я уже сто лет ни от кого не получала. И не ждала.

После зимы парк выглядел слякотно и уныло, но солнце в небе светило по-весеннему ярко. На тропинках встречались только редкие молодые мамы с колясками. У них променад – неизменная часть расписания. Я шла мимо, засунув руки глубоко в карманы, и думала о том, что могло быть дальше… после того, как раненого, едва пришедшего в себя Шена под благовидным предлогом зачем-то выставили вон из храма.

Домой я вернулась, когда окончательно замерзла.

По пути купила пачку хороших дорогих пельменей и немного восхитительного развесного чая. У меня к нему давняя слабость.

Когда открыла дверь и вошла домой, старая квартира вдруг показалась какой-то непривычно обжитой и ждущей.

Все-таки шиза прогрессирует.

Я не спеша, наслаждаясь теплом, развернула длинный шарф, стянула ботинки и перчатки-митенки. А толстый свитер оставила и еще с полчаса ходила в нем по дому, отогреваясь и приходя в себя после пронизывающего мартовского ветра. По правде говоря, к концу прогулки мне казалось, что он выдул из меня всю душу.

Все это время я думала о том, как теперь жить дальше: как вести себя с Шеном? Как к нему относиться? Продолжать делать вид, будто он в самом деле просто кукла? Нет, я не смогу… Признать в нем живого человека? Но это слишком попахивает душевным расстройством. Так и ходила от дерева к дереву, от фонаря к фонарю, пока не пришла к простому выводу – для начала нам нужно окончить начатый разговор. Потому что, как ни крути, а без финала его истории мне вообще ничего не понятно.

Но разговор – это не раньше ночи. В лучшем случае. А я еще обещала отчет о своей непутевой жизни.

Ха! Легко сказать…

Я заварила свежий чай, поставила воду для пельменей и, войдя в раж, даже посуду помыла, скопившуюся за неделю. Потом, наконец, сняла свитер и решительно направилась в дедов кабинет.

– Привет, Шен, – сняла его с печатной машинки и усадила на плечо, осторожно придерживая ладонью. – Пойдем обедать. Тебе-то, конечно, еда не нужна, но ведь не пищей единой.

На кухне я пристроила своего увечного дружочка в гнезде из брошенного на подоконник свитера. Шен так уютно в нем устроился, поджав колени к груди, что я немедленно сама забралась с ногами на мягкое сиденье дивана-уголка.

– Ну так вот… – невпопад вдруг начала свой рассказ. – У меня с родителями тоже не сложилось. Они – придурки редкостные. Вечно делают вид, будто очень правильные. И все вокруг них должны быть тоже правильными – и дети, и друзья, и соседи. А неправильные идут лесом, – я криво усмехнулась, вспомнив, как в пятом классе схлопотала от матери – нет не пощечину, не подзатыльник – едкий упрек в том, что расту бездарной неуклюжей копией деда-бессребреника. – Я с детства была не очень красивой, в отличие от моей старшей сестры и матери. Не соответствовала. Да еще и в школе умудрялась получать четверки, хотя у нас в семье полагалось сиять круглым отличником. Но все же мне повезло, у меня был дед. Без него я бы, наверное, совсем моральным уродом выросла, а так – лишь отчасти.

Я услышала, как закипела в кастрюльке вода, и поспешила забросить в нее пельмени. Уже очень хотелось есть. Помешивая их старой шумовкой с оплавленной ручкой, спросила неизвестно кого:

– Почему они не могли просто любить меня?

Ответа не было. Его не было никогда. Ни тогда, ни сейчас. И уж подавно не знал этого мой безмолвный собеседник.

Я дождалась, пока пельмени сварятся, и наполнила ими глубокую фарфоровую пиалу с синим узором из дракончиков вдоль края. Несколько минут прошли в тишине, пока я блаженно уничтожала любимые полуфабрикаты. Только доев последний пельмень, вспомнила, что не закончила свою «исповедь».

– В общем, Шен, не могу сказать, что детство мое было очень счастливым. Нет, несчастным я его не назову… но и радостным тоже. Какое счастье в том, чтобы всегда ждать одобрения от самых близких людей и не получать его? Я пока помладше была, еще надеялась выслужиться перед ними. Пятерки там в школе, чистенькие платьица, сольфеджио… А потом поняла, как это глупо. Стоило только сделать хоть одну ошибку – и все. Снова дура, бездарность, лентяйка, разиня. Я уж не говорю про то, что они никогда не водили меня в кино или в парк. Подарки только по праздникам дарили, да и то если «заслужила», – я с тоской посмотрела в пустую чашку. Слишком ярко помнились мне те упреки и то равнодушие. – А с дедом все было иначе. Он меня тоже не баловал, но очень любил. Мог просто так, без праздника и повода, купить шоколадку или книжку, о которой я мечтала. Или поехать со мной к озеру. Мы любили вместе гулять – и на природе, и по городу. Когда он умер, мне показалось, что мир остановился. А потом я просто поняла, что больше никто и никогда не будет любить меня, как он… по-настоящему. Без условий.

Я встала и налила себе свежего чая. Помолчала немного.

– Иногда жизнь кажется совершенно лишенной смысла. Кика, моя подружка, ну та, которая принесла тебя сюда, она считает, что меня еще можно вытащить из этого болота. Но знаешь, я как-то уже не верю. Я пыталась, честно. Несколько раз. Знакомилась с разными людьми… Некоторые были милыми… Да… – говорить почему-то стало трудно, хотя я изливала душу всего лишь кукольному танцору. – Понимаешь, мне скучно. Скучно со всеми. И я не знаю, что с этим делать. Начинаю говорить с человеком и понимаю – опять пустота. Внутри пустота. Вот Кика, она интересная. Она… живая. Как дед. Но у нее своя жизнь. Да и то сказать… тоже не очень-то обустроенная. В общем, я ужасно устала, Шен. Устала от одиночества. Мне всегда казалось, что я люблю быть одна, но в последние пару лет одиночество совсем меня придавило. Оно стало тяжелым, как камень в груди. Я все пыталась себе врать, будто это не так. Только вот… глупо это. Давно пора признать, что я полный законченный моральный урод. Что не умею общаться с людьми. Что мне не все равно, когда на меня никто, совсем никто не обращает внимания… – я закончила свое излияние совсем тихо, уткнувшись в чашку, чтобы не было видно, как дрожат губы и влажно блестят глаза.

Остаток дня я провела за бессмысленным блужданием по интернету и просмотром не особенно интересного, но красочного корейского сериала. На душе было пасмурно и пусто. Может быть, потому, что Шен все так же молчал. А может, я просто достигла той точки, после которой любое внутреннее шевеление причиняет только боль и хочется зависнуть в невесомости безмыслия. Лучше всего – банально уснуть, но если уж не выходит, то просто забить голову до отказа всяким мусором.

Когда, наконец, наступил вечер и пришло время идти в кровать, я уже совсем без страха и стеснения забрала Шена к себе: бережно перенесла в гнезде из свитера и устроила рядом со своей подушкой. Меня больше не пугали его рассказы и видения – я чувствовала, что они нужны мне, как воздух.

…Когда-то давно в детстве мы со старшей сестрой любили лежать голова к голове и рассказывать друг другу в темноте разные сказки. По большей части сочиняла, конечно, она, но от этого истории не становились хуже. Потом сестра выросла и уехала в другой город. Навсегда. Она первой сумела сбежать от диктаторского ига наших родителей. Оставила меня с ними наедине. Я долго не могла ей этого простить и лишь недавно начала понимать, что у сестры просто не было выбора.