Елена Андреевна Кочешкова
Говорящие куклы
3.
Ветер… Откуда в моей спальне ветер?
Я глубоко вдохнула и выдохнула медленно, как никогда в жизни.
Я – Яся. Мне тридцать два года. Я живу одна в старой пыльной квартире. И с недавних пор у меня появился новый… друг? Или повод обратиться к психиатру? Или ключ к удивительной сказке?
Я открыла глаза и…
Поняла, что все только начинается.
Напротив меня, улыбаясь, сидел Шен-Ри.
Живой. Настоящий.
Во плоти он казался еще более необычным: такой стройный, что почти худой, светлокожий и удивительно безмятежный. Шен устроился на пушистом ковре из лесного мха, подогнув под себя ноги так, чтобы не было видно их увечья. В густых волосах, спадающих на совершенно нагое тело, запутались мелкие листья.
Густые кроны деревьев укрывали нас, как шатер. Сквозь кружево листьев на землю падали лучи солнца. Я открыла рот, собираясь спросить, где это мы, почему мой странный дружок снова раздет и что вообще происходит, но лишь сглотнула и захлопнула его снова. Мир вокруг был слишком прекрасен, чтобы говорить.
И, в конце концов, какая разница, где Шен потерял свои дурацкие китайские тряпки? Волос ему вполне хватало, чтобы прикрыть наготу.
Я зажмурилась, наслаждаясь лесом и его звуками: звонким щебетом птиц, нежным говором ручья и шелестом ветра в листве. Еще раз вдохнула полной грудью – в жизни мои легкие не знали такого воздуха… Словно его можно пить. И Шен в образе настоящего человека даже не казался здесь особенным чудом. Как будто так и должно быть. Впрочем… именно этого я и ждала целую неделю, урывками видя его в своих снах.
Осторожно, словно боясь обжечься, Шен-Ри протянул мне руку.
– Ведь здесь уже не страшно, правда, Яра? – его голос оказался мелодичным, под стать птичьему хору. И то, что он вот так необычно, по-новому произнес мое имя, мне внезапно очень понравилось. Еще никто меня так не звал.
– Нет… – Я позволила Шену прикоснуться к своему плечу. Лишь на миг. А потом все же отпрянула – мне трудно даются такие формы общения.
– Я рад, – он склонил голову набок и опустил ресницы. Звучная лесная тишина без труда заполнила паузу. Шен, как и я, не спешил говорить. Только спустя несколько минут, когда мне окончательно удалось осознать, что я нахожусь вовсе не в своей спальне, он снова нарушил молчание: – Я хотел бы принести свои извинения. В моих мыслях не было и тени злого умысла. Я не хотел пугать вас или причинить иной вред…
И тут, к своему стыду, я не выдержала и захихикала. Он был такой забавный в этом патетическом представлении. Ну натурально актер на сцене.
– Шен… Да все в порядке! Забудь про это. Лучше давай уже, рассказывай все! А то из твоих видений я мало что поняла, – увидев его растерянность, я добавила: – Ну, не будь таким серьезным! Это ведь просто сон, правда же? И вообще, говори мне «ты», пожалуйста, а то я себя старухой ощущаю.
Он вздохнул. Снова робко улыбнулся.
– Да… Извини. Мне никак не удается привыкнуть к простоте ваших обычаев.
Можно подумать.
– Ничего, – успокоила я его, – думаю, это не страшно. У нас и правда все просто.
– Да, – согласился он, – в моем мире намного сложнее…
Это точно. Вспомнив образ настоятеля и других людей, мелькавших в видениях Шена, я поняла, что он прав. Впрочем, какая разница. Важно ведь совсем другое.
– Значит, ты правда из другого мира?
– Да. Конечно… – красивым жестом он убрал прядь волос за ухо и посмотрел наверх, туда, где в просветах листьев виднелось синее небо.
– И мы сейчас там?
– Нет… Я придумал это место. Оно существует только в моем уме. И в твоем. А мой мир… я не могу туда вернуться. Мое тело давно разрушено, а дух заточен в игрушке, – взгляд Шена стал хрустальным, далеким. – Но хватит лишних слов. Время неумолимо, не будем тратить его понапрасну. Ты правда хочешь узнать мою историю, Яра?
Я кивнула.
– Тогда слушай.
История Шен-Ри Тэ
Род Тэ – один из самых древних и почитаемых. Если верить преданиям, он восходит своими корнями к самим богам. Доказать это, конечно, невозможно, но все же среди знатных людей Тары считается большой удачей породниться с родом Тэ.
Неудивительно, что дочери рода с особым тщанием выбирают своих мужей – они могут себе это позволить. Даже самая дальняя родственница основной ветви стоит большого выкупа, а потому бедняков в роду Тэ не было никогда.
А вот завистников на стороне хватало. И если в роду случалась беда, всю вину складывали на дурной глаз соседей или недругов.
Когда у госпожи Ааны родился пятый по счету мальчик, никто даже и не усомнился, что это происки врагов. Ясное дело: хочешь наказать знатных людей – унизь их ребенка. А что может быть хуже повинности всю жизнь служить в храме?
Госпожа Аана была женщиной умной и дальновидной. После того как семь лет назад у нее родился четвертый сын, она сразу пошла к ведьме, и та наложила на чрево госпожи Ааны сильнейший запрет на детей мужского пола. Ибо Аана Тэ даже в дурном сне не могла себе представить, что ее наследник окажется слугой в храме Великой Богини. И два раза после этого она благополучно рожала девочек.
Но потом на свет вылез совершенно неожиданный мальчик. Шен-Ри. Неизбывный источник печали для всей семьи.
В первый день шокированная таким поворотом дел мать даже не хотела брать его на руки. И видеть не хотела. А зачем? Все равно через пять лет этого ребенка отберет у нее храм Великой богини, и маленький наследник рода Тэ, богатейшего и достойнейшего рода, станет мести полы и мыть чужие ноги. Сказать по правде, госпожа Аана всерьез помышляла о том, чтобы уморить младенца голодом и сделать вид, будто он и не рождался никогда. Это всяко лучше, чем быть матерью того, чей статус почти равен рабскому.
К счастью для новорожденного, на другой день после родов госпожа Аана поняла, что ее грудь нестерпимо болит от внезапно наполнившего ее молока. В прежние разы с ней такого никогда не случалось, и потому, будучи женщиной суеверной, она почла за лучшее не гневить богов и накормить младенца. Тем не менее сердце свое она пятому сыну отдавать не стала. А спустя несколько дней, к великому ее облегчению, Старшая Тэ наняла для Шена кормилицу. На этом общение Ааны с нежданным мальчиком и закончилось.
Шен-Ри жил и рос в доме на обособицу. С самых малых лет он понял, что занимает в иерархии семьи иное место, чем его братья и сестры. Никто его не обижал, не лишал обычных детских радостей, но и ласки настоящей Шен никогда не знал. Мать была с ним холодна, как чужая женщина, а отец лишь изредка – когда ни жены, ни слуг не оказывалось рядом – позволял себе скупое внимание к наследнику. Обычно это выражалось в том, что Гину Тэ сгребал сына в охапку и грубо ерошил ему волосы или хлопал по плечу тяжелой ладонью.
В роду Тэ мужчины всегда имели мало власти.
Когда пришло время отправлять Шена в храм, слуги запрягли самую неказистую повозку. Из одежды на пятом сыне были только рубаха со штанами из простой некрашеной ткани: Старшая Тэ здраво рассудила, что слуги Богини все равно сожгут всю его мирскую одежду, так зачем добру пропадать. И с пафосом ехать в храм тоже глупо – ни к чему семье Тэ лишние пересуды на тему их несчастья. Без того позора хватает.
Едва только правнук покинул родные стены, Старшая велела собрать все его вещи до единой и отвезти их в Дом усопших, как это и положено делать, если кто-то умирает в семье и его имущество больше никому не понадобится.
Была и еще одна посылка, которую она тайком передала в храм Великой Богини. Что лежало в том свертке – никому доподлинно неизвестно, но слуги поговаривали, будто пах он заморскими пряностями, которые стоят в Таре баснословных денег.
Может быть, Шену помог тот сверток, а может, и слепая удача, но в день принесения обета он получил самую лучшую судьбу, на какую только мог рассчитывать в стенах храма. Настоятель решил, что мальчик станет танцором.
Храмовый театр – особый мир. На первый взгляд он является частью храма, но если уж говорить по правде, то даже сам настоятель старается лишний раз не лезть в театральные дела.
Шен-Ри не сразу понял, куда попал, а когда осознал окончательно, то не смог однозначно решить, повезло ему все же или наоборот. Во-первых, оказалось, что актеров на мужские роли в театре и так хватает, а значит, из него будут старательно лепить тамэ – артиста, изображающего женщин. Во-вторых, нет никаких гарантий, что обучение принесет должные плоды и Шен-Ри Тэ окажется на сцене. А в-третьих, хоть театр и выглядит чем-то почти отдельным от храма, Правила покорности для актеров не отменяются. То есть попытка убежать расценивается как коварное предательство Великой Богини и карается весьма сурово. Лучше даже не знать, насколько.
Шен довольно быстро привык к новым правилам жизни: к ранним подъемам в шесть утра, к простой храмовой пище и к тому, что в спальных покоях кроме него живет еще целый десяток других мальчиков. Это было не очень приятно, но ведь он все равно ничего не мог изменить. Оставалось только принять, как учила его старая Куна.
Значительно труднее оказалось смириться с тем, что теперь Шен-Ри – слуга. Пусть и будущий танцор. У него больше не было ни личного времени, ни своего пространства.
Впрочем, даже это меркло рядом с необходимостью учиться женским повадкам. Вот где действительно выпало испытание…
Прежде Шен никогда не задумывался, каково это – быть мужчиной. Но когда театральный наставник, мастер Хо, начал свои уроки, наследник династии Тэ в полной мере осознал, что родился именно мальчиком. Ему плохо давались женские жесты и совсем не нравилось носить наряды, скроенные для девочек.
Наставник уверял, что со временем это пройдет, и, глядя на старших актеров, Шен-Ри понимал, что мастер Хо прав.
– Не бойся, крысенок, уже через год ты забудешь свой страх и начнешь молить богов, чтобы стать таким, как Моа.
Моа… Шен-Ри, как ни старался, не мог вообразить себе, что у него однажды появится такой же шелковый халат, многослойная юбка, расшитая жемчугом, и похожая на веер корона из серебра. На сцене Моа восходил подобно солнцу, затмевая всех остальных, и играл одну лишь роль – самую главную, самую трудную – роль Лунной Девы. А в обычной жизни девичьи черты в нем были не так уж и заметны.
Мысль об этом отчасти утешала.
В человеке все должно быть красиво, особенно если он – женщина. Так наставлял Шена мастер Хо. День за днем наставник выколачивал из пятого сына рода Тэ мужское равнодушие к своей внешности. Очень скоро Шен научился сам ухаживать за своими длинными черными волосами, расчесывать их частым гребнем, пропитывать ароматными бальзамами и сплетать в безупречную гладкую косу. Точно такое же внимание отныне он должен был уделять своим ногтям, бровям и коже.
Танцор – лицо театра. Это лицо должно быть безупречным. И целиком принадлежащим сцене без права на личную жизнь. Для любых повреждений, ссадин и синяков имелось только одно весомое основание – падение во время занятий.
Случались такие падения, по правде говоря, часто, а репетиции иногда длились с утра до вечера.
Шен-Ри учился плавно двигаться, ходить с закрытыми глазами, стоять на руках, сидеть неподвижно и слушать свое дыхание, а также изображать всем телом тишину, море, птицу, кусок железа на наковальне, шелковый шарф на ветру и сотни других вещей. Подготовка к мудреной науке танца давалась ему легко. Очень легко. И даже Мастер Хо иногда снисходил до скупой похвалы.
Но по имени никогда не называл.
Таких мальчиков, как Шен-Ри, при театре было около десятка. Одни постарше, другие помладше, они все уже давно привыкли к странной храмовой жизни и приняли свою судьбу вместе с правилами игры, что негласно существуют среди танцоров. Шен наблюдал их соперничество со стороны, не ища дружбы или покровительства, а сами они почти не замечали новичка: если и вспоминали о нем, то исключительно с практической целью – принеси, отодвинься, подержи… Шен-Ри не пытался соревноваться с ними, но на уроках с мастером показывал все усердие, на какое был способен. Не надеясь стать лучшим, он твердо решил, что хотя бы сохранит свое танцорское клеймо на пятке. Утратить его он боялся больше всего: не так давно один из мальчиков навсегда покинул спальню для юных актеров, и этот случай намертво впечатался в память наследника рода Тэ.
Равно как и кровавые следы на полу.
Нет, на самом деле, конечно, никаких следов не было. Кто бы им позволил портить идеальную чистоту храмовых коридоров? Но богатое воображение живо нарисовало Шену эту яркую картину. От других актеров он доподлинно узнал, что внезапно исчезнувший мальчик оказался недостаточно хорош для театра Великой Богини, а посему клеймо танцора с его пятки срезали и отправили бесталанного неудачника на кухню. По словам мастера Хо, это еще не самая плохая участь. На кухне бывший танцор хотя бы всегда будет сыт. Да и работать там хромоногому всяко проще, чем, например, мыть храмовые лестницы или просить подаяние на улицах. Впрочем, не исключено, что, когда пятка у парнишки окончательно заживет, его таки отправят за ворота храма – убогим всегда больше подают.
Историей этой Шен-Ри проникся очень глубоко. Несколько дней он не мог взглянуть без дрожи на опустевшую кровать изгнанника. Тем более, что стояла она как раз рядом с его собственной – такой же жесткой деревянной лежанкой, едва приподнятой над полом, как это принято во всей Таре среди простого народа. Мягкие матрасы ученикам не полагались, а потому спать на таких кроватях было сплошное мучение: голые доски покрыты лишь тонкой соломенной циновкой, а вместо подушек – гладкие вогнутые деревяшки. В храме Великой Богини считалось, что аскеза помогает служителям сосредоточиться на своем предназначении и не думать о мирских удовольствиях. И если прежде Шен-Ри не особенно замечал эти недостатки своего ложа, то после истории с тем пареньком сон его стал хрупок и тревожен. Когда заканчивались долгие изнуряющие тренировки, он не засыпал, как прежде, едва голова коснется деревянной подушки, а подолгу ворочался с боку на бок, думал о пустой кровати сбоку от себя и о срезанном клейме.
Пожалуй, именно в те ночи он неожиданно для себя понял, что должен не просто хорошо танцевать, но отдать танцу всю свою душу.
Прошло три года, прежде чем на пустой кровати снова появилась циновка.
У нового мальчика было странное имя. Даже не имя, а скорее прозвище – Хекки, Лисенок. В отличие от Шена, Хекки был обычным ребенком, вовсе не предназначенным в служение Великой Богине. Но так часто бывает, что родители по доброй воле готовы отдать своих миловидных сыновей в Храмовый театр. Всем нужны кормильцы, а Великая Богиня щедра к талантливым и белолицым.
Пятилетнего Хекки отдали за мешок риса, курицу и бутылку сладкого сливового вина.
А также за обязательство посылать свой заработок в семью, как только его успехи станут достойны награды. Что ж, все правильно: к чему танцору из храма личные сбережения? Его душа и тело принадлежат Богине.
В первую ночь Хекки долго и безутешно плакал, уткнувшись носом в коленки. Шен ему не мешал – понимал, что любые утешения бесполезны, пока слезы рвутся наружу. Но едва всхлипы стали чуть тише, он бесшумно соскользнул со своей циновки и сел у кровати малыша.
– Когда облака заслоняют луну, кажется, что нет ничего, кроме темноты, – тихо сказал он. А потом, помолчав немного, добавил: – Я люблю лунный свет, он напоминает мне о доме… В моей комнате было большое окно. Иногда моя нянька, старая Куна, забывала плотно закрыть ставни, и тогда я подолгу смотрел на небо.
Хекки затих, только иногда прерывисто всхлипывал, как это бывает после долгого плача.
– А здесь луну закрывает стена, – вздохнул Шен-Ри и машинально убрал за ухо длинную прядь. За три года его волосы сильно отросли и уже спускались ниже пояса. Мастер Хо часто говорил, что укоротить такую красоту было бы преступлением. – Но я знаю, что она есть. Хоть и не вижу ее больше. – С усилием воли он скрутил в себе смущение и едва ощутимо тронул Хекки за плечо. – И луна есть, и солнце, и небо. Завтра я покажу тебе самое красивое место в храме. О нем мало кто знает, и там можно плакать – никто не увидит. А сейчас спи. Постарайся уснуть. Может быть, тебе приснится Лунная Дева. Это очень хороший знак.
Когда Шен попытался встать, сильные маленькие пальцы вцепились в его ладонь.
– Нет, добрый мальчик, не уходи! – глаза у Хекки были огромные и влажные от слез. – Пожалуйста… Посиди еще со мной. Мне так страшно… – он снова скривил губы, но все же не заплакал, проглотил свою горечь и удержал внутри. – Скажи, как твое имя?
Имя… Шен-Ри вдруг ощутил такой болезненный укол в сердце, что сам едва не заплакал.
– Мастер Хо кличет меня крысенком, а остальные танцоры говорят «эй ты, младший». Но когда-то меня звали Шен… Шен-Ри из рода Тэ.
– Как хорошо звучит! – Пальцы мальчика еще сжимали руку Шена, но уже не так отчаянно. – А я – Хекки. Просто Хекки. Мой род утратил свое защитное имя. Мы… почти нищие. Отец торгует красной солью. Покупает ее у речных людей и разбавляет всякими приправами. Получается много и дешево. Он даже не умеет читать…
Спустя несколько минут Хекки уснул. И ему в самом деле приснилась Лунная Дева. А это очень хороший знак.
С того дня многое изменилось. Шен-Ри больше никогда не чувствовал себя по-настоящему одиноким: если ему хотелось погрустить, он вспоминал про Хекки и откладывал грусть на потом.
Сын торговца солью неожиданно оказался таким талантливым, что старшие мальчики косились на него с подозрением и легкой завистью. Хекки обещал вырасти в удивительного яркого актера, под стать непревзойденному Моа.
Сам Шен-Ри только радовался успехам младшего друга. Чему тут завидовать? Каждому боги отмерили свою долю таланта и усердия. К тому же и его собственный дар все чаще получал одобрение со стороны мастера Хо. А если бы даже и не было того одобрения… Шен все ясней осознавал, что танец становится его сутью, его естеством, его смыслом и целым миром, в котором нет ничего прекраснее, чем движение в волнах музыки и ритма. Он уже не тосковал по прежней жизни – танец стал его свободой, солнцем и небом.
Однако чем ярче расцветал цветок таланта Шен-Ри Тэ, тем осторожней ему приходилось быть. К двенадцати годам он уже мог исполнить роль Лунной Девы без единой помарки в длинном и сложном Танце Встреч. И приобрел слишком большое число завистников. А зависть в актерском обществе всегда опасна…
Мастер Хо перестал хвалить Шена – строгий наставник просто сообщил ему, что пришло время готовиться к испытанию. Эта нелегкая проверка позволяла ученику стать настоящим актером, перейти на тот уровень, откуда уже не выгоняют на кухню. Шен знал: если он справится, то попадет в младшую группу театра. А это совсем другой мир. Это возможность выйти, наконец, на настоящую сцену, выступить перед зрителями. Душа Шен-Ри замирала от восторга, когда он думал о том, как впервые нанесет на свое лицо яркий грим.
Но сначала надлежало выдержать суровую проверку: если случится провал, кухни не миновать.
Шен-Ри не зря боялся – он был еще очень юн для испытания. Редко кто оказывался готов к нему в столь раннем возрасте, обычно мастер Хо давал свое разрешение не раньше, чем воспитаннику исполнялось четырнадцать, а то и все пятнадцать. Именно к этой поре мальчишеское тело приобретает должную силу и ловкость. Но Шен уже в свои двенадцать был высок и ладно скроен. Он научился безупречно плавным движениям, что обычно свойственны только девушкам, а его гладкие черные волосы ниспадали ниже края рубахи.
– Ты готов, – сказал ему мастер Хо после одной из репетиций. – Твои тело и ум обрели нужную форму. Но будь осторожен, крысенок, ты слишком хорош для своих друзей! – мастер хитро прищурился, давая понять Шену, насколько дружественными он считает остальных мальчиков. – Будь осторожен.
Наставник говорил со знанием дела: в танцорской школе ходило достаточно неприятных россказней о том, как завистники наказывали не в меру одаренных. И меньше всего Шену хотелось оказаться участником этих историй. Из всех мальчиков, с которыми он делил свою комнату, по-настоящему Шен-Ри мог доверять только Хекки.
И еще белому Зару.
Зар был странным. С пугающими, цвета драконьей кости волосами, белой полупрозрачной кожей и глазами вишневого цвета. Другие мальчики звали его Белым Змеем и даже во время танца старались не прикасаться к нему лишний раз. Всякий знает, что дотронуться до беловолосого – дурная примета.
Зар был одним из старших учеников. Ему уже исполнилось шестнадцать, но он никогда не называл Шена крысенком, не давал нелепых поручений и не обжигал завистью в глазах. Молчун и одиночка, он много раз помогал Шену освоить сложные движения, которые тому никак не давались. Зар делал это без лишних слов, без улыбки и ничего не просил взамен. А если нужно было репетировать парный танец, Шен всегда оказывался рядом с беловолосым. И обоих это вполне устраивало.
Именно Зар первым подошел к Шену после того, как мастер Хо сказал об испытании.
По обыкновению избегая пустословья, он закатал штанину на левой ноге и показал едва заметный шрам у щиколотки.
– Это была водяная змея, – сказал он, пристально глядя в глаза Шен-Ри. – Один из мальчиков спрятал ее в мой сапог перед испытанием. Я не заметил, пока не засунул ногу внутрь. Боль ослепила мое сознание, и я наделал много глупостей в тот день. Мне до сих пор не дали второго шанса, чтобы вновь доказать свое мастерство.
С этими словами Зар позволил штанине упасть, спокойно развернулся и медленно пошел прочь из зала для репетиций.
Мгновение Шен стоял в оцепенении, а потом бросился вслед за беловолосым. Он смутно помнил эту историю, которую ни разу не дослушал до конца – сплетня про Зара казалась ему слишком страшной.
– Что мне делать? – выкрикнул Шен в спину Змея.
Тот обернулся, как всегда неулыбчивый, слишком серьезный для своих лет.
– Твое испытание назначено на первый день новолуния. Значит, послезавтра… Что ж, постарайся не утратить бдительность в эти два дня. А ночью я сохраню твой сон. Спи крепко, Шен-Ри из рода Тэ. Во время испытания тебе понадобятся все силы.
Больше ничего Шен спросить не успел. Если Зар хотел, он мог ходить так быстро, что не догонишь.
Два дня до испытания показались бесконечными. Живя в постоянном напряжении, Шен едва мог смотреть на пищу и, несмотря на совет Зара, с трудом заставлял себя уснуть. Но все проходит, миновали и эти дни.
Наутро перед выходом на сцену Шен-Ри проснулся с удивительно легкой душой и чистым сознанием. Страх ушел, осталась только решимость.
За завтраком он отдал свою еду вечно голодному Хекки, а сам лишь пригубил крепкого зеленого чая.
– Боишься? – тихо спросил его друг.
Шен покачал головой.
– Хочу поскорей оказаться в гримировочной комнате.
– Сапоги проверь! – Хекки был в курсе печальной истории белого Зара. Сам он выглядел взволнованным и потому особенно спешно совал в рот комочки риса. – И одежду тоже! Помнишь ведь, что я тебе рассказывал про куриный помет…
– Помню, – Шен легонько стиснул плечо Хекки. – Не бойся. Я сделаю все, что в моих силах.
Не успел он допить свой чай и до половины, как в трапезную вошел один из старших актеров. Лицо его было украшено традиционным гримом, а также выражением легкого раздражения и скуки.
– Кто здесь Шен-Ри из рода Тэ? – спросил он нарочито неприятным голосом и изящно повел плечами, завернутыми в ритуальный шарф.
– Я, – Шен спокойно поставил кружку на стол возле напряженно стиснутого кулачка Хекки и быстро встал.
Актер смерил его полным небрежения оценивающим взглядом и насмешливо хмыкнул.
– Идем, – он изогнул ладонь в изящном властном жесте. – Господин Ао ждет тебя для подготовки к испытанию.
Сказав это, старший немедленно вышел из трапезной, не удостоив более своим взглядом ни одного из мальчиков. И не дождавшись, пока Шен выберется из-за длинного стола, за которым сидел.
– Удачи! – горячо прошептал Хекки, обнимая Шена на прощанье. – Я буду мысленно с тобой!
В зеленых, как хризолиты, глазах друга Шен увидел и страх, и радость, и надежду. Ободряюще улыбнувшись младшему, он особенно ясно осознал, что должен выдержать это испытание в том числе и ради Хекки. Склонившись к самому уху Лисенка, Шен-Ри прошептал:
– Я смогу. И ты тоже. Однажды мы будем танцевать вместе на Празднике луны, я обещаю!
Он не любил давать обещаний, в которых не был уверен, но на этот раз изменил своим привычкам, повинуясь странному наитию.
Выходя из трапезной, Шен-Ри поймал взгляд белого Зара. Одним лишь движением век старший пожелал ему удачи.
В гримировочной комнате Шен предстал перед мастером Ао.
В роскошном золотом халате, с высокой умасленной прической на голове, обутый в туфли из кожи змей, мастер стоял у высокого зеркала, скрестив руки на груди.
– Добро пожаловать, дитя, – певучий голос звучал так, словно был полон чар. Шен-Ри и раньше видел мастера Ао в коридорах театра, но всегда издалека – встречаться с легендарным Творителем Образов лично ему не доводилось. – Сегодня у тебя важный день. Садись на эту скамью, я подарю тебе лицо, подходящее испытанию.
Что происходило дальше, Шен-Ри запомнил смутно, будто и в самом деле оказался опьянен чужими чарами.
Мастер Ао подобрал для него изысканный наряд из жемчужно-белого шелка с розовыми хризантемами – рубаха и штаны пришлись точно впору: в храмовом театре не принято скупиться на костюмы даже для самых неопытных актеров на последних ролях. А поскольку ученик никогда не знает, что именно ждет его на испытании, то и одежда для него должна быть простой и удобной, но в то же время приятной глазу.
Эти розовые хризантемы ярче всего впечатались в память Шен-Ри. Все остальное пронеслось как сон – и большая сцена крытого зимнего театра, и лица опытных танцоров, и повелительно-нежный голос главного распорядителя, и собственно танец…
Даже музыку он позабыл, едва она окончилась.
Замер на сцене, не понимая, что делать дальше. Словно дышать разучился, как только отзвенела последняя струна. И кто-то бережно увел его, взяв за локоть, в гримировочную. Кто-то стер с его лица белила и кармин. Кто-то дал ему в руки полную кружку теплого травяного настоя.
В общую спальню для мальчиков-учеников Шен-Ри уже не вернулся. Сразу после испытания мастер Хо проводил его в ту часть театра, где полагалось жить взрослым актерам.
Началась новая жизнь.
Разумеется, никто не удостоил Шен-Ри возможности играть Лунную Деву – только спустя несколько недель усердных репетиций и строгих наставлений ему позволили выйти в образе Молчаливой Служанки. Более незаметную и маленькую роль придумать трудно, но двенадцатилетнему новичку, едва покинувшему школу, никто не даст возможности блистать на сцене подобно мастеру Моа.
Шен-Ри и не претендовал. Он робко осваивался в своей новой жизни, где больше не было малыша Хекки, мастера Хо и страха найти водяную змею в ботинке. В этой жизни у него также не было и завистников – кому из старших такое придет в голову? Шен-Ри снова, как несколько лет назад, стал незаметным и маленьким. Но его это не огорчало. Тем более что статус актера дарил множество преимуществ. В том числе и возможность жить не в огромной комнате на полтора десятка учеников, а в небольшой уютной келье на двоих.
Вторым актером в этой комнатушке оказался красивый молодой юноша, которого, как и многих, взяли в труппу не из храмовой школы, а из другого театра. Прежде Шен-Ри только слышал, что некоторые танцоры вовсе не обязаны отдавать Великой Богине всю свою жизнь без остатка. Они – лишь наемные работники при храме, а не его служители, как сам Шен, Хекки или Зар.
Этот чужой юноша, сполна познавший все прелести внешнего мира, смотрел на Шен-Ри точно на диковинную зверушку. Вероятно, раньше ему не приходилось видеть таких молодых учеников храма Великой Богини. К счастью, вопросов он не задавал, а, напротив, был сам охоч до разговоров и рассказов о себе. Очень быстро Шен узнал, что его сосед происходит из старинной танцевальной династии, где мальчики раньше учатся изящным актерским жестам, чем начинают ходить. Красивый и совершенно благополучный, Атэ Хон был любимчиком в своей семье и рано начал собирать бурные овации поклонников и поклонниц. Неудивительно, что распорядитель храмового театра охотно взял Атэ в свою труппу, когда тот пожелал обрести больше славы и, разумеется, денег.
Эти рассказы трогали что-то очень хрупкое в глубине души Шен-Ри. Что-то, о чем он предпочел бы забыть. Но Атэ оказался не самым чувствительным человеком и потому продолжал говорить о своей мирской жизни, а Шен был вынужден слушать все эти многочисленные истории. И чем больше он слушал, тем отчетливей понимал, что очень мало знает о внешнем мире, откуда его забрали так рано. Да и прежде того разве он видел настоящий мир? Родовое поместье Тэ мало походило на то, о чем рассказывал Атэ Хон, а до него – малыш Хекки, покуда тот еще помнил другую жизнь, отличную от храмовой.
Чем дальше, тем сильней в душе Шен-Ри расцветало пагубное желание покинуть храм и посмотреть, что скрывается за его высокими стенами из красного, точно кармин, кирпича. Желание приходилось сдерживать всеми силами: Шен слишком хорошо помнил историю со срезанным клеймом. А ведь тот мальчик даже не пытался выбраться за пределы чертогов Великой Богини. Он просто оказался недостаточно талантлив.
Грешные мысли разъедали ум изнутри, поэтому, стремясь их отогнать, Шен-Ри все более и более усердно оттачивал свое танцорское мастерство. Он научился просыпаться прежде своего болтливого соседа (который не особенно старался вставать по первому гонгу) и тихо ускользать в храмовый сад, где в полном одиночестве до изнеможения повторял сложную череду танцевальных па. И это был вовсе не скромный выход Молчаливой Служанки. Шен-Ри в своей безмерной гордыне и дерзости репетировал роль прекрасной Лунной Девы. Только она позволяла ему с головой уйти в танец, забыться и отрешиться ото всех мирских желаний – будь то мысли о женщинах или стремление попробовать сказочные сладкие лакомства с неведомого Речного рынка.
Шло время. Танец все больше наполнял существо Шен-Ри, вытесняя за пределы тела и разума все остальное. Постепенно даже Атэ Хон осознал, что его россказни про мир за пределами храмового театра – пустой звук для вечно погруженного в себя танцора из рода Тэ. Вскоре он перестал навязывать не только свои истории, но и свое общество в целом.
Единственное, что возвращало Шена в обычный – насколько обычным он может быть в храме – человеческий мир, – это встречи с Хекки. Редкие, слишком редкие, чтобы насытить жажду быть рядом, поддерживать, помогать. Без Шена Хекки быстро наловчился сам давать отпор излишне задиристым ученикам (а когда у него это не получалось, на помощь всегда приходил молчаливый Зар). Но еще интересней было то, что он научился нравится мастеру Хо. Нет, конечно же, тот не перестал звать Хекки крысенком, как он звал почти всех мальчишек в театральной школе, но стал ему очевидно благоволить и спускать с рук мелкие шалости или танцевальные промахи. Чем объяснить эту странность, Шен не знал. На его памяти – и задолго до него – мастер Хо слыл самым строгим наставником, совершенно не поддающимся очарованию своих воспитанников. Но малыш Хекки сумел сделать то, что было другим не под силу. Как ему это удалось, он так и не сказал: сделал вид, что ни при чем. А Шен не стал донимать младшего друга распросами. Того времени, что он урывал для общения с Хекки, и так-то было немного – уж точно не стоило тратить его на подобные глупости.
