Екатерина Вильям-Вильмонт
Мимолетности, или Подумаешь, бином Ньютона!
Часть первая
Что было…
В Риме на лестнице площади Испании сидел совершенно счастливый человек. По крайней мере мне так показалось. Об этом свидетельствовала даже его поза. И выражение лица. Ему было лет сорок. И он с детским упоением лизал шоколадное мороженое из огромного вафельного рожка. Мне нравилось наблюдать за ним. Я вообще в последнее время полюбила это занятие – наблюдать за незнакомыми людьми и придумывать им историю. А этот был еще очень красив. Он, конечно, не итальянец. Скорее всего, скандинав. Светло-каштановые волосы, светлые глаза, то ли голубые, то ли зеленые, не разглядишь. Ботинки на нем явно очень дорогие. И часы. За годы работы в глянцевом журнале я научилась распознавать такие вещи. Интересно, чему он так радуется? Обручального кольца нет. Хотя это ничего не значит. А может, как раз этому он и радуется? Может, развелся, освободился? Если он был женат на итальянке, то развод дался ему ох как нелегко… А я? К чему привела меня маниакальная идея замужества? С любимым не вышло, так хоть с кем… Мне вдруг стало страшно. Через две недели свадьба… И платье сшито… Верх изысканности – тончайший шелк цвета слоновой кости с брюссельскими кружевами… И свадебное путешествие заказано. На Мальдивские острова. Идея не моя. Но Серджио обожает дайвинг и рыбацкие приключения. А что мне-то там делать? Но я молчу. Мне в общем как-то все равно. Мальдивы так Мальдивы.
Я продолжала наблюдать за скандинавом. Громадная порция мороженого таяла, а он чересчур медленно и вальяжно его ел. Вот тормоз! Горячий скандинавский парень! Да сейчас мороженое потечет на дорогие светлые брюки. И точно!
– Ах мать вашу! – воскликнул он на чистейшем русском языке.
На брючине расползалось большое шоколадное пятно. Он вскочил в растерянности, ловко зашвырнул мороженое в довольно далеко стоящую урну. Полез в карман за носовым платком…
Я вытащила из сумки пакетик с пятновыводящими салфетками.
– Вот, возьмите. Это ототрет пятно. Он взглянул на меня с удивлением.
– Это пятновыводитель?
– Да. Только не тормозите, оттирайте скорее.
– Спасибо. Вы русская? А я решил, что вы типичная итальянка… И очень красивая.
А мне-то казалось, что он меня и не заметил.
– С ума сойти, кажется и вправду отходит…
– Возьмите еще одну. Эта уже грязная.
– Спасибо, вы просто чудо. Спасительница. У меня через полтора часа переговоры, а гостиница далеко. Я бы не успел. Хотел уж бежать покупать новые брюки.
– Все в порядке. Теперь надо высушить пятно.
– Да тут на солнышке в миг высохнет. Чем я могу отблагодарить вас?
– Не о чем говорить. И вот, возьмите эту пачку. У меня еще есть.
– Ну, уж тогда я буду в неоплатном долгу.
– Пусть это будет ваш самый большой долг в жизни, – засмеялась я.
– Ненавижу быть должным. Долг даже в десять рублей меня напрягает.
– Хорошо, тогда в отплату этого непомерного долга скажите, почему у вас был такой невероятно счастливый вид? У вас случилось что-то хорошее? Поделитесь.
– Да нет… Ничего такого… Просто Рим, площадь Испании, потрясное мороженое, солнышко…
– Только и всего? А я решила, что вы… Впрочем, неважно.
– Нет уж, договаривайте. Что вы там насчет меня решили?
– У меня было два варианта. Либо вы здорово и счастливо влюблены…
– Либо наоборот, только что развелся?
– Именно!
– Увы, ни то ни другое. Просто я умею наслаждаться моментом. Мне было хорошо. Я ответил на ваш вопрос?
– Пожалуй.
– А что вы делаете сегодня вечером?
– Сегодня вечером… Я занята.
– Ну что ж, не смею настаивать. Но мне жаль. Скажите, прекрасная незнакомка, как вас зовут. Хотя сперва следует мне представиться. Гунар Лиепиньш.
– Вы латыш?
– На одну четверть.
– А меня зовут Фаина.
– Фаина? Какое редкое имя… Кажется, никогда не знал ни одной Фаины, кроме разве что Раневской.
Я развела руками и улыбнулась. Я все-таки почти угадала. Хоть и не скандинав, но прибалт, что в принципе почти одно и то же. Словом, викинг.
– А завтра, примерно в это время, вы свободны?
– Увы, нет.
– Ну что ж, тогда прощайте, прекрасная незнакомка. Нет, не так! До свидания, прекрасная Фаина.
– Удачи на переговорах, Гунар!
Я повернулась и пошла прочь. Почему я не захотела встретиться с ним еще разок? Испугалась? Наверное. Ни к чему мне сейчас заводить какие-то новые отношения. Я чувствовала, что понравилась ему… А он мне, кстати, не очень… слишком красивый.
Мои родители расстались, когда мне было десять лет. Поначалу я страшно горевала, но, повзрослев, поняла, что только чудом они продержались вместе столько лет. Как там у Пушкина: «Они сошлись. Вода и камень, стихи и проза, лед и пламень…» В отце бушевала смесь разных кровей – итальянской, еврейской, польской и русской. В маминых жилах текла смесь русской и финской. Мама во всем и всегда стремилась к порядку. Она просто не могла жить, если что-то было не сделано, не улажено, не соответствовало ее представлениям о пресловутом порядке. А отец был человек стихийный. Ему этот порядок претил, он вечно дразнил маму «Фрау Орднунг». Словом, они расстались. И я помню, когда отец забрал из дому свои вещи, мама вдруг тяжело вздохнула. Но это был вздох облегчения. Наконец-то в доме воцарится порядок! И он воцарился. Но я затосковала. И с нетерпением ждала воскресений, когда отец забирал меня и мы с ним шли «нарушать порядок»! Это было так весело! Он вел меня куда-нибудь, куда мама ни за что бы меня не пустила. Например, в Парк культуры на аттракционы. А потом в боулинг, тогда это называлось «кегельбан», где пили пиво, курили и вообще была совсем не детская атмосфера. Тем более, что там стояли чуть ли не первые в Москве игровые автоматы. Папа катал шары, а я играла на автоматах. Потом мы шли в какой-нибудь ресторан в творческих клубах Москвы. В Дом кино или Дом литераторов или Дом архитектора или ВТО. Отец был модным фотографом. Разумеется, маме я не рассказывала о наших похождениях. Я говорила, что мы были в цирке или в театре или в зоопарке.
– Не надо маме все рассказывать, она огорчится, – предупреждал отец.
– Папа, но ты же сам сколько раз говорил – врать нехорошо.
– Врать плохо, а вот умолчать иной раз просто полезно для здоровья.
– Для маминого здоровья? – уточняла я.
– Для всеобщего здоровья, – смеялся папа.
Так прошло три года. Я взрослела. Мама вышла замуж. Ее новый муж казался мне самым скучным человеком во всем свете. Но зато он тоже любил порядок. Помню, я говорила своей закадычной подружке Татке:
– Не понимаю, как она может… После папы… От этого ее Валечки такой тоской веет, он такой правильный, скучный, я, как его вижу, зевать начинаю! Жуть с ружьем!
– Нет, похоже, именно без ружья! – предположила Татка.
Мы ржали.
За мной начали бегать парни. И я влюбилась. В десятиклассника. Он тоже не остался равнодушен. И однажды, провожая меня после кино, решился наконец меня поцеловать. Я давно этого ждала. И мы стали целоваться как ненормальные. За этим упоительным занятием нас и застал мамин муж Валентин Валентинович.
– Фаина! Ступай немедленно домой! Мне надо поговорить с этим юношей.
– Не надо вам с ним говорить! – возмутилась я. – Вы мне никто! У меня есть отец, и если надо, то он с ним сам поговорит.
У отчима покраснели уши и кончик носа. Он возмущенно запыхтел, но все-таки схватил меня за руку и поволок в квартиру.
– Не смейте ее трогать! – заорал Сенька.
– Уйди, мерзавец!
– Он не мерзавец! – завопила я. – И отпустите меня!
На наши вопли выскочила мама.
– Что тут происходит?
– Леля, твоя дочь совсем потеряла стыд!
– Сенька, уходи! – шепнула я. – Сама разберусь!
Когда мы наконец вошли в квартиру, мама ледяным тоном спросила:
– Что случилось, Валя?
Если бы она спросила об этом у меня, все могло бы сложиться иначе. Но она спросила у него.
– Леля, твоя дочь ведет себя неприлично. Обжимается со взрослыми парнями. И это только видимая часть айсберга. Я убежден, что она уже живет с мужчинами. Посмотри, какой у нее вид! Малолетней проститутки! Это все влияние ее папаши! Я предупреждал, что ребенка надо от него изолировать! Но теперь уже поздно.
Всю эту ахинею он произносил как-то монотонно, то есть не сгоряча. Я в ужасе смотрела на маму. Неужто она не возьмет мою сторону? Не пошлет его куда подальше, не влепит пощечину за оскорбление ее единственной дочери?
Ничего этого она не сделала. Только положила руку ему на плечо и прошептала:
– Успокойся, Валечка! А мне бросила:
– Ступай в свою комнату!
Я кинулась к себе, попихала какие-то вещички в спортивную сумку и тихонько проскользнула в прихожую. Приоткрыла входную дверь, шмыгнула на лестницу и была такова.
Увидев меня в полдвенадцатого ночи на пороге своей квартиры, отец опешил:
– Бамбина, что стряслось?
Почему он вдруг назвал меня бамбиной?
– Папочка, я не могу больше так жить! Я теперь буду жить с тобой! Этот тип…
– Погоди, не с порога. Войди, закрой дверь. Вот так. Ну, что там случилось? Кто обидел мою дочку?
Я все ему рассказала.
– Понятно. Ну, рыдать не стоит. А скажи мне честно, что у тебя с этим Сенькой?
– Да ничего, мы просто целовались, и то в первый раз.
– Это правда или ты о чем-то умалчиваешь?
– Нет, папочка, честное-пречестное слово!
– Ладно, переночуешь у меня. А завтра все утрясется.
– Нет, я там жить не буду! Разве можно жить в одной квартире с… хладнокровными? Мы с тобой теплокровные, а они…
Отец расхохотался, поцеловал меня в нос.
– Ты есть хочешь?
– Хочу! Очень!
– Ладно, пошли на кухню, заодно и поговорим.
Отец ловко и быстро поджарил мне кусок мяса, которое, несмотря на дефицит всего в стране, не переводилось в его холодильнике. Это было так вкусно!
– Вот что, бамбина…
– Пап, с чего это ты вдруг стал звать меня бам-биной?
– Видишь ли, моя дорогая, я в скором времени уеду…
– Куда?
– В Италию.
– Вот здорово! Надолго?
– Ну… в общем… навсегда, наверное. Я похолодела.
– Как навсегда? А я? Как же я?
– А ты сможешь приезжать ко мне, и я тоже непременно буду приезжать. Я ведь не эмигрирую, я женюсь. А при таком раскладе это будет возможно, я узнавал. Поди плохо – на каникулы ездить в Италию.
Я разревелась. Мне было так горько, так больно, казалось, я не переживу такого предательства.
Я схватила сумку и бросилась к двери. Отец меня поймал.
– Куда это ты, бамбина, собралась среди ночи?
– Неважно! Куда глаза глядят! А лучше всего просто замерзну. Там мороз…
– Что ты несешь, дурища!
– А зачем мне жить, если в один день и отец и мать меня предали! – вопила я.
– А ну замолчи! – и он плеснул мне в лицо холодной водой, – рано тебе еще, милая моя, истерики закатывать, носом не вышла! Соплячка! Предали ее! Дура, – кипятился отец. Я никогда его таким не видела. – Ты что, считаешь себя центром вселенной? Думаешь, ты вправе распоряжаться чужими жизнями? Подумаешь, мамин муж тебе замечание сделал! А родной отец решил жениться… Такое бывает! Ты скажи спасибо, что у тебя и отец и мать живы и заботятся о тебе…
– Какая трогательная забота! Ты живи, Фаина, с этими земноводными, а я себе в Италии буду жить.
В этот момент раздался звонок в дверь.
– Невеста твоя приперлась?
– Нет. Она в Италии. Скорее всего, это мама. Звонок повторился.
– Не открывай!
– Еще чего!
Это и в самом деле была мама.
– Виталий, она у тебя?
– Да, куда ж ей еще идти… Заходи.
– Фаина, не прячься! Что в самом деле случилось? Чего ты взбеленилась?
– А ты не понимаешь? Твой эсэсовец лезет в мою личную жизнь! А ты его поощряешь! Ты вообще готова перед ним на задних лапках плясать, потому что он, видите ли, тоже любит порядок! Орднунг юбер аллес![1]
Отец легонько усмехнулся.
– Прекрати глупости! – поморщилась мама. – Люди разные бывают, и, поверь, любовь к порядку не такое уж дурное качество.
– Если эта любовь не маниакальная! – крикнула я.
– Леля, это даже хорошо, что ты приехала, надо поговорить.
– О чем говорить среди ночи! Мне с утра на работу.
– Ну что ж, вольному воля. Но в таком случае Фаина останется у меня.
– Об этом не может быть и речи. Ты плохо на нее влияешь.
– Я останусь у папы!
– С какой стати? Тебе утром в школу! А ты уроки не сделала. Таскалась с этим парнем! О чем вообще ты думаешь? О чем угодно, кроме учебы… Короче, бери сумку и поехали домой.
– Леля, я обещаю тебе утром отвезти Фаину в школу.
– Нет. Нельзя создавать прецедент. Она теперь, чуть что не по ней, будет бегать к тебе, а это неправильно. К тому же я не знаю, на что она может тут наткнуться… Это не лучший пример для девочки в ее возрасте.
– На что бы я тут ни наткнулась, это будет нормальнее, чем этот твой… рыбец.
Отец фыркнул.
– Фаина, или ты сию минуту едешь со мной, или…
– Или что? – вдруг разозлился отец. Мама вдруг испугалась. Махнула рукой.
– Ладно, но утром ты привезешь ее в школу. Она ушла.
– Папочка, спасибо.
– Да, дочь, задала ты мне задачку.
– Какую задачку? Утром сбагришь меня в школу, а сам упорхнешь в свою Италию. И даже не вспомнишь обо мне.
– Ну ты и дура! Думаешь, это так просто – упорхнуть в Италию? Боюсь, на это уйдет около года.
– Да? – обрадовалась я.
– Да. И до отъезда ты будешь жить здесь.
– Ура!
– Но у меня будут некоторые условия.
– Что угодно!
– Ладно, с этим мы разберемся! А сейчас спать! Квартира у него была двухкомнатная. Он постелил мне в большой комнате на диване.
– Папочка, спасибо тебе! Но что будет дальше, когда ты все-таки уедешь?
Он посмотрел мне в глаза, погладил по голове, поцеловал в нос.
– Я что-нибудь придумаю. Но предупреждаю – взять тебя с собой в Италию не удастся. Не та у нас страна. Так что об этом не мечтай. Но и не бойся, я не отдам тебя на съедение маминому рыбцу. Кстати, хочу заметить, ему кликуха «рыбец» не подходит. Ты небось думала, что рыбец мужское название рыбы?
– Да, а что?
– Рыбец – это такая вкусная копченая рыбка… Ох, слюнки потекли. Пусть лучше он у нас будет… судак.
– Но судак тоже вкусный!
– Да? Ну что ж, пусть он будет… Медуз.
– Папа, это гениально! Он же медик, врач по УЗИ.
Так с тех пор маминого мужа мы между собой иначе как Медузом не звали.
А вскоре выяснилось, что мама беременна. Этот факт в значительной степени способствовал тому, что мама не очень возражала против моего переселения к отцу, а Медуз так и вовсе был рад без ума.
– Папа, – спросила я однажды вечером, когда мы с ним пили чай с печеньем, которое я сама испекла по рецепту папиной сестры тети Сони. – А как ты мог жениться на маме? Вы же такие разные!
– А это был брак по страсти! Я влюбился в свою противоположность. Она была такая красивая, спокойная, мне казалось, она сумеет как-то повлиять на мою сумасбродную жизнь… Одним словом, запомни, дочка: жениться надо не по страстной любви…
– А как? По расчету? – закричала я.
– Видишь ли, в твоем возрасте этого еще нельзя понять…
– А ты попробуй объяснить.
– Хорошо, попытаюсь. Вот, допустим, встретились два человека и влюбились до безумия. Бывает так? Сплошь и рядом. И, движимые этой безумной влюбленностью, женятся. Не взирая ни на что и ни на кого. Негде жить? А как же рай в шалаше? Не на что жить? Ничего, как-нибудь! И все в таком роде, главное, чтобы любимый человек, верх всех совершенств, был рядом. А потом неустроенный быт, отсутствие денег, несовпадение вкусов, раздражающие привычки… Короче, в браке по любви открываются недостатки. Усекаешь?
– Допустим, – фыркнула я. Мне казалось, что главное – это любовь.
– А вот когда женятся по расчету, только не думай, что расчет – это вопрос денег. Отнюдь. Так вот, когда по расчету, без слепой любви, с открытыми глазами, в браке открываются достоинства друг друга… И зачастую это приводит к любви, настоящей, куда более долговечной, чем брак по страсти.
– А ты на своей Карлотте женишься по расчету?
– В известной мере да. И она за меня выходит тоже в некотором смысле по расчету.
– Тогда я не понимаю.
– Чего?
– Какой у тебя расчет, в общем-то ясно. Ты уезжаешь в свободную страну. Это раз. Она, кажется, небедная… Это два. А ей-то что за радость?
Отец улыбнулся, щелкнул меня по носу.
– А она меня любит. И еще верит в меня. И в то, что спасает меня от советской власти…
– То есть она выходит за тебя по любви, а ты женишься по расчету?
– Тупой максимализм юности. Я тоже люблю ее. Просто наши отношения уже миновали стадию бешеной влюбленности. Им уже девять лет, и мы оба пришли к выводу, что сможем быть вместе. Это только у нас в Союзе женятся очертя голову в двадцать лет. В Европе это уже не модно. Зато там и разводов куда меньше, чем у нас. Поэтому мой тебе совет, дочка, не спеши бежать замуж! Я убежден, что ты меня вряд ли послушаешься, но все-таки запомни этот разговор.
Но я, разумеется, о нем забыла, когда по уши влюбилась в своего первого мужа.
Отец уехал, оставив меня в своей квартире под присмотром тети Сони, которая жила в соседнем подъезде. И этот присмотр был почище любого другого. Я дружила с ее сыном, моим двоюродным братом Федякой. Тетя Соня, дядя Юлик и Федяка стали для меня настоящей семьей. Но жила я все-таки одна. Хотя тетя Соня строго следила за тем, чтобы я не развела в квартире бардак. Но, видимо, мамины гены все же сказались, и я тоже любила чистоту, но не маниакально. Тетя Соня и готовить меня научила, хотя обедала и ужинала я у них.
– Пригодится, когда замуж выйдешь. Да и вообще, женщина, не умеющая готовить, не совсем женщина, даже если она красуется на экране.
А мне это нравилось! Иногда ко мне приходили подружки, и я удивляла их каким-нибудь пирогом или тортом.
Мальчишки рано начали проявлять ко мне интерес, но у меня большого интереса не вызывали.
Первый раз папа приехал через год. Он неузнаваемо изменился. Раньше это был такой московский сибарит, циник, красавец и бонвиван. А теперь… Никто не мог предположить, что жизнь так круто его поменяет, вернее, он так круто поменяет свою жизнь.
Отец пошел работать в информационное агентство и практически не вылезал из горячих точек. К тому же он здорово похудел, отрастил бороду, выглядел моложе и спортивнее.
– Я живу полной жизнью, Сонечка! – говорил он сестре. – Я здесь застоялся, хоть и работал немало, но разве сравнишь! Я чувствую себя человеком, мужиком, я не вру на каждом шагу, попадая, скажем, в Афганистан или Никарагуа… Меня первый раз отправляли с большими сомнениями, под поручительство тестя, но мой репортаж был оценен по высшему классу, я получил престижную премию…
Он захлебывался, его распирало от гордости… Он привез кучу подарков всем, был весел, но не забыл привезти мне приглашение и сам же со мной ходил по всем инстанциям, в результате мне дали разрешение поехать к нему на месяц. И хотя в июле стояла жуткая жара, я бегала по Риму, ошалев от счастья. И влюбилась в этот город с его историей, красотой и огромным количеством бездомных кошек.
Отец и Карлотта, которая мне очень нравилась, жили в огромной квартире на знаменитой Виа Мар-гутта. Там было так необычно и красиво. Этажом ниже жил дед Карлотты, знаменитый итальянский галерист, сухонький смешной старичок, который при виде меня всегда восклицал: che bellezza[2] и больно щипал меня за предплечье. Я вскрикивала, а он совал мне невероятно вкусную большую конфету. Однажды Карлотта обнаружила у меня на предплечье синяк.
– Что это? – спросила она.
Я промолчала. Мне неловко было доносить на старичка.
– Кажется, я понимаю, – хмыкнула Карлотта, а вечером того же дня принесла мне большой пакет с этими конфетами.
Не знаю, что уж она там сказала деду, но больше он меня не трогал. Просто перестал меня замечать вообще. Когда я приехала в следующий раз, деда уже не было в живых.
Карлотта прекрасно говорила по-русски. Она, как оказалось, училась в Ленинграде и в роду у них были русские. Я обожала эти поездки. Но мама давала мне разрешение всегда с недовольным видом. Считала, что это дурно на меня влияет. У нее родилась девочка, полная противоположность мне, беленькая, бесцветная, но вполне милая. Правда, Медуз старался меня к ней не подпускать. Я как-то услышала его разговор с мамой:
– Леля, зачем ты позволяешь Фаине брать Леночку на руки?
– А в чем дело, Валя?
– Девочка в таком возрасте живет одна, без присмотра, мало ли чем может заразиться…
– Валя, что ты говоришь?
– Я врач, я знаю, что говорю, и я не хочу, чтобы Леночка…
Я задохнулась от обиды и ненависти.
– Я все слышала, мама. Не волнуйся, я больше никогда не переступлю порог этой квартиры! Никогда, слышишь! И вообще, забудь, что у тебя две дочери! Только одна!
Я выскочила на лестницу, вся дрожа. Мама побежала за мной, поняла, что Медуз переборщил.
– Фаина, девочка, не обращай внимания, это все ерунда…
– Нет, мама! Если ты захочешь меня видеть, приходи ко мне! Но одна!
Я сдержала слово. Больше никогда не переступила порог квартиры, где родилась. Через три года они эту квартиру продали и уехали жить в Финляндию. С тех пор я маму не видела. Выходя замуж, я позвонила ей и пригласила на свадьбу, но она не смогла приехать. Или не захотела, не знаю.
Так я взрослела. Одна. Хотя тепла и заботы мне хватало. Тетя Соня и дядя Юлик заменили мне родителей. В их тревогах обо мне не было и тени фальши. А Федяка и сейчас мой близкий друг.
Я жила одна и находила в этом известную прелесть. Подруг у меня было немного, школьные компании меня не увлекали, и вопреки предсказаниям Медуза я вовсе не стала малолетней шлюхой. Я любила читать и вполне естественно после школы подала документы в МГУ, на филфак, и поступила с первого раза без всякого блата, на романо-германское отделение. Я со страстью учила итальянский! Еще бы, ведь каждое лето у меня была возможность удивлять своими успехами отца и Карлотту.
– Придется тебя выдать замуж за итальянца, – смеясь, говорил отец.
– Ничего не имею против! Они веселые! И итальянскую кухню я обожаю.
Но замуж я вышла за русского парня. Его звали Максом, он был родом с Алтая, окончил Институт стали и сплавов, и мы поженились через две недели после знакомства. Я тогда училась на третьем курсе. Правда, мы не регистрировали наш брак, и Макс просто переехал ко мне. Тетя Соня и дядя Юлик, вопреки моим опасениям, не настаивали на официальном браке.
– Федь, – спросила я у кузена, – почему твои так легко согласились?
– Да не просто согласились, а до смерти обрадовались.
– Почему? – не поняла я.
– Потому что считают, что вряд ли вы долго продержитесь, а так Макса не надо прописывать к тебе, с квартирой проблем не будет, если разбежитесь.
Я тогда обиделась. Обиделась за Макса. И даже стала настаивать на том, чтобы пожениться. Но Макс только смеялся.
– Зачем, Фаинка? Разбежаться будет проще. Мне, дуре, казалось, что у нас неземная любовь, что у нас будут дети, а он думает, как бы нам разбежаться?
– По крайней мере он довольно бескорыстный малый, – заметила тетя Соня, когда я поделилась с ней своими разочарованиями. Я-то любила его… А он в самом деле через два года слинял. Просто в один прекрасный день я вернулась домой, а его и след простыл. Забрал все свои вещи и был таков. Даже записки не оставил.
Я долго не могла прийти в себя от горя и обиды. Уехала к отцу в Рим. Карлотта знакомила меня с какими-то молодыми людьми, но, видимо, было еще рано. Травма оказалась слишком глубокой. Я ни на кого не хотела смотреть, да и парни как-то шарахались от меня. Но тут случилась беда – отца ранили в одной из горячих точек, и мне стало не до любовных горестей. Его доставили в Рим, сделали операцию, и я с неистовой страстью принялась выхаживать его.
– Бамбина, да ты просто Юлия Вревская! – смеялся папа, хотя ему было не до смеха. Он четко осознавал, что с таким ранением вряд ли сможет вернуться к прежней работе. У него была прострелена нога, и так неудачно, что он навсегда остался хромым.
– Отбегался я, дочка! Но ничего, лорд Байрон тоже хромал!
– Ты будешь писать стихи, как Байрон?
– Нет, увы! Но и просто заслуженным инвалидом я тоже не хочу доживать.
– И что же ты думаешь делать?
– Вот встану на ноги и буду помогать тестю, он давно этого хочет. Стану устраивать выставки не только картин, но и фотографий, ну и буду наслаждаться оставшейся жизнью. Буду пить вино, вкусно есть, волочиться за красивыми женщинами…
– Нет, ты будешь волочить за ними ногу!
– О, бамбина! Это злобная шутка!
– Не злобная, а острая!
– Да, тебе палец в рот не клади! – хохотал мой неунывающий папа.
Когда он наконец встал и начал потихоньку ходить, я почувствовала, что забыла о Максе. Клин клином!
Потом я вышла замуж по-настоящему. Свадьба, белое платье из Милана, свадебное путешествие на Канары… Масса иллюзий и… Ничего! Мне просто нечего сказать об этом браке, от него осталась только пустота. Пустота в душе, в сердце. Мой муж был просто пустым местом, почти фантомом, не оставившим никакого следа, даже странно. И развод был избавлением от пустоты. Я опять начинала жить заново. И пошла работать. В новый мужской журнал. Вот там-то я встретила главную и единственную настоящую любовь. Этот человек наполнял меня таким счастьем! Достаточно было увидеть его, услышать его голос… Он тоже работал в нашем журнале. Но если я тянулась изо всех сил, чтобы стать хорошей журналисткой, то ему у нас было тесно. Вулканолог по первой своей профессии, он казался мне неимоверно романтическим героем. Он был умным, добрым, веселым, относился ко мне очень тепло, по-дружески, но как женщину меня не воспринимал. А я боялась спугнуть возникшие дружеские отношения, старалась всячески показать ему свою независимость и приучала его к тому, что я просто добрая подруга… Я верила и надеялась, что он сумеет оценить меня по достоинству и в один прекрасный день полюбит. Но увы… И тогда я стала заводить романы с кем попало, кратковременные, пустые, что называется для здоровья. И частенько, как другу, жаловалась Родиону. Его звали Родион Шахрин. Он тоже иногда рассказывал мне о какой-нибудь не в меру назойливой девице, и я мысленно поздравляла себя с тем, что не стала одной из них. Я все еще надеялась, что в один прекрасный день у него откроются глаза… А потом он вдруг решил познакомить меня со своим младшим братом, приехавшим из Америки. И у меня голова пошла кругом. Я вообразила, что этот самый брат сможет стать для меня тем, чем не стал Родион. Но это было так глупо… Переспав с ним, я поняла, что не нужна ему, а он мне. Он, как выяснилось, приезжал в Москву, чтобы найти какую-то девушку из своей молодости. А потом оказалось, что именно ее безумно полюбил Родион. О, как же он мучился! Как его колбасило и плющило! Что-то у него с ней не ладилось… Она жила в Германии, он в Москве, между ними были какие-то непонятки… Я сначала злорадствовала, а потом мне вдруг стало его безумно жалко… Он даже с горя сделал мне предложение… Но я так не хотела. Мы вместе встречали Новый год у его друзей. Я сперва радовалась такой перспективе, говорят же, как встретишь Новый год, так его и проведешь, но это чепуха. Он был такой грустный, подавленный, потерянный, что я решила раз и навсегда покончить с этим своим дурацким чувством. Я пошла в туристическое агентство и купила билет в Мюнхен, где жила его любовь со смешным прозвищем «Девственная селедка», и попросила доставить билет и ваучер на гостиницу ему в офис. У него теперь был свой собственный журнал. И он полетел в Мюнхен. А я уволилась с работы и улетела к отцу в Рим. И вот теперь через две недели предстоит моя свадьба.
В огромной отцовской квартире, убранством напоминавшей дивный фильм Висконти «Семейный портрет в интерьере», был большущий балкон, вернее, даже целая терраса, где мы частенько пили чай по вечерам (отец приучил Карлотту к этим чаепитиям). Когда я вернулась, отец сидел там один.
– Бамбина! Где тебя носит целыми днями? Я поцеловала его.
– Просто брожу по Риму, благо есть такая возможность.
– Купила что-нибудь?
– Папочка, я же сказала, что брожу по Риму, а не по магазинам.
– Если женщина ходит не по магазинам, а просто по городу, это неважный признак.
– Почему?
– Скажи, бамбина, ты не хочешь выходить замуж?
– Хочу!
– Ты не хочешь выходить за Серджио?
– С чего ты взял, папочка?
– Сядь-ка, что ты стоишь, как назойливый официант? И налей мне еще чаю.
– А где Карлотта?
– Встречается с подругой.
– С Эмилией?
– Нет. Из Лондона прилетела Стефания.
– А!
– Бамбина, ты не ответила на мой вопрос? Ты не любишь Серджио?
– Папочка, ты сам когда-то внушал мне, что замуж лучше выходить без особой любви. Тогда в браке будут открываться какие-то неведомые прежде достоинства…
– В принципе это так… Но, прости, родная, за вопрос, ты с ним уже спала?
– Папа!
– Но это имеет принципиальное значение… А вдруг он будет тебе противен?
– Он мне не противен.
– Понял, – улыбнулся он. – Что ж… Да, бам-бина, тебе звонила какая-то дама.
– Какая дама?
– Из Москвы. Анита.
– Анита? – вздрогнула я. – Она звонила из Москвы?
– Да нет, насколько я понял, она в Риме. И жаждет с тобой увидеться. Она оставила номер телефона.
– Странно, почему она не позвонила на мобильный?
– Бамбина, что у тебя с головой?
В самом деле, решив начать новую жизнь в Риме, я купила здесь новый телефон, с римским номером.
– А ты не дал ей новый номер?
– Нет. Откуда я знаю, хочешь ты этого или нет? Но она оставила свой телефон. Если я не ошибаюсь, это твоя бывшая начальница?
– Она. Интересно, зачем я ей понадобилась?
– Ты позвонишь ей?
– Нет, если ей надо, пусть звонит. А я покончила с прошлым.
Отец насмешливо вздернул бровь. Он мне не верил. Я и сама себе не верила. Но знала – так надо. Я выйду замуж за Серджио. Он и в самом деле не был мне противен, когда увез меня на уик-энд на озеро Комо и там в роскошном отеле мы занимались любовью… Какое противное, лживое выражение: заниматься любовью, когда речь идет просто о сексе. Мы занимались сексом. И это было совсем неплохо. Вот если бы Родион полюбил меня, тогда бы можно было сказать «мы занимались любовью». Но так не случилось, а с Серджио… При чем здесь любовь? Он ведь тоже, по-моему, не умирает от любви, просто он родственник Карлотты, участник семейного бизнеса, а поскольку я единственная наследница отца и Карлотты, то женитьба на мне ему вполне выгодна. Я ему, конечно, нравлюсь, даже очень, возможно, он в меня даже влюблен, но… Я отчетливо понимаю, что нам предстоит открывать друг в друге достоинства. Мужские достоинства у него вполне на уровне, да и я, кажется, не ударила лицом в грязь. Короче, мы оба остались довольны тем уик-эндом. И повторяли его несколько раз. И мы оба хотели детей. И жить мы будем в Риме. И зачем тут Анита? Она позвонила поздно вечером.
– Фаинчик! Как я рада тебя слышать!
– Добрый вечер, Анита! Раньше мы были на «вы».
– Фаинчик, у тебя завтра найдется часик-другой на обед со старой знакомой? Очень охота повидаться, поболтать о том, о сем. Ты как?
– Анита, что-то случилось?
