Екатерина Михайловна Денисова
Поводок
– Я хочу остаться один… я пойду в комнату, а ты оставайся тут, —я ринулся по коридору прямиком в свою спальню. Я почему-то был уверен, что она ничего не скажет, даже не попытается задержать меня. Три года назад она была крайне красноречива, а теперь из нее больше трех слов не вытащить. Может дело было в возрасте или смирении. Я этого не понимал, да и не хотел разбираться в этом вопросе.
Одеяло холодными объятиями накрыло тяжелыми краями. За то время, пока я ходил, оно изрядно набрало свежего воздуха и мне снова пришлось теплом согревать его разноцветную поверхность. Я пытался думать о чем угодно только не о том, что только что сказала мама. Она не могла меня понять. Нет, я в это не верю. Она приехала посмеяться, поглумиться или даже порадоваться моему трауру. Ведь еще давно она старательно пыталась огородить меня от несчастливого конца. Конечно, дело было в другом, но в итоге я уверен, она была довольна смерти Эммы. Или даже если поверить, что она действительно могла понять мое внутреннее состояние, то почему только сейчас решила посетить родного сына? Неужели ей нужны были для этого слова Тиф и ее придуманная причина? Все это было странно. Но самое ужасное во всем этом было то, что я прислушивался к шагам. Мне интересно было, что сейчас она делает. Рассматривает ли вещи, пытается ли что-то убрать или унести. Или, что вероятнее всего, она стояла у окна и украдкой поглядывала на улицу. Такую картину я запомнил в детстве. Она всегда так делала, в болезни, в здравии, ночью или днем, она никогда не забывала посмотреть за стеклянную ограду. Так делала и Эмма… я только сейчас понял, что она тоже могла днями напролет сидеть у окна, разговорить со мной по телефону, пока я еду домой или просто вязала. Она делала то же самое, как же я мог этого раньше не понять.
Мысли вернулись к тому место, с чего все начало. Эмма… мне ее так не хватало. Я столкнулся со своим страхом лицом к лицу и уже еле мог сдерживаться на краю доски. Наедине с собой я был обнажен. Кожа с мыслей срывалась легко, и я не мог замедлить этот процесс. Кости острыми наконечниками врезались в плоть, разрушая органы, нарушая систему. Моя жизнь действительно стала пустым сосудом, хотя в какой-то момент мне казалось, что было все иначе. По крупицам собирая воспоминания, они с грохотом падали сквозь пальцы. Конечно, я пытался хвататься, бросаться на дно за их исчезнувшими образами. Все было бесполезно, я потерял все, что любил, что возводил на пьедестал, из-за кого я мог назвать себя счастливым человеком.
Тишину нарушил неприятный звук. Сначала мне подумалось, что это мама просто что-то уронила, но потом звук превратился в песню. Она включила радио, которое я даже не смел трогать руками. Я боялся осквернить последние прикосновения моей любимой, вызвать в себе неконтролируемую дрожь и разразиться в отчаянии. А она так бездушно прокрутила колесо и включила станцию для настоящих дачников.
– Выключи его немедленно! Ты слышишь? – с громкими криками шаги направились прямиком в комнату, где должна была стоять пожилая женщина. Но с моим появлением, картина предстала совсем иным боком. Никого не оказалось. Я взглянул на часы, а потом в окно. Прошел нужное время, и Фельдш приехал забрать будущую тещу. Под звуки играющего радио я смотрел в глаза матери. Слеза катилась по ее ровному лицу, отражаясь от моей. Я впервые видел ее такой, сочувствующей и нежной. Никогда прежде соленые тропы не пересекали морщины, но сейчас…
Это стало последней каплей. Да, у меня не было сомнений, что сейчас был именно тот самый момент, о котором только недавно говорила мама. Даже она не смогла выдержать, а что уж говорить обо мне. Я обречен, и зачем тогда продолжать себя мучить, когда ничего не происходит? Зачем я стараюсь жить каждый день, зная, что завтра точно ничего не сможет измениться? В моем существовании давно потерялся смысл. И я просто проживаю то, что давно должен был закончить.
Мысль была напористой, незамедлительной. Я пытался действовать быстро, чтобы не передумать потом. В доме не было большого выбора, как я мог предаться самосуду. Ножом я сам не смогу сделать, пистолет лежал в офисе, и оставалось только одно. Помню, что когда-то Эмма покупала черный поводок. Это был первый день, когда мы встретились с Аляской. Тогда она еще верила, что он сможет остаться с нами, и решила сделать ему такой подарок. Но желаемое не произошло, и нам пришлось убрать поводок. В памяти я уже стоял и медленно выдвигал черный гроб. Руки уверенно взяли черный кожаный ремешок. Я даже не думал о том, выдержит он меня или нет. Просто разум решил не смотреть на происходящее и покинул тело.
Со стеклянными глазами я взял табуретку, встал на нее и подвязал поводок на люстру. Действовал я так, словно выполняю подобное почти каждый вечер. И ведь в каком-то смысле это была правда. Я убивал себя вечерами, думая о любимой, но теперь все будет иначе. Я встречу ее там, в другом мире, обниму ее за талию и скажу все то, что не успел сказать при жизни.
Я не боялся. Наоборот, даже какая-то облегченная уверенность освободила конечности от клетки. Легкие наполнялись воздухом, ладони не потели, а становились только более сухими. Люстра слегка качалась, но я знал, что могу положиться на нее. Она не подведет меня в нужный момент. Я встал в центр табуретки и потянул за петлю, накинул на шею и затянул. Я был виноват в смерти Эммы. Только я и никто другой. И поэтому мое существование заслуживает именно такого окончания. Книга не может закончиться счастливо или хотя бы так, как хотят читатели. Я не могу на их благо стараться не замечать пустоты в душе. Я должен все решить прямо сейчас…
Табуретка зашаталась под ногами. На фоне до сих пор играла музыка с радио, которую я почему-то даже хотел слышать в последний момент. Все внимание было сконцентрировано на деревянном предмете, который уже постепенно наклонялся и сдавливал воздух в горле.
– Эмма, я люблю тебя…
Как только сухие губы произнесли признание, за окном залаял пес.
– Гав-гав
– Что? Ты серьезно решил прийти именно сейчас? Тебя не было все полгода. Почему ты вдруг оказался тут… – кричал я, словно думал, что пес сможет услышать. – Уходи! Я все решил и теперь буду рядом с ней…
Собака принялась сильнее гавкать. Голос ее уже срывался на стон, но она все равно не останавливалась.
– Да что ты хочешь от меня? Я не могу так больше жить… хватит, надо прекратить мучения!
Еще какое-то время щенок прогавкал и затих… даже не оставляя после себя эхо.
– Нет, я должен, я не могу… – вот так просто после быстрых действий и принятого серьезного решения, я вдруг почувствовал затишье и у себя в голове. Колени затряслись, мысли вернулись на место, и холод теперь связывал конечности по швам.
Петля была скинута, я слез со стула и упал на пол. Слёзы… сплошные слезы отныне напрягали уголки глаз. До сих пор чувствовалось давление в шее, но оно не оказывало никакого ужаса. Гораздо больше сейчас мое внимание привлекал щенок и его внезапное появление.
Открыв дверь, маленький сюрприз поджидал меня у самого порога. Прозрачные слюни капали на коврик, выдыхая теплый воздух. Я стал плакать сильнее, почувствовав взрыв плотины. Я был так рад его видеть, что не мог ничего сказать и только протянул трепещущую руку. Сначала Аляска принюхивался к забытым запахам, скривился, но потом с радостным лаем завертелся вокруг себя, виляя хвостиком. Самыми теплыми объятиями я накрыл маленькое тельце и нежно погладил по грязной шерсти. Я улыбался… впервые задолго время я искренне улыбался и не винил себя ни в чем…
…
…
Возможно, вам интересно будет узнать, что случилось со мной потом? Да, я чуть не совершил суицид, но этот момент стал для меня самым переломным. Жизнь стала иной. Мысли об утрате перестали посещать меня каждый день, хотя я и не пытался выкинуть Эмму из головы и сердца. Она была со мной, да. И только она помогала мне двигаться дальше, видя в мелочах интересный огонек, пробуя идти дальше, не оглядываясь назад. И одному мне было бы крайне сложно справиться с трудностями. Аляска. Вот имя того, кто стал для меня другом и опорой. Он остался со мной, и никогда мы не разлучались. Все стало иным, я изменился. И самое важное, что я был уверен, что могу быть тем самым положительным героем книги, которую я решил продолжить, а не порвать на части…
