Екатерина Боровикова
Темные времена. Книга 2
– Стой! – схватила меня за руку недавно приобретённая приятельница. – Ну-ка, пойдём, посекретничаем.
Практикантку она бесцеремонно выгнала:
– Хватит в сестринской сидеть – топай в процедурный кабинет, утилизируй шприцы. Да смотри, как положено, сделай! Садись, Поля.
Я плюхнулась в чёрно-белое кресло, стараясь не расплакаться. Юля устроилась в соседнем.
– Затеешь скандал – застрянешь здесь надолго. Вообще, Евгения Сергеевича можно понять: он на воду дует.
– Козёл. Сам же постоянно подчёркивал, что я ответственная, быстро восстанавливаюсь, и вообще…
– У нас три года назад случай был, – перебила меня медсестра. – Мужик – такой же, как и ты, «ответственный». Учитель по профессии. Булавко ему запрет на полгода определил. Ещё через два месяца у мужика жену ограбили, изнасиловали и грохнули, да ещё жестоко так. Еле опознали. Он её похоронил, вышел на работу, запер класс и убил всех учеников до единого. Решил, что находится в игре, а дети – мобы. Полицейские дроны его снотворным через окно обстреляли, но поздно было. И Булавко…
– Было такое, в новостях долго мусолили, – вспомнила я. – Ужасный случай. Правда, я не знала, что убийца – бывший пациент психушки.
– Понятно теперь, почему Евгений Сергеич перестраховывается? – прищурилась Юля. – Где гарантия, что у тебя от стресса года через три крыша заново не съедет? Да и неизвестно, когда ты окончательно восстановишься. До сих пор ведь глюки, верно?
– Он сказал, месяца через три приду в норму.
– А может, и через три года. Ты ж сама медик, должна понимать, что все эти сроки достаточно условны, у всех по-разному!
«Ты ж сама медик». Как же надоела эта фраза.
Я закрыла лицо ладонями. За что мне всё это?
– Знаешь, что? А сходи-ка ты к нему. Только не ради истерики.
– А ради чего? – застонала я, не убирая руки от лица.
– На базе клиники ведутся какие-то исследования. Слышала про компанию «Рецепт твоего успеха»?
– Естественно. Они реанимационные капсулы делают, на моём предыдущем месте работы такие стояли.
– Ну, не только капсулы. У них широкий спектр интересов. Так вот, подробностей я не знаю, но они проводят эксперимент, длительный, в закрытом крыле. Пациенты, с которыми они работают, неплохие деньги получают, а по окончании – полную зачистку анамнеза. Их пребывание здесь нигде потом не упоминается. И если требуется дальнейшее лечение, делается всё по-тихому, без записи в личный файл и за счёт компании. Но, повторяю, подробностей я не знаю. Может, сходишь, спросишь у Булавко? Вдруг он тебя запишет. Полгода, и ты чиста, как младенец.
* * *
– Нет, нет и нет, дорогая Полина! – возмущался Булавко. – Даже не думайте! И вообще, кто вам рассказал об исследованиях? Впрочем, не важно. Вы поймите, «Рецепт твоего успеха» проводит эксперимент в виртуальной реальности, пациенты подписывают отказ от претензий. И работать там предпочитают с теми, кто плохо поддаётся стандартному лечению, в идеале – вообще с людьми, которые не отличают реальность от фантазии. Вы категорически не подходите. Ведь так хорошо выздоровление идёт.
– Но три года сидеть на шее у родных, Евгений Сергеевич! Это огромный срок. Вы же знаете мою ситуацию: дочка…
– Я помню, вы рассказывали, – нахмурился Булавко. – И очень вам сочувствую, но это ведь не повод рисковать разумом. Да, у «Рецепта» ошарашивающие результаты, но, во-первых, метод только-только начали изучать, данных ещё мало, чтобы делать какие-либо выводы – они поэтому и исследуют, естественно. Ещё два года назад они с животными работали, понимаете? Шимпанзе, мармозетки всякие. Полина, у вас же семья, дети, муж, в конце концов. За два года десять человек, закончив участие в эксперименте, вернулись ко мне с тем же, с чем пришли. А двое и вовсе окончательно утратили связь с окружающим миром, лечились поначалу у нас, а теперь в закрытом крыле, и прогресс нулевой, понимаете?
– Я понимаю, – тихо сказала я. – Но вы ведь не хотите уменьшить сроки, рекомендованные для полного восстановления.
– Ни за что! – замахал руками доктор.
По щекам потекли слёзы.
– Ну что с вами делать? Поленька, дорогая, для вас ведь стараюсь! Вы всегда можете найти работу, не связанную с людьми. Например, в какую-нибудь фармацевтическую лабораторию или, скажем, в морг вас преспокойно возьмут. Да, я имею право предлагать пациентам обратиться в «Рецепт твоего успеха», но кем бы я был, если бы практических здоровых, замечательных людей укладывал в геймерский лежак без малейших показаний? Не всё в этой жизни деньгами измеряется! Вам категорически нельзя в виртуальность, категорически! Подумайте сами, стоит оно того? Вот, во-о-от! Я вижу в ваших глазах понимание. Всё-таки вы замечательный пациент, благонадёжный. Все бы такими были. Ну, ну, не плачьте, прошу.
Булавко вскочил, вышел из-за стола, открыл дверь и крикнул в коридор:
– Юленька, вы на месте? Успокоительное сюда, срочно.
Запиликал мой смартфон.
– Я уже в палате. Ты где? – спросил Денис.
– Это ваш муж? Прекрасно, – обрадовался доктор. – А позовите-ка его сюда. Может, он окончательно убедит вас отказаться от глупых мыслей.
Глава 3
Оля словно парит в воздухе, но на самом деле её тело погружено в специальный электролитный раствор. Тонна датчиков, графиков, чисел на «лобовом» стекле меня успокоили – я прекрасно знаю, куда смотреть и на какие цифры обращать внимание, не зря столько лет отработала как раз с таким вариантом реанимационной капсулы. Конечно, было бы лучше обзавестись так называемой «сухой» моделью, но подобные штуки на порядок дороже и простым смертным недоступны даже на вторичном рынке. Да и места больше занимают. Олина – вертикальная, стоит себе спокойно в углу комнаты, а сухие обычно располагаются в горизонтальной плоскости, как кровать.
Вовремя мы. Три месяца после покупки прошло, а следы от виар-очков до конца так и не зажили. Что было бы ещё через год? Изуродованное на всю жизнь лицо? А так рано или поздно розовые полосы побледнеют, а потом и вовсе исчезнут.
Капсула тихонько запищала, жидкость пришла в движение – нейросеть запустила фильтрационную систему. Бедная моя девочка. В сухой капсуле нейтрализация продуктов жизнедеятельности гораздо гигиеничней происходит. В сопровождающей документации обычно успокаивающе пишут, что выделения попадают в электролитный раствор не более чем на двадцать секунд и никак не вредят человеку, но всё равно не слишком приятно. Хорошо, что пациент обычно без сознания.
Как геймеры решают вопрос с брезгливостью, не знаю. Наверное, просто не задумываются над тем, как всё работает.
– Мамуль, чай готов, – заглянул в комнату Вовка.
Я поцеловала стекло на уровне Олиного лба и пошла в кухню.
* * *
Думала, дома станет легче. Получилось наоборот: в душе поселилась щемящая, бесконечная тоска. Хорошо хоть, едва я переступила порог, все глюки как отрезало. Может, навсегда? Ой, только бы да!
Мои мужчины постарались, к моему возвращению убрали квартиру, но намётанный глаз видел паутину под потолком, чёрный налёт на чаше кофеварки и увядший цветок на подоконнике – его явно забывали поливать и только сегодня вспомнили. В общем, тяжело им жилось без женской заботы.
Ну что, Полина Святославовна, стоило оно того?
Спокойно. Капсула куплена? Вот именно. В семейном бюджете хороший плюс? Да просто огромный. Так и нечего себя корить.
– Ну а Светка вообще ушла, – забрасывал меня Вова школьными новостями, пока Денис нарезал торт, а дедуля раскладывал его по тарелкам. – Она жуть как не хотела, но её мать на повышение пошла, в Москву лыжи навострила. И Светку с собой, естественно. Ну, ваще, мам, прикинь? До экзаменов не могли дать доучиться человеку. Не маленькая, пару месяцев без родителей перекантовалась бы спокойно. Она так плакала – в новой школе не знает никого, и вообще…
– Точно, – перебила я. – У тебя ж экзамены скоро. Совсем из головы вылетело. А профориентация когда? Или я пропустила? Тебе ж определяться нужно с учебными предметами на старшие классы!
Вовка запнулся на последнем слове и испуганно взглянул на отца. Денис нахмурился, и я насторожилась. Что ещё не слава богу?
– Понимаешь, Поль, тут такое дело, – забормотал Матвей Ростиславович. – Ну, в общем, мы не хотели говорить, пока ты в себя не придёшь…
Снижаю настройки графики.
Мир стал уже привычно двумерным. Родные вмиг «обмультяшились» На паутине под потолком нарисовался здоровенный, размером с чайное блюдце, фиолетовый паук с вампирскими клыками. Он многозначительно подмигнул одним из восьми глаз, приветливо помахал передней лапкой и ритмично засучил задними. Из его, так сказать, задницы показалась белая нитка паутины.
– Давайте без тайн. Я в относительной норме, – проронила я, наблюдая за паучьим ткачеством. Белая ажурная сеточка плелась довольно быстро и красиво развешивалась под потолком.
– Мам, куда ты смотришь?
– Никуда, – перевела я взгляд на кружку с чаем. – Не темните, рассказывайте.
– Ну, в общем, ты только не волнуйся, – Денис сел рядом, взял меня за руку. Сердце пропустило один удар, а в чашку спланировал обрывок паутинки. – Школьный психолог, когда пришли сведения о том, что ты в больнице, развила бурную деятельность.
– Она меня в неблагонадёжные записала! – воскликнул Вовка. – Типа, Оля преступница, я пассивно-агрессивный, ты психическая…
– Вова! Выбирай выражения! – рявкнул Денис, не отпуская моей руки.
– Это не я, это цитата! Пап!
– Вовка, как узнал, налетел на психологиню, – подключился к рассказу свёкор.
– Не собирался я её бить, даже в мыслях не было, только кричать стал, – зачастил Вова. – А она завизжала, охранный дрон вызвала, заявила, что напасть хотел.
С потолка спустился паучище и издевательски захихикал, раскачиваясь на паутинке прямо над тортом.
– Ты только не волнуйся, – паук вдруг превратился во встревоженное лицо мужа, который пытался поймать мой взгляд. – Вову никто ни в чём не обвиняет, Мишка в свидетели пошёл, ещё пара пацанчиков из класса, плюс видео и аудио. Не было нападения, это официально. Но потенциально мог – судя по показателям смартфона, адреналин в крови и что-то там ещё типа того. В общем, Вовка неблагонадёжный теперь, так что до тестирования не допустят его.
Всё. Это конец. Неблагонадёжный – значит, в десятый класс его не возьмут, соответственно, высшее образование мальчику не светит. Никогда. Ни хорошей работы, ни страховой медицины, его ждёт запрет на взятие кредитов, пожизненная привязка к одному округу, и детей у него может быть только двое. Мы с Денисом тоже без высшего образования, но всегда относились к добропорядочным, поэтому никаких ограничений к нам не применяли, кроме страховки и количества детей.
– Почему раньше не сказали? Зачем ты отговорил меня от эксперимента? – пропищала я незнакомым, тоненьким голосочком. Похожим озвучивают всяких белочек-зайчиков в детских мультиках. Судя по отсутствию реакции родных на «озвучку» матери, это тоже глюк. – Ребята, мне теперь, кровь из носу, надо попасть в программу. Не важно, какие у этого будут последствия, но файл мой почистят, понимаете? Там пункт в договоре о полном удалении диагноза, который привёл в клинику. А значит, причин ломать Володечке жизнь не будет, понимаете?
Они заорали втроём одновременно. Если коротко – рисковать мной никто больше не будет. И неблагонадёжные нормально живут. Проще Олю вытащить из лап «правосудия», чем отдать меня на растерзание учёным.
Я пыталась перекричать. Приводила доводы, но меня никто даже слушать не хотел. Перед носом снова раскачивался хихикающий паук, избавившийся от лица Дениса. В какой-то момент он показал мне раздвоенный змеиный язык, я схватила кружку и выплеснула чай в эту восьмиглазую наглую морду.
– Поль, ты что?!
Я вдруг онемела.
Да что ж такое-то, только выписалась!
Через секунду я ещё ослепла и оглохла.
* * *
Палаты в закрытом крыле оказались одноместными, но вполне комфортными. Я почему-то ожидала чего-то вроде карцеров с неудобными узкими кроватями, привинченными к полу, но всё оказалось не так страшно. Да, кровать прикручена болтами, но при этом матрас удобный, постельное бельё чистое и относительно новое, стены покрашены приятной глазу голубой краской и увешаны репродукциями пейзажей в гибких рамах. Большое, светлое окно забрано решёткой, которую стыдливо прикрывает тюлевая штора. На полу розовый прорезиненный коврик. В общем, казённость обстановки кто-то аккуратно попытался уравновесить недорогим уютом.
Ещё здесь имелся махонький санузел с унитазом, душевой кабиной и раковиной, стенной шкаф, письменный столик – маленький, практически парта первоклассника – и табуретка. Как и кровать, остальная мебель тоже оказалась приколочена.
– Ну шо, Полинка, придётся нам здесь куковать, пока твои мозги окончательно не отъедут.
Я проигнорировала ехидный голосок паука. В который раз уже. Он фыркнул и принялся плести паутину над дверью.
«Без чувств» я промучилась двое суток. Это позже стало известно, сколько именно, ведь кроме слуха и зрения ещё и ощущение времени потерялось. Только мысли остались – сначала панические и практически бессвязные, потом беспросветно суицидальные. Если честно, первые мгновения я вообще думала, что умерла. Ну, инсульт, например, или аневризма. Никто же не знает, что с нами после смерти происходит. Может, мы как раз так её и проживаем: в виде мыслеформы несёмся сквозь безвременье в никуда.
Но обошлось. В первую очередь вернулись тактильные ощущения и восприятие тела в пространстве. Рядом всё время находился Денис – я его, как бы объяснить… чуяла? Нет, неподходящее слово. В общем, я просто знала: муж рядом, это он держит меня за руки, обнимает, укладывает в кровать, усаживает в машину, везёт куда-то.
А сегодня глюки неожиданно рассосались, и я увидела себя здесь, в этой палате. Рядом Денис, под потолком – паук.
Физиологические проблемы – ерунда, с ними можно жить. А вот живая и активная галлюцинация – это чистая психиатрия, что гораздо страшнее. Ну не существует же этот восьмиглазый нахал на самом деле! Хотя он до ужаса реален. Пару раз ловила себя на мысли, что видения не могут быть настолько настоящими.
– Не волнуйся. Скоро придёт лечащий врач, всё решим, – сказал Денис и добавил: – Пойду лицо ополосну.
Едва он скрылся за дверью туалета, в палату вошёл Булавко, незнакомый врач моего возраста и медсестра.
– Полина Святославовна, как хорошо, что кризис миновал, – одними губами улыбнулся Евгений Сергеевич. Глаза же смотрели холодно, даже разочарованно. – Напугали нас. Что же вы, а? А ведь уговаривали ещё и срок наблюдения уменьшить. Хорошо, что вреда никому причинить не успели. Нам теперь предстоит выяснить, как долго вы водили меня за нос, сколько симптомов скрыли во время предыдущего пребывания в этих стенах.
– Что вы! Ничего не скрывала! – прижала я руки к груди. – Просто дома узнала о неприятностях, вот и…
Булавко поджал губы и опустил взгляд в планшет с историей болезни. Я обиделась было, а потом поняла, что он в своём праве. По идее, его сейчас будут всякие комиссии трясти: шутка ли – выписал пациентку, а её нужно было к психам определять!
– Уважаемая Полина, возможно, с сегодняшнего дня ваш лечащий врач – я, – сказал второй врач. – Повторюсь: возможно. Сейчас мы определимся, какое отделение вам нужно – психиатрическое или нейрофизиологическое. Если второе, вы вернётесь под крыло Евгения Сергеевича. Если первое – что ж, придётся вам какое-то время провести в нашей дружной компании.
– Всё, Поля, кранты тебе. У этого выражение лица, как у дохлой мухи, он тебя просто так не выпустит, – захихикал паук. Я бросила на него гневный взгляд.
– Что такое? – сделал стойку доктор, чьего имени я не успела выяснить. – Куда вы посмотрели?
– Никуда, – как можно спокойней пожала я плечами. – На звук отреагировала. В санузле муж руки моет, уронил что-то, наверное.
Доктора и медсестра переглянулись, потом Булавко вкрадчиво сказал:
– Денис Матвеевич привёз вас два дня назад. Согласно правилам, в острой фазе пациенту не разрешается принимать посетителей. Ваш супруг дома.
По спине побежали мурашки. Я подскочила к двери туалета, рванула её на себя.
В маленькой, узкой и длинной комнатке никого не было.
– Ой, не могу! – захохотал паук. – Поля, может, и врачей здесь нет? И ты вообще не здесь? Может, рядом с тобой только я настоящий? А?
Палата закружилась. Я не удержалась на ногах, плюхнулась на пол. Паутина стала стремительно разрастаться и опутывать помещение, медиков и меня.
– Господи, помогите мне, помогите, прошу! – прошептала я и потеряла сознание.
* * *
Ещё через две недели Юля из нейрофизиологии сбросила мне по сети мою собственную историю болезни. Конечно, вполне может быть, что нет никакой Юли, больницы, лечения и всего прочего, но я тогда вообще не знаю, во что верить. Так что примем за аксиому: эта часть моей жизни реальна. После отбоя я улеглась в кровать, дождалась, пока отделение окончательно заснёт, и открыла файл. От таблеток пропадали галлюцинации, но появлялось ужасное отупение и заторможенность, так что вечером я предусмотрительно пропустила приём и выбросила лекарства в унитаз. Ничего, разок можно и погаллюцинировать, зато хоть информацию воспринимать смогу нормально.
«…паук является визуализацией ощущения беспомощности…
…классическое лечение не оказывает видимого действия…
…гипертрофированное чувство вины, бред самоуничижения…
…прогноз сомнительный…
…в семейном анамнезе патологическая игромания, возможно, диагноз родственникам поставлен неверно…»
В общем, если коротко – не быть мне нормальной. А со временем могу растерять и те осколки адекватности, что остались. Поиграла, блин, в игрушку с полным погружением. Уж лучше бы кабачки на продажу выращивала.
Я на несколько мгновений закрыла глаза. Нет, ни за что не сдамся. Много они понимают, всё лечение – сплошной рандом, сами не знают, что и как делать. Классическое лечение, как же. Какая классика, если протоколам по игровой синестезии меньше десяти лет вообще?
«…Пациентка согласна на экспериментальную терапию… Родственники подписали отказ от претензий… Показано участие в исследованиях профессора Шульца…»
Да где ж это? Ага, вот, нашла.
«…путём жеребьёвки определена группа № 4»
Хоть знаю теперь, что не попала в контрольную группу с плацебо. Эту информацию как раз и искала в первую очередь.
Читала я довольно долго, узнала о себе много нового. Паук не особо мешал – так, пару раз опустился с потолка на одеяло, но я предусмотрительно положила на живот тапок, поэтому поганец опасался возмездия и не наглел.
После прочтения я переправила файл Денису. Да, он подписал отказ от претензий, но только потому, что без этого меня не хотели брать в программу. В общем, муж решил подстраховаться и заиметь доступ к информации – мало ли что. Хоть какой-то, ведь по сути мы по-прежнему не в курсе подробностей. Подопытным кроликам ни к чему знать, что с ними собираются делать. Наоборот – чем меньше понимания, тем чище результаты.
А может, я с ним не виделась? Вдруг три свидания и разговоры по сети происходили исключительно в моей голове?
А присланный файл? Он настоящий? А я? Вот же – паук на расстоянии вытянутой руки, вполне осязаемый. И дым под потолком. И безмозглые рабы, которых я иногда вижу вместо медсестёр, санитаров и уборщиц. Или безмозглые рабы настоящие, а медсёстры – результат моих фантазий? И в больнице ли я? Может, дома, и мне снится сон. Или я вообще в гробу.
Сколько воображаемых пластов мироздания наслоилось на реальность?
Нет ответа.
Хорошо хоть, у этого Шульца эксперимент длится неопределённый срок, но до шести месяцев максимум. Может, обойдусь парой недель. Должно же мне наконец-то повезти.
– Зря надеешься, – заявил паук из самого дальнего угла комнаты. Забрался, гадёныш, подальше, чтобы я тапком не дотянулась. – Ты обязательно попадёшь в тот процент идиотов, которым лечение не в масть. И закончишь свои дни безумной старухой, которая не узнаёт родных и вообще имя собственное не помнит.
– Нет, так не будет.
– Эй, Полина, сама подумай! Тебя засунут в капсулу, будешь плавать в собственном дерьме несколько месяцев. Забыла, как на тебя виртуальность действует? Где логика, а? Это как алкоголика водкой лечить. Вдруг они не лечат, а наоборот, калечат, сознательно, ради науки. А? А?!
Я промолчала и отвернулась к стене. Но ведь есть же люди, которые выходят из больницы здоровыми. Я точно знаю, Юля по моей просьбе пообщалась много с кем. Сам принцип лечения засекречен до той поры, пока не наберётся достаточно данных, чтобы объявить методику отработанной и рекомендованной – ну, чтобы конкуренты не обошли на повороте, так всегда делают. Но самих выздоровевших от общественности не особо скрывают. Естественно, я имею в виду не обывателей, далёких от медицины, а коллег: медсестёр, санитаров опять же, охранников, лаборантов – в общем, работников клиники. Вот Юля и пособирала сплетни. Правда, после выписки пациентов отследить уже невозможно почти, так как в личных файлах никаких упоминаний о диагнозе нет, но здесь-то, в больнице, многое на поверхности.
Да, лежать в капсуле придётся долго. От недели до шести месяцев. Нейросеть будет записывать всю мою жизнь там, в игре. Причём учёным вообще всё равно, во что я буду играть, выбор оставляют за пациентами. Им важны реакции организма на физическом уровне. А вот зачем, для чего – не знаю, не говорят. И почему сроки не фиксированы и для каждого подопытного индивидуальны – понятия не имею.
И что? Жить в хроническом психозе я больше не могу, так что пусть делают со мной, что хотят.
