Екатерина Бердичева
Фиолетовый снег
«…Многие задаются нелегким вопросом: почему мы печалимся и часто льем слезы, в душе продолжая жить правдой и верой… но мир остается подчас грустно-серым…»
«We cannot change the principles of peace
But we can help someone whose face is in tears.
We can draw a rainbow on a white wall,
And in an empty world will become not so cold…»
«… В проявленном мире есть смерть и угрозы. Поможем несчастным стереть с лика слезы. На белой стене вспыхнет радугой песня, пространство заполнив тем, что интересней…
«Maybe this world is hardly to help.
Maybe we should start with ourselves…»
«… Помочь нелегко… Прощая, протянешь руку. А в общем, начни с себя. Жизнь – неплохая штука…» – Пела я для молодых ребят, которым на их жизненном пути придется столько раз испытывать невыносимую душевную боль! Боль от предательства близких людей, боль разочарований, боль крушения надежд… Но все равно я верю, что в каждом из них всегда будет гореть тот самый огонек любви, из которого они будут возрождаться вновь и вновь, как феникс из пепла. И мне очень хочется думать, что сердце, подвергаемое испытаниям жизни, не зачерствеет, не покроется толстой глыбой льда, а будет нести каждому заблудшему и отчаявшемуся яркое пламя душевной теплоты и разбивающей все преграды силы.
– И никогда, слышите, никогда не переставайте мечтать и любить! Мир вокруг без тепла человеческой души умирает! Так делайте его живым, насыщенным разными красками и ярким! Я желаю вам счастья! С Новым Годом! – Прокричала я со сцены и встала со своего места. Свет вокруг резко погас и почти сразу вспыхнул над ди-джейским пультом. Из колонок тут же заиграла легкая музыка. Снова зажглись огни на елочке. В зале стало светлей. Я подошла к мальчишкам – гитаристам и пожала им руки.
– Ты клевая! – Сказал Садовский. – Приходи к нам еще!
Флейтиста уже не было. Я, хихикая, спрыгнула со сцены, надела на нос дымчатые очки и начала пробираться через зал. Меня сразу окружили. Девчонки хлопали в ладоши и пищали. Мальчишки приглашали остаться и потанцевать с ними. Я даже растерялась. Но тут толпу раздвинул плечами Бортников и взял меня за руку.
– Моя девушка немного устала. Простите! – Всем улыбнулся он и потащил меня на выход. Вслед летели аплодисменты. Краем глаза заметила наших преподавателей. Они тоже хлопали и, глядя на меня, довольно улыбались.
Бортников паровозом протащил меня через освещенный вестибюль.
– Вы переодевались у себя? – Спросил он.
– Да… – Переведя дыханье, подтвердила я. Он, все также держа меня за руку, потащил на третий этаж. В коридоре было темно, только свет от фонарей за окном немного освещал пустое пространство и запертые белые двери. Мы быстро шли в конец этажа к моему классу.
– Да не беги же так! – Взмолилась я. – Вокруг нас давно никого нет!
Он как-то загадочно хмыкнул. И, ответом на этот звук, от стены отделилась высокая фигура, в руках которой я опознала флейту. Теперь хмыкнула я и достала из кармана ключ от двери. Открыв класс и войдя внутрь, я зажгла свет.
– Прошу! – Обернулась к застывшим в дверях двум фигурам и… неприлично раскрыла рот. На меня смотрели две пары одинаковых прозрачных глаз.
– Однако! – Против воли вырвалось у меня.
– Светлана Васильевна! – Ваня вошел в класс. – Позвольте представить вам моего отца – Александра Ивановича Бортникова.
– Можно войти? – Улыбнулся мужчина.
– Конечно входите, раз уж вошли. – Махнула я рукой в сторону столов и стульев.
– Вы… – Начали мы все трое одновременно и рассмеялись.
– Слово даме! – Тепло посмотрел на меня Бортников – старший, садясь на стул и положив рядом свою флейту.
– Вы чудесно играли. Профессиональный музыкант? – Поинтересовалась я, доставая из косметички лосьон для снятия грима.
– Нет, любитель. – Коротко ответил Александр.
– Мой отец – главврач нового военного госпиталя, ведущий хирург! – Гордо поведал его сын.
– Иван! – Одернул укоризненно отец. – На самом деле я очень люблю и ценю музыку. В свое время закончил музыкальную школу. Играю практически на всех духовых инструментах…
– Еще на гитаре и аккордеоне! – Снова не утерпел Ваня.
– Родственная душа, значит? – Спросила я, смывая с глаз подводку и тени.
– Вы красиво поете. Не только голосом, но и душой. И я старался, как мог, Вам соответствовать. Надеюсь, у меня получилось?
– Вы напрашиваетесь на комплимент? – Удивленно вскинула я отмытую бровь.
– Серьезно интересуюсь. – Внимательно посмотрел на меня Бортников-старший.
– Вы, конечно, меня извините… – Вклинился в наш зашедший в тупик разговор Ваня. – Но мне пора вас покинуть. Народ развлекается без моего присмотра. Сами понимаете… – Он смущенно развел руками. – Ответственность!
Я улыбнулась.
– Иди, Ваня, конечно. Повеселись хорошенько.
– А вы к нам спуститесь? – Он внимательно взглянул на меня и на отца.
– Нет, извини, но я устала. Поеду домой.
– Светлана Васильевна! – Вдруг подскочил Иван ко мне. – Вы – потрясающая женщина!
Парень неожиданно нагнулся, положил руки на мои плечи и поцеловал меня в только что отмытую щеку.
Я рассмеялась, отец нахмурил брови. Ваня пулей вылетел за дверь.
– До свидания в Новом году! – Услышала перекатывающийся эхом голос.
В неловком молчании я привела в порядок лицо, сняла пирсинг, надела сережки и цепочку. Достала из косметички обручальное кольцо. Повертела в руках и опустила на палец. Посмотрела на сидевшего напротив мужчину. На вид ему было лет сорок – сорок пять. Высокий, как заметила я раньше, выше Вани, он был каким-то… более светлым. В смысле цвета. Практически белые волосы ежиком стояли на голове. Светло-коричневые брови и такого же цвета ресницы. Пронзительные прозрачные глаза. Одинаковые с сыном даже их выражением. Узкое лицо с длинным прямым носом. Упрямый подбородок с немного выпяченной нижней губой. Морщины у глаз. Похоже, когда он смеется, они лучиками разбегаются к вискам. Стройная подтянутая фигура военного, и длинные нервные пальцы музыканта. Или хирурга. И еще у отца и сына одинаково завораживающий голос. В госпитале, возможно, в него влюблены все женщины, от врачей до нянечек? Кажется, мой нетрезвый и перебравший адреналина мозг снова куда-то понесло. Все. Пора домой! К мужу!
Покидав в сумку косметичку, платье, туфли и зимние сапоги, легонько дернула плечами. Ничего, накину пальто, а до машины и в сценических ботинках дойду. И поеду потихонечку-потихонечку. Чтоб гаишники не отловили.
Окончательно собравшись, я вновь посмотрела на Бортникова-отца. Тот, слегка сгорбившись, тихо сидел на стуле, положив руки на свою флейту. И был очень и очень одиноким. Потерянным в этом огромном и заполненном людьми мире. Я плюхнула сумку обратно на пол. Он вздрогнул и поднял на меня глаза.
– Извините, задумался. Волшебный вечер, кажется, кончился. Пойдемте, я провожу Вас! – Встал он со стула. Я, наоборот, откинулась на спинку своего.
– I`m reaching out for a soul, that`s kind of lost in the dark… («…обращаюсь к душе, что потеряна в темноте…» – сл. из песни Scorpions)
– Неужели заметно? – Спокойно отозвался он.
– Заметно. – Кивнула я. – Иван у Вас – замечательный парень, во взгляде которого я вижу боль. Такую же, как и у Вас. Понимаете, – я подалась вперед, – сначала никак не могла понять, чем так цепляют его глаза. Цветом? Да, они необыкновенные. Но меня этим не удивишь. За годы работы в школе повидала много разноцветных глаз: и голубых, и зеленых, и серобуромалиновых. Но потом поняла. Они притягивают своей глубиной. А эта глубина… она появляется только тогда, когда человек пережил личную трагедию. И не сломался. Сделал выводы и продолжил жить дальше. Вы посмотрите: за ним идет вся школа. И ученики, и учителя.
– Вы тоже?
– Да. – Обезоруживающе улыбнулась я.
– Спасибо.
Я подошла к нему и села рядом.
– Александр Иванович! Взгляните, пожалуйста, на меня! – Мягко попросила его и притянула обратно к стулу. Он сел и посмотрел в мое лицо.
– Что Вы видите в моих глазах? – Спокойно спросила его.
– Синеву осеннего неба. Человека, умеющего радоваться наперекор всему. Сильную и красивую женщину. – Он засмеялся. – Это психологический тренинг?
– Вы в них не видите себя. – Грустно подвела я итог. – А это очень плохо. Where are you?
Он провел рукой по лбу и волосам:
– Наверно, остался там, где-то в далеком прошлом…
– Вы очень нужны Вашему сыну. Он беспокоится за Вас. Что же такое произошло, что мальчик так рано повзрослел?
– Вы хотите услышать исповедь незнакомого мужчины?
– Вы – Ванин отец. А Ваня для меня слишком много значит.
– Если так… Хорошо. – Он пожал плечами. – Наверное, Вы правы: кому-то это стоит рассказать. Но Вас будут искать?
– Ничего, учителя и без меня выпьют. А муж знает, что у нас школьный вечер.
– Не переживает, что задерживаетесь?
Я подумала и ответила:
– Нет.
Он не спеша погладил пальцами инструмент.
– Мы были молоды и счастливы. – Начал он свой рассказ. – Танюша училась вместе со мной в медицинском. На последнем курсе мы расписались. После окончания жена устроилась работать в поликлинику на Васильевском острове. Мы оба из Питера. – Пояснил он. – Меня пригласили в интернатуру крупного военного госпиталя. Работа была интересной, и я согласился. Но было одно «но»… Мне присвоили звание. Я стал военным хирургом. После нескольких лет работы я защитил степень. А Танюшка родила Ванечку. Он очень похож на нее.
– Только глаза папины… – Прошептала я.
– Да, глаза мои. – Улыбнулся Бортников. – Ване было три года, когда меня послали в командировку на Кавказ. Хоть официально военные действия к этому времени там не велись, но боевики партизанили регулярно, внезапно появляясь с территории Дагестана, Грузии или Кабардино-Балкарии, нападая на наших военных и мирных жителей. Там, куда меня направили, был большой госпиталь. И большая хирургическая практика. Мы, русские специалисты-медики, жили не в городе, а при больнице. Идти к месту работы было недалеко, да и безопасно в плане жизни. Нас охраняли. Командировка была длинная, на полгода. Расставаясь с моими любимыми, я обещал, что по-возможности буду выбираться домой. Но… персонала не хватало и уехать все не получалось. Тогда моя Танюшка решила: если в телевизионных новостях все спокойно, значит, волноваться не о чем… И сюрпризом прилетела ко мне вместе с маленьким Ваней. – Мужчина закрыл лицо руками. – В тот день было ясно и солнечно. В нашем военном городке все было тихо и мирно. Таня решила с утра сходить на рынок, порадовать меня домашней стряпней. Ваня остался с соседкой. Я работал. Примерно часов в одиннадцать с северной стороны городка начался прорыв боевиков. Снаряды, осколки летали повсюду. Наши военные их вскоре выбили, и к нам начали поступать раненые. Военные и гражданские. В числе последних я увидел свою жену. У нее было тяжелое ранение в голову. Я помогал нашему нейрохирургу во время операции. Она выжила, но в сознание не приходила. По семейным обстоятельствам, раньше срока, я с ней и сыном вернулся в Питер. – Мужчина вздохнул. – Дома я показывал ее лучшим специалистам. Только… Все было безрезультатно. Прогнозы были осторожными: пятьдесят на пятьдесят. …В коме она пролежала два месяца. Потом пришла в себя. Но мозговая деятельность целиком к ней не вернулась. Она больше не могла ходить, самостоятельно есть… Знаете, она стала как растение. Ничего не видела, хотя глаза были открыты и ничего не слышала. Когда ее укладывали спать, она напевала колыбельную песенку, которую пела маленькому Ванечке: придет серенький волчок… – Бортников сглотнул ком в горле. – Но больше не говорила ничего. Я, мои родители, ее родители поочередно дежурили у постели больной. Малыш засыпал только рядом с ней. И, уже сонного, мы перекладывали его на свою кроватку. Ваня рос и помогал ухаживать за мамой. Он кормил ее. Знаете, с тех пор у него любимое блюдо – манная каша. Он упросил меня отдать его в музыкальную школу. Хотел петь маме песенки. И уже в шесть лет он сносно играл на маленькой флейте. Когда пошел в школу, старался учиться на одни пятерки. Он приносил маме дневник и показывал ей. Я сам слышал, как он обещал выучиться и помочь справиться с ее болезнью. Но Таня угасала. Медленно. Сначала она перестала садиться в кресло и целыми днями лежала, глядя пустыми глазами в потолок. А перед своим днем рождения закрыла их навсегда. Она не мучилась. Просто ушла. Вот, наверное, тогда глаза сына стали глубокими. Он дал на могиле матери слово быть лучшим. Стать врачом и спасать людей. Вот и вся наша семейная история.
Александр Иванович поднял на меня глаза.
– Извините, я не хотела…– Хмель давно выветрился из моей головы. В горле стояли слезы.
– Пойдемте, я провожу. – Поднялся мужчина.
Я машинально цапнула свою сумку. Бортников мягко, как ненужную маленькому ребенку вещь, взял ее у меня.
– Я же рядом. – Просто сказал он. Потом помог одеть мне пальто и повесил мою сумку к себе на плечо. Флейту положил в чехол, вынутый из кармана куртки. Я выключила свет и заперла дверь. Темный коридор встретил нас отзвуками музыки и далекими криками.
Я нащупала его руку и крепко уцепилась за нее. Мне почему-то казалось важным просто поддержать его своим человеческим теплом. Мы спустились вниз и вышли из школы. Падал мелкий зимний снежок. Расчищенная еще днем площадка была засыпана его тонким слоем. И на нем, четким черным рисунком, пропечатались наши следы.
– У меня за углом машина. – Улыбнувшись, сказала я.
– И как же Вы ее поведете? До ближайшего гаишника? – Озвучил Бортников мои сомнения.
– Потихонечку. – Пожала плечами я.
– Ждите здесь. Сейчас подъеду. – Сказал он, поставив у моих ног сумку и сунув в руки свою флейту.
Он быстро ушел. Я подставила ладонь под медленно кружащий в воздухе снег. На теплой руке он таял, легонько покалывая холодом пальцы. За углом пятиэтажки заворчал мощный двигатель. И уже через минуту неучтенный гаражный самострой продемонстрировал свои помятые углы ярким лучам прыгающих по ухабам российского асфальта фар.
Передо мной открылась дверь большой черной машины.
– Кидайте сумку назад и садитесь! – Пригласил из теплого и темного нутра Александр Иванович. Я положила флейту, поставила на пол сумку и села рядом с водителем.
– В какую сторону едем?
– Полянки.
Через пятнадцать минут мы стояли рядом с моим подъездом.
Бортников, не поворачиваясь ко мне и глядя на панель приборов, озвучил истину:
– Приехали. Вот Ваш дом.
– Да. – Сказала я, не вылезая.
Он повернулся и посмотрел мне в глаза.
– Вы чудесная женщина, Светлана Васильевна. Спасибо Вам за все. За музыку, за хорошее отношение к моему сыну. За то, что меня слушали. – Добавил он тихо. – Вам пора.
Он взял мои ладони двумя руками и поцеловал каждую.
– Идите, прошу Вас!
Я открыла дверь и взяла сумку. Каюсь, мне хотелось броситься ему на шею, и больше никогда от него не отрываться. От него веяло незыблемой и уверенной силой одинокой, но крепкой и надежной скалы, стоящей в бескрайнем и бушующем космическом океане.
Вместо этого я улыбнулась и сказала:
– Доброй ночи!
– Прощайте, Светлана Васильевна. – Сказал он, и я закрыла дверь автомобиля. Большая машина резко развернулась и выехала из двора. Я потопала в подъезд.
Поднявшись на этаж, тихонечко открыла дверь ключом. Семен, наверное, уже видит десятый сон. Я разделась, сходила в душ и пошла в спальню. Семена дома не было.
***
Мои босые ноги протопали по ковру гостиной, а руки, на мгновение замерев с зажженной спичкой, коснулись свечей на старом пианино и медленно откинули крышку. Усевшись на табурет, я заиграла раннего Рахманинова. Мне было плевать, слышат ли меня соседи, поскольку прямо сейчас моя логически выверенная и размеренная жизнь ломалась, как лед под ломом дворника в марте. Казалось, я попала в мир, которого нет на обычной двухмерной карте. Эта проекция была нелогичной, иррациональной. Я сама лепила и обжигала кирпичики моего теперешнего дома, думая, что он перенесет любую бурю. А выяснилось, крышу сносит и от легкого ветра.
С младых ногтей видя старания отца, я училась тому, что мне было интересно и должно было принести доход в моей взрослой жизни. У меня были любимые увлечения. Я сама нашла себе мужа. Тогда почему я думаю и переживаю о Бортниковых, а мужу даже позвонить не спешу? И вообще, если разобраться, что я знаю о работе и увлечениях Семена, кроме того, что в отпуске мы путешествуем вместе, а в будни спим на одной кровати? Я доиграла прелюдию, когда раздался стук по батарее.
«Утро вечера мудренее». – Решила я и забралась под одеяло.
День встретил меня серой мутью за окном, падающим снегом и сопящим рядом мужем. Я тихо встала и пошла варить кофе. Сегодня опять придется ехать к школе. Нужно забрать со стоянки мой верный старенький Марч.
Я надела толстый свитер, джинсы, теплые сапоги без каблука и куртку-пуховик. На голову нацепила вязаную шапку с помпоном. Взяла телефон, ключи от машины, документы и, заперев дверь, легко сбежала по ступеням на улицу. В душе, в отличие от вчерашнего вечера, было спокойно. Звонок настиг меня на автобусной остановке. Звонила Олечка Александровна. Она только проснулась и спешила поделиться со мной впечатлением от праздника. Как же хорошо, что Иван не объявил во всеуслышание, кто будет петь на школьном вечере! Олечка захлебывалась восторгом от того, какими милыми были мальчики, как она натанцевалась, какой смешной был спектакль и какой молодец Борис Игнатьевич. А певица, которая пела на вечере – это вообще улет! И, главное, какой молодец Бортников, который все это организовал и со всеми договорился.
– Представляешь, – делилась она новостями, – эта певица, оказывается, его девушка! Он сам об этом сказал! Девчонки наши так расстроились!
На меня напал безудержный смех. Ай да Бортников!
Давясь и похрюкивая, я как-то незаметно доехала до школы. Вот и мой Марчик! Он стоял на углу дома, где я его всегда оставляла. В отличие от соседних автомобилей, снега на нем не было. Там, где перед лобовым стеклом крепятся поводки от стеклоочистителей, в углублении, плотно завязанная целлофаном, лежала крупная белая роза. «Ванечка!» – Улыбнулась я про себя.
***
Когда я вернулась домой, прогулявшись в пару магазинов, уже вечерело. Дни были короткими и тусклыми. В последнее время солнышко на небе показывалось слишком редко. Дороги, по случаю наступивших длительных выходных дней, были засыпаны снегом и через его толстую прослойку отважные автомобилисты прокатали узкие черные колеи. Я ехала медленно. Мне надо было немного притушить ликующее состояние души, затопившее мое сердце при виде Ваниной розы. Я согласна со многими нашими коллегами: рядом с Бортниковым невозможно не радоваться: он одним своим присутствием делился с окружавшими его людьми бесконечным теплом своей натуры. А после того, как мальчик познакомил меня со своим отцом, я словно проснулась и вдруг отчетливо поняла, какими должны быть отношения близких и любящих друг друга людей. Значит, все, что я с таким трудом создала для себя, весь мой маленький мир оказался ложью и обманкой? Отношение моей матери ко мне, всегда опускавшей меня на вторые роли по сравнению с сестрой, и при этом делая меня ей должной – разве это любовь? Почему я была обязана бежать и спасать их по первому требованию, получая вместо благодарности презрение и зависть, а также отказ в любой помощи для меня? Разве это правильно? Мой идеальный брак с красивым и богатым мужчиной, в котором каждый живет своими личными событиями, не снисходя к интересам другого… Разве так должно быть? Моя вселенная рушилась и сыпалась трухой на грязную неубранную дорогу. Уже не радость, а слезы текли ручьями по щекам и падали крупными каплями на куртку. Бортниковы! Ну зачем вы сюда приехали?
Я представляла Ивана и понимала, что и у меня мог быть самый лучший на свете сын. Или умница-дочка. Я всегда бы ей говорила, как она красива и неподражаема. Сколько потенциально талантливых людей ведет серое никчемное существование только из-за того, что родители в детстве не похвалили ребенка за нарисованный первый в его жизни цветок! Малыш так старался порадовать маму! Не важно, что на обоях. Ведь ему никто не дал лист чистой бумаги и цветные мелки, а ткнули носом в испачканный угол и наорали, что виниловые обои стоят больше двух тысяч рублей за рулон! Вот скажите мне, причем тут скучные стены, когда так хотелось нарисовать на них сказочный лес! Ребенок больше никогда не возьмет в руки карандаш или кисть… Мир потеряет необычного художника. А постаревшие родители будут жаловаться друзьям и коллегам, что их чадо, кроме водки, ничего не интересует!
Я сидела перед своим домом в машине и смотрела на розу. Спасибо тебе, мальчик, за поддержку. Я не рассыплюсь. Я снова соберу по кирпичикам свой мир. Пусть это дело не одного дня или даже месяца, но я постараюсь снова стать личностью, а не училкой английского или красивой куклой богатого человека, которую, по мере надобности, можно засунуть в дальний угол или вытащить, хвастая ее возможностями перед гостями.
Пристроив длинный стебель на сгиб локтя, я заперла машину и отправилась домой.
Семен, куда-то собираясь, бегал по квартире и одновременно говорил по телефону. Когда я вошла с розой в гостиную, он мазнул по нам взглядом и ушел на кухню договаривать. Голос зазвучал значительно тише. Через минуту он ворвался обратно:
– Опаздываю, бегу, целую! – Скороговоркой выпалил он и вышел в прихожую одеваться. Я пошла за ним.
– Вопрос первый. Тебя сегодня ждать? Вопрос второй. Завтра тридцать первое декабря. Новый год.
Семен остановился и наморщил свой ровный греческий нос.
– Училка, что тут можно сказать? Ответ первый. Мы – взрослые свободные люди. Ответ второй. Тридцать первого декабря мы встречаем новогоднюю ночь в ресторане с Игнатьевыми и Труновыми. Одень тот комплект с сапфирами и бриллиантами, что я привез из Франции. И то синее платье, что недавно купила. Помнишь, мне показывала? Не грусти. – Он щелкнул меня по носу, надел ботинки и застегнул куртку. А потом захлопнул дверь.
И такую жизнь я считала нормальной? Ду-ура!
Новый год мы встречали в самом престижном ресторане нашего города. Вокруг находились значимые люди. Играла легкая музыка. Я сидела, выпрямив спину, в сапфировом гарнитуре и синем платье, иногда прикладывая губы к бокалу с шампанским, не уменьшая его количество. Рядом со мной сидела жена директора складского комплекса Тамара Игнатьева, хорошенькая блондинка с силиконовым бюстом и губами, в бриллиантовом комплекте. Обтягивающее все прелести платье было серебристым. Короче, сверкала, аки снежный сугроб под фонарем. Она потягивала ликер и рассказывала про плотный рабочий график, занятый с утра фитнесом, маникюршей, массажисткой, косметологом, магазинами и парикмахерской. Да мне за месяц столько не обойти, сколько в один день объезжает эта стойкая женщина! Я искренне ей посочувствовала и, заодно, восхитилась. Мужики пили коньяк, на глазах становясь все хвастливее. Разговор с политики и количества заключенных сделок плавно перетек к качеству сидящих в зале женщин. Нас с Тамарой и Ольгой Григорьевной Труновой, женой местного пивовара, составляющего свой напиток все на тех же складах, уже не замечали. Я – мебель. Швейцарские часы. Статусная вещь. Потикать, что ли? Вдруг подумают, бомба? Вот будет умора! Куранты на Кремлевской башне пробили двенадцать. Мы дружно встали и выпили шампанского. Дядька, ведущий в этом ресторане новогоднее шоу, что-то кричал в микрофон, приглашая всех желающих идти смотреть фейерверк. Я встала.
– Ты куда? – Вдруг заметил меня Семен.
– Смотреть салют. – Ответила я и пожала плечами.
– Ступай! – Важно разрешил он и засмеялся.
Мне стало мерзко. Надев легкое удлиненное пальто, прямо в туфлях я потопала на улицу. Мы приехали на машине мужа, поэтому я не сочла нужным надеть что-нибудь теплое на ноги. Путаясь в полах и спотыкаясь на нечищеном льду, я упрямо брела по направлению к дороге. Хотелось поймать такси и уехать домой. Выпить бокал шампанского и сесть за пианино. Кругом рвались петарды, рассыпая в черном небе яркие и разноцветные звезды. Доковыляв до нашей центральной трассы, я встала на обочину и подняла руку. Мимо проезжали редкие машины, спешившие развезти предвкушающих пассажиров к праздничным столам. Я не выдержала и заплакала. У меня замерзли ноги и рассыпался в щебень гранитный пол моих чаяний и надежд. Вытирая мокрым платком мороженые сопли и согревая дыханием руки, я целеустремленно шла по обочине освещенной улицы, как вдруг сзади меня послышался скрип тормозов. Кажется, неподалеку остановилась машина. Я обернулась. Меня освещал фарами огромный джип. Сквозь бликующие в этом ярком свете слезы, увидела, как открылись двери, и ко мне побежали две мужские фигуры. Совершенно закоченевшая, я молча стояла и ждала.
– Светлана Васильевна, как же это! Одна! Босиком! – Раздался над моей головой родной голос Вани Бортникова.
– Опять вы. – Выдохнула я и потеряла сознание. Наверно, от счастья.
Очнулась, скорее всего, очень быстро, так как машина все еще стояла на обочине. Я лежала, завернутая в куртки и какие-то тряпки на заднем сидении. Моя голова была на коленях Бортникова-старшего. Он растирал мне руки. Ноги лежали на Бортникове-младшем. Он растирал мне ступни. Через чулки. Я открыла глаза и засмеялась. Мужчины облегченно выдохнули. Я попыталась сесть. Меня в четыре руки придавили к сиденью.
– Что с Вами произошло? Почему Вы в таком виде одна и на дороге? – Спросил Александр Иванович.
Я выдернула из его крепких пальцев одну руку, подняла кверху сапфировое колье и уточнила:
– Вы про это?
Бортников-старший ахнул:
– Да Вы сумасшедшая женщина!
– Нет. – Покачала головой я, возвращая свою ладонь обратно.
– Что. С. Вами. Произошло? – На меня смотрели две пары самых удивительных глаз в мире.
– Шла из ресторана. Домой.
– Может, позвонить Вашему мужу? – Нерешительно предложил Александр Иванович.
– Извините, не хотела портить вам праздник. – Я вырвалась и села между ними. – Выпустите меня. Пожалуй, мне пора. Спасибо за помощь.
– Мы отвезем Вас! – Воскликнул младший.
А старший догадался включить свет.
– Нет. – Сказал он, глядя на меня. – Мы приглашаем Светлану Васильевну в нашу зимнюю сказку. Как думаешь, Вань, у нас найдется еще пара валенок?
Иван засмеялся.
– Найдется! Размера сорок четвертого. Как раз вся целиком и поместится!
Я открыла рот.
– Возражения не принимаются! – Отрезал старший и сел за руль. Ванька, напротив, остался рядом и тесно прижал меня к себе. Я быстро согрелась и, склонив голову ему на грудь, задремала. Мне было хорошо, уютно, спокойно и… правильно.
Проснулась я оттого, что машина, скрипнув тормозами, остановилась. Ваня нежно откинул с моего лба прядь волос и прошептал в макушку:
– Светлана Васильевна, пора вставать! Приехали.
Открыв сонные глаза, я посмотрела вокруг. Мы стояли на лесной поляне. Свет фар выхватывал справа и слева от машины толстые заснеженные ели. Прямо перед нами стоял сказочный двухэтажный теремок.
– Это – домик Бабы-Яги? – Поинтересовалась я.
– Это дача главврача одного военного госпиталя. – Спокойно заметил Александр Иванович и, не выключая зажигания, вылез из машины. Ванька расцепил руки, которыми крепко прижимал меня к себе, поправил сползшую с моих ног свою куртку и строго сказал:
– Вы тут сидите, грейтесь! На улицу не вылезайте. Мы растопим камин и включим отопление. Дом нагреется, и мы Вас заберем!
– Ваня! – взмолилась я. – Я тоже хочу помочь. Мне уже тепло. Просто поищи какую-нибудь старую одежду: свитер, носки… Пока вы будете заниматься хозяйством, я успею что-нибудь приготовить.
Парень кивнул головой и ушел в ночь. Я осталась в машине одна. Пользуясь моментом, сняла колье с шеи, вытащила тяжелые сережки и убрала все эти украшения в крохотную сумочку, висевшую на моем запястье. Подумала и туда же опустила перстень и обручальное кольцо. Потом потихоньку переползла на передние сидения и заглянула в салонное зеркало. Косметика вроде не растеклась. Молодцы итальянцы. Действительно водостойкая: перенесла такой слезопад и обледенение! Я полезла в бардачок в поисках салфетки. У каждого уважающего себя водителя они должны лежать именно там. Вот они, родимые! Одну вытащила и начала стирать с лица пудру. Уж на ней-то следы остались точно! Испачкав четыре влажные салфетки, но зато убрав с лица результаты недавней слабости, я с интересом начала оглядываться. Мужчины уже включили в доме свет, а из трубы к небу тянулся белый дымок. Вокруг застыл безмолвный зимний лес. Сквозь стволы вековых сосен и елей едва проглядывался далекий забор. Я обернулась назад. Там были открытые ворота и подъездная дорога. Причем, чищенная. И лучше, чем в городе. Внутри периметра, конечно же, лежали сугробы. Но тяжелый джип их продавил, как ледокол вечные арктические льды. Теперь, негромко урча мотором, он стоял практически у самого крыльца. Интересно, а где мы? Я еще раз с любопытством повертела головой. Муж недавно что-то говорил про элитный поселок, построенный в десяти километрах от нашего города. Вроде как, в заповедной зоне. Чистая и быстрая река Лачесть, широкая в том месте, делала большую петлю вокруг соснового бора. Песчаная земля, смолистый воздух… И самые уважаемые жители нашего города. Причем, очень ограниченный круг. Избранные, так сказать. Уж как Семен хотел попасть в их число! Может, как раз сюда и занесло меня волею судьбы? И, если это так, то каким ветром задуло в их среду пусть и главврача, но в-общем, совсем не элитарного человека? Как же назывался этот поселок? Липки, Вишенки… не помню. Я поерзала на слишком большом для меня сиденье и поджала ноги под себя. Посмотрела на сумочку в своих руках. “Не дай Бог, потеряю в сугробе!”– подумала я и, открыв бардачок, убрала ее внутрь.
Тут в доме распахнулась дверь, и оттуда выскочил Иван в огромных валенках и запрыгал ко мне по сугробам. Дверь машины открылась, и парень вывалил на сиденье теплые вещи. Как я и заказывала: толстый свитер, джинсы, две пары вязаных носков и на коврик поставил свои ботинки.
– Извините, Светлана Васильевна! Больше обуви нет, а в валенках вы утонете. У Вас такая маленькая ножка! Прямо как у ребенка. – Засопел он.
– Спасибо, Ванечка! Тебе, правда, ботинок не жалко?
– Да Вы что? – Вскинул он на меня свои глазищи. Потом наклонился и порылся в больших накладных карманах камуфляжных штанов. – Вот, возьмите ремень. Джинсы подпояшете, а то вдруг в сугробе слетят! – Лукаво улыбнулся он и захлопнул дверь.
– Куртку надень! – Сказала я закрытой двери.
Стянув нарядное синее платье, я облачилась в теплый свитер. Привстав, чтобы вдеть в джинсы ноги, поняла, что свитер мне почти до колен. Штаны тоже были большими, размера где-то сорок восьмого. Наверняка Ванька поделился. С удовольствием затянув ремень на талии, я приступила к подворачиванию брючин и упаковыванию нижней части тела в носки и ботинки. Завязав покрепче шнурки, поняла, что зима – это здорово. Подхватив обе мужские куртки, я выпрыгнула из машины на снег. И сразу села. Потому что было очень глубоко. И как мы сюда заехали? Словно неумелый пловец, я гребла белую пушистую массу одной рукой, стараясь выбраться к дому. В этот самый момент на крыльцо с лопатой вышел Александр Иванович и увидел мой героический заплыв.
