Екатерина Басманова
Миллионы не моего отца
Вадим сидел за столом с лицом игрока в покер, он боялся выдать себя и не знал, как реагировать. Если начать возражать, Лиза может заподозрить что-то, а если согласиться – Вадим просто не мог представить Анну и Лизу вместе – это было слишком смелой сексуальной фантазией.
Впрочем, у него никто и не спрашивал – Лиза все уже решила, и вскоре дом наполнился запахом масляной краски, но Вадим замечал только кисловато-пряный бергамотовый запах Аниных духов, который превратился для него в навязчивость. Самой Анны в доме он не заставал – она являлась после полудня, когда Вадим трудился над своим стартапом в лофтах офиса или разъезжал по городу по встречам. Первое время Вадим избегал заглядывать домой в эти часы, но потом осмелел и попытался подловить Анну – безрезультатно. Анна как нарочно все время ускользала от него: раз она отменила сеанс из-за необходимости быть у дантиста, в другой не смогла уже Лиза, которая в своем университете делала доклад на конференции.
Вадим только наблюдал, как громоздкое полотно на мольберте день ото дня обрастало красками: яркие мазки постепенно облепляли робкий карандашный рисунок, словно лепестки хризантем. Лицо Лизы приобретало неестественную желтизну, которая была утоплена в мраке траурного платья. Волосы блестели медью проволоки, скованные ободом из синей ленты. За спиной разливалась абсентная зелень, этой же хмельной, нездоровой зеленью блестели глаза. Умные, как всегда, но совсем недобрые, совсем чужие, – как показалось Вадиму.
Вадим сразу не полюбил этот портрет. И дело было не в художественных недостатках – как портретист Анна и правда оказалась хороша. Но она не рисовала – она присваивала человека на своих картинах. Она рождала демонов, посмотрев на которые нельзя было оставаться уверенным, что запечатленный на портрете не изменился и в реальной жизни. Он менялся в твоей голове, – вот в чем дело, эта живопись сбивала прицел.
Нет, это не фото в инстаграме, о котором ты можешь быть уверен, что оно ретушь, фильтры и самолюбование. Слащавая, безобидная ложь. Живопись претендовала на правду. Она творила правду, которую никто не знал, – и узнавать, должно быть, страшно. Особенно тому, с кого писан портрет.
Как и в прошлый раз, Анна никого не стеснялась, а Лиза – Лиза, кажется, была в восторге от новой себя.
– По мне, так жутковатая картинка, – говорил Вадим жене, с недоверием глядя на нее на портрете, – хотя и добротно нарисовано.
– Она не плоха – просто слишком откровенна, – задумчиво отвечала Лиза, и непонятно было, это она о картине, о себе на картине или о той, что нарисовала портрет.
– Откровенна? Ты же на ней в черном платье, как монашка. Если бы хоть какое-то декольте, а лучше – нарисовала б тебя обнаженной.
– Я здесь более чем обнажена.
– Да ладно. Ты здесь на себя не похожа.
– Я не знаю, что такое быть похожей на себя.
«Что-то она темнит: а уж не рассказала ли ей Анна о поцелуе в баре? О чем они тут днем за чаем девочки могут болтать?», – озадачился Вадим. Он не мог спросить об этом ни у Лизы, ни у Анны – последней он теперь просто опасался. Нужно было как-то аккуратно навести мосты, и Вадим написал в мессенджер:
– Ань, видел, закончила портрет – ты здорово рисуешь!!!
– Спасибо!!! И ни одного члена на картинке – заметь! – веселый смайл.
Вадим тоже не поскупился на смайлы.
– Как твой ноутбук – работает? – спросил.
– Ага, пашет машина.
– Ну, вот видишь, плохого не посоветую. Если что – обращайся.
– ОК, – милый стикер аниме-девочка.
И Вадим понял, что все обошлось. А может быть и больше – может, это он струхнул и с самого начала неправильно понял ее? Может, она была и не против?
Последняя мысль была так приятна, так хороша, что Вадим поселил ее у себя в голове. Он стал чаще думать об Анне, ее представлять. То, что он представлял, казалось достижимым и в реальной жизни – ведь ожидалось, что Анна свободнее, раскрепощеннее и смелее жены. Это было словно смотреть видеоролики.
Пару из них, излюбленных, он прокручивал в своей голове, сидя с закрытыми глазами в кресле бизнес-класса, когда самолет тяжело шел на взлет. Вадим летел на международный форум инноваторов в Казань – слушать спикеров и ловить инвесторов. Последних – чисто ради спортивного интереса, потому что денег тестя хватало более чем. Вадим торжествовал, он был на высоте, десять тысяч метров, – сообщал пилот, – Вадим имел все, что хотел – пускай Анну пока и в фантазиях.
Форум блестел глянцем стендов, молодыми глазами и почтенными лысинами, – оптимизм вручали на входе вместе с бэйджем, надежду находили на фуршетах в бокалах шампанского. Что это был театр, не скупившийся на декорации, – кажется, понимали все, кроме немногих студентов, – но куксились только плохие артисты. Вадим был хорошим и чувствовал себя превосходно.
Как жалко было покидать Казань, спешно нестись в аэропорт на второй день форума, когда все еще в самом разгаре, – после звонка администратора его новенького офиса на Чистых прудах с известием о том, что в конторе этажом выше прорвало трубу и теперь вода льет с потолка дождем.
Прямо из Домодедово в офис – озирать разрушения. И хотя капель уже прекратилась, вода под ногами хлюпает. «Ну какие инновации могут быть в этой стране?!», – воскликнул Вадим, наблюдая, как под громыхание его мата растворяется мираж казанского форума. «Делать здесь уже нечего, промочил ноги», – и Вадим поехал домой.
Жену о возвращении он не предупреждал, и когда зашел в квартиру, застал их обеих: Лизу и Анну. Они не были заняты портретом, как ожидалось: он был водружен на стену в пустой гостиной. Под сверлящим взглядом взирающих сверху зеленых глаз утомленный Вадим проследовал в спальню. И, открыв дверь, застал их. Нет, они не пили чай – они занимались любовью.
* * *
– Извини, друг, просто она тебя интересней, – говорила Анна, натягивая джинсы на маленькие изящные бедра. Вадим, наконец, увидел ее обнаженной, но ему было от этого не радостно.
Анна никого не стеснялась, но поспешила выскользнуть из квартиры с проворностью магазинного воришки, которому уходить не впервой.
– Ну и как это понимать?! – криком обратился Вадим к Лизе.
А Лиза – Лиза, оборачивая тело в шелковый халат, посмотрела на него как на идиота, с пристальной наглостью зеленоглазой кошки, и, перекинув один за другой концы пояса с кистями, отправилась на кухню, – не исключено, что пить чай.
Вадим было рванул за нею, но остановился.
Жена не умела устраивать скандалов.
На кухне были ножи. Не то чтобы Вадим думал, что в порыве гнева может поранить Лизу, – он бы на такое не решился. Это бы значило поставить крест на всем.
Все, что Вадим мог себе позволить, это вскрыть вены на ее глазах, – но на это он был не готов. Слишком было б ей жирно.
«Но почему?», «Что это – месть? Анька ей рассказала о моих приставаниях?», «Какого черта они лесбиянки?», – проблема в том, что Вадим не знал, как все произошедшее трактовать. – «Когда с женщиной, это измена или что вообще?»
Дилемма не решалась так просто. – Вадим не мог ее решить при помощи тех формул, что имелись в его голове.
Если бы можно было пойти на кухню и вытрясти из Лизы всю душу, – тогда бы он нашел ответ. Но что потом сделает Смирнов?
На кухне Лиза и ножи.
Если бы Вадим не был увлечен Анной, если бы не хотел ее для себя, – возможно, было б не так обидно. А здесь – будто бы Лиза съела его кусок.
И сделала это нарочно. Облизываясь и не подавившись.
Ушлые кошки.
Лиза и ножи.
В действительности Вадим боялся не Смирнова и не себя, окажись у него в руке нож.
Странно, но он боялся Лизы.
Лиза была непонятна. Вадим никогда ее не понимал.
Не понимал, но было какое-то животное чувство, звериное чутье, которое останавливало его идти на кухню сейчас.
Это было нелепо, и это было смешно. Но Вадим выкрутился: он предпочел обидеться, нежели разбираться.
Как был в промокших ботинках он вышел на улицу – последнее слово сказала за него хлопнувшая дверь, – и несколько часов слонялся по городу, пытаясь загнать собственную злость и оторваться от роя мыслей, преследовавших его. А когда он вернулся, Лизы уже не было дома.
Пропала. Ушла. Уехала, не оставив даже записки.
Как это скверно, когда женщина умеет обходиться одним небольшим чемоданом – как легко ей бывает покинуть дом.
Ее молчаливый уход был очередной пощечиной Вадиму, но он, постепенно привыкавший к подобному обращению, подумал – а может, оно и лучше? Так хотя бы не надо объясняться. Да и куда она уйдет – это же ее квартира.
Поэтому он не написал Лизе и не позвонил, равно как и она.
Единственно, что глодало Вадима – это что она могла уйти к ней. И на третий день отсутствия он набрал Анну, – но оказалось, нет. У Анны Лиза с того дня не появлялась.
Анна позвонила Лизе через несколько часов после своего ухода – Лиза подняла трубку и спокойно ответила, что все у нее хорошо.
И это все, что сейчас о Лизе было известно.
У нее все хорошо, – убедил себя Вадим, и эта мысль не слишком радовала его.
Он пытался жить, как будто ничего не произошло. Только лицо его теперь обезобразила серая тень, словно недобрая маска: ранее спавшее внутри него зерно мизантропа пустило побег, и это ощущали все. Глаза застилала собственная грусть, и люди перестали быть ему интересны. Идиоты, дураки, скоты.
Весь этот мир, жужжащий вокруг него, загудел вдруг так раздражающе, что не вызывал ничего, кроме тошноты и мигрени. Невозможно было выключить звук. Невозможно было избавиться от ненависти к ней и к людям.
Его ненависть вроде зубной боли: была не страшна, но искажала лицо. Он мог бы избавиться от нее, вырвать с корнем, но не решался, продолжая скрежетать зубами. Он не знал, что будет, если она закончится – может, и он кончится вместе с нею. Потому что эта чахлая ненависть с холодными, лягушачьими лапами выросла на месте, где ранее было его честолюбие. Которого теперь больше нет.
Лиза взяла его честолюбие, сложила в чемодан и увезла с собою.
Лиза была частью той эфемерной конструкции, которую Вадим старательно возводил более года и которую теперь, после обрушения, пытался восстановить, подбирая ламинат и нужный оттенок краски и раздражаясь на рабочих.
Он хотел, чтобы все выглядело как прежде. Восстанавливать офис было проще, чем пытаться восстановить семью. Потому что семьи у Вадима с Лизой никогда не было – у него просто была роль семьянина. В короткометражном кино.
Можно было бы бесконечно жалеть себя, если бы на это хватило денег. Но однажды деньги перестали поступать на счет, и оказалось нечем оплачивать ремонты.
И Вадим понял, что как бы он ни избегал этого раньше – придется позвонить Смирнову.
Смирнову, который также как и он, не любил по подобным делам звонить первым.
* * *
– Я слышал, вы поругались с Лизой, – короткое рукопожатие, чтобы не утруждать себя приветствием на словах, и сразу к делу.
Георгий Валентинович Смирнов встретил Вадима в кабинете своего загородного коттеджа: по нынешним меркам устаревшей краснокирпичной постройки 90-х годов, не избавленной башенок и диспропорций. Маленький замок стоял на Новорижском шоссе, обнесенный внушительным забором все из того же кирпича.
Кабинет? Ну, здесь было всего понемногу: и от Людовика XIV, не жалевшего на интерьеры казны, и от советской правительственной дачи.
«И почему у Лизы не нашлось времени привести здесь все в порядок? Хотя был ли у нее самой вкус?» – ее квартира иногда напоминала Вадиму мебельный склад распродаж. – Был, но не когда касалось обстановки.
– Мы не поругались. Она мне изменила, – с дрожащим упреком в голосе произнес Вадим.
– Изменила? С кем? – искреннее удивление и более ничего.
– С… вы ее не знаете… Анной.
Оказалось, не все так просто объяснить Смирнову, но Вадим объяснил.
– Ну это несерьезно, – неприятно поморщившись, заключил Смирнов. В свои пятьдесят с небольшим он был абсолютно сед, потому это известие не могло добавить ему седого волоса.
– Скажите, а с ней бывало такое раньше?
– Бывало чего? Чтобы ей нравились… не нравились мужчины? Нет, с тобой – это у нее впервые.
– Может, вы не знаете чего? – съязвил Вадим.
– Нет, я знаю все, – отрезал Смирнов таким тоном, что не приходилось сомневаться. – Лиза, она бывает странная временами. Порой ее заносит.
– Хорошо же ее занесло!
– Послушай, то, что ты рассказал – это не измена. Это… я не знаю что – но измена, это когда с мужиком.
Георгий Валентинович отвернулся от Вадима, будто ему неприятно было на него смотреть, и подошел к сервировочному столику. Рука Смирнова потянулась к графину, в котором могла быть как водка, так и вода – но в стакан он себе не налил. Просто вынул из горлышка граненую крышку и стал машинально крутить ее в руке.
– С мужиком – не с мужиком, а мне неприятно, – возразил Вадим, и визгливая нотка в его голосе вывела Смирнова из медитативного состояния, в которое он едва не провалился.
– Нет, ты постой, – сказал Смирнов тише, чем обычно. – Вы с ней обсуждали это – к чему вы пришли?
– Ничего мы не обсуждали – она просто ушла, – с горечью бросил Вадим.
– То есть вы не поговорили? – и предштормовые волны побежали у Смирнова по лбу. – Вам надо поговорить, – настойчиво произнес он.
– Если она хочет поговорить, я не против, – ответил Вадим капризно.
– Тебе надо ей позвонить, – не слыша его, продолжал Смирнов, – или нет, лучше поезжай к ней – она сейчас в Испании, в Аликанте – я дам тебе адрес.
– Я не поеду.
– Тебе надо с ней поговорить, – продолжал не слышать его Смирнов. – Я сейчас позвоню, тебе по-быстрому организуют билеты на самолет, – говорил, выбирая номер на телефоне.
– Я не полечу даже первым классом.
Тут Смирнов остановился, оставил телефон и посмотрел на Вадима с недоброй пристальностью:
– А парашют на этом борту не предусмотрен.
– Вы что, мне угрожаете? – скрипка Вадима в очередной раз не попала в тон.
– Нет. Бессмысленно угрожать идиотам.
* * *
Вадим и не ожидал, что удастся так быстро отыскать деньги. На этот раз не пришлось рассказывать про большое будущее в Силиконовой Долине – новых кредиторов волновали только срок и процент. Первый был коротким, а второй – высоким. Кредиторы были старомодные и диковатые – два провинциальных бизнесмена, Манукян и Фонаренко, которые верили, что в Москве лучшая маржа.
Отыскать их удалось через бывшего однокурсника, совершенно случайно, который рекомендовал Вадима своим землякам. О проблемах Вадима тогда еще не было слышно, а об успехах знали все. Однокурснику даже пришлось уговаривать Вадима, чтобы тот взял деньги, потому что сумма по московским меркам была невелика.
Но ее вполне хватило бы, чтобы на несколько месяцев забыть о Смирнове и билете на самолет. «А там Лиза вернется – куда она денется, сидит в своей Испании одна, – рассуждал Вадим. – Никому она не нужна, кроме меня, – уж больно она странная». Побег жены теперь казался ему проявлением слабости, а ее связь с Анной – глупым экспериментом, неудачным к тому же. «Возможно, она сидит там и ждет моего приезда и прощения, возможно, они с папочкой и условились так, – а вот фиг им! Смирнов блефует: он не бросит мой проект – сам нехило в него вложился! Никакой предприниматель не бросит такого успешного дела», – Вадим все еще верил в свой грядущий успех. А если вера ослабевала, укреплял ее кокаиновой дорожкой.
Реальность была слишком сурова, чтобы отказаться от грез. Раздобытые деньги были слишком невелики, чтобы не попытаться их преумножить, и Вадим вспомнил про биржу. Ранее по настоянию Лизы он оставил игры на «Форекс» и ММВБ, – оставил не без обиды, потому что не в пример Лизе верил в свои трейдерские таланты. Теперь же настало время всем доказать, как Вадим умеет творить деньги из пустоты – исключительно силой своей интуиции и аналитической мысли.
Показать бывшему банкиру Смирнову, и Лизе, которая, как он слышал, делала успехи в работе биржевым аналитиком до своей болезни, – вот чего хотел Вадим. И заработать денег – но все проиграл очень быстро.
Кредиты вышли, а кредиторы уже стучали в дверь. Но Вадим не спешил отворять им – после предательства Смирновых он считал себя свободным от любых обязательств, он не чувствовал себя в долгу. «Чего им надо? Пусть идут к черту!», – и блокировал номера, менял сим-карты, перестал появляться в офисе, потому что нечем было платить зарплату; пришлось закрыть странички в социальных сетях. С болью в сердце он удалил свой инстаграм.
Но все это не спасло Вадима от того, что однажды на пороге его дома появился Дмитрий Бавыкин. Вчерашний рязанский омоновец, который второй месяц ожидал перевода в столицу, а пока ютился на съемном углу в коммуналке и искал, как подзаработать денег. Фонаренко и Манукян его тоже нашли по знакомству. Бавыкин пообещал им вытрясти деньги из московского должника.
Москвичей он не любил. Москва казалась ему неправильным местом. Привычная звенящая пустота вокруг себя, равно как и в собственной голове была невозможна здесь: улицы наполнялись шумом, а черепная коробка – обрывками мыслей и эхом чужих голосов. Остро чувствовался недостаток солнца, а под ногами вместо белого снега была едкая мокрая грязь. Пространство между тоскливыми небом и землей было заполнено пестрыми магазинными витринами, запахом кофе и мурлыканьем музыки, яркой уличной иллюминацией, пробуждавшейся с наступлением темноты. Все это должно было отвлечь людей от земли и неба. Но люди не были веселы, они перемещались по городу, вовлеченные в плотные человеческие потоки, обидно ограничивающие их скорости – как бы быстро они ни бежали. Всякий, кто бежал быстро, хотел бежать еще быстрее, но неизбежно упирался в чужую спину. Тот, кто приобрел машину для большей скорости, в результате двигался медленнее, чем пешеход. Подземные завидовали наземным. Наземные проклинали пробки и сводки погоды. Здесь все страдали, но не настолько, чтобы покинуть Москву раз и навсегда.
Бавыкин решил здесь задержаться. Как и у многих, приезжавших сюда, у Бавыкина были амбиции, нахрапистость и природная агрессивность, не считавшиеся в столице зазорными. Бавыкин не был умен, а из образования имел только три года в ПТУ и год в войсках химзащиты. Он уже был женат – жена с полуторагодовалой дочкой сидели сейчас в родном поселке под Рязанью и дожидались, когда Бавыкину выделят место в московском служебном общежитии.
Бавыкин знал, что перед такими как он жизнь никогда не расстилает ковровых дорожек, но иногда предоставляет возможность выдернуть дорожку из-под чужих ног. Жизнь подставляет его под удар, но вместе с тем вручает щит и дубинку. За крепость его черепа были готовы платить. А главное, ему никто не запрещал ненавидеть.
Вадима Бавыкин отыскал без труда, пробив его по полицейским базам и наведавшись в офис на Чистых прудах со служебным удостоверением. Там он узнал адрес квартиры Смирновой, а дальше – дальше к Вадиму пожаловал «газовый инспектор». То, что в доме нет газовой трубы, Вадим вспомнил, только когда уже щелкнул замком, отпирая дверь.
Приоткрытая дверь широко распахнулась от удара снаружи, и две руки вцепились в ворот его рубашки.
– Ну что, деньги Манукяну будем отдавать, а-а-а?! – прокричало прорвавшееся в дом курносое безволосое существо, хрипя и матюгаясь.
Вадим растерялся, а через минуту только и бормотал, что все дело исправит один звонок Смирнову.
По требованию Бавыкина он набрал Смирнова прямо сейчас, но тот на звонок не ответил. Вадим слезно обещал до вечера до тестя дозвониться.
О Смирнове Бавыкин был своими работодателями осведомлен, поэтому применять к его зятю силу не торопился. Важнее было получить деньги, чем разбить этому хиляку нос.
Бавыкин дал Вадиму на все три дня, а для демонстрации серьезности своих намерений решил реквизировать у должника телевизор. Но телевизора не нашлось: Лиза принципиально его в доме не держала.
– Что, наркоман, телек уже загнал? – спросил провинциал Бавыкин, у которого отсутствие в этой небедной квартире телевизора не укладывалось в голове.
Тогда Бавыкин изъял у Вадима зеркальный фотоаппарат, попавшийся ему на глаза. Фотоаппарат этот он вскоре продал, пустив вырученные деньги себе на комиссионные.
После знакомства с Бавыкиным Вадим понял, что очередного визита к Смирнову не избежать, а с Лизой – с Лизой, видимо, придется, как того хочет ее отец, мириться. Это значит, что он, Вадим, проиграл Смирновым – что было предсказуемо, просто Вадим как можно дольше оттягивал обидный момент проигрыша.
Остатки своего самомнения Вадим растворил в стакане с виски, который попытался, но не сумел выпить залпом. Как оказалось, Лизе не слишком нужен он, а Смирнову – прибыль от вложенных денег. Эти упрямцы поставили свои фишки на карту, чтобы показать Вадиму, кто он есть. Просто наемный сотрудник, которого отец поставил следить за своей чудаковатой девчонкой. Муж по договору, дареный жених.
«Какие у меня на нее права? – Она ведь даже фамилию не поменяла, так и осталась Смирновой, словно заранее знала, что этот брак ненадолго.
Что будет, если я верну ее и привезу в Москву – она снова ляжет в кровать с Коротковой? Или может, все-таки какого-нибудь мужчину выберет?
Что скажет тогда ее отец? – А ничего: снова потребует от меня все проглотить».
Этот внутренний монолог при закрытых дверях прокуренной квартиры, разбавляемый глотками спиртного, Вадим вел два дня, потому что на третий надо было звонить Смирнову. Но позвонить не получилось – все номера Смирнова оказались вдруг не доступны. А из новостей на Яндексе Вадим узнал, что в Альпах упал самолет.
Это был крах: Вадим схватился за голову. Он метался по комнате, но в то же время чувствовал в глубине себя нечто приятное и согревающее. – Это была злая радость за то, что упал все-таки Смирнов. И пусть Вадима вскоре может постигнуть та же участь, Смирнов этого уже не увидит. Он отправился в небытие первым, а значит, проиграл – он.
Все это было утешительно, но не спасало Вадима. Как бы не был он ошарашен, ему пришлось поспешно собрать сумку и покинуть квартиру на Большой Декабрьской ранее, чем к нему наведается вчерашний коллектор.
Он договорился пожить у друга, но через неделю пришлось съехать – к другу пожаловала иногородняя родня. И Вадим перебрался к своим родителям, уже много лет живущим в районе Марьина Роща в щербатой панельной пятиэтажке. Там, по месту прописки, омоновец Бавыкин отыскал его без труда.
Он подстерег Вадима у подъезда, когда тот вышел в магазин. Домой Вадим уже не вернулся: Бавыкин усадил его на пассажирское кресло его же собственной «камри», а сам, завладев ключами, сел за руль.
Бавыкин тоже видел новости в Яндексе.
Бавыкин дал понять Вадиму, что теперь ему никто не поможет, в тех грубых выражениях, в которых изъясняться умел хорошо.
Бавыкину было обидно, потому что даже он понимал, что крупная рыба ушла. Кошка сдохла. И все, что теперь оставалось Бавыкину, это трясти Вадима в надежде, что хотя бы мелкая монета посыплется из карманов должника.
Перво-наперво надо было тщательно обыскать дом, потому Бавыкин повез Вадима на Большую Декабрьскую, пеняя себя, что поленился учинить обыск раньше. Там, в распотрошенной квартире Лизы Смирновой, и застал их Михаил.
