Умберто Эко
Маятник Фуко
12
Sub umbra alarum tuarum, Jehova[25].
Слава Братства, цит. по: Всеохватная и всеобщая Реформа всего целого Мира.Fama Fraternitatis[26], Allgemeine und general Reformation der ganzen weiten Welt, Kassel, Wessel, 1614, fine
На следующий день я пошел в «Гарамон». Ворота дома номер один по улице Синчеро Ренато открывались в мусорную подворотню, за которою виднелся двор, а во дворе – мастерская по ремонту стульев. Направо подъезд с лифтом – экспонатом музея индустриальной археологии. От лифта изошло несколько подозрительных подрагиваний, и никакого движения вверх. Тогда благоразумия ради я поднялся пешком на два этажа по лестнице исключительно обрывистой, в этом смысле приближающейся к винтовой, и невероятно грязной. Как мне сказали впоследствии, господин Гарамон обожал помещение редакции, потому что оно напоминало ему парижские издательства. На площадке виднелась табличка: «Издательство Гарамон А/О». Открытая дверь вела в холл: ни телефонистки, ни секретаря, однако войти было невозможно так, чтобы не быть замеченным из кабинетика напротив, и я немедленно был атакован человеческим существом, похожим на женщину, непонятного возраста и такого роста, который эвфемически принято называть «ниже среднего».
Она напала на меня на языке, который мне показался знакомым, через некоторое время я понял, что это итальянский, но из которого изъяты почти все гласные. В ответ я сказал: «Бельбо». На что был оставлен подождать в коридоре, а затем блюстительница повела меня в дальний конец.
Бельбо встретил меня радостно: – А, так вы серьезный человек. Проходите. – Меня усадили напротив его стола, такого же дряхлого, как и вся обстановка, и так же заваленного папками, как стеллажи по стенам.
– Вас не напугала Гудрун? – сказал он.
– Гудрун? Это мадам из коридора?
– Мадемуазель. На самом деле она не Гудрун. Мы ее так зовем за брунгильдистость и тевтонский акцент. Она синтезирует большинство морфем и экономит на гласных. Но у нее есть чувство симметрии. Когда пишет на машинке, экономит на согласных.
– Что она у вас делает?
– К сожалению, все. В каждом издательстве должно быть лицо абсолютно незаменимое, которое одно в состоянии найти вещи в том бардаке, который само творит. При этом хотя бы, когда теряется рукопись, понятно, на кого орать.
– Она еще и рукописи теряет?
– Все теряют. Во всех издательствах теряют рукописи. Я думаю, это основное, что с ними делают в издательствах. Поэтому нужен козел отпущения. Я огорчен только тем, что она теряет не те. Это вредит процессу, который мой друг Бекон называл the advancement of learning[27].
– А куда ж они теряются?
Бельбо в ответ развел руками: – Прошу прощения, вопрос какой-то странный. Если бы знали куда, их бы находили.
– Логично, – отвечал я. – А кстати. Издания «Гарамона» подготовлены так тщательно, и книги выходят беспрерывно. Сколько человек у вас в редакции? Вы много даете делать на сторону?
– Насчет сколько человек. Напротив через коридор технический отдел. За стеной сидит мой коллега Диоталлеви. Он занимается учебниками, всяким долгостроем, тем, что долго делают и долго продают, то есть что теоретически остается в продаже всегда. Научную серию всю делаю я. Но вы не думайте, это не так уж неподъемно. Нет, конечно, с некоторыми книгами надо сильно возиться, рукописи надо читать, но в основном это все товар надежный и с бюджетной, и с научной точки зрения. Публикации института имени Такого-то, материалы конференций, подготовляемые и финансируемые университетами. Если автор начинающий, научный руководитель дает к нему предисловие и ответственность вся на научном руководителе. Автор правит верстки, первую и вторую, сверяет все цитаты, примечания, и все это бесплатно. Потом книгу выставляют в магазинах, продают за несколько лет от тысячи до двух тысяч экземпляров, покрывают расходы… Все спокойно, все идет в актив.
– А вы что же делаете?
– Да немало. Прежде всего – надо их отбирать. Кроме того, есть еще книги, которые мы публикуем от себя, как правило, это переводные престижные книги, чтобы держать марку. Наконец, самотек, то, что приносят никому не известные люди. Это, как правило, несъедобно, но всякий раз лучше посмотреть, не судить сразу.
– Вам нравится эта работа?
– Не то чтобы нравится. Это единственное, что я хорошо умею.
Разговор был оборван появлением человека лет сорока, одетого в пиджак с чужого плеча, с белесыми редкими волосами, которые свисали у него на лоб поверх таких же блондинистых бровей. Говорил он нежным голосом, как обычно разговаривают с детьми.
– Тяжелый случай этот Спутник Налогоплательщика. Его надо целиком переписывать, нет сил. Не помешал?
– Это Диоталлеви, – сказал Бельбо, и мы познакомились.
– А, пришли читать тамплиеров? Несчастный человек. Слушай, я предлагаю. Цыганская урбанистика.
– Какая прелесть, – с восхищением сказал Бельбо. – А я думал об ацтекском коневодстве.
– Чудесно. А куда – в супосекцию или в несусветную?
– Погоди, – ответил Бельбо, порылся в ящике и достал оттуда листки. – Супосекция, – разъяснил он, видя мой удивленный взгляд, – как легко понять, это технология нарезания супа. Так ведь дело-то в том, – продолжил он, обращаясь к Диоталлеви, – что супосекция это не подсекция, а одна из наук, наряду с механической предкоавгурацией или же с пилокатавасией, все это – на факультете какопрагмософии.
– Какопраг… – пробормотал я.
– Неприкладного умствования. На этом факультете студенты получают многие неприменимые знания и умения. Так, механическая предкоавгурация есть конструирование автоматов для поздравления дядей и тетей. Можно автоматически поздравить готтентотенпотентатенаттентейторстанте. Тетушку человека, покушавшегося на вождя готтентотов… Мы вот с коллегой еще не решили, оставлять ли в учебном плане пилокатавасию, то есть искусство быть на волосок от. Это, может быть, не совсем ненужно.
– Ну пожалуйста, ну очень прошу, еще немножко, – клянчил я в восхищении.
– Дело в том, что мы с Диоталлеви планируем обновление науки. Организуется университет сравнительных ненужностей, где изучаются науки либо ненужные, либо невозможные. Цель учебного заведения – подготовка кадров, способных открывать и исследовать как можно большее количество Новых Ненужных Научных Проблем – НННП.
– Сколько же там факультетов?
– Пока что четыре, но они могут объять все неинтеллигибельное. Факультет какопрагмософии проводит подготовительные курсы, воспитывая в учащихся наклонность и тягу к ненужностям. Крупные научные силы сосредоточены на несусветном факультете, большая их часть – на кафедре невозможностей. Примеры: вот как раз цыганская урбанистика или коневодство у ацтеков. Сущность наук, как правило, состоит в выявлении глубинных оснований их ненужности, а для программы несусветного факультета – невозможности. Чтобы дать вам несколько примеров. Морфематика Морзе. История хлебопашества в Антарктиде. Живопись острова Пасхи. Современная шумерская литература. Самоуправление в специнтернатах. Ассиро-вавилонская филателия. Колесо в технологиях доколумбовых цивилизаций. Иконология изданий Брайля. Фонетика немого кино.
– Как насчет социологии Сахары?
– Ничего, – сказал Бельбо.
– Очень даже ничего, – веско повторил Диоталлеви. – Вас надо бы привлечь. Юноша уловил, правда, Якопо?
– Да, я сразу сказал, что он улавливающий. Вчера он доказывал ерунду очень изящно. Но продолжим, учитывая, что тема вас увлекла. Что мы там относили к кафедре оксюмористики, а то я куда-то задевал листок?
Диоталлеви вытащил листок из кармана и приятно посмотрел на меня.
– Под оксюмористикой, как и следует из названия, понимаются обоюдопротиворечивые предметы. Вот почему, с моей точки зрения, цыганской урбанистике самое место здесь…
– Нет, – тут же возразил Бельбо. – Только если урбанистика кочевых племен. Надо различать. Несусветность предполагает эмпирическую невозможность, а оксюмористика – терминологическую.
– Ну ладно. Что у нас тогда в оксюмористике? А, вот. Революционные постановления… Парменидова динамика, гераклитова статика, спартанская сибаритика, учреждения народной олигархии, история новаторских традиций, психология мужественных женщин, диалектика тавтологии, булева эвристика…
Я почувствовал, что дальше отсиживаться невозможно, и поднял перчатку.
– Могу я предложить грамматику анаколуфов?
– Хорошо! Хорошо! – отозвались один и другой и принялись куда-то записывать.
– Есть загвоздка, – остановил их я.
– Какая?
– Как только о вашем проекте станет известно, к вам повалит народ и захочет публиковаться по этим темам.
– Я тебе говорил, что мальчик вострый, слышишь, Якопо, – произнес Диоталлеви. – Именно в этом и состоит наша главная проблема. Против собственного желания, нам удалось создать идеальную модель реальной науки. Мы доказали необходимость возможного. Лучше нам не обнародовать проект. Я должен идти.
– Куда? – спросил Бельбо.
– Пятница вечер.
– О Господи милосердный, – сказал на это Бельбо. Потом обратился ко мне: – Тут напротив через улицу живет несколько семей правоверных евреев, знаете, таких, в черных шляпах, с бородами, с пейсами. Их в Милане почти совсем нету. Сегодня пятница и после заката начинается суббота. В это время в доме напротив как раз готовятся, чистят семисвечники, жарят и варят, все так раскладывают, чтобы назавтра можно было бы ничего не делать и не зажигать ни свет, ни газ. Даже телевизор работает у них всю ночь, только приходится примириться с тем, что нельзя переключать каналы. Наш друг Диоталлеви через свою подзорную трубу бессовестно подглядывает из окна за евреями и тает от восторга, воображая себя тоже там, по ту сторону улицы.
– А почему? – спросил я.
– Потому что наш друг Диоталлеви настойчиво утверждает, будто он еврей.
– То есть как это утверждаю? – обидчиво спросил Диоталлеви. – Я еврей. Вы что-то имеете против евреев, Казобон?
– Кто, я?
– Диоталлеви, – решительно вмешался Бельбо. – Ты не еврей.
– Не еврей? А как же моя фамилия? «Храни тебя Бог». Наряду с Грациадио – «Богу хвала», Диосиаконте – «С тобой Бог» – все это переводы с еврейского, это имена из гетто, типа Шолом-Алейхем, что означает «мир вам».
– Диоталлеви – самое обыкновенное имя, которое давали в приютах подкидышам. А твой дедушка был подкидыш.
– Еврейский подкидыш.
– Диоталлеви, у тебя розовая кожа, горловой голос и ты почти альбинос.
– Есть же кролики альбиносы, могут быть и евреи альбиносы.
– Диоталлеви, нельзя стать евреем по собственному желанию, как становятся филателистами или свидетелями Иеговы. Евреем можно только родиться. Успокойся, ты такой же гой, как и все остальные.
– Нет, я обрезан.
– Опять за свое. Каждый может обрезаться из гигиенических соображений. Достаточно договориться с фельдшером, у которого есть термокаутер. С какого возраста ты обрезан?
– Не будем уточнять.
– Ну почему же. Как раз лучше бы уточнить. Евреи всегда все уточняют.
– Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей.
– Разумеется, раз он был подкидыш. Но с таким же успехом он мог бы быть и наследником византийского трона, и побочным сыном Габсбургов.
– Никто не докажет, что мой дедушка не был еврей. Его нашли около гетто.
– Но твоя бабушка не была еврейкой, а счет родства у евреев ведется по материнской линии.
– Да, но есть голос крови, а голос крови подсказывает мне, что у меня изысканно талмудичный склад ума. Надо быть подлым расистом, чтобы утверждать, будто какие-то гои способны на такую талмудическую изысканность, на какую способен я.
С этими словами он вышел. Бельбо сказал: – Не обращайте внимания. Этот разговор повторяется постоянно, и я каждый раз изобретаю по одному новому аргументу. Дело в том, что Диоталлеви помешался на Каббале. Не хочет слышать, что бывают и каббалисты-христиане. А вообще, знаете, Казобон, если Диоталлеви в конце концов так уперся быть евреем, что я с этим могу сделать?
– Ничего. У нас демократия.
– У нас демократия.
Он закурил сигарету. Я вспомнил о цели своего визита. – Вы говорили о тамплиерской рукописи, – сказал я.
– Ах да. Сейчас. Она была в папке из кожзаменителя. – Он прошелся пальцами по пирамиде рукописей и попробовал вытащить одну из середины, при этом не нарушив равновесие. Рискованный замысел – и действительно половина рукописей ухнула на пол. В руках у Бельбо осталась папка «под кожу».
Я просмотрел оглавление и вступление. – Речь идет об аресте храмовников. В 1307 году Филипп Красивый решил арестовать всех храмовников Франции. Легенда, однако, гласит, что, за два дня до того как были подписаны ордера на арест, некий воз, груженный свежим сеном и влекомый быками, выехал из подъезда Храма, в Париже, и взял неизвестный курс. Говорили, что в нем спряталась группа рыцарей под водительством некоего Омона и что они укрылись в Шотландии, объединившись вокруг ложи каменщиков в Килвиннинге. Согласно этой легенде, рыцари-храмовники внедрились в бригады каменщиков, которым и передали секреты Храма Соломона. Именно это я и предвидел. Этот человек тоже пытается приурочить зарождение масонства к моменту бегства храмовников в Шотландию. Эта версия муссируется вот уже два века. Она ни на чем не основана. Доказательств нет. Я могу положить вам на стол пятьдесят книг, и во всех рассказывается именно это, и все передирают друг у друга. Смотрите сюда, вот я открыл на случайном месте: «Доказательство высадки тамплиеров в Шотландии состоит в том факте, что даже и сейчас, через семьсот пятьдесят лет, в мире сохраняются тайные ордена, которые считают себя наследниками Гвардии Храма. Как иначе объяснить подобную преемственность?» Видели? Как можно сомневаться в существовании маркиза Карабаса, если Кот утверждает, что он у него на службе?
– Все ясно, – сказал Бельбо. – Я ему дам отказ. Однако это дело с тамплиерами, по-моему, любопытное. Раз в жизни мне попался информированный человек, и было бы глупо так просто вас отпустить. Объясните мне, почему все занимаются храмовниками и никто не занимается мальтийскими рыцарями. Нет, сейчас не начинайте. Уже поздно. Мы с Диоталлеви через несколько минут должны ехать ужинать с господином Гарамоном. Но где-то в пол-одиннадцатого все это кончится. Я охотно увиделся бы с вами в «Пиладе», постараюсь привести также и Диоталлеви, хотя он непьющий и ложится рано. Вы будете там?
– Где мне еще быть? Я ведь потерянное поколение, и если кто меня хочет найти – пусть ищет там, где собираются все потерянные… Там и увидимся.
13
Li frere, li mestre du Temple
Qu’estoient rempli et ample
D’or et d’argent et de richesse
Et qui menoient tel noblesse,
Oû sont il? que sont devenu?[28]
Хроника-продолжение «Романа о Фовеле»,Жерве дю Бю, нач. XIV в.Gervais du Bus, Chronique à la suite du roman de Fauvel
Et in Arcadia ego. «Пилад» тем вечером представлял собой типичную картину золотого века. Буквально в воздухе витало предчувствие, что революция не только назрела, но и нашла себе спонсора – Союз Промышленников. Владелец трикотажной фабрики (битловка, борода) играл в подкидного дурака с будущим террористом в двубортном костюме и в галстуке. Ломалась парадигма. Еще в начале шестидесятых годов борода была признаком фашизма – шкиперская, в духе Итало Бальбо; в шестьдесят восьмом она стала означать революционность, а потом приобрела нейтральный смысл в духе «Я выбираю свободу». В любую эпоху борода заменяет маску; фальшивую бороду лепят, чтобы не быть узнанными; но в те времена, в начале семидесятых, можно было маскироваться настоящей. Можно было лгать, говоря правду, правда становилась туманной и ускальзывала от понимания. Пред лицом подобной бороды вряд ли могла пройти любая бравада бородою. Однако этим вечером самая искренняя борода рисовалась даже и на бритых лицах, ее не носивших, но намекающих, что непременно бы носили, да дух противоречия не позволяет.
Бог с ним. Наконец предо мною предстали Бельбо и Диоталлеви. Вид у них был мученический, и они не могли говорить ни о чем, кроме перенесенного ужина. Я тогда еще не представлял себе ужины с господином Гарамоном.
Бельбо потребовал ежевечернюю дозу, Диоталлеви долго и мучительно выбирал и расхрабрился на стакан тоника. Мы нашли столик в глубине зала, еще не остывший после двух грузчиков, которые отправились по домам, потому что назавтра вставать было рано.
– Ну, ну, – начал с ходу Диоталлеви. – Тамплиеры.
– Не надо, умоляю. Это можно прочесть в любом учебнике.
– Мы любим сказовый стиль, – сказал Бельбо.
– Это более мистично, – добавил Диоталлеви. – Бог создал мир с помощью слова. Заметьте, не телеграммы.
– Да будет свет тчк подробности письмом, – отозвался Бельбо.
– Не письмом, а Посланием к фессалоникиянам, – сказал я.
– Давайте о тамплиерах, – сказал Бельбо.
– Значит, – начал я.
– Со значит начинать неграмотно, – запротестовал Диоталлеви.
Я сделал вид, что встаю со стула. Никто не стал умолять сесть. Я сел сам.
– Так вот, это вообще азбучные вещи. Первый крестовый поход. Готфрид, как известно из Тассо, Господен Гроб почтивши, снял обет. Балдуин становится первым королем в Иерусалиме. Христианское царство в Святой Земле. Но один разговор Иерусалим, другое дело остальная Палестина. Сарацин побили, а они не угомонились. Жизнь в тех краях не слишком спокойная ни для новопоселенцев, ни для паломников. И в этот момент, в тысяча сто восемнадцатом году, при правлении Балдуина II, девять человек под командой некоего Гуго де Пейнса образовывают ядро ордена Бедных Рыцарей Креста: орден монашеский, но с ношением оружия. Три обычных обета: бедности, воздержания и послушания. Плюс к тому обязательство давать защиту паломникам. Король, епископ и прочая иерусалимская верхушка немедленно отстегивают деньги. Им выделяют помещение – в одной из пристроек при старом Храме Соломона. Так они становятся Рыцарями Храма.
– Что это были за люди?
– Скорее всего, романтики крестового похода. Но потом это переменилось. Начали прибиваться к компании обездоленные дураки, младшие сыновья без наследства. Иерусалим – это была та же Аляска, туда ехали за деньгами. В основном те, кому дома ждать было нечего, или прежде судимые. Иностранный легион. Такой плакатик: ты записался в тамплиеры? Ждут тебя дальние страны, крепких и сильных душой. Кормежка, одежка казенная, под расчет еще и спасение души. Разумеется, с хорошей жизни на это не шли. Жить в пустыне, в палатке, годами не видя человеческих лиц, если не считать других тамплиеров и нескольких турецких рож, потом еще жара, жажда и обязанность вечно потрошить сарацин…
Я перевел дух. – Получается какой-то вестерн. Прошу прощения. На самом деле орден пережил три эпохи, и на уровне третьей этих проблем уже не было и в него записывались даже те, кто отнюдь не бедствовал. Потому что стало не обязательно вербоваться в Святую Землю, можно было работать на материке. Вообще что касается тамплиеров, мне они не вполне ясны. Иногда кажется, что это просто банда, иногда, наоборот, в них есть какое-то изящество. Этнические чистки они проводили по-рыцарски. Они, конечно, били мусульман, потому что такая была их работа… Но когда посол эмира Дамасского прибыл с визитом в Иерусалим, тамплиеры предоставили ему мечеть для отправления культа, невзирая на то что ее уже успели переделать в христианскую церковь. Он себе молится, в этот момент заходит какой-то франк, видит неверного в святом месте и вышвыривает его. Тамплиеры наказали виновного, а перед мусульманином извинились. Это джентльменское отношение к противнику их и погубило, не зря на суде им шили связь с эзотерическими мусульманскими сектами. Может быть, связь и была, точно так же как авантюристы прошлого века заболевали Африкой. Тамплиеры были люди без систематического образования, они не понимали многих идейных тонкостей и не думали о них, а одевались в духе Лоуренса Аравийского… Вообще понять причины их действий для меня нелегко, потому что христианские историки, Вильгельм Тирский и прочие, при каждом случае поливают их грязью…
– Почему?
– Потому что тамплиеры слишком усилились, и притом слишком быстро. Все началось со святого Бернарда. Вы представляете себе, кто такой святой Бернард? Гениальный организатор, реформатор бенедиктинского ордена. Из всех церквей велел вынести статуи и украшения. Когда ему не нравится коллега, например Абеляр, он с ним ведет себя по-маккартистски, а в принципе предпочел бы сжечь. Если нельзя, то хотя бы сжечь его книги, что он и сделал. Потом начал агитировать за крестовые походы. Вперед, Святая Земля зовет…
– Симпатяга, – подытожил Бельбо.
– Ненавижу. По мне, его не в святые надо бы, а в самый глубокий круг ада. Но он умел себя подать, посмотрите, на какой пост его определил Данте, пресс-секретарем Пречистой Девы. А с такими суперсвязями и канонизовали его потом быстро. Когда Бернард прослышал о тамплиерах – сразу спикировал на эту идею. Благодаря ему девять авантюристов превратились в Militia Christi[29], так что можно сказать, что тамплиеров как героический миф изобрел он. В 1128 году он созывает собор в Труа именно для того, чтоб легитимировать этот новый орден монахов-солдат, а через несколько лет пишет более чем положительный отзыв на их деятельность и сочиняет статут в семидесяти двух параграфах, где чего только нет. Месса ежедневно, и нельзя иметь связи с рыцарями, отлученными от церкви, однако если те попросят о принятии их в орден – реагировать по-христиански. Видите, я не случайно проводил параллель с Иностранным легионом. Формой будет белая накидка, простая, без меховой оторочки или с оторочкой, но позволяется только ягнячий или же бараний мех. Запрещено носить гнутую или тонкую по моде обувь, спать следует в рубахе и портах, на тюфяке и с простыней и одеялом…
– В жарком климате, могу вообразить эту вонь, – сказал Бельбо.
– О вони отдельный рассказ. Есть иные жесткие ограничения: питаться двоим из одной миски, трапезовать в молчании, мясная пища трижды в неделю, строгий пост по пятницам, вставать на рассвете… ну, если накануне день выдался трудный, разрешается пролежать еще не более часу, но в этом случае надо прочитать в постели тринадцать отченашей. Начальником в ордене назначается магистр; имеется иерархия младших по званию, на нижних ступенях – коневники, оруженосцы, денщики и слуги. Рыцарю полагается набор из трех коней и оруженосца, запрещено украшать стремена, седла и поводья, оружие должно быть простое, но отличного качества, никакой охоты, за исключением львиной, словом – жизнь военная, богоспасаемая. Не говорю уж о воздержании, на которое сочинитель статута напирает особенно. А ведь наши герои живут не в монастыре, а на людях, если можно звать людьми тот сброд, который тогда наводнял Святую Землю. В уставе сказано, что общества женщин надобно избегать насколько возможно и не целовать никого, кроме матери, сестры и тетки.
Бельбо вставил: – Насчет тетки я бы еще подумал. К слову, тамплиеров разве не обвиняли в содомии? Я помню, в книге Клоссовского, «Бафомет»… Бафомет – какой-то дьявольский идол, которого они чтили…
– Сейчас дойдем. Ну посудите по логике. Жили они по-матросски, месяц за месяцем в пустыне, на рогах у черта. Представьте себе: по ночам ледяной ветер, вы в палатке вместе с другом, с которым едите из одной плошки, страшно, голодно, холодно, хочется к маме. Что дальше?
– Фиванский легион, мужественное объятие, – предположил Бельбо.
– Подумайте об этом адском положении, бок о бок с солдатней, которая никаких обетов не давала, врываясь в город, добыча солдата – мавританочка, золотой нежный живот и ресницы как бархат, а что достается тамплиеру в ароматной тени ливанских кедров? Оставьте ему хотя бы маленького мавра. Понятно вам теперь, кстати, откуда идет выражение «пить и ругаться как тамплиер»? Их удел напоминает мне положение войскового капеллана, который жрет спирт и богохульствует со своими неотесанными подопечными. Уж одного того хватило бы… А тут еще печати. На печатях тамплиеры изображаются по двое, на одной и той же лошади. С чего бы это, если учесть, что по уставу каждому положено три коня? Конечно, Бернард мог считать это удачной находкой в качестве эмблемы бедной жизни или символа двойственного служения: рыцарство-монашество… А теперь представьте себе, как все это выглядело в глазах простого человека: ничего себе монах, гляди-ка, присоседился даже на ходу! Вполне возможно, что все это домыслы…
– Но безусловно они сами нарывались, – продолжил Бельбо. – А что, святой Бернард был такой глупый?
– Не сказал бы… Но он монах тоже, а в те времена монахи странно представляли себе смирение плоти. Я только что извинялся, что мой рассказ слишком походит на вестерн, но вообще такой подход не вполне ошибочен… Я захватил с собой выписку из нашего любимого Бернарда, вот как он описывает идеал поведения тамплиера: «Они презирают и ненавидят мимов, шутов, площадных жонглеров, неблаголепные песни и фарсы, они обрезают волосы коротко, потому что апостол сказал, что не подобает мужчине заботиться о шевелюре. Их никогда не встречают причесанными, очень редко мытыми, их борода клочковата, они покрыты пылью, грязны от ношения брони и от жаркой погоды…»
– Не хотел бы я жить с ними на одной лестнице, – произнес Бельбо.
Диоталлеви отчеканил: – Отшельникам искони была свойственна праведная нечистота, в целях истязания плоти. Не святой ли Макарий жительствовал на столпе, и когда черви осыпались с его тела, он их подбирал и сажал обратно, потому что и они, божьи твари, имели право на питание?
– Столпник был не Макарий, а Симеон, – сказал Бельбо, – и я думаю, он залез туда, чтобы плевать на голову прохожим.
– Вот это все дух Просвещения злостный, – не смирялся Диоталлеви. – Какая разница, Макарий, Симеон, все согласны, что столпник был кругом в червяках, я не вхожу в подробности, поскольку не интересуюсь мракобесием гоев.
– Твои геронские раввины были сильно чистые, – парировал Бельбо.
– Они ютились в гетто, куда их загоняли вы, милые гои. А ваши тамплиеры воняли по собственному почину.
– Не будем зацикливаться на гигиене, – сказал я. – Те же запахи, что в обычной роте после марш-броска. Я обрисовал вам их облик, чтобы вы поняли парадоксальность их жизни. Будь мистичен, будь аскетичен, и не ешь, и не пей, и не совокупляйся, ступай в пустыню и руби башку неприятелям Христовой веры, больше нарубишь – больше дадут талончиков в рай, воняй и не мойся, обрастай шерстью; и еще Бернард требовал от них, чтоб, захвативши город, они не накидывались на девушек или даже на бабушек, без разбору. После этого он думал, что в безлунные ночи, когда, как известно, горячим дыханьем самум палит сновиденья бойца, ни один из них не попробует получить хоть капельку нежности от товарища по палатке. То есть постановка вопроса довольно жесткая. Будь монахом, будь головорезом, кроши врагов и читай авемарию, не гляди в лицо двоюродной сестре, а потом, после месяцев осады, когда город наконец завоеван, другие подразделения на твоих глазах пусть насилуют жену халифа, молоденькие суламифочки пусть сами расстегивают лифчики и говорят: я твоя, только сохрани мне жизнь… Но тамплиеру – нет, ему нельзя ничего, молчи и воняй, так сказал святой Бернард, можешь почитать молитву… Все это прекрасно описывается в Retraits…
– Что такое Retraits?
– Устав ордена тамплиеров, поздняя редакция, периода заката. Ничего нет хуже армейской скуки, когда война окончена и сушатся портянки. Начальство издает довольно странные законы, скажем, запрещаются драки, нельзя наносить ранения христианину по мотивам мести, нельзя заключать торговые сделки с женщинами, возводить напраслину на собрата. Никто не имеет права терять раба, впадать в бешенство и заявлять: «Я ухожу к сарацинам!» Нельзя по небрежению лишаться коня, нельзя дарить животных, за исключением собак и кошек, отъезжать без позволения, раскалывать печать магистра, по ночам отлучаться из капитанства, одалживать деньги ордена, не имея полномочий, и кидать от злости платье свое на землю…
– По системе запретов можно понять, чем люди занимаются, – перебил Бельбо, – такие себе картинки с натуры.
– Да-да, – подхватил Диоталлеви. – Представьте себе: тамплиер, поругавшись из-за чего-то с товарищами, выезжает ночью без разрешения на коне в сопровождении арапчонка и с притороченными тремя каплунами. Он направляется к девице предосудительного поведения и, ублаготворив ее каплунами, ведет себя с ней распущенно… В течение грехопадения сарацин удирает с лошадью, и наш тамплиер, еще более грязный, волосатый и вонючий, чем прежде, возвращается поджав хвост и стараясь ни с кем не встречаться. Он выносит толику денег (принадлежащих компании) к ростовщику-еврею, который жаден как жид…
– Твои слова, Каифа, – ввернул Бельбо.
– Жаден как жид, – говорит мировая литературная традиция. Это стереотип. Цель тамплиера – втихаря восстановить если не раба, то хоть какую-нибудь клячу. Но один собрат по тамплиерству подметил это дело и вечером на трапезе, когда плотоядными возгласами братва приветствует миску с мясом, он подпускает нетактичные намеки. Как известно, закрытые институты всегда змеюшник… Капитан просит объяснений, подозреваемый краснеет, злится, ярится, выхватывает кинжал и бросается на собрата…
– На сикофанта…
– На стукача, если перевести с греческого. Он кидается на эту гадину и уродует ему рожу. Тот в свою очередь хватает меч, затевается свалка. Капитан усмиряет забияк оплеухами, товарищи потешаются…
– Пьянствуя и ругаясь как тамплиеры… – подсказал Бельбо.
– В бога, и в душу, и в мать, и в прочих ближних и дальних родственников… – подтвердил я.
– А наш герой совсем расходится и… как бы это выразить?
– Напыщивается! – предложил Бельбо.
– Вот-вот, спасибо, напыщивается и становится в позу и скидает рясу и кидает ее на землю…
– Заберите ваше смердящее тряпье и сгиньте, пропадите вместе со своим Храмом! – Кажется, я вошел в роль. – Да, и вдобавок одним взмахом меча он раскалывает печать магистра и напоследок кричит, что завербуется к сарацинам.
– И тем нарушает по крайней мере восемь заповедей.
Пора было переходить к завершению вступительной лекции. – А теперь ответьте мне, пожалуйста, как могли реагировать люди подобной складки, когда их арестовывали королевские стражники и показывали им разогретые щипцы? Признавайся, скотина, расскажи, что вы там засовывали в одно место! Кто, мы? Ах ты сволочь, сильно напугал меня своими железками, да знаете ли вы, на что способен тамплиер, да я засуну что надо в одно место и тебе, и твоему начальству, и римскому папе, и, если доберусь до него, еще и королю Филиппу!
– Сам признался, сам признался! Безусловно, именно так все и происходило, – кивнул Бельбо. – Потом их отправляли в погреб и раз в день обмазывали маслом, чтоб потом лучше жарилось.
