Лена Сокол
Доктор Красавчик
Я поднимаю взгляд: Никита выходит из зала.
При виде меня у него брезгливо морщится лицо.
– Никита! – Я бросаюсь к нему и застываю, так и не дойдя всего пару шагов.
У меня бешено бьётся сердце. Нужно что-то сказать. Что?
– Зачем ты здесь? – Раздражённо бросает он, затем понижает тон голоса и склоняется к моему лицу. – Нужны ещё деньги?
Деньги? Какие деньги? Про что он? Ах… Те купюры, что он вложил мне в ладонь в нашу последнюю встречу… Я их выбросила, даже не взглянув.
– Я должна сказать тебе. – Теряюсь я. Мне никак не удаётся подобрать слова. – И той девушке должна тоже. Она не знает, какой ты! И про ребёнка…
Дубровский меняется в лице. Это перевоплощение, достойное роли в каком-нибудь триллере, пугает меня до чёртиков.
– Оставь её в покое, поняла?! – Рычит он, хватая меня за рукав и грубо подтаскивая к себе.
– Э-эй! – Подаётся вперёд Катя, но её перехватывают бугаи-охранники.
– И меня оставь. – С отвращением выплёвывает мне в лицо Никита. А затем, едва ли не отшвыривая меня от себя, точно неприглядную, испорченную вещь, добавляет: – Пошла вон, дура!
Я не верю своим ушам.
Вижу, как он разворачивается и уходит, и мой мир тонет в серых красках горечи. А затем вдруг окрашивается красным – это цвет боли. Только уже не моральной, а физической, потому что я отчётливо ощущаю тупую ноющую боль внизу живота. Она буквально разрывает моё тело на куски.
– Алиса! Алис! – Слышу я Катькин голос. – Скорую! Скорее!
Но нас двоих нагло выпихивают на улицу. В нос бьёт запах дождя, прелых листьев и выхлопных газов. Прохладный воздух помогает сделать первый, по-настоящему глубокий вдох.
– Подожди, подожди, моя хорошая. – Причитает подруга.
Кажется, она звонит куда-то. Телефон пляшет в её руках, она кому-то что-то кричит, просит помощи.
«Всё будет хорошо, – доносится до меня откуда-то мамин голос, – просто потерпи».
– Больно? – Вдруг испуганно спрашивает Катя, завершив звонок.
Я приваливаюсь к стене.
Не знаю.
Всё моё тело сейчас состоит из боли. Я проваливаюсь в неё, словно в большую мясорубку. Мне плохо. Плохо.
А потом скорая, чьи-то грубые руки, терзающие мой живот многократными нажатиями, равнодушные фразы о том, что сейчас всё выяснят, и ощущение, что никто никуда почему-то не торопится.
Укладываясь на холодную, твёрдую кушетку в смотровой процедурного кабинета и давая себя ещё раз осмотреть, я закрываю глаза и думаю о том, что хочу – точно хочу, чтобы они спасли ребёнка, на счёт которого я ещё совсем недавно сомневалась, есть ли он внутри меня или нет.
– Сейчас возьмём анализы. – Говорит кто-то.
Я не запоминаю их равнодушных глаз, спрятанных за масками. Мне трудно найти такое положение, в котором не болел бы живот.
– Сюда нужно помочиться. – Стальным голосом приказывает медсестра.
Я с трудом встаю, ухожу в соседнее помещение и делаю то, что она велит. Возвращаюсь и отдаю баночку. Кажется, что боль теперь везде. Я сама – боль.
Меня тыкают иголками, берут кровь, меряют давление, что-то спрашивают, а затем велят расслабиться и не стонать. Это очень трудно, почти невыполнимо.
Через полчаса седобровый доктор садится возле меня на стул и склоняется над бумагами с анализами:
– Это не по нашей части, девушка. Ждём другого специалиста, сейчас придёт.
– В смысле? Не поняла. – Я с трудом сажусь на кушетке. – Что с моим ребёнком?
– Пока с ним всё в порядке. – Его голос отдаётся эхом в ушах. – Через пару минут подойдёт Доктор Красавчик, осмотрит, ознакомится с вашими данными, назначит необходимые исследования, и только тогда будем знать точно. Не волнуйтесь, он высококлассный специалист, вы в надёжных руках.
– Доктор…кто? – Морщусь я от боли.
– Доктор Красавин. А-а, вот, кстати, и он. – Врач поднимается со стула и указывает на вошедшего. – Вадим Георгиевич, прошу вас.
Я поворачиваюсь, и мне не сразу удаётся увидеть его целиком. Приходится поднять взгляд, чтобы отыскать его лицо, закрытое маской.
Он большой.
В смысле, высокий. Я бы сказала, даже величественный – как не в меру обожаемый Катькой Маяковский. Или даже выше.
Скала.
Рядом с таким великаном обычные люди кажутся простыми букашками. Может, я преувеличиваю, но отсюда, с кушетки, он кажется мне именно таким.
– Добрый вечер. – Произносит он безэмоционально.
Скользнув по мне ровным взглядом, делает шаг, берёт из рук предыдущего врача лист с анализами и данными осмотра. Больше я его не интересую, только эти бумаги.
– Угу. – Говорит он, пробегая глазами по строчкам. И отогнув приклеенную к листу бумажку с результатами анализов, снова повторяет: – Угу.
Что это значит?
Я на некоторое время даже забываю о боли.
Заворожено смотрю на эту глыбу, на это средоточие суровости и сдержанности, и думаю вовсе не о том, в какой области он специалист, а о том, какие красивые и большие у него руки. И как чётко сидит на нём его форма – уверенно подчёркивает широкие плечи, прямую спину, узкую талию.
– Хм. – Вдруг выдаёт он, дёрнув одну из бумажек.
Из-под маски слышится едва различимый вздох.
Густые чёрные брови над тёплыми карими глазами приходят в движение. Доктор явно чем-то обеспокоен.
– Что со мной? – Сипло спрашиваю я.
12
Вадим
Вытираю руки о полотенце и прислушиваюсь. За стеной, в процедурке, кто-то беседует: это старшая сестра Анфиса Андреевна в очередной раз распекает кого-то из девочек-ординаторов.
– Какой же ты врач, Людка! – «Ага, ясно, значит Люду Невелину». – Ты ж всю операцию в его очи ненаглядные пролыбилась! Тьфуй! Стыдоба!
– Анфиса Андреевна, я…
– Не Анфискай мне тут! – Слышатся шаги, подошвы её старомодных мокасин шоркают по кафелю. – Таких, как ты, знаешь тут сколько у него? Полное отделение! Да плюс все остальные этажи. И все в глаза ему смотрят! С придыханием! А тебе учиться нужно, впитывать материал, практиковаться. Людей спасать, в конце концов! А как потом? Всё самой делать придётся, и никакого Красавина рядом не будет.
Я хочу кашлянуть, чтобы этот разговор не зашёл дальше допустимых пределов, но не решаюсь – мне становится неловко. Уйти, не произведя шума, у меня тоже вряд ли получится, и я начинаю осторожно пятиться к выходу из помещения.
– Забудь ты про него. – Говорит Анфиса уже мягче. В тонкий просвет из-за приоткрытой двери я не вижу её, но представляю, как женщина деловито подпирает руками свои крутые бока. Она всегда так делает, когда сердится. – По-хорошему тебе говорю, по-женски. Не до вас ему сейчас, не до баб. Нет, не в том смысле…
Я невольно морщусь и качаю головой.
– Просто ему вообще не до этого всего! – Продолжает старшая медицинская сестра. – Так что ты это брось, поняла? Лучше работой займись, иначе хорошего специалиста из тебя не выйдет.
– Но Анфиса Андреевна, он же вроде как…
– Брось, говорю!
Я тихо выскальзываю в коридор и направляюсь в свой кабинет.
Мне нужен крепкий кофе. Срочно.
Хорошо, что Анфиса радеет за ответственность и собранность моих подчинённых, но факт того, что в разговоре она цепляет и мою личную жизнь, буквально выворачивает меня сейчас наизнанку. Меня начинает знобить: то ли от усталости, то ли от волнения после услышанного.
Обычно я сразу пресекаю подобные истории, как с Невелиной: рекомендую ординатору перевестись в другое отделение, чтобы личные инициативы не мешали обучению и работе. И, конечно же, я и прежде замечал её неравнодушные взгляды в мою сторону и робкие, смущённые улыбочки, но почему-то в этот раз ничего не предпринимал.
Теперь же её интерес перерос в крепкую симпатию, это стало очевидным уже для всех вокруг, и непременно помешает рабочему процессу.
Всё дело в таланте Невелиной. Я просто не мог выслать из отделения врача, который в будущем мог бы стать одним из самых успешных онкоурологов в стране. Люда отлично ассистирует на операциях, да и её самостоятельные шаги тоже впечатляют.
Ума не приложу, что делать в этой ситуации…
Отпив кофе, я сажусь на диван и принимаюсь массировать виски пальцами. Мысленно пытаюсь подсчитать, какой сейчас день недели, и сколько уже нахожусь в клинике, но так ничего и не выходит.
– Семь часов переработки, – подсказывает Анфиса Андреевна, врываясь в помещение, – тебе пора завести здесь раскладушку, голубчик.
Я открываю глаза.
Старшая сестра прикрывает дверь, подходит к столу и тут же начинает колдовать с чашками и контейнерами.
– Вот пирожки, Вадюш, с мясом. Кушай, а то знаю тебя: голодом себя моришь, в столовую сходить некогда, а дома когда ещё будешь?
Я улыбаюсь.
Всё желание ворчать на Анфису Андреевну испаряется в миг.
Мне нравится слышать её голос, он такой, по-матерински тёплый, что ли. Нравится видеть, как она хлопочет в моём кабинете, точно у себя на кухне, как ласково ругает молодых сотрудников или нерадивых пациентов, как талантливо организует процесс работы и держит в своих хрупких руках порядок во всём отделении.
Как бы ни хотелось, у меня не получается сердиться на эту немолодую женщину с тяжёлой, грузной походкой и усталым, но добрым лицом.
– Я уже домой собираюсь. – Говорю я, взглянув на часы.
Осталось только сделать усилие и подняться с дивана.
– Да фигушки! – Вдруг выдаёт она. Ставит на стол тарелку с пирожками и вазу с конфетами, хотя прекрасно знает, что я ненавижу сладкое. – Ты уже меня прости, Вадечка, но тут Фролов звонил, вызывает тебя. Беременяшка у него какая-то в приёмном, и это, кажется, по твоей части.
– Сейчас? – Уточняю я, делая глоток обжигающего чёрного кофе.
– Да. – Разводит руками Анфиса и усаживается на стул. – Сам же знаешь, у них, прости господи, именно к вечеру и начинаются все выкрутасы! У моего сына на скорой ближе к ночи самый пик наступает: телефон разрывается. То бабке какой давление смерить, то припадки у психов, то у кого-то первый раз месячные начались, надо проверить, всё ли в порядке с густотой и объемом, то вчера, вон, вообще – один мужик позвонил с холодной мошонкой: «Скажите, она у меня точно нормальной температуры, доктор?». Пришлось ведь трогать!
Я не могу не улыбнуться ещё раз.
Старшая сестра расцветает: она этого и добивалась.
– Ты скушай пирожок, да сходи, посмотри её, ладно? – Ласково говорит она, придвигая тарелку ближе. – Ты же этих беременных знаешь: в боку кольнуло, они «Ой-ай, мамочки, это выкидыш!», но ведь всяко бывает, да? Раз на раз не приходится.
– Конечно. – Вздыхаю я и потираю веки.
В глазах режет, будто песка насыпали. Но если вернусь домой, ещё несколько часов пролежу в состоянии тревожности и не смогу заснуть.
– А пирожок? – Улыбается Анфиса.
– Спасибо за заботу, но пока совсем нет аппетита.
– Ничего. – Понимающе кивает женщина. – Заверну тебе с собой.
– Спасибо. – Вежливо соглашаюсь я.
– Вадик, а… – запинается она.
– Что?
Замечаю, что Анфиса Андреевна смотрит на мои сложенные в замок руки.
– Ещё носишь его?
– Его? – Я впиваюсь глазами в своё обручальное кольцо. – А… вы про это…
Задумчиво кручу его пальцами. Как обычно вернул на место сразу после операции.
– Не хочу лезть с советами, – пытается улыбнуться старшая сестра.
– Да, не стоит. – Я встаю и иду к двери. Мне тяжело дышать от этого разговора, хочется скорей сбежать. – Осмотрю эту пациентку, и домой.
Быстрым шагом сбегаю по ступеням: пролёт, ещё пролёт. Мне не хочется ехать на лифте, хочется продышаться. Я почти возвращаю себе самообладание, когда вхожу в процедурный приёмного отделения и вдруг вижу на кушетке бледную, измученную девушку.
Светлые волосы до плеч, стройная, с аккуратной, женственной фигурой. Её кожа почти бесцветна, худое личико напряжено от боли, она поджимает под себя ноги и обхватывает длинными, тонкими пальцами гладкие коленки.
– Добрый вечер. – Говорю я.
Выходит как-то хрипло и не совсем уверенно.
И в этот момент мы встречаемся с ней взглядами. Чтобы посмотреть на меня, девушке приходится поднять голову: её светлые волосы рассыпаются по плечам, алые губы удивлённо размыкаются, а светло-зелёные глаза, остановившись на моём лице, вдруг темнеют, и в их расширенных зрачках рождаются страх и растерянность.
«Чёрт, а она красивая», – проносится в моей голове.
13
Алиса
– Что со мной? – Повторяю я.
На всякий случай, потому, что, кажется, доктор не расслышал вопроса. Возможно, нужно говорить громче, чтобы слова долетали до высоты его роста, но мне тяжело это сделать: боль переместилась в поясницу и уже вовсю хозяйничает там.
– Ясно. – Говорит врач, будто самому себе. Затем поднимает, или правильнее было бы сказать, опускает взгляд на медика из приёмного покоя: – Поднимайте в отделение.
Затем задумчиво ударяет листами с результатами моих анализов по своему бедру, разворачивается и, даже не взглянув на меня, покидает помещение.
Что?
Что это было сейчас?
Эй! Мне, вообще, кто-нибудь поможет в этой больнице, нет?!
– Ай, ой… – Стону я, перемещая ладони на поясницу.
Спину просто разрывает.
– Дышите. – Советует врач приёмного отделения. – Сейчас за вами придут. – И неторопливо удаляется к двери.
– Вы куда? – Спрашиваю я.
Мой голос больше похож на жалобный писк.
– Не волнуйтесь, вы в надёжных руках. – Говорит он прежде, чем меня бросить.
В надёжных? В чьих?! Меня только что оставили одну! Совершенно одну наедине с моей болью. Ау!
Я сажусь, наваливаюсь спиной на стену и обречённо закрываю глаза. Дышу, считая свои вдохи и выдохи. Раз-два, три-четыре, пять-шесть. Это немного уменьшает неприятные ощущения. Кажется, в этой больнице никому и дела нет до моего состояния.
А этот великан! Посмотрите-ка на него! Пациент для него не более, чем назойливая вошь, которая отвлекает от вечерней дрёмы в самый неподходящий момент. Даже не осмотрел меня, не спросил, что и где болит! Бесчувственный чурбан!
– Ммм… – Я прикусываю губу.
Как же больно!
Тот пожилой медик хотя бы провёл осмотр, а этот – уверена, он бы даже бровью не повёл, если бы я корчилась, умирая и захлёбываясь в агонии, прямо на этой кушетке у него на глазах.
– Э-эй! – Проскальзывает в помещение Катя. Улыбается мне, быстро прикрывает дверь, проходит, садится рядом, берёт мою ладонь и крепко сжимает. – Ну, как ты?
– Больно. – Признаюсь я, морщась от неописуемых ощущений.
Вот, что мне нужно – капля сочувствия. Когда кто-то держит тебя за руку, гораздо легче всё это терпеть. Я рада, что ей позволили прийти.
– А меня, представляешь, не хотели пускать! – Вдруг начинает возмущаться подруга. Достаёт из кармана салфетку, заботливо стирает пот с моего лица, затем аккуратно промокает ею мой нос и щёки. – Ничего не говорят, в кабинет не пускают, а я так нервничаю, сижу там, не знаю, что делать, и у кого помощи просить!
– Кать, скажи, что ты не позвонила моему отцу? – С надеждой интересуюсь я.
– Нет. – Успокаивает меня Катя. – Но хотела. – Тут же добавляет она честно. – И если бы мне не удалось прорваться сюда и увидеть тебя живой, то минут через пять моё терпение бы лопнуло, точно говорю! И тогда бы я уж дозвонилась не только до твоего отца, но и до министра здравоохранения!
– Ой-й-й… – Меня выгибает от тупой, ноющей боли в спине.
– Что? Больно? Где? – Суетится подруга.
– Тут, там, везде. – Цежу я сквозь зубы, вцепляясь мокрыми пальцами в её рукав.
– А живот?
– Не знаю. Уже не так сильно.
– Тебе сказали, что с тобой такое?
– Нет. – Рычу я, стараясь дышать ровно и спокойно.
– Я слышала от медсестричек, что к тебе вызвали какого-то крутого специалиста. Не переживай, он придёт, посмотрит тебя и всё скажет.
– Он уже был… – Бормочу я, наваливаясь на её плечо.
– Да?
– Ага. Шпала такая, лицо кирпичом. Даже смотреть меня не стал.
Нет, конечно, лица его я не видела, но злость и обида, замешанные на страхе и боли, подсказывали мне сейчас, что лицо его должно было быть не менее равнодушным, чем тёмные глаза.
– Ой, это тот, высокий такой который? – Оживляется Катя.
– Ага.
Надо признаться, его рост и осанка внушали мне не меньшее волнение, чем его строгий взгляд.
– Ясно.
– Что ясно, Кать?
– Думаю, тебе стоит довериться ему. – Серьёзно говорит она. – Девочки в приёмном о нём отзывались чуть ли не с благоговением. Он такой, он сякой! И фамилия ещё такая…
– Кать, он тебе что, понравился?
– Мне? – Она таращит на меня глаза. – Что ты, вовсе нет! Просто… – Подруга мечтательно улыбается. – Он прошёл мимо меня по коридору, а за ним шлейф такой… Ммм… У моего бывшего такой же парфюм был, «Эрос» называется! Бог любви! Ты же помнишь, как я от него балдела? Ну, и тут воспоминания эти всякие, ну, ты понимаешь… – Катька отмахивается, будто отгоняя от себя морок нахлынувших мыслей о былом страстном романе.
– Помню, конечно. – Кряхтя, меняю позу я. – Он представился тебе капитаном дальнего плавания, а сам оказался кобелём местного розлива.
– Да уж. Да. – Трезвеет подруга и качает головой. – Но я бы не отказалась от пары укольчиков от такого горячего доктора! – Добавляет она и игриво хихикает.
– Ой, Кать, какая же ты увлекающаяся! – Мне смешно, но приходится морщиться от боли. – А вдруг у него там хобот под медицинской маской? Вдруг он там страшный, как черт?
– С лица воды не пить! – Парирует она. – Ты же знаешь, какого рода хоботы должны интересовать знающую себе цену женщину в первую очередь?
Теперь я даже сквозь боль уже смеюсь по-настоящему, а Катька сияет: рада, что заставила меня улыбаться.
– Ладно уж, доктора оставлю тебе. – Подруга подмигивает. – Обещай, что закрутишь с ним, если он тебя вылечит?
– Иди ты! – Толкаю её в бок. – Я, вообще-то, в положении. И, кажется, умираю…
– Больно? Сильно? – Суетится Катя, заглядывая мне в лицо. – Сейчас кого-нибудь позову.
Но в этот момент дверь открывается, и в помещение входит полноватая женщина в годах. На ней белый халат, маска, а глаза под толстыми стёклами очков недовольно прищурены.
– Почему посторонние в процедурном? – Рявкает она на Катьку. – Кто пропустил?
– Вы здесь мою подругу совсем одну оставили, а ей, между прочим, очень плохо! – Возмутилась Катя, упирая руки в бока. – Она умирает!
– Покиньте помещение. – Громогласно приказывает женщина и переводит взгляд на меня: – Кто умирает? Ты?
– Она! – Подтверждает подруга.
– А вы освободите помещение, – напоминает ей медик и указывает рукой на выход так резко и безапелляционно, что Катюха не смеет ослушаться.
– Ну, вы ей помогите, что ли… – Подруга бросает на меня виноватый взгляд и пятится к двери. – Если что, я здесь, и вещи твои у меня тут…
– Идти сама можешь? – Строго спрашивает женщина.
Я киваю и пробую встать, она тут же подхватывает меня под локоть.
– Вы можете сказать, хотя бы, что с ней? – Не отстаёт Катя.
– Доктор разберётся. – Ворчит женщина, не оборачиваясь к ней. – Вы всё ещё здесь? Вернитесь в холл: без халата, бахил и маски не положено!
– А если я найду халат? – Спрашивает подруга, высовываясь из-за её широкого плеча.
Я ступаю осторожно, шаги даются нелегко, боль усиливается.
– Твоя родственница? – Хмыкает женщина.
– Подруга. – Отвечаю я.
– Лучше съезди за вещами, подруга. – Бросает она Кате. – Пациентка остаётся здесь, в отделении урологии.
– А какие вещи нужны? – Интересуется Катя.
– Бельё, ночная, тапочки, щётка, паста, мыло и прочее. Халат не надо, мы организуем.
– А куда вы её сейчас? – Катюха всё ещё идёт следом за нами по коридору.
– На УЗИ. – Отзывается медик и бросает на неё взгляд, не обещающий ничего хорошего.
– А, хорошо. – Кивает подруга, наблюдая за тем, как мы заходим в лифт.
Женщина жмёт цифру «четыре», двери смыкаются, и я приваливаюсь к поручню.
– Больно? – Равнодушно интересуется моя сопровождающая.
– Да. – Признаюсь я.
– Угу. – Без тени сочувствия кивает она.
У них тут что, «угу» – любимое слово?
– Меня Анфисой Андреевной зовут. – Сухо добавляет женщина.
– Алиса. – Почти шепчу я.
Проходит ещё пара секунд прежде, чем она добавляет уже ласковее:
– Ты потерпи ещё немного, Алиса, сейчас поглядим, чего у тебя там, и доктор назначит обезболивающее.
Я киваю, как заведённая. Зажмуриваюсь.
«Ещё немного, ещё немного».
– Да не бойся ты, доктор у нас толковый. – Слышится её голос.
Ага. Кто бы сомневался.
14
Вадим
Я уже во второй раз просматриваю результаты исследования этой барышни с птичьей фамилией. Кстати, какой? Забыл. Переворачиваю карту. Зябликова, Соколова, Щеглова, Синицына? А, Кукушкина, точно.
Обычно не запоминаю имён пациентов на данном этапе работы: сейчас важно срочно и квалифицированно оказать помощь, главное – цифры и показатели, остальное – потом.
Надо признать, девушка героически вытерпела все положенные в таких случаях манипуляции и пролежала в кабинете ультразвуковой диагностики, сжав зубы и ни разу не пикнув. Впечатляет.
Обычно я не общаюсь с пациентами до постановки диагноза: что касается симптомов и истории болезни, они привычно лукавят, преувеличивают или просто-напросто врут, и тут лучше довериться результатам анализов, а уж их любимые причитания, стенания, вопли или угрозы – эти откровенно раздражают и отвлекают от работы, поэтому стараюсь держаться от них подальше.
– Ну, как? – Спрашиваю я у Анфисы Андреевны, которая входит в ординаторскую.
– Болеутоляющее подействовало. – Отчитывается она. – Пусть и не до конца отпустило, но терпеть уже легче. Крепкая девка, справится. – Усмехается женщина.
Я позволяю себе легкую улыбку. Старшая сестра так редко кого-то хвалит, что я понимаю: эта пациентка ей точно приглянулась. Интересно почему.
– Родственникам сообщила? – Интересуюсь я.
Мне почему-то вдруг становится интересно, ожидает ли кто-то эту пациентку в приёмном.
– Подружка с ней была. – Анфиса Андреевна наливает себе воды. – Передала ей вещи и телефон, теперь больная на связи и сама сообщит всем, кому нужно.
– Хорошо. – У меня не получается удержаться, я быстро пробегаю глазами по данным анкеты, заполненной при поступлении со слов пациентки и из её документов. Год рождения, месяц, день, адрес, прочее. Не знаю почему, но мне хочется узнать больше, чем эти сухие строки, совершенно никак не характеризующие больную. – Главное, на данный момент мы исключили кровотечение и инфекции, пусть отдыхает.
– Ты что же, – женщина замирает, так и не донеся стакан с водой до рта, – даже не зайдёшь к ней? Не сообщишь?
– Ах, да. – Киваю я. И мысль о том, что нужно будет снова увидеть Кукушкину, вызывает во мне какой-то странный, необъяснимый трепет. – Конечно.
– Сходи, сходи, а то извелась вся.
– Угу.
В ночном коридоре клиники тихо.
Шумят приборы, всевозможные аппараты, а звуки шагов по каменному полу разносятся дрожащим, тихим эхом по стенам.
Я стараюсь ступать осторожно, чтобы не разбудить никого из больных. Поправляю маску, расправляю затёкшие плечи, но каждый шаг по-прежнему даётся с трудом. Смутное волнение сковывает пальцы, нервно закручивающие карту пациентки в трубочку.
Мне жутко не по себе, но, очевидно, это просто усталость.
Я топчусь пару секунд у палаты этой Кукушкиной, а затем замираю, услышав её тоненький, взволнованный голосок.
– Он всё какими-то ребусами разговаривает, Кать, да и то не со мной – с другими медиками. А на меня даже не взглянул ни разу. И если бы я хоть что-то понимала, по их, по-докторски, то ладно, а так – что мне их загадки? СКФ какие-то, клиренсы, кретины и уровень урины? Звучит как бабкино заклинание! Он ещё так тихо бормочет себе под нос – видимо, чтобы не пугать меня. Может, мне того – жить-то осталось пару дней, а они мне даже не сообщают!
Я сразу вспоминаю свои слова, брошенные по ходу дела коллегам: «СКФ, клиренс креатинина, уровень уриновой кислоты и кальция», и на лицо пробирается нечаянная улыбка. Бабкино заклинание, значит.
И почему-то на душе становится легче от того, что Кукушкина больше не корчится от боли и не стонет в голос.
– Больно, конечно, Кать. – Подтверждает мои мысли пациентка. – Но на стену не лезу. Сжимаю челюсти и терплю. Не знаю, сколько ещё так придётся.
Пока подруга не насоветовала ей позвонить с жалобой в министерство, я спешу прервать разговор: осторожно стучу в дверь.
– Ой, подожди. – Говорит Кукушкина. А когда появляюсь в двери, спешно добавляет: – Перезвоню.
– Вижу, вам немного лучше. – Констатирую я.
Девушка вся подбирается, нервно поправляет ворот ночной рубашки, комкает пальцами ткань пододеяльника. На её лбу всё ещё видны капли пота, а это значит, что, даже если болеутоляющие помогают, то не в той мере, в какой хотелось бы.
– Спасибо, – её бледное лицо трогает испуганная улыбка.
Большие, зелёные глаза распахиваются, ресницы начинают мелко дрожать. Она явно ждёт от меня ответов на свои вопросы.
– Меня зовут Вадим Георгиевич. – Представляюсь я, стараясь не выдать накатывающего волнения. Инстинктивно нахмуриваю брови и выпрямляю спину. – Я… буду лечить вас.
Мне хочется ущипнуть себя, потому что, сколько бы я не старался, у меня не получается вспомнить, что обычно я говорю пациентам в таких случаях. «Я буду лечить вас» – это явно что-то новенькое.
– Так вы скажете, что со мной? – Спрашивает девушка после затянувшейся на несколько секунд паузы.
Её тонкие, изящные пальцы ложатся на её шею. Она лихорадочно трёт кожу, и та моментально краснеет, а у меня в голове рождается немыслимая вереница мыслей о том, как эти пальчики могли бы касаться моей кожи. Пытаясь сохранить самообладание, я откашливаюсь и нахмуриваюсь ещё сильнее.
– По данным ультразвукового исследования, – сообщаю я и неловко взмахиваю рукой с зажатой в ней историей болезни, а затем, стараясь оставаться серьёзным, перевожу взгляд на стену. От растущего чувства неловкости, совершенно мне несвойственного, желудок буквально закручивается в узел. – С плодом всё в порядке.
– Это хорошо, – выдыхает пациентка, – только я ненавижу, когда так говорят.
– Как? – Я вынужден снова посмотреть на неё.
По спине пробегают мурашки.
– Не люблю, когда ребёнка называют плодом.
Я застываю с открытым ртом.
Мне хочется возразить, почему плод принято именовать плодом, но я этого не делаю. У неё такой оскорблённый, измученный и обиженный вид, что мне не хочется делать ещё хуже.
– Хорошо. – Отвечает за меня мой рот.
И девушка будто бы успокаивается. Её прозрачные светлые глаза, точно воды уснувшего океана, на секунду успокаиваются, а затем в них всколыхивается новая, тревожная буря.
– А что тогда не в порядке? – Спрашивает она.
– Мы обнаружили камень в вашей почке.
– О… – Лицо девушки вытягивается понимающе и удивлённо одновременно. – Это опасно? Почему так случилось? Что теперь делать? Его можно извлечь?
Вопросы летят на меня, точно из пулемёта.
– Пока ситуация под контролем. – Спешу успокоить её я. – Факторов образования камней много: от неправильного питания и плохой воды до врождённых аномалий и низкой физической активности. Мы ещё поговорим об этом подробно, а пока вам нужно отдыхать, много пить, ходить в туалет и надеяться, что камень выйдет сам, без оперативного вмешательства.
– Легко сказать – отдыхать! – Морщится она. – Таки-и-е боли!
– При необходимости будете принимать болеутоляющие, но, сами понимаете, в вашем положении список препаратов сильно ограничен.
Что мне ещё остаётся сказать?
– Понимаю. – Вздыхает девушка.
– Во время беременности женский организм сильно изменяется, – пытаясь обойти острые углы, я аккуратно подбираю слова, – от этого часто страдает мочевыделительная система. Сейчас вам нужно избежать инфицирования, и если всё пройдёт хорошо, то вам останется придерживаться диеты, и… вы забудете нас, как страшный сон.
Я прикусываю язык, но она вымученно улыбается. Значит, я её обнадёжил. И даже если я сам не на сто процентов уверен в благоприятном исходе, то её счастливые глаза окупают всё моё внутреннее беспокойство. Сейчас для пациентки и её плода спокойствие важнее всего остального.
– Спасибо. – Хрипло благодарит меня девушка.
Я коротко киваю.
– Придерживайтесь моих рекомендаций, и посмотрим, как пойдёт дело.
Мне уже хочется взять себя за шиворот и выволочь в коридор. Словно кто-то другой говорит за меня с ней, и мне не терпится заткнуть этого «кого-то».
– Спасибо, доктор. – Тяжело дыша от накатившего приступа боли, повторяет Кукушкина.
Она пытается выдать ещё одну вежливую улыбку, у неё получается, и от этого у меня всё переворачивается внутри.
– Всего доброго. – Бросаю я и позорно и спешно покидаю палату.
Через сорок минут уже стою у дверей своей квартиры. Прежде, чем вставить ключ в замочную скважину, я опускаю взгляд на кольцо на безымянном пальце. Оно обжигает мне кожу.
Беззвучно вздыхаю, вставляю ключ, поворачиваю и аккуратно толкаю дверь. Та открывается со скрипом, и я с досады сжимаю челюсти.
– Не волнуйся, он спит. – Тихо шепчет жена, появляясь в коридоре.
Я включаю свет, и она сонно щурится. Трёт пальцами веки.
– Прости, разбудил. – Я переступаю порог и закрываю за собой дверь.
– Тяжелый денёк? – Мягко улыбается она.
– Даже два. – Улыбаюсь ей в ответ. – Или сколько там меня не было?
– Мы потеряли счёт. – Её признание звучит едва слышно.
– Прости ещё раз.
– Ничего страшного, такая работа. – Она делает ко мне шаг. – Ты голоден?
– Нет. – Качаю головой. – Валюсь с ног. Пойдём спать?
– Конечно. – Соглашается супруга.
Мы с ней вместе заглядываем в детскую и любуемся в тёплом свете ночника фигуркой спящего сына, закутавшегося в одеяло, а затем отправляемся в спальню. У меня нет сил даже принять душ. Я снимаю одежду и падаю на кровать.
– Не спится? – Шепчет жена минут через пять.
– Нет. – Признаюсь я.
– Тогда расскажи, как прошла смена. – Просит она.
И я рассказываю в подробностях, не забыв упомянуть и о несчастной Кукушкиной, которая осталась в своей палате мучиться от боли. Говорю, что мне её жаль. Ровно, как и всех своих пациентов.
15
Алиса
– Ну, как ты? – Заглядывает в палату Анфиса Андреевна.
Я поднимаю голову от скрипучей больничной подушки:
– Адская ночка.
Всю ночь бегала в туалет по-маленькому. Ощущение было такое, будто вот-вот обмочу трусы, а в итоге выходило всего две капли. К тому же, боль и не собиралась ослабевать, чтобы дать мне поспать: она то нарастала, то немного отпускала, а затем вгрызалась в меня с новой силой.
– Про банку не забываешь?
Ах, да, чертова банка. Как можно забыть про тяжёлое и уродливое стеклянное изделие, в которое приходится собирать мочу?
– Конечно, нет. – Морщусь я.
Женщина бросает взгляд на наручные часы:
– Уже семь, поднимайся, сейчас придут мерить температуру и давление, затем проведём все остальные исследования. А с десяти до двенадцати будет обход.
Значит, придёт этот хмурый доктор. Ясно.
Даже не знаю, радует это меня или пугает.
– Хорошо, спасибо. – Я осторожно поднимаюсь с постели.
– И не забывай, – добавляет медсестра, – больше пить и больше ходить.
– Я и так пью, пью, пью, сколько мне ещё пить?
– Чтоб из ушей лилось! – Усмехается она и закрывает за собой дверь.
Я привожу себя в порядок, чищу зубы, собираю волосы в хвост, накидываю халат и выбираюсь в коридор.
Бреду по отделению и осторожно заглядываю в палаты: пациенты лежат по двое, четверо, иногда даже по шестеро человек. Обстановочка у них там, откровенно говоря, гнетущая, а лица у всех серые, безрадостные. Оказывается, мне ещё повезло оказаться в палате одной.
