Е. П. Ильин
Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки

Введение

Психология и физиология изучают один и тот же объект – человека и одни и те же проблемы – его эмоции, волю, состояния, функциональную асимметрию, темперамент, поведение и т. д., только с разных сторон: одна – с внешней, другая – с внутренней. И для того чтобы решить эти проблемы, необходимо содружество этих наук, а не высокомерное и ревностное отношение друг к другу – как бы кто не залез не в свою вотчину. Иначе получится как в индусской притче о слепых, которые, ощупывая слона, так и не узнали, кто перед ними, потому что один принял ногу за столб, другой принял хобот за шланг и т. д.

Изоляция какой-либо дисциплины есть верный показатель ее ненаучности.

[Бунге, 1990].

Взаимоотношения психологии с физиологией и – в более широком плане – с биологией имеют давние традиции. Уже несколько столетий делаются попытки объяснить психическое физиологическим, т. е. закономерностями работы нервной системы. В этом вопросе достигнуто существенное продвижение. Признано, что психика является результатом работы головного мозга, но при этом имеет и свою, отличную от физиологии специфику. Однако остается проблема психофизического параллелизма, т. е. в каком соотношении находятся психическое и физическое (физиологическое).

Прогрессивная тенденция к сближению физиологии высшей нервной деятельности и психологии, наметившаяся еще на Всесоюзном съезде по изучению поведения человека в Ленинграде в 1929 г., неуклонно прокладывала себе дорогу и в конкретных физиологических и психологических исследованиях и на специальных совещаниях. Их было несколько на протяжении минувших 33 лет, но на каждом из них, и особенно на Объединенной сессии двух Академий в 1950 г., посвященной изучению физиологического наследия И. П. Павлова, несмотря на недостатки этой сессии, все более четко определялись позиции каждой из этих областей знания и их ограничительные линии. Вначале психологи побаивались брака между физиологией и психологией, к которому склонял обе науки И. П. Павлов, не без оснований опасаясь, что физиология задушит в своих объятиях психологию. Но вскоре эти опасения исчезли, и между физиологией и психологией установилось мирное сосуществование, от которого выигрывают обе науки.

[Колбановский, 1963, с. 602–603].

На первый взгляд, за прошедшие десятилетия достигнуто понимание того, что между психологией и физиологией необходимы контакты. Но понимают ли физиологи психологов, а психологи – физиологов? Не является ли союз между этими науками больше декларацией, чем реальностью? Почему, например, психологи лишь в редких случаях участвуют в съездах и конференциях физиологов, и наоборот, физиологи, изучающие поведение человека, как правило, игнорируют съезды и конференции психологов?^[1]

Среди стадий механодетерминистического объяснения психики… выделяются пять. Первая представлена концепцией «организм – машина». Она зародилась у испанского врача Перейры и приобрела классическую форму у Декарта. Конкретно-причинное объяснение получили на этой стадии сенсорные и рефлекторные процессы.

На второй стадии на смену формуле «человек – полумашина» приходит другая формула – «человек – машина». Она не означала отождествления поведения человека с работой технических устройств (автоматов). За организмом человека признавались особые психические свойства (включая мыслительные и нравственные акты). Таковы концепции Гартли и Ламеттри. Третья форма, сохраняя механистический подход, придала модели психической деятельности принцип развития, включила ее в контекст эволюции животного мира (Дидро, Ламарк). Четвертая форма сложилась под знаком господства «анатомического начала» и обусловила исследование зависимости психики от особенностей строения организма. Пятая сложилась в период, когда под впечатлением открытия закона сохранения энергии укрепились редукционистские воззрения, согласно которым психические процессы детерминируются физико-химическими реакциями в нервных клетках. Соответственно, и историческая трактовка психологических воззрений благодаря их приурочиванию к различным стадиям становится дифференцированной, а не ограничивается общим положением об их обусловленности механистической схемой.

[Ярошевский, 1981, с. 148].

Чтобы показать необходимость не декларативного союза между психологией и физиологией, а реального, необходимого в учебной и научной деятельности, приведу несколько примеров.

Пример первый. Когда в 9-м классе школы (это было в 1949 году) ввели как учебный предмет психологию, учительница задала нам на дом задание – выбрать какую-нибудь тему и написать по ней на одну страничку что-то вроде сочинения. Я выбрал память. Списав с учебника Б. М. Теплова кое-что о памяти, я в конце сочинения решил проявить собственное творчество и сделал следующую приписку: «Почему все, что касается спорта, я запоминаю очень хорошо, а все, что касается психологии, – плохо?». За сочинение я получил тройку, а вместо ответа на свой вопрос я прочел реплику учительницы примерно следующего содержания: «Зачем задавать дурацкие вопросы? Неужели и так непонятно!» Да, мне было непонятно, и, как оказалось, не только мне, но и самой учительнице, потому что она, очевидно, плохо знала физиологию и учение А. А. Ухтомского о доминанте.

Пример второй. Однажды один из видных отечественных психологов объективности ради отдал физиологам на рецензирование подготовленный им сборник научных работ. Физиологи сделали психологам ряд серьезных замечаний. При обсуждении этих замечаний авторами статей с рецензентами обнаружилось явное непонимание психологами претензий физиологов. Я, например, работавший в то время в физиологической лаборатории, в беседе с психологом, написавшим, что у детей до семи лет отсутствует поле зрения, безуспешно пытался доказать, что физиологически это невозможно. Однако статья так и вышла с нелепым утверждением автора, а редактор сборника с возмущением заявил, что больше он с физиологами связываться не будет.

Пример третий. Один психолог, считающий меня своим учителем, решил для ускорения диагностики усовершенствовать разработанные мною кинематометрические методики изучения свойств нервной системы – подвижности и уравновешенности нервных процессов, – совершенно не учитывая те физиологические закономерности, которые легли в основу этих методик. В результате адекватная диагностика этих свойств нервной системы стала невозможной.

Читая работы (отечественных психологов. – Е. И.), поражаешься какой-то самоизоляции этих людей от достижений смежных наук, активному нежеланию понимать, как работает мозг, что делается за рубежом их узких интересов.

[Аракелов, 1996, с. 84].

И последний пример. Как-то мне пришлось рецензировать рукопись монографии одного физиолога о поведении человека, который весьма вольно, а подчас и безграмотно обращался с психологическими понятиями. И здесь не обошлось без конфликта. Автор обиделся на рецензента, а на редакцию, отклонившую его рукопись, обещал подать в суд.

О чем говорят эти примеры? О том, что, описывая поведение человека, надо не просто формально знать психологам физиологию и физиологам психологию, но и понимать, как и в каких случаях они могут содействовать друг другу в познании человеческого поведения и деятельности. Еще З. Фрейд предупреждал, что преждевременные или случайные экскурсы психологов в область анатомического и физиологического хотя и могут вскрывать психофизические связи как факты, но нисколько не помогут понять что-либо. Можно, с другой стороны, добавить, что и попытка физиологов объяснять психическое, не выходя из рамок выявленных ими физиологических закономерностей, способна только навредить пониманию механизмов поведения человека. Такого рода неудачные вторжения в смежную дисциплину вызывают не только стремление психологии и физиологии отгородиться друг от друга, но и неприязненные отношения.

«Психическое содержание» исследуется представителями как естественных, например физиологии, так и общественных наук, к которым принято относить психологию… Контакты между названными науками, возникающие при решении проблем, представляющих взаимный интерес, часто «искрят», что вызывает у многих физиологов и психологов желание изолировать свою дисциплину, оградить ее от посторонних посягательств. Однако выдающимся психологам уже давно было очевидно, что предпринимаемые как психологами, так иногда и физиологами попытки эмансипировать психологию от физиологии совершенно неправомерны, поскольку предмет психологии – нейропсихический процесс, целостная психофизиологическая реальность, которая лежит в основе всех без исключения психических процессов, включая и самые высшие. Со стороны психофизиологии тоже были приведены веские аргументы в пользу того, что самостоятельная, отделенная от психологии физиология не может выдвинуть обоснованную концепцию целостной деятельности мозга.

[Александров, 2004, с. 7].

Отражением таких отношений между этими двумя науками явились дискуссии, развернувшиеся в 1950 году на павловской сессии двух академий^[2]; в 1962 году на совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии; в 1971 году в дискуссии «Воспитание и природа» в журнале «Вопросы философии» и в 1989–1990 годах на страницах журнала «Вопросы психологии».

В Советском Союзе все научные теории и учения должны были соответствовать установкам диалектического материализма. Поэтому на ведущие позиции выдвигались те ученые и научные теории, которые устраивали коммунистических идеологов. Такие теории признавались передовыми материалистическими, а другие – идеалистическими. Главной задачей всех наук о человеке было разработать принципы и методы формирования нового советского человека. Для этой цели больше всего подходило учение И. М. Сеченова о рефлекторной природе поведения человека, в котором основной упор делался на роль внешней среды, куда, конечно, должны были войти и условия существования (вспомним марксовский тезис: бытие определяет сознание), и социальные факторы. Как нельзя кстати оказалось и учение И. П. Павлова об условных рефлексах и второй сигнальной системе. Ведь с помощью метода условных рефлексов можно было, используя для этого вторую (словесную) сигнальную систему, формировать через пропаганду и коммунистическое воспитание нужное поведение. Не случайно после павловской сессии, инициированной сверху, возникла диктатура учений Сеченова и Павлова о физиологических механизмах поведения животных и человека, которые по существу подменили психологическое рассмотрение этой проблемы; последнее стало с его субъективизмом как бы необязательным, лишним, а подчас и опасным. Поэтому именно учение И. П. Павлова о высшей нервной деятельности является с советских времен для психологии одной из болевых точек при обсуждении вопроса о связи психологии с физиологией.

Однако вопрос о взаимоотношениях психологии и физиологии должен обсуждаться гораздо шире, выходя за рамки рефлекторного учения И. М. Сеченова и И. П. Павлова. Ведь был еще Н. Е. Введенский, который внес свой вклад в понимание механизмов реагирования и поведения животных и человека. Современниками И. П. Павлова были В. М. Бехтерев и А. А. Ухтомский, работы которых тоже оказали влияние на развитие психологической мысли. Поэтому и возникает вопрос: почему же психология и физиология часто проявляют себя не как союзники, а как конкуренты, антагонисты? Почему психологи до сих пор недостаточно используют физиологические знания?

Возникает и другой не менее важный вопрос: где граница между физиологическим и психологическим в реагировании человека на внешние раздражители и его поведении? Ведь размытость границ всегда способствует экспансии со стороны соседей. Следует ли добиваться четкого разграничения полномочий физиологии и психологии при изучении одного и того же явления? Может, прав был И. П. Павлов, когда говорил: какая разница, как называть то или иное явление – психическим или сложнонервным?

Все эти вопросы до сих пор не утратили своего значения. И не случайно время от времени возникают дискуссии о природе психического, о соотношении физиологического и психического в механизмах поведения человека, о врожденном и приобретенном, биологическом и социальном.

Раздел первый. Рефлекторная теория и психология

Глава 1. Мозг и психика^[3]

1.1. Мозг как орган психической деятельности

Еще древнегреческими и древнеримскими учеными (Гиппократом, Алкмеоном Кротонским, Галеном) высказывались догадки о локализации психических функций в головном мозге. В средние века Альберт Великий (Магнус) предложил концепцию о локализации психической деятельности в трех мозговых желудочках. Т. Виллис полагал, что общая чувствительность представлена в полосатом теле, собственные чувства – в мозолистом теле, а память – в коре больших полушарий. Эта концепция идеи о локализации психических свойств имела хождение более 100 лет. Немецкий анатом М. Майер предположил, что в коре головного мозга локализована память, в белом веществе – воображения и суждения, а в базальных ганглиях – апперцепция и воля, и все это интегрируется мозолистым телом и мозжечком.

Затем появилось новое направление – френология, основателем которого был крупнейший австрийский врач и анатом начала XIX века Ф. Галль. Он и его ученики полагали, что умственные и моральные качества локализуются в определенных районах коры головного мозга (извилинах), причем степень развития той или иной психической способности определяется тем, каково по объему ее представительство в головном мозге. При этом предполагалось, что развитие отдельных участков мозга влияет на форму черепа, и поэтому исследование его поверхности позволяет судить о личностных особенностях человека. Галль и его ученики находили соответствующие «шишки», величина которых соответствовала, по их мнению, величине способностей.

Такое направление, стремившееся жестко привязать те или иные психические явления к определенным частям мозга, получило название психоморфологии, или узкого локализационизма.

Умозрительные взгляды френологов подверглись резкой критике со стороны группы ученых, которые стояли на позиции антилокализационных представлений (А. Галлер, Ф. Гольц, Ж.-П. Флуранс). Экспериментируя на низших животных, они обнаружили, что та или иная форма поведения страдает не столько от того, в каком месте мозга нанесено повреждение, сколько от того, какой объем нервной ткани удален при операции. Эти ученые утверждали, что у всех животных масса мозговых полушарий равноценна и однородна. Так возникла догма об эквипотенциальности частей мозга, на основе которой появилась теория универсализма, или холизма.

Если локализационисты обращали внимание на неоднозначность мозгового обеспечения психических функций и их прямой зависимости от работы конкретного субстрата мозга, то эквипотенциалисты подчеркивали высокую пластичность мозга и взаимозаменяемость его частей, т. е. динамизм в организации мозговых структур.

X. Джексон, соотнеся клинические симптомы с очаговыми поражениями мозга, построил трехуровневую иерархическую систему функционирования мозга: нижний – уровень стабильных функций, средний – сенсомоторный уровень, высший уровень функции мышления, присущий человеку. В управлении двигательным поведением все эти уровни организованы вертикально друг над другом.

Джексон постулировал правило, что мозговая локализация дефекта поведения не дает основания для суждения о том, где локализована психическая функция.

Позиции локализационистов укрепились после открытия П. Брока «центра моторных образов слов», С. Вернике – «центра сенсорных образов слов», а Г. Фритчем и Е. Гитцигом (1863) – двигательных центров в коре головного мозга. Последними двумя исследователями были выявлены и немые поля лобной доли коры, которые оказались электроневозбудимыми, т. е. их стимуляция не приводила к сокращению мышц. В то же время разрушение лобных областей приводит к глубоким расстройствам поведения в целом. Эти поля стали называть ассоциативными, ответственными за апперцепцию, абстрактное мышление, произвольное внимание и вообще за регулирующий разум. П. Флексиг (1883) выделял в мозге три ассоциативные зоны: теменную, среднюю и лобную, в которой возникают понятия о собственной личности (образ Я).

Эти исследования послужили основой для создания цитоархитектоники мозга.

Как отмечает А. С. Батуев, «учение о функциональной организации мозга явилось стержневой проблемой физиологии и психологии и развивалось в непрерывных и непримиримых противоречиях, отражающих и формирующих господствующее мировоззрение и тесно увязанных с общим уровнем физиологии и смежных наук. Одной из причин таких противоречивых теорий являлось отсутствие эволюционного подхода к изучению мозга и поведения и стремление к широкому распространению отдельных частных заключений, выведенных на основе наблюдений в человеческой клинике (локализационисты) или на основе экспериментов с низшими животными (эквипотенционалисты), на весь животный мир… Другой причиной непрекращающихся дискуссий… является использование заведомо неверных методологических предпосылок о строгой увязке отдельных частей субстрата мозга с теми или иными целостными функциями организма» [2004, с. 27–28].

1.2. Зарождение рефлекторной теории

Следующей задачей психологии и физиологии явилось объяснение механизмов поведения человека. Если идеалистическая философия и выросшая из нее психология того же толка объясняли его какими-то механизмами души, внутренними психическими силами, то физиологи-материалисты считали, что поведение по своей природе рефлекторно, т. е. детерминируется внешними воздействиями. При этом и те и другие часто впадали в крайности: первые распространяли психическое даже на неживую природу, вторые подчас пытались заменить психическое физиологическим, а именно рефлекторной деятельностью мозга.

У Декарта уже есть состав понятия рефлекса, но нет еще этого понятия как особого имени… Рефлекс как термин со все более суживающимся и специализирующимся значением чисто нервного акта, служащего ответом центров на стимуляцию чувствующих нервов, вырабатывался постепенно у авторов XVIII–XIX столетий (Swammerdam J., 1737; Whytt S. R., 1751; Spalanzi, 1768; Prochaska, 1800; Bell Ch. and Bell I., 1829).

В самом термине «рефлекс» сказалась попытка физиологов дать перевод исходной мысли Декарта на язык физики, уподобив движение импульсов в мозгу отражению света от рефлектора…

[Ухтомский, 1954а, с. 221].

Представление о рефлексе идет от французского ученого Рене Декарта (1649 [1950])^[4], показавшего, что взаимодействие организма с внешней средой осуществляется с помощью нервной системы и что движения человека и животных являются результатом отражения мозгом внешних воздействий (стимулов, по Декарту). Но взглядам Декарта был присущ дуализм, так как он полагал наличие двойной детерминации поведения: со стороны «души» и со стороны внешних раздражителей. Как пишет Д. Г. Квасов, «Декарт провозгласил концепцию о механической или – в современных терминах – физико-химической природе жизни, что сделало ненужным для его физиологических взглядов как физика (но не как морального философа) использование параметра психики применительно к животным. Поэтому он мог сказать, что в гипотезе чувства и сознания как непременных атрибутов животных он не нуждается. Отсюда вытекала созданная Декартом концепция животных-автоматов, т. е. “машин, которые движутся сами собою”. В дополнение к этой концепции французским ученым было развито представление об “отражательных” актах в нервной системе, в которой нашла свое выражение поистине гениальная попытка объединить механической (физической) связью раздражение органов чувств с мышцами через мозг» [1966, с. 4].

Понятие о рефлексе возникло в физике Декарта. Оно было призвано завершить общую механическую картину мира, включив в нее поведение живых существ…

Декарт исходил из того, что взаимодействие организмов с окружающими телами опосредовано нервной машиной, состоящей из мозга как центра и нервных «трубок», расходящихся радиусами от него… Нервный импульс мыслился как нечто родственное – по составу и способу действия – процессу перемещения крови по сосудам. Предполагалось, что наиболее легкие и подвижные частицы крови, отфильтровываясь от остальных, поднимаются согласно общим правилам механики к мозгу. Потоки этих частиц Декарт обозначил старинным термином «животные духи», вложив в него содержание, вполне соответствовавшее механистической трактовке функций организма…

 

Рефлекс означает отражение. Под ним Декарт понимал отражение «животных духов» от мозга к мышцам по типу отражения светового луча… Таким образом, появление понятия о рефлексе – результат внедрения в психофизиологию моделей, сложившихся под влиянием принципов оптики и механики. Распространение на активность организма физических категорий позволило понять ее детерминистски, вывести ее из-под причинного воздействия души как особой сущности.

Согласно декартовой схеме, внешние предметы действуют на периферическое окончание расположенных внутри нервных «трубок» нервных «нитей», последние, натягиваясь, открывают клапаны отверстий, ведущих из мозга в нервы, по каналам которых «животные духи» устремляются в соответствующие мышцы, которые в результате «надуваются». Тем самым утверждалось, что первая причина двигательного акта лежит вне его; то, что происходит «на выходе» этого акта, детерминировано материальными изменениями «на входе».

[Ярошевский, 1976, с. 119–121].

Декарт сделал попытку объяснить обучаемость как изменение связи между двигательными реакциями и вызывающими их ощущениями (изменение движения мозга) у животных и тем самым придавать поведению желательное направление. Он приводит в пример легавую собаку, которая сначала при выстрелах охотника, испытывая страх, убегает, а затем выучивается бежать к куропатке, несмотря на выстрелы. «Так как при некотором старании можно изменить движения мозга у животных, лишенных разума, то очевидно, что это еще лучше можно сделать у людей и что люди даже со слабой душой могли бы приобрести исключительно неограниченную власть над всеми своими страстями, если бы приложили достаточно старания, чтобы их дисциплинировать и руководить ими», – писал Декарт [1950, с. 623].

Основные теоретические положения Р. Декарта, используемые современной физиологией, сводятся к следующим: органом ощущений, эмоций и мыслей является мозг; мышечный ответ порождается процессами в примыкающем к мышце нерве; ощущение обусловлено изменениями в нерве, связывающем орган чувств с мозгом; движение в сенсорных нервах отражается на моторных, и это возможно без участия воли (рефлекторный акт); вызываемые посредством сенсорного нерва движения в веществе мозга создают готовность вновь производить такое же движение (обучаемость).

Однако, находясь под влиянием социально-исторических противоречий своей эпохи, Р. Декарт сделал серьезные уступки идеализму; сознание человека он рассматривал в виде субстанционного начала, способного воздействовать посредством шишковидной железы (где, по его мнению, располагается «объединенное чувствилище») на подчиненные рефлекторным законам телесные процессы. Таким образом, тело и душа – самостоятельные субстанции. Дуализм Р. Декарта, его трактовка сознания препятствовали последовательному детерминизму, ибо он допускал акты воображения, мышления, воли, происходившие из нематериальной субстанции. Поведение и сознание разводились, превращались в два независимых ряда явлений.

В оценке общенаучного значения идей Р. Декарта, однако, важно подчеркивать не столько механизм, сколько материалистическую сущность учения о поведении, не столько дуализм в понимании психической деятельности, сколько первую пробу ее детерминистического понимания.

[Батуев, 2004, с. 8].

Через столетие английский психолог Гартли положил эти мысли в основу ассоциативной психологии.

Учение Декарта о рефлексе получило более-менее адекватное научное содержание лишь в начале XIX века, прежде всего, благодаря чешскому ученому с мировым именем Георгию Прохазке. «Внешние впечатления, возникающие в чувствительных нервах, очень быстро распространяются по всей их длине до самого начала. Там они отражаются… по определенному закону, переходят на определенные и соответствующие им двигательные нервы и по ним чрезвычайно быстро направляются к мышцам, посредством которых производят точные и строго ограниченные движения» [1957, с. 91]. В той части нервной системы, которую Прохазка называл, очевидно, вслед за Декартом, «общим чувствилищем», «как в центре, сходятся и объединяются друг с другом упомянутые как чувствительные, так и двигательные нервы и где раздражения, получаемые чувствительными нервами, передаются на двигательные» [1957, с. 91]. В связи с этими представлениями Прохазку считают одним из основателей рефлекторной теории.

Разумеется, Прохазка не был первым, кто интересовался рефлекторными явлениями. Они привлекали к себе внимание многих выдающихся исследователей задолго до Прохазки. Достаточно напомнить признанного основоположника рефлекторной теории Декарта. Нельзя назвать Прохазку и «первым после Декарта», как это утверждают, например, Фролов, Сервит и др. Эти авторы забывают учение о раздражительности (irritabilitas), которое позже было развито Галлером в целую физиологическую систему, Сваммердама и его известные эксперименты на нейромышечных препаратах, давшие ему возможность подчеркнуть значение спинного мозга, наблюдения Иоганна Боне над рефлекторными движениями у обезглавленных лягушек, Дю Верни и его изучение движений после удаления мозга, исследования спинномозговых рефлексов Уиттом и др. Все они были хорошо известны Прохазке… Исходя из предшествующих достижений в области изучения нервной системы и проделав сам большую работу по дальнейшему развитию теории нервной деятельности, Прохазка сформулировал собственную оригинальную концепцию рефлекса, заняв определенное место среди основоположников рефлекторной теории.

П. К. Анохин, разбирая учение Прохазки об общем чувствилище, нервной силе и раздражителе, пишет, что при всей неполноте и недостаточной ясности этой концепции она все же открывает «путь для законченных формулировок великих русских физиологов, сначала Сеченова и потом Павлова» (1945, c. 53).

[Толлингерова, 1961, с. 239–240].

Известный немецкий физиолог Пфлюгер наблюдал на обезглавленной лягушке целесообразные движения лапами, в наилучшей степени позволяющие освободиться от раздражителя. В связи с этим он говорил о наличии у спинномозговых животных элементарного «сознания», позволяющего совершенно произвольно выбирать те движения, которыми лучше всего ответить на раздражение. Получалось, что животное даже после удаления головного мозга понимает, что с ним происходит, и придумывает способы, как избавиться от неприятного раздражителя. Прохазка же рассматривал спинномозговую рефлекторную деятельность как совершенно автоматическую, отрицая способность спинного мозга разумно, произвольно реагировать на внешние раздражения. Таким образом, он показал, что нервная деятельность может осуществляться не только сознательно (при наличии головного мозга и участия «души», т. е. психики), но и бессознательно.

Прохазка противопоставлял автоматическим, спонтанным движениям сознательные движения, которые делил на непроизвольные, не подчиняющиеся «душе», т. е. тоже автоматические, но осознаваемые, и произвольные, которые находятся во власти «души», управляются волей. Здесь он близок к классификации движений Декарта, который делил их на «машинные» и «разумные». Он выдвинул положение, которое в более позднее время было названо «законом силы»: ответная рефлекторная реакция всегда проявляется в размерах, соответствующих силе приложенного стимула.

Развивая концепцию о рефлекторной природе поведения, Й. Прохазка пытается преодолеть вначале механистичность, а затем и дуализм картезианства. Общим законом, по которому чувствительные раздражения переключаются на двигательные, является присущее человеку чувство самосохранения. Й. Прохазка утверждает монистическое представление о нервной системе, которая в целом относится к композиции «общего чувствилища», телесная часть которого локализуется в спинном мозге, а душевная – в головном. Причем для всех нервно-психических функций характерна одна общая закономерность: обе части «сенсориума» действуют по закону самосохранения. Необходимые для сохранения животного и его потомства способности – это душевные функции, а орган, служащий для этого, есть мозг, объему и сложности которого соответствует степень совершенства душевных функций.

Учение Й. Прохазки обогатило представление Р. Декарта о рефлекторной природе поведения понятием о биологическом (а не механическом) назначении самой структуры рефлекса, о зависимости ее усложнения от изменения характера отношений живых существ со средой, о пригодности ее для анализа всех уровней сознательной деятельности, о детерминирующем влиянии чувствования.

[Батуев, 2004, с. 8–9].

Прохазка изучал и психическую деятельность («душу»), которую отделял от нервных функций, протекающих бессознательно и автоматически. Единственным способом изучения душевных функций он считал путь опосредствованного познания, т. е. через внешние проявления психической деятельности человека. В то же время он писал, что эти психические проявления никогда не бывают настолько чисты, чтобы в них не принимала участие нервная система, выступающая орудием «души». Без содействия последней «душа» бессильна оказать свое влияние на тело.

Прохазка считал, что, несмотря на то что у человека и родственных ему животных имеются автоматические движения, ни человека, ни этих животных нельзя назвать автоматами, так как их поведение гораздо сложнее, поскольку их нервная система дополнена головным мозгом и «душой», т. е. произвольностью.

Существенное дополнение к представлениям о рефлексе сделал английский анатом и врач Чарльз Белл (1774–1842), создавший учение мышечной чувствительности и намного опередивший других ученых в представлениях о «рефлекторном кольце». Белл выдвинул положение о циклической функции нервной системы. Он показал, что между мозгом и мышцей существует замкнутый нервный круг: двигательный нерв передает возбуждение от мозга к мышце, а чувствительный – от мышцы к мозгу, сообщая о состоянии мышцы. Перерезка двигательного нерва делает невозможным движение, а перерезка чувствительного нерва делает невозможной регуляцию (коррекцию) движения, так как пропадает ощущение мышцы. Так, у женщины на одной руке была потеряна чувствительность, а на другой – способность к движениям. В результате женщина могла держать ребенка на руке, потерявшей чувствительность, до тех пор, пока она на него смотрела. Как только она отводила взор от ребенка, сразу же возникала опасность его падения на пол.