Е. Ермак
Серебристая Чаща. 1 часть
Может, он ждет того мальчишку из моего класса? Мальчик был очень красив, я таких, наверное, и не встречала в обычной жизни, только в кино или на подиуме. Он был высокий и стройный, с темными кудрями и голубыми глазами, с классическими правильными чертами лица и с капризно очерченным ртом. Единственное, что было в нем несовершенно, это его голос, слегка похожий на голос грубой женщины. Ещё как-то раз ему вздумалось сидеть за мной за одной партой. И я удивилась, насколько от него неприятно пахло. Такой привлекательный и такой вонючий. Даже не могу описать тот запах. Наверное, аромат был соткан из немытого тела, подростковых гормональных изменений и обычной мальчишечьей неряшливости. Я очень переживала весь тот урок, когда он сидел со мной рядом. Я тогда была изгоем в своем классе и парень этот потихонечку становился изгоем. У нас, вообще, было очень мало ребят почему-то. В основном, одни девчонки. А те парни, что были в классе, настолько удручали своим поведением, были неимоверно скучны и боялись сказать хоть слово, постоянно пребывая в состоянии стресса от окружения женским полом. Тот красавец не общался почти ни с кем из класса и часто прогуливал. Девчонкам он нравился и даже некоторым учителям женского пола тоже. Была у нас математичка, зрелая женщина на пороге пременопаузы, которая как-то раз вызвала подростка к доске. Юноша мялся и краснел, и в итоге не смог решить тот пример, который написала на доске учительница. Математичка изрекла какие-то умные слова, из которых я сделала вывод, что красота уйдет, а ума не прибавится. Она сама взяла мел, который был вставлен в футляр от губной помады, и решила пример. У математички была аллергия на мел, поэтому она придумала засовывать его в футляр, чтобы избежать контакта с кожей. Потом, лет через десять после окончания школы, я узнала, что этот мальчишка стал сначала отцом, а потом наркоманом. Жив ли он сейчас? Я видела его давно в маршрутке, рано утром, зимой. Он сидел впереди меня на одно сидение. На нем была какая-то немыслимая одежда, похожая на шинель. Но самым ужасным была его обувь. К голым ступням веревками были примотаны стельки, обыкновенные стельки. В зимнюю стужу. По снегу худой, немытый бывший красавец ступал почти голыми ногами. Мне хотелось закрыть лицо ладонями и плакать навзрыд. Ведь у этого человека дома есть ребенок, как и у Игоря, моего неудавшегося ухажёра. После смерти матери Игорь тоже стал все чаще забываться в парах алкоголя, и младший брат его был не дурак выпить. Весь дом держался на их сестре. Она оказалась такой же крепкой, как Людмила. Хоть и жила в другом месте с мужем, каждую неделю она приезжала и стирала, и готовила для своих братьев, а потом и для отца. Все четверо они были похожи друг на друга. Все спокойные, медлительные, рассудительные. Только мужчины такими становились после изрядного алкогольного возлияния, а сестра такая была всегда. Молча, с упрямо сжатыми губами она делала все, что могла. Без нее большая квартира для большой семьи скорее походила бы на захламленный сарай. Когда отца выпустили из тюрьмы, именно старшая дочь не дала ему спиться, хотя братьев упустила. Не может одна женщина вытащить на своих плечах троих мужиков. Отца семейства спасла, а он должен был спасти сыновей, но не смог. Устроился на работу, и то хорошо. А Серебристая Чаща бурлила сплетнями и заглушала водопадом праведный гнев тех, кто их сторонится. Никто так и не понял, что случилось с Людмилой. Никто так и не понял, почему Николая посадили, а потом выпустили через полтора года.
Только бог знает, что тогда произошло. В тот роковой день. Бог и виновный в гибели Людмилы.
В тот день Людмила с мужем, затарившись на оптовом рынке и нагрузив доверху две клетчатые сумки, отправились по электричкам. У них было свое расписание и свой товар. Торговцев, кроме них было немало, поэтому существовала негласная договоренность, кто, чем и где торгует. Чужаков выгоняли на неприбыльные электрички, которые ехали полупустыми. В час-пик вечером можно было неплохо заработать. Кофе и чай у Людмилы в такой час шли на ура. Перед обеденным перерывом было глухое время. Народу в электричках почти не было, и после такой торговли Люда с мужем возвращалась домой злая и взвинченная. Хотя к вечеру все менялось, товар шел, но Люда не могла совладать со своим характером. Вот и в тот день они как обычно возвращались домой на обед усталые и раздраженные. Новая марка кофе, которую они взяли на оптовом рынке, не привлекла покупателей. Банка этого кофе была тяжёлая, но они взяли сразу много, прельстившись низкой ценой и сладкими речами продавца.
–Ему бы только впихнуть нам чего-нибудь! Как знала, что не нужно было брать!
–Так чего ж взяла? – неосторожно поинтересовался Николай.
Его клетчатая неподъемная сумка грозила порваться в любой момент. Он угрюмо смотрел себе под ноги, ожидая взрыва от своей эмоциональной жены.
–Если бы ты нормально хоть раз что-то посоветовал мне, то не тащил бы сейчас эту сумку! – с нарастающей громкостью пожаловалась Людмила.
Николай мог бы много привести примеров, когда все его советы игнорировались, но решил не лезть на рожон. Он редко, когда вступал с женой в открытый спор. Как он успел убедиться за долгие годы совместной жизни, Люду никогда и ни в чем нельзя было переубедить. Если она что-то себе внушила, то пиши пропало. Все их конфликты происходили только тогда, когда Николай забывал об этом. Когда он на секунду превращался в того молодого парня, которому приглянулась энергичная хрупкая девушка по имени Людмила. Или когда он слишком уставал, чтобы помнить о том, как обращаться с женой. Он бессознательно, словно старый благородный кот предпочитал не садиться на холодную плиту, которая однажды оказалась горячей. Они дошли до дома в молчании. Дорога от электрички шла через поле с высокими сухими травами, потом через лесок, в котором где-то затерялось болото. Солнце припекало и хотелось поскорее скрыться в тени леса. Николай считал шаги и ждал, когда они дойдут до спасительной прохлады. А жена что-то все говорила и говорила, визгливо и без устали. Он не слушал, а вспоминал передачу, где речь была о том, что самые агрессивные люди живут близко к экватору. Что-то такое с ними случается от жары, с их психикой. Николай не понял тогда и половины, но вот сейчас осознал, что живой пример из передачи шагает впереди него налегке, язвит и зубы скалит. В лесу шелестели изумрудные листья, стояла бархатная тишина, вилась тропинка, словно ведущая в сказочный мир. Они дошли до него наконец, сейчас Людмила возьмёт себя в руки и успокоится. Не сразу, конечно, но неминуемо. Обычно, когда они выходили из леса к серым пятиэтажным домам их поселка, Людмила переменяла тему на более мирную, и градус их конфликта снижался. Однако в этот день жену словно подменили. Уже на выходе из-под густых крон деревьев она зачем-то снова вспомнила их неудачное денежное вложение.
–Почему мне достался такой неповоротливый медведь? Другие вон на машинах ездят, а я по электричкам торгую! Думаешь, это легко вот так орать на весь вагон, будить тех, кто с работы едет?
Николай молчал. У него болела спина, и хотелось тишины и покоя. После летнего дождя на дороге виднелись жирные червяки. Он случайно наступил на одного и с неожиданным наслаждением раздавил его, хорошенько растянув по асфальту. Жена заметила, что Николай отстал и посмотрела ему под ноги. Брови поползли наверх, а губы исказила гримаса отвращения.
–Фу! Что ты делаешь? Пошли уже скорее. Обеденный перерыв в расписании закончится, пока мы до дома дойдем!
Николай ускорил шаг, сколько мог. Спина не давала ему житья с тех пор, как он начал ходить по электричкам. Но попробуй объяснить это жене. Не поймет, не поверит, не пожалеет. Он шумно вздохнул и посмотрел по сторонам. Серебристая Чаща, умытая после дождя, благославленная высоким прозрачным небом, была смирна, словно ребенок в тихий час. Возле пруда сидел одинокий пьяный рыбак. Мама с коляской медленно шла, держа в одной руке книжку и пытаясь читать. А я вам представляю официальную версию событий. Николай с Людмилой пришли в свою квартиру. Дома никого не было. Старший сын Игорь работал грузчиком и был, соответственно, на работе в магазине. Магазин находился в ближайшем к поселку городе. До него на автобусе езды было не больше двадцати минут. Сестра проживала совместно со своим мужем, и в тот день была дома со своей трехлетней дочерью. Младший сын гулял с ребятами, двое из которых могли это подтвердить. Итак, супруги в квартире. Они должны были пообедать, передохнуть и снова отправится торговать по электричкам. Отношения с алкоголем в этой семье были достаточно спокойные. Николай мог выпить немного перед обедом, по праздникам. Свою меру он знал хорошо, и в запой никогда не уходил. При такой жене это было бы просто невозможно. К тому же Николай был крупным мужчиной, и для того, чтобы сильно напиться, ему нужно было бы принять гораздо больше, чем он обычно себе позволял. Опять же после обеда супруги всегда возвращались в электрички. Даже в праздники, особенно в праздники. Народ покупал в такие дни все подряд и помногу. Поэтому в тот день повода напиться не было никакого. Однако официальная версия следствия была такова. Супруги выпили за обедом. Старший сын сказал, что с кухни исчезла бутылка местного самогона. Потом Николай с женой крепко поругались. Кто не знал хорошо их отношения, мог бы сделать такое предположение. Конфликт перерос в драку. Сравните полутораметровую худенькую покойницу и двухметрового коренастого мужчину. На кого поставите? Во время драки Николай сжал шею жены и держал до тех пор, пока она не перестала дышать. Испугавшись содеянного, мужчина решил инсценировать самоубийство. Накинул на шею Людмилы петлю и привязал на крюк, который находился на потолке в ванной. Далее Николай лег спать, словно трехлетка в детском саду. Когда он проспался, было уже темно. Сыновей, по-прежнему, дома не было, зато в ванной висела жена. Почти трезвый к тому времени Николай вызвал Скорую помощь. Итог того дня был суров. Вернувшийся с работы Игорь и его младший брат оказались дома как раз, чтобы увидеть вынос тела матери. Ещё они увидели, как полицейские забрали отца. В одну минуту ребята осиротели. Николая осудили за убийство по неосторожности и посадили. Сестра пыталась поддержать братьев и возила им горячий суп в термосе, убирала квартиру, и все время в ее висках стучал вопрос: что же все-таки случилось в тот ужасный день.
Ходили сплетни, что убил мать один из сыновей. Младший баловался наркотиками, и деньги ему всегда были нужны. Чем не причина своровать? Мать застукала его за неблаговидным занятием и стала его жертвой. Только из дома ничего не пропало, кроме бутылки местного самогона. И пятнадцатилетний мальчишка не стал бы устраивать инсценировку с повешением. Он мог бы поднять тело, так как Людмила была лёгкой словно пёрышко, но смысла в ее убийстве не было.
У старшего сына, казалось бы, также не имелось очевидных причин для убийства матери. Впрочем, если копнуть глубже, то повод все же был. Игорь всегда жалел отца, так как сам был по характеру таким же тихим и молчаливым. Он никогда не перечил матери, если дело касалось его самого. Сказала мать: иди, огород вскапывай вместо дискотек своих этих – он покорно шел. Но если мать налетала на Николая, то Игорь всегда вставал на его защиту, прикрывал его и брал вину на себя. Возможно, Игорь снова стал невольным свидетелем супружеской ссоры и на этот раз не выдержал и задушил мать. Кто знает, что на душе у этих молчаливых тихонь? Тогда понятно, почему Николай безропотно сдался властям. Он прикрывал сына и дал ему скрыться с места преступления. Однако остаётся неясным показание Игоря по поводу пропажи бутылки самогона. Не для кого в Серебристой Чаще не было секретом, кто, где и когда варил самогон и торговал им. Иногда случались казусы у доморощенных химиков, и самогоном травились или на несколько часов лишались разума. Но такого побочного эффекта, как смертоубийство, ещё не наблюдалось. Естественно, после того, как стали известны показания Игоря, самогонные аппаратчики затаились и стали отрицать факт продажи своего пойла. Куда исчезла бутылка из-под самогона следователь вычислить не смог, так же как и, вообще, ее существование на кухне в доме убитой.
На следующий день после убийства жители Серебристой Чащи стали высказывать самые разные предположения. Я тоже слышала о трагических событиях, но как-то не вдавалась в подробности. Думаю, это от того, что моя мать всегда избегала мрачных вестей и особенно их обсуждения в кругу семьи. А кроме, как от мамы мне негде было выяснить, что случилось в соседнем подъезде. Я по-прежнему ни с кем в Серебристой Чаще не общалась. Слишком многое меня отвратило от жителей посёлка. Тот, кто меня не задирал, все равно казался мне молчаливым свидетелем моего позора. Я рада была тому, что так и осталась чужаком в Серебристой Чаще. Со временем я и вовсе перестала приезжать в поселок после работы. Я долгое время жила в близлежащем городке, где был тот самый магазин, в котором работал Игорь. Когда я бывала в Серебристой Чаще, то иногда наталкивалась на учительницу, которая преподавала русский язык и литературу и на уроки которой я ходила с удовольствием. Учительница жила прямо под нами, и я всегда остро осознавала, когда ее видела, какие мы беспокойные соседи. Естественно, что у женщины было имя, Маргарита Васильевна, но мы ее называли просто – учительница. Я думала, должно быть приятно иметь мать, которая читала всю мировую классику, но, очевидно, что ее сын так не думал. Пока он не вошёл в нежный возраст гормональных бурь, особенно никто его и не замечал. Ну, сын и сын. Даже у учителей есть дети, что тут удивительного. Но потом мальчишка попробовал наркотик, и его жизнь стала предрешена. Не только из-за пагубного влияния наркотика на здоровье, а ещё и потому, что его родители будут до конца отрицать порок сына. Нет порока, нет позора, но нет и помощи. Маргарита Васильевна со своим супругом делали все возможное, чтобы беда не стала очевидной для жителей посёлка. Естественно, что солидные взрослые не подозревали ни о чем, а вот подростки знали всё. К великому счастью для меня в мои подростковые годы моды на наркотики не было. Мы могли напиться вина, пива, того же самогона, накуриться до рвоты. С этого несложно соскочить при желании. Но как только мой опасный возраст перевалил за экватор, и я поступила в институт на заочное, стала работать, наркотик плотно вошёл в Серебристую Рощу. Он разрушил многие семьи, многие жизни. Словно эпидемия тогда охватила ребят. Родители были по-прежнему заняты выживанием в постперестроечной смуте, и, если они худо-бедно понимали, как распознать, что отпрыск попробовал вина, то распознать действие наркотика ещё не могли. Запаха нет. "А-ну, дыхни!" – больше не работало. Поведение странное? Ну, так это подросток. Они всегда такие. Наркотик хлынул в поселок широкой рекой, и утонуло в ней немало. Родители не были подготовлены к такой беде.
Никто не был и подготовлен к тому, что случилось в семье Людмилы и Николая.
Люди тогда многое говорили, а я представлю свою версию событий.
Начало ужасной трагедии следует искать в прошлом. Причем не в прошлом Людмилы, а в прошлом учительницы. Маргоша росла умной и амбициозной. Иначе и быть не могло, если твой папа профессор, а мама строгая, вечно сидящая на диетах домохозяйка с холеными руками. Когда Маргоша стала взрослеть, то мать поняла: девочка будет полной, если не предпринять никаких мер. Маргошу тоже посадили на диету, которую соблюдать было невыносимо тяжело. Ведь мама готовила божественно, любила печь пироги, а потом с затаенной глубоко злостью смотрела, как муж-профессор со своими друзьями наслаждается ее стряпней.
–Мама, как мне тебя жаль! – однажды сказала Маргоша, когда ещё не сидела на диете.
–Отчего это? – вскинулась мать.
–Ты так вкусно печешь, а сама не ешь почти!
Мать сурово на нее посмотрела, и Маргоша замолчала.
"Если я перестану следить за фигурой, то твой отец бросит нас!": подумала мать, но пощадила Маргошу и не озвучила свои мысли. Вокруг харизматичного седовласого профессора с уютным пузиком всегда крутились студентки. Они были молодые, лёгкие, а мать Маргоши была всегда напряжённой, как бы не увели. Она давно не любила мужа и уже не знала, любила ли его когда-нибудь, вообще. Но отпускать его из семьи в ее планы не входило. Во-первых, стыдно перед людьми, а, во-вторых, на что они с дочкой жить будут. Вариант того, что муж заберёт Маргошу даже не рассматривался, ибо таких вариантов в СССР испокон веку не было. Максимум на что могла рассчитывать мама и ребенок – это мизерные алименты. Мать никогда не работала и после замужества плотно засела дома. Профессорская жена – это в любом случае статус, который обязывал блюсти себя. Поэтому склонная к полноте мать Маргоши перебивалась стаканом кефира, пока ее муж наворачивал по вечерам все разносолы, которые она поставила на стол. Ему-то не грозило ничего. С годами остановился только привлекательнее, и это злило. В конце концов, профессор устал от душевного холода, который царил в их квартире, и ушел к своей веселой коллеге с двумя подбородками.
–Кабы ещё красавицей была, я поняла бы, а так… Толстая, неряшливая бабища! Решил уходить, пожалуйста, скатертью дорога! Что дочке сказать? Вырастет – поймет? Так что ли?
–Я не умер. Адрес вот ей передай, пусть захаживает. Всегда рады будем, – впервые в жизни профессор почувствовал себя неловко.
–О! Будем? Прямо ячейка общества у вас уже! Будем!
Дочери, которой на тот момент было пятнадцать, она настрого запретила общаться с отцом. А сама устроилась на работу в магазин. Сидела на кассе и вопреки ожиданиям чувствовала себя почти счастливой. Денег в доме было не так много, как при муже, но на еду и одежду хватало. Теперь у нее не было нужды сидеть на строгих диетах и стараться не испортить беседы умных людей случайным словом. Мать Маргоши быстро располнела, завела себе подруг и периодически приходила домой в состоянии лёгкого опьянения. Она продолжала колдовать на кухне, но теперь сама была своим самым страстным почитателем. Оказывается, как это все вкусно! Свежий овощной суп, котлеты на пару, запечённая рыбка, блинчики с джемом. Сколько она потеряла за годы брака! И что приобрела? Запуганную ею же самой дочь? Ранние морщины и вечные проблемы со сном? Зато теперь с какой-то детской радостью она по утрам потягивалась во всю ширину большой супружеской кровати, потом бежала к холодильнику и доставала собственноручно сделанный паштет. Мать Маргоши хорошо поправилась в первый же год после развода, она стала мягче и общительнее. Ей хотелось делиться своей радостью с дочерью: