Е. А. Акунченко
Коррупционная преступность в избирательном процессе Российской Федерации

Понятие коррупционной преступности в избирательном процессе нельзя признать в достаточной степени разработанным. Отдельные авторы предпринимали попытки его определения, но ни одно из них, несмотря на высокий научный уровень, не может быть принято нами в качестве рабочего. По мнению А. Н. Круглени, вербальная формула уголовно наказуемой коррупции в избирательном процессе может быть представлена в следующем виде: незаконное использование субъектом избирательного процесса своего правового статуса в целях получения имущественных выгод для себя или третьих лиц в ходе подготовки и проведения выборов либо предоставление (обещание, предложение) таких выгод указанному лицу^[66]. Необходимо отметить, что проведенное указанным автором исследование посвящено вопросам уголовно-правовой квалификации преступлений против избирательных прав граждан и практически не затрагивает криминологические аспекты коррупционных преступлений в избирательном процессе.

По определению Ю. Н. Климовой, под коррупционной преступностью в условиях избирательного процесса следует понимать «преступность, проявляющуюся в уголовно-наказуемых деяниях, связанных с предоставлением физическими и юридическими лицами, преступными группировками и сообществами незаконных материальных и нематериальных выгод участникам избирательного процесса, в связи с противоправным использованием последними возможностей своего правового статуса в рамках избирательного процесса в политических, корыстных или иных целях, а также в ответных уголовно наказуемых деяниях коррумпированных лиц в предоставлении указанных возможностей физическим и юридическим лицам, преступным группам и сообществам»^[67]. Мы разделяем рассмотренные данным автором признаки деяний, отражающие содержание элементов состава коррупционных преступлений. Вместе с тем полагаем, что коррупционную преступность в избирательном процессе необходимо изучать через свойства, которыми она обладает, будучи самостоятельным системно-структурным явлением. Как отмечала Н. Ф. Кузнецова, «соотношение преступности и преступлений – конкретных и групп <…> – это диалектическая связь единичного, особенного и общего… Преступность, как общее, отражает наиболее существенные закономерные черты отдельных преступлений, а не случайные признаки, которые имеют значение лишь для конкретного преступления»^[68].

Традиционно к признакам преступности относятся общественная опасность, социальная обусловленность, историческая изменчивость, массовость, уголовно-правовой и системно-структурный характер явления. Полагаем, что каждый из них характерен для коррупционной преступности в избирательном процессе и применительно к видовому явлению приобретает содержательные особенности.

Коррупционная преступность в избирательном процессе представляет высокую общественную опасность. Выборы в органы государственной власти не являются личным делом участвующих в них лиц, поскольку при искажении результатов волеизъявления граждан происходит фактический захват инструментов публичного управления. Бизнес и криминалитет заинтересованы в избрании «нужных» людей, которые впоследствии будут создавать режим максимального экономического благоприятствования и защищать патронов от возможного преследования со стороны правоохранительных органов. Имея неограниченную материальную поддержку, кандидаты, представляющие интересы финансово-промышленных групп или криминального сообщества, посредством использования коррупционных технологий в избирательном процессе легко компенсируют непопулярность среди избирателей и после избрания представляют не голосовавший за него электорат, а узкокорпоративные интересы своих непосредственных спонсоров. Утрата представительных начал может привести к превращению государственного аппарата в средство социального и политического насилия. Ситуация усугубляется и тем, что объективная неразвитость демократических традиций российского общества в ситуации регулярных коррупционных скандалов в период организации и проведения выборов способствует проявлению индифферентности избирателей к происходящему, что кратно повышает вероятность успеха при осуществлении коррупционных деяний. Масштабное распространение коррупционных отношений в период выборов в итоге может привести к вмешательству иностранных государств в процесс формирования органов государственной власти, что, в свою очередь, будет означать потерю национального суверенитета. Все это говорит о том, что степень общественной опасности коррупционной преступности в избирательном процессе должна получить надлежащую оценку в рамках государственной уголовной политики.

Социальная природа коррупционной преступности в избирательном процессе выражается в ее происхождении. Если преступность проявляется только в обществе и не может существовать за его рамками, то коррупционная преступность в избирательном процессе обусловлена возникновением институтов демократии и за пределами процедур формирования органов представительной власти, а также избрания высших должностных лиц немыслима. Историко-правовые исследования доказывают распространение коррупционных деяний и появление соответствующих мер правовой охраны избирательных отношений со времен Древнего Рима^[69]. В истории российского государства запрет на совершение подкупа в процессе избирательной кампании в качестве ответной реакции на широкое распространение противоправных избирательных технологий нашел свое отражение в тексте Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г.^[70] Вместе с тем коррупционная преступность в избирательном процессе – это не только социальное, но и политическое явление, поскольку стремление стать полноправным субъектом публичного управления посредством противоправного приобретения и (или) удержания государственной власти выражает основную цель коррупционных деяний в период организации и проведения выборов. Влияние множества политических факторов на процесс генезиса коррупционной преступности в избирательном процессе объясняет ее качественные особенности в различных политических системах.

Социально-политическая обусловленность коррупционной преступности в избирательном процессе проявляется в ее исторической изменчивости. Развитие институтов демократии, расширение политической конкуренции, усложнение электоральных процедур динамично связаны с появлением и усложнением противоправных деяний, направленных извлечение из института выборов материальных и иных личных выгод вопреки законным интересам общества и государства. Эволюция коррупционной преступности в избирательном процессе напрямую связана с достижениями научно-технического прогресса. Информатизация процедур голосования и подсчета голосов, внедрение в деятельность по осуществлению общественного контроля за ходом волеизъявления и установления его итогов средств объективного наблюдения, с одной стороны, обуславливают перенос основного числа нарушений на иные стадии избирательного процесса, а с другой – усиление средств обеспечения информационной и компьютерной безопасности.

Коррупционная преступность в избирательном процессе представляет собой относительно массовое явление, которое вместе с тем остается достаточно латентным. Данные правовой статистики не позволяют сделать однозначный вывод о фактических показателях этого вида преступности. Однако количество обращений граждан и представителей различных политических сил, циклично поступающих в правоохранительные органы и избирательные комиссии, а также число материалов средств массовой информации о выявленных фактах коррупционного поведения участников избирательного процесса, регулярно публикуемых после завершения федеральных и региональных избирательных кампаний^[71], дают основания утверждать о массовом характере коррупционных проявлений в рассматриваемой сфере общественной жизни. Подробнее указанный вопрос будет рассмотрен во втором параграфе настоящей главы.

Уголовно-правовой характер коррупционной преступности в избирательном процессе выражен в системе норм, установленных в Уголовном кодексе РФ и запрещающих совершение наиболее типичных проявлений коррупции в избирательном процессе под угрозой наказания. Появившийся в конце XVIII в. и сформулированный П. Фейербахом^[72] принцип nullum crimen sine lege – «нет преступления без указания о нем в законе» – в данном случае предполагает соблюдение правовой определенности и законности при установлении уголовно-наказуемого поведения. Вместе с тем криминологические проблемы криминализации общественно опасных деяний необходимо рассматривать в несколько ином ракурсе: в какой степени действующий уголовный закон отражает содержание негативного социального явления и предусматривает запрет на реализацию его общественно опасных форм. История уголовной политики имеет множество примеров тому, когда объективно опасные деяния оправдывались в качестве социально полезных и, наоборот, безвредные осуждались как представляющие угрозу общественным отношениям. Нам представляется прогрессивным подход, согласно которому преступность образуют не только криминализованные, но и иные деяния, сопоставимые по характеру и степени общественной опасности с преступлениями, однако в настоящий момент не отнесенные уголовным законом к числу таковых.

В отношении коррупционной преступности в избирательном процессе недостатки механизма уголовно-правовой охраны избирательных отношений наиболее ярко проявляются при рассмотрении системно-структурного характера данного негативного явления. Для того чтобы обосновать системно-структурный характер преступности, необходимо не только выделить отдельные подструктуры (элементы), но и выявить объективные связи между ними^[73]. Функциональные связи между коррупционными преступлениями и их группами важны, но неочевидны. Как отмечает И. М. Мацкевич, «их выявление, по сути, является главной задачей криминологии как науки, поскольку на этом пути лежит ответ на вопрос о действенности профилактических мер против преступности, как в целом, так и отдельных преступлений»^[74]. В условиях системного подхода, т. е. при рассмотрении обусловленности предмета как части системы, внимание фиксируется на зависимости его поведения от связей внутри той системы, куда он входит. Знание полной структурной обусловленности качества предмета, очевидно, предполагает знание взаимодействия его внутренней структуры со структурой включающей его системы. Таким образом, на уровне познания предмета как системы выясняется, что в число необходимых и достаточных условий, определяющих его качество, входят не только элементы состава, но и отношения между элементами, а также отношения между отношениями^[75].

Поэтому обоснование коррупционной преступности в избирательном процессе в качестве самостоятельной криминологической категории требует выделения функциональных связей как между элементами внутри данной системы, так и по отношению к элементам системы вышестоящего уровня. Поскольку коррупционная преступность в избирательном процессе – это элемент политической преступности, то в указанной сфере наиболее очевидна ее функциональная связь с практикой коррупционного лоббизма, различными формами организованной преступности и стремлением ряда иностранных государств подорвать суверенитет Российской Федерации. В свою очередь, выявить внутрисистемные функциональные связи между элементами коррупционной преступности в избирательном процессе гораздо сложнее. Данное обстоятельство отчасти вызвано тем, что внутренняя структура этого общественно опасного явления не соответствует логике, в которой изложены составы преступлений против избирательных прав граждан. Если обратиться к предложенному нами соотношению трех групп коррупционных преступлений в избирательном процессе, то мы увидим, что рассматриваемый вид преступности образовывают составы преступлений, не связанные единым родовым объектом охраны. Для решения указанной проблемы необходимо провести типологизацию и выделить типы коррупционной преступности в избирательном процессе. Об этом предметно пойдет речь в третьем параграфе настоящей главы.

Таким образом, коррупционная преступность в избирательном процессе – это самостоятельное социально-политическое явление, которое представляет повышенную опасность не только для развития демократических основ государства, но и для его национальной безопасности. Обладая всеми признаками рода, коррупционная преступность в избирательном процессе имеет и видовые отличия. Проведенное нами исследование позволило сформулировать рабочее определение коррупционной преступности в избирательном процессе^[76]. Под ней следует понимать общественно опасное, социально-политическое, исторически изменчивое, относительно массовое и уголовно-правовое явление, выраженное в совокупности коррупционных преступлений, совершаемых субъектами избирательного процесса путем незаконного использования своего служебного положения или специального правового статуса, обусловленных корыстной и (или) иной личной заинтересованностью в достижении определенного политического результата на выборах вопреки интересам общества и государства.

§ 2. Показатели коррупционной преступности в избирательном процессе

Криминологическая характеристика любого вида преступности предполагает количественное измерение показателей с целью выявления ее качественных признаков и закономерностей развития. Как отмечал И. И. Карпец, «преступность – социально-правовое и исторически обусловленное явление. Но преступность – и собирательное понятие, ибо включает в себя совокупность (сумму) конкретных преступлений, совершенных в определенный период в данном обществе (государстве). Поэтому преступности, как всякому социальному явлению, можно дать количественную и качественную характеристики»^[77]. Однако при исследовании количественных и качественных показателей коррупционной преступности в избирательном процессе неминуемо возникают значительные трудности.

Во-первых, как справедливо отмечает П. А. Кабанов, «статистические данные об электоральной преступности, как правило, не отражают реального положения дел в этом секторе политической сферы жизнедеятельности. Они являются лишь «вершиной айсберга», большая часть которого неизвестна или лишь смутно нам представляется»^[78]. Показатели преступлений против избирательных прав граждан, действительно, существенно уступают иным криминальным проявлениям, так как доля данной категории преступлений в общем объеме регистрируемой преступности в Российской Федерации на протяжении последних десяти лет составляет около 0,00002 % (см. прил. 1).

Показатели электоральной преступности не отличаются однородностью и содержат области резкого роста и снижения уровня зарегистрированных преступлений. Значительную долю в общем объеме занимают составы преступлений, предусмотренные в ст. 142 «Фальсификация избирательных документов, документов референдума» УК РФ, – почти 70 %. Второй по объему элемент структуры электоральной преступности – составы преступлений, предусмотренные в ст. 141 «Воспрепятствование осуществлению избирательных прав или работе избирательных комиссий» УК РФ, – 23,3 %. Совокупный объем преступлений, составы которых закреплены в ст. 141¹, 142¹ и 142² УК РФ, составляет менее 7 %. Как отмечается, данное обстоятельство может объясняться тем, что силу относительной «молодости» указанных составов практика их применения еще не сложилась.

В 2012 г. небезосновательно указывалось на то, что «со временем российские правоохранительные органы наберутся необходимого опыта фиксации, регистрации, расследования и направления в суд уголовных дел данной категории», в связи с чем в ближайшей перспективе следует ожидать увеличения регистрации соответствующих преступлений^[79]. Однако за прошедшие семь лет указанный прогноз не подтвердился. Отчасти это связано с тем, что конструкции рассматриваемых уголовно-правовых норм отличаются крайне высокой казуистичностью и тяжело применимы на практике. Вместе с тем подобные показатели позволяют говорить об устойчивом характере электоральной преступности.

Также при анализе показателей зарегистрированных преступлений против избирательных прав граждан наглядно прослеживается одна из характерных особенностей электоральной преступности – цикличность. Пиковые значения регистрируемых преступлений приходятся на годы проведения выборов Президента РФ (1996 и 2008 гг.). Использование метода укрупнения временных интервалов позволяет более точно проследить динамику электоральной преступности. В период с 1993 по 1996 г. зарегистрировано 429 электоральных преступлений, в период с 1997 по 2000 г. – 208 (– 51,5 % по отношению к аналогичному предшествующему периоду (далее – АПП)), в период с 2001 по 2004 г. – 363 (+ 74,5 % по отношению к АПП), в период с 2005 по 2008 г. – 834 (+ 229,8 % по отношению к АПП), в период с 2009 по 2012 г. – 212 (– 74,6 % по отношению к АПП), в период с 2013 по 2018 г.^[80] – 179 (– 15,6 % по отношению к АПП). Здесь на фоне роста показателей преступности против избирательных прав граждан в третьем – четвертом периодах бросается в глаза резкое снижение числа регистрируемых преступлений начиная с 2009 г. Ученым еще предстоит найти этому объяснение ввиду того, что после долгого перерыва в 2011 г. в национальную электоральную практику большинства субъектов Российской Федерации были возвращены прямые выборы высших должностных лиц регионов.

Во-вторых, латентность преступлений против избирательных прав граждан возрастает, особенно если речь идет о тех из них, которые обладают признаками коррупции. Также в силу того, что согласно указанию Генеральной прокуратуры и Министерства внутренних дел Российской Федерации «О введении в действие перечней статей уголовного кодекса Российской Федерации, используемых при формировании статистической отчетности» к числу коррупционных отнесены только три состава преступлений, затрагивающих сферу избирательных отношений, адекватно оценить официальные данные о состоянии коррупционной преступности в избирательном процессе достаточно сложно (см. прил. 2).

Анализ приведенных данных не позволяет установить качественные характеристики данного вида преступности, так как доля коррупционных преступлений в структуре электоральной преступности находится в пределах допустимой статистической погрешности. Вместе с тем полагаем, что фактический уровень коррупционной преступности в избирательном процессе значительно выше, и общие закономерности развития данного явления в целом должны отвечать качественным характеристикам электоральной преступности в силу родо-видовых отношений. Как пишет О. В. Зайцева, официальная правовая статистика не дает полного, всестороннего и объективного представления о состоянии современной преступности в избирательной сфере, поскольку латентность таких деяний составляет около 600 %^[81]. В сложившейся ситуации единственным возможным вариантом изучения количественных и качественных показателей коррупционной преступности в избирательном процессе представляется применение методов исследования латентной преступности.

Одно из наиболее актуальных и отвечающих современным тенденциям развития данного явления определение предложено Ю. В. Торопиным, согласно которому латентная преступность представляет собой «совокупность преступлений, ранее неизвестных правоохранительным органам, в том числе и тех, о совершении которых граждане и организации в государственные, в том числе правоохранительные и судебные органы, в средства массовой информации не обращались, так и ставших фактически известными правоохранительным органам уголовно-наказуемых деяний, но не нашедшими отражения в официальной уголовно-правовой статистике о преступности в силу незаконных, необоснованных или ошибочных действий должностных лиц правоохранительных и судебных органов и несовершенства существующего механизма учета преступлений»^[82].

Латентная преступность как составляющая фактической преступности не является непознаваемым феноменом. Задача криминологии как науки состоит в том, чтобы разработать одновременно точный и приемлемо ресурсоемкий инструментарий для его изучения. Это вызвано, в первую очередь, тем, что познание преступности невозможно без информации о состоянии, характерных особенностях и закономерностях развития ее скрытой или скрываемой части, которая по сравнению с известной нам долей имеет многократно больший объем. Как отмечается, многолетний мониторинг латентной преступности на основе комплексной исследовательской методики позволяет утверждать: «уровень фактической преступности более чем в 7 раз выше уровня зарегистрированной»^[83].

Актуальность разработки научно обоснованной методики измерения латентной преступности, а также определения состояния латентности отдельных видов преступлений выражается в необходимости совершенствования деятельности правоохранительных органов на основе изучения действительных масштабов преступности и развитием самой криминологии, в которой всякое исследование, как и в других областях научных изысканий, должно опираться на фундамент из достоверных статистических источников^[84]. Следует согласиться с В. В. Лунеевым в том, что «эффективность контроля над преступностью зависит от реалистичности предпринимаемых усилий, которая возможна на основе объективного знания фактического состояния преступности и реальных достижений правоохранительных органов»^[85].

С. М. Иншаков пишет, что «сущность познания латентной преступности заключается в частичном или полном восстановлении нарушенных каналов информации и получении сведений о неизвестных ранее преступлениях (иногда в неофициальной, но приемлемой для научных целей форме)»^[86]. Поэтому определение каналов информации о состоянии латентной преступности является важным компонентом исследования различных ее проявлений.

По мнению А. А. Ковалкина, информацию о латентных преступлениях, в зависимости от источников ее получения, можно разделить на:

– объективную, нашедшую отражение в различных документах (информация, полученная при помощи материалов об отказе в возбуждении уголовного дела, жалоб и заявлений граждан, материалов периодической печати и др.);

– субъективную, исходящую от лиц, которым стали известны фактически совершенные, но незарегистрированные преступления (информация, полученная с помощью методов экспертной оценки, опроса потерпевших, шкалирования и др.)^[87].

Кроме того, как отмечает указанный автор, информация о латентных преступлениях может быть прямой и косвенной: «Прямую исследователи получают посредством опросов (в форме анкетирования, интервьюирования и пр.) различных категорий населения в определенных регионах. <…> К числу источников, косвенно свидетельствующих о последствиях латентных преступлений, относятся данные, полученные из материалов судебно-медицинских и технических экспертиз о причинении телесных повреждений или смерти потерпевших, контрольно-ревизионных управлений, финансовых органов, кредитных учреждений и т. д. Сюда же можно включить и данные о латентной преступности, полученные с помощью методов экспертной оценки, экономического анализа, шкалирования и т. п.»^[88].

Полагаем, что для измерения уровня латентности коррупционных преступлений в избирательном процессе могут быть использованы все указанные выше виды информации. К числу объективных источников информации о данном виде преступности следует отнести данные о явке избирателей, результатах голосования на конкретных участках, обращения граждан о нарушении их избирательных прав в избирательные комиссии и правоохранительные органы. Субъективная информация о состоянии коррупционной преступности в избирательном процессе может быть получена посредством экспертного опроса членов избирательных комиссий, работников правоохранительных органов, аккредитованных международных наблюдателей и др.

Прямая информация о латентных коррупционных преступлениях в избирательном процессе может быть получена путем опроса кандидатов, их уполномоченных представителей, избирателей и других участников выборов, которые потенциально могли являться субъектом невыявленного коррупционного преступления или потерпевшим от него. К числу косвенных свидетельств совершения коррупционных преступлений в избирательном процессе следует отнести результаты работы контрольно-ревизионных служб избирательных комиссий, а также состояние и динамику иных коррупционных правонарушений, устанавливаемую в соответствии с данными официальной правовой статистики.

Как полагает Р. М. Акутаев, все приемы и способы измерения латентных преступлений с учетом их специфики и сфер возможного применения могут быть представлены в двух группах. В первую, условно названную автором социологической, следует отнести социологические приемы и способы измерения и определения состояния латентности отдельных видов преступлений (наблюдение, опросы, экспертные оценки, обзоры виктимизации населения, контент-анализ материалов прессы и др.). Во вторую, условно названную оперативно-следственной, – совокупность приемов и способов выявления скрытых преступлений, применяемых в оперативной и следственной деятельности правоохранительных органов (например, анализ хозяйственной деятельности предприятий)^[89]. Каждая из указанных групп одновременно имеет как преимущества, так и недостатки. Их реализация в целях изучения латентной преступности не может происходить изолированно. Данные, полученные в результате применения этих групп методов, верифицируют и дополняют друг друга. Однако в силу теоретизации настоящего исследования подробно остановимся на социологических методах.

Проблема выявления скрытых и скрываемых электоральных преступлений на сегодняшний день как никогда актуальна. Наряду с изучением прямых источников информации о преступных деяниях (в первую очередь, опроса непосредственных участников избирательного процесса) активно развивается направление математического анализа электоральной статистики, посредством которого выявляются «подозрительные» отклонения от идеальной модели поведения избирателей. Наиболее характерным в данном случае является несоответствие параметров явки и результатов голосования закону больших чисел, при соответствии которому неизбежно проявляется нормальное (гауссово) распределение.

Кривая распределения Гаусса представляет собой симметричный «колокол». Она описывает, как распределяются события, которые могут произойти с разной вероятностью, относительно среднего значения^[90]. По словам С. А. Шпилькина, относительно выборов хорошим параметром для построения гистограмм распределения оказывается явка – доля зарегистрированных избирателей, пришедших на выборы. «Во-первых, это важный отчетный показатель для избирательных комиссий. Во-вторых, явка чувствительна к ручному вмешательству в результаты голосования – например, если число голосов за кандидата увеличивается искусственно, участки, где это происходит, смещаются в сторону больших явок (участки, где в результаты не вмешивались, остаются на месте)»^[91]. Начиная с 2004 г. указанный автор и ряд других исследователей активно используют данный метод для выявления потенциальных фальсификаций в ходе федеральных и региональных выборов. Рассмотрим один из примеров (см. рис. 2).

Рис. 2. Распределение избирательных участков по явке на выборах Президента Польши в 2005 г. (сверху) и Президента РФ в 2008 г. (снизу)

По оси абсцисс отложена явка в процентах, по оси ординат – количество избирательных участков, показавших такую явку (с округлением вниз, до ближайшего целого числа процентов). Логика кривой распределения явки на графике слева соответствует здравому смыслу, так как отражает закон больших чисел (избирательных участков со стопроцентной явкой существенно меньше, чем участков со средним показателем явки). На правом графике заметны аномалии нормального распределения: это необычная форма распределения в целом и показатели пиковых значений в частности. Как пишет С. А. Шпилькин, пики на значениях явки 60, 70, 75, 80, 85, 90, 95 % нелегко объяснить статистическими механизмами, но очень просто – человеческой психологией и стремлением показать «красивые» цифры в отчете. Их наличие «означает, что явка на выборах была предметом манипуляций и отчетным параметром, а сами результаты выборов по крайней мере частично сформированы административным воздействием»^[92].

Сделанные автором выводы также косвенно подтверждаются показателями зарегистрированных в 2008 г. преступлений по ст. 142 «Фальсификация избирательных документов, документов референдума» УК РФ – рекордные 505. Более того, по мнению С. А. Шпилькина, «манипуляции не возникают сами по себе «снизу» – значит, было как минимум «молчаливое согласие» между теми, кто их непосредственно реализовал (на уровне избирательных участков), и теми, кто их принимал (на уровне территориальных избирательных комиссий и выше)»^[93].

С критикой указанного подхода выступают представители Центральной избирательной комиссии Российской Федерации (далее – ЦИК России). В аналитическом докладе В. Е. Чурова, В. Л. Арлазарова и А. В. Соловьева отмечается, что, во-первых, сам процесс выборов отнюдь не случаен, так как на него влияет слишком много факторов, а во-вторых, сам массив, как избирателей, так и участковых избирательных комиссий, отнюдь не однороден. Поэтому вывод о том, что результаты выборов являются недостоверными, поскольку распределение (например, числа УИК в зависимости от явки) не соответствует нормальному закону распределения, является неверным. Аргументы авторов доклада основываются на разделении всего множества избирателей на однородные подмножества, для каждого из которых характерны определенные тенденции электоральных предпочтений. Построение идеальных функций факторов, влияющих на эти предпочтения, и их сравнение с реальной картиной для каждого подмножества избирателей демонстрирует отсутствие очевидных аномалий нормального распределения. В связи с чем применение закона больших чисел к анализу электоральной статистики в Российской Федерации контрпродуктивно ввиду неоднородности множества избирателей^[94].

Действительно, построение кривой Гаусса рассчитано на обработку массива данных о случайных величинах и не учитывает в достаточной степени осознанный выбор на разных в смысле политических предпочтений населения территориях. Поэтому слепо использовать данные электоральной статистики как прямое доказательство уровня латентности преступлений против избирательных прав граждан не следует.

Повышению достоверности результатов анализа электоральной статистики может способствовать применение метода аналогии, состоящего в сравнении состояния преступности в регионах со сходными социально-экономическими и политическими условиями. Как пишет Н. В. Сазонова, «в основе такого сравнения лежит гипотеза о социально-правовом характере преступности, в силу чего регионы, сходные по основным социально-правовым параметрам, должны иметь «одинаковую преступность» – число зарегистрированных преступлений, их распределение в общей структуре преступности»^[95]. Поиск однородных регионов – непростая задача, решение которой создаст фундамент для применения этого относительно простого метода изучения латентной преступности, основанного на уравнении с одной неизвестной.