Учитель фехтования – Александр Дюма

Знакомство с Дюма

Да, это первая книга Александра Дюма, которую я прочитала. Может быть не лучший выбор, но так получилось.

Автор ведет повествование от первого лица: о том, как он собрался на охоту, но волею судеб оказался свидетелем преступления – мужчина убил жену и пришел с чистосердечным признанием к мэру города. В общем, собрались все – мэр, судья, жандармы, несколько свидетелей и стали разбираться, потому что преступление было не простое, а окутанное мистическим ореолом… А уже потом, разобравшись, начинают рассказывать друг другу страшные и загадочные истории, которые с ними приключились.

Местами жутковато, даже слишком – говорящие отрубленные головы, отрывание бород мёртвым королям и всякое такое. Ну и конечно, вампиры, куда без них.

Тем не менее не впечатлило, то ли слишком наивно, то ли особенности стиля. Читается легко, но следа в душе не оставляет.

Честно говоря, равнодушна к классике, так что когда состоится следующая встреча с писателем, не знаю. Но первый блин комом.

Странное у меня отношение к этому сборнику. С одной стороны, это просто собрание готичнх рассказов, прелестный памятник мистики XIX века. Даже я при всей своей нелюбви к ужастикам могу читать их, наслаждаясь антуражем и стилем. И часть рассказов этого сборника я именно так и читала. Все было бы хорошо, если бы не одна мелочь – рассказы об эпохе ВФР. Я нежно люблю эту эпоху, неплохо ее знаю, во всяком случае, получше Дюма, и мне просто физически противно от того вранья, от той глупой детской поверхностноси, которые царят в его произведениях о революционной эпохе.

Дюма так и остался ребенком, которого влечет все яркое и блестященькое, изящненькое и в рюшечках. Суровая красота второго года республики ему не зубам. То он плачет, что изящный театр, где все было так изысканно и красиво, наводнило какое-то унылое грязное быдло – а мне вспоминаются слова человека гораздо более талантливого, чем Дюма: «Обездоленные – сила земли, они имеют право говорить как хозяева со спесивым правительством». Бездельник ты изнеженный, эта рвань всю твою изящную шушеру много веков кормила, они имели право потребовать своего, а тебе должно быть стыдно за свой снобизм. Но, конечно же, те санкюлоты, что встречают Гофмана на въезде в Париж, – люмпены и бездельники, завсегдатаи секций, одним словом. А ничего, что любезная сердцу Дюма Жиронда специально сокращала время заседания секций, чтобы эти бездельники, рабочий день которых заканчивался в 9 часов вечера, не могли участвовать в секционных заседаниях и только непрерывность этих заседаний позволила санкюлотам в них участвовать? Ну и вообще, это жа такой кошмар – встречать с недоверием и предосторожностями праздного туриста из Пруссии, с которой Франция вообще-то воюет… Действительно звери.

То он рассказывает совершенно идиотскую историю благородного эмигранта, сбежавшего от революции в Англию, которая была главным противником революционной Франции, и люди, пошедшие на прямую измену родине, становятся у него благородными страдальцами. Да-да, конечно, этот эмигрант клялся и божился никогда не воевать против Франции, разумеется, этой клятве нужуно верить, Лафайеты вон всякие, Дюмурье и прочие разные бриссотинцы тоже много в чем клялись. Хоть убей не понимаю, почему я должна сочувствовать его беспричинно арестованной дочке – ну подумаешь, папа в условиях войны сбежал к врагам. И да, разумеется, всех арестованных тут же гильотинировали – откуда только освобожденные из тюрем-то после 9 термидора взялись, ежели всех гильотинировали? По Дюма же весь период террора действовали нормы прериальского закона, который на самом деле действовал только последние полтора месяца. Я уже молчу про процесс над дантонистами, сокращенный Дюма до 1 дня – ну чтоб ужасней было скоропалительное правосудие. Всю Францию гильотинировали, зверюги, – хотя достоверно известно, что более половинаы всех гильотинированных – это участники вооруженных выступлений. Но Дюма просто бодро воспроизводит термидорианские мифы, не задумываясь об их соответствии действительности.

Повторюсь, Дюма – падкий на красивенькое ребенок. Он с детским эгоизмом простит Гофмана, предавшего свою невесту, притом дважды предавшего; будет восхищаться Наполеоном, бодро развязывающим войны (на войне, наверно, не убивают), ведь это же «великий человек», а перед суровой поэзией якобинской диктатуры он проходит слепым и глухим. Для него это год ужаса – а это год героически добытой всей Францией селитры, вот теми самыми оборванными безумно прекрасными санкюлотами добытой, это год создания той самой Великой Армии, которую разлюбезный Напа просто использовал, придя на готовенькое, это годы речей, напсанных и произнесенных действительно талантливыми ораторами, это год тяжелого труда по 17 часов в день, год споров до хрипоты в секциях, год прекрасной и печальной несбывшейся любви в маленьком доме на улице Сент-Оноре… Я понимаю, что Дюма нужен был просто колортный фон для ужастика. Террор действтельно был – чем не фон для ужастика? Но была и добродетель. Во всех своих книгах Дюма делал историю чище, чем она была на самом деле, превращая уголовную хронику в историю благородной мести. В случае с историей революции Дюма не тянет и принижает реальность. Жаль.