Александр Дюма
Королева Марго

V. Восковая фигурка

Карл уже семь дней не вставал с постели, томясь от лихорадочного жара, который перемежался сильными припадками, напоминавшими падучую болезнь. Иногда во время таких припадков у него вырывались крики, похожие на вой, пугавший стражу в передней комнате и гулко разносившийся по Лувру, уже взволнованному зловещим слухом. Когда припадки проходили, Карл, совершенно разбитый, с угасшим взором, падал на руки кормилицы, храня молчание, в котором чувствовалось и презрение к людям, и скрытый страх перед роковым концом.

Рассказывать о том, как мать и сын – Екатерина Медичи и герцог Алансонский, – не поверяя друг другу своих чувств, не встречаясь и даже избегая друг друга, каждый в одиночку вынашивали в голове свои злокозненные мысли, рассказывать об этом – все равно что описывать тот омерзительный живой клубок, который копошится в гнезде гадюки.

Генрих Наваррский сидел в заключении, и на свидание с ним, по его личной просьбе к Карлу, не давалось разрешения никому, даже Маргарите. В глазах всех это являлось признаком опалы. Екатерина и герцог Алансонский дышали свободнее, считая Генриха погибшим, а Генрих ел и пил спокойнее, надеясь, что о нем забыли.

При дворе ни один человек не подозревал об истинной причине болезни короля. Амбруаз Паре и его коллега Мазилло, приняв следствие за причину, определяли воспаление желудка и только. На основании этого они прописывали мягчительные средства, лишь помогавшие действию того особого питья, которое назначил королю Рене. Карл принимал его из рук кормилицы три раза в день, оно же составляло и главное питание больного.

Ла Моль и Коконнас содержались в Венсенском замке под самым бдительным надзором. Маргарита и герцогиня Невэрская раз десять пытались проникнуть к ним или по крайней мере передать им записку, но безуспешно.

Карл, при постоянных колебаниях его здоровья то к лучшему, то к худшему, почувствовав себя однажды утром немного лучше, велел впустить к себе весь двор, который, по обычаю, являлся каждое утро ко времени вставания короля, хотя сама церемония этого обряда была отменена. Двери растворились, и все могли заметить – по бледности щек, по желтизне лба цвета слоновой кости, по лихорадочному блеску ввалившихся и обведенных черными кругами глаз – то страшное разрушение, какое произвела в юном монархе постигшая его болезнь.

Королевская опочивальня быстро наполнилась любопытными придворными. О том, что король принимает, известили Екатерину, герцога Алансонского и Маргариту. Все трое пришли порознь, один вслед за другим. Екатерина уселась у изголовья сына, не замечая взгляда, каким он ее встретил. Герцог Алансонский встал у изножья кровати. Маргарита прислонилась к столу и, посмотрев на бледный лоб, исхудалое лицо и провалившиеся глаза своего брата, тяжело вздохнула и прослезилась.

Карл, все замечавший, увидел ее слезы, услышал ее вздох и незаметно сделал Маргарите знак головой. Этот едва заметный жест успокоил Маргариту, которую Генрих не успел предупредить, а может быть, и не хотел предупреждать, и лицо ее прояснилось. Она боялась за мужа и трепетала за возлюбленного. За себя ей нечего было опасаться: она слишком хорошо знала Ла Моля и была уверена, что может положиться на него.

– Как чувствуете себя, сын мой? – спросила Екатерина.

– Лучше, матушка.

– А что говорят ваши врачи?

– Мои врачи! О, это великие ученые! – сказал Карл, расхохотавшись. – Для меня высшее удовольствие слушать их рассуждения о моей болезни. Кормилица, дай мне попить.

Кормилица принесла в чашке обычное его питье.

– Что же они дают вам принимать, сын мой?

– Мадам, ну кто же знает их кухню? – ответил Карл и с жадностью выпил принесенное питье.

– Самое лучшее для моего брата, – сказал герцог Алансонский, – было бы встать и выйти на солнце; брат так любит охоту, что она подействует на него очень хорошо.

– Да, – подтвердил Карл с усмешкой, значение которой осталось непонятным герцогу, – только в последний раз она подействовала на меня очень плохо.

Карл произнес эту фразу таким тоном, что разговор, в котором не принимали участия другие, на этом оборвался. Карл кивнул головой; придворные поняли, что прием закончен, и один за другим вышли. Герцог Алансонский хотел было подойти к брату, но какое-то неосознанное чувство его остановило. Он только поклонился и тоже вышел.

Маргарита бросилась к брату, схватила его костлявую руку, сжала ее в своих руках, поцеловала и ушла.

– Милая Марго! – прошептал Карл.

Екатерина продолжала сидеть у изголовья. Оставшись с ней вдвоем, Карл отодвинулся к противоположной стороне кровати под влиянием того же чувства, какое заставляет вас невольно отступить перед змеей. Благодаря признаниям Рене, а, пожалуй, еще больше благодаря размышлению в тишине и одиночестве у Карла не осталось даже такого успокоительного средства, как сомнение.

– Вы остаетесь, мадам? – спросил он.

– Да, сын мой, – ответила Екатерина, – мне надо поговорить с вами о важных вещах.

– Говорите, мадам, – сказал Карл, отодвигаясь еще дальше.

– Сир, вы сейчас говорили, что ваши врачи – великие ученые…

– Я это подтверждаю, мадам.

– Какую пользу принесли они с начала вашей болезни?

– По правде говоря, никакой… но если бы вы слышали, что они говорили… Честное слово, мадам, стоит заболеть, чтобы послушать их ученые рассуждения.

– Так разрешите, сын мой, сказать вам одну вещь?

– Ну конечно! Говорите, матушка.

– Я сильно подозреваю, что ваши великие ученые ровно ничего не понимают в вашей болезни.

– В самом деле, мадам?

– Да, они видят только следствия, а не причину.

– Возможно, мадам.

– Таким образом, они лечат симптомы, а не саму болезнь.

– Клянусь душой, матушка, – ответил изумленный Карл, – по-моему, вы правы!

– И вот, поскольку ваша длительная болезнь претит и моим материнским чувствам, и благу государства, а кроме того, принимая во внимание, что болезнь может вредно отразиться на вашем моральном состоянии, я собрала самых крупных ученых.

– В медицине, мадам?

– Нет, в науке более глубокой, в науке, которая дает возможность познавать не только тело, но и душу.

– Прекрасная наука, мадам, – сказал Карл, – как жаль, что этому не обучают королей! И что же? Ваши изыскания привели к какому-нибудь результату?

– Да.

– К какому же?

– К тому, какого я и ожидала. Теперь я принесла вам средство, которое наверно исцелит и ваше тело, и ваш дух.

Карл вздрогнул. Ему пришло в голову: не находит ли мать, что он умирает слишком долго, и потому решила сознательно закончить начатое неумышленно злодейство.

– А на что оно действует? – спросил Карл, приподнимаясь на локте и глядя на Екатерину.

– На самую причину болезни, – ответила она.

– А в чем причина болезни?

– Выслушайте меня, сын мой, – сказала Екатерина. – Вы когда-нибудь слышали о том, что бывают тайные враги, которые убивают на расстоянии жертву своей мести?

– Железом или ядом? – спросил Карл, ни на секунду не спуская глаз с бесстрастного лица Екатерины.

– Нет, другими средствами, но не менее надежными и не менее страшными.

– Расскажите.

– Верите вы, сын мой, в действие каббалистики и магии? – спросила флорентийка.

– Очень, – ответил Карл.

– Так вот – оттуда ваша болезнь и ваши страдания, – радостно заговорила Екатерина. – Враг вашего величества, не смея покуситься на вас прямо, замыслил погубить вас тайно. Против особы вашего величества он направил заговор, страшный в особенности тем, что в нем не было сообщников, и потому таинственные нити заговора оставались до сих пор неуловимы.

– Нет, нет! – ответил Карл, возмущенный таким лицемерием Екатерины.

– А вы поищите получше, сын мой, – сказала Екатерина, – вспомните некоторые попытки к бегству, которое должно было обеспечить безнаказанность убийце.

– Убийце?! – воскликнул Карл. – Вы говорите – убийце?! Стало быть, по-вашему, меня пытались убить?

Екатерина притворно закатила глаза, блестевшие кошачьим блеском, под верхние морщинистые веки.

– Да, сын мой, вы можете, конечно, сомневаться, но я-то знаю наверно.

– Я никогда не сомневаюсь в том, что говорите вы, – язвительно сказал король. – Очень любопытно знать, каким же способом хотели меня убить?

– Если бы заговорщик, которого я назову… Да в глубине души вы, ваше величество, и сами его себе уже назвали… Если бы он, выставив свои батареи и уверенный в успехе, успел бежать, может быть, никто и никогда бы не узнал причину болезни вашего величества; но, к счастью, сир, вас оберегал ваш брат.

– Какой брат? – спросил Карл.

– Ваш брат Франсуа.

– Ах да! Правда, я все забываю, что у меня есть брат, – с горьким смехом сказал Карл. – Так вы говорите, мадам…

– Я говорю, что, к счастью, он раскрыл вашему величеству внешние проявления заговора. Но, как мальчик еще неопытный, он искал лишь следы обычного заговора и доказал только проделку молодого человека; я же искала доказательств гораздо большего злодейства, так как я знаю, какой ум у этого преступника.

– Вот как! А ведь похоже на то, матушка, что вы имеете в виду короля Наваррского? – спросил Карл, желая знать, до каких пределов дойдет ее флорентийское притворство.

Екатерина лицемерно потупила глаза.

– Помнится, я велел его арестовать и посадить в Венсенский замок за ту проделку, о которой вы упомянули; а значит, он оказался еще преступнее, чем я думал?

– Вы чувствуете, как вас съедает лихорадка? – спросила Екатерина.

– Конечно, мадам, – ответил Карл, сдвинув брови.

– Чувствуете вы жар, который жжет вам внутренности?

– Да, мадам, – ответил Карл, все более мрачнея.

– А острые боли в голове, которые как стрелы ударяют вам в глаза и через них проникают в мозг?

– Да, да, мадам! Все это я чувствую, и даже очень! О-о! Вы отлично описываете мою болезнь!

– А достигается все это очень просто, – ответила флорентийка. – Взгляните…

Она вытащила из-под мантии какой-то предмет и подала королю.

Это была фигурка из желтоватого воска вышиною дюймов в шесть. На фигурке надето было платье с золотыми звездочками, а поверх платья – королевская мантия, все из воска.

– При чем тут эта статуэтка? – спросил Карл.

– Посмотрите, что у нее на голове? – сказала Екатерина.

– Корона, – ответил Карл.

– А в сердце?

– Иголка.

– Вы разве не узнаете в этом самого себя?

– Меня?

– Да, вас, в короне и мантии.

– А кто сделал фигурку? – спросил Карл, утомленный этой комедией. – Разумеется, король Наваррский?

– Совсем нет, сир.

– Нет?! Тогда я вас не понимаю.

– Я говорю «нет», – возразила Екатерина, – так как иначе ваше величество могли бы понять, что он сделал ее сам. Но если бы ваше величество поставили вопрос по-другому, я бы сказала – «да».

Карл не ответил. Он пытался проникнуть в мысли этой темной души, которая все время закрывалась от него в то самое мгновение, когда он был уже готов прочесть, что в ней таится.

– Сир, – продолжала Екатерина, – благодаря стараниям главного прокурора Лягеля эта статуэтка была найдена в комнате человека, который во время соколиной охоты держал наготове запасную лошадь для короля Наваррского.

– У месье де Ла Моля? – спросил Карл.

– У него самого! И будьте добры, взгляните еще раз на стальную иглу, которая прокалывает сердце, и посмотрите, какая буква написана на привязанной к ней бумажке.

– Я вижу букву М, – ответил Карл.

– Это значит – смерть, такова магическая формула. Посягатель пишет, с какою целью он наносит ранку статуэтке. Если бы он хотел навлечь безумие, как это сделал герцог Бретонский с Карлом Шестым, он бы вонзил иголку в голову и вместо М написал Ф.^[20]

– Итак, – сказал Карл IX, – по вашему мнению, мадам, на мою жизнь посягал Ла Моль?

– Да… Постольку поскольку кинжал посягает на чье-нибудь сердце, но ведь кинжал направляет какая-то рука.

– Так это и есть причина моей болезни? Значит, как только чары будут уничтожены, болезнь моя пройдет? Но каким образом этого достичь? – спрашивал Карл. – Вы моя добрая мать, вы-то, конечно, знаете – как? Вы всю жизнь занимались этим делом, а я, не в пример вам, очень невежествен в каббалистике и магии.

– Со смертью посягателя чары его теряют силу; и как только его смерть разрушит чары, в тот же день пройдет болезнь. Все очень просто, – сказала Екатерина.

– Вот как? – удивленно спросил Карл.

– Да; неужели вы этого не знаете?

– Я не колдун, – ответил Карл.

– Но теперь вы убедились, что это так?

– Конечно.

– И ваше беспокойство теперь исчезнет?

– Вполне.

– Это вы говорите из любезности?

– Нет, матушка, от души.

Екатерина повеселела.

– Слава богу! – воскликнула она, как будто веря в бога.

– Да, слава богу! – иронически повторил Карл. – Теперь я знаю, кто виновник моего недуга и кого надо наказать.

– Мы и накажем…

– Месье де Ла Моля: ведь вы сказали, что виновник – он?

– Я сказала, что он – орудие.

– Хорошо, сначала Ла Моля – он самый важный, – ответил Карл. – Все эти болезненные приступы, которым я подвержен, могут вызвать при дворе опасные подозрения. Требуется спешно пролить на это дело свет и открыть истину.

– Итак, месье де Ла Моль…

– Да, – перебил ее Карл, – он вполне подходит как виновник. Я согласен, начнем с него; а если у него есть сообщник, так он его выдаст.

«Да, – сказала про себя Екатерина, – а если сам не выдаст, так его заставят это сделать. У нас для этого есть средства, которые действуют безотказно».

Затем она встала и спросила Карла:

– Вы разрешите, сир, приступить к следствию?

– И как можно скорее, я очень этого хочу, – ответил Карл.

Екатерина пожала руку сыну, не поняв, почему так дрогнула его рука, когда он пожимал ей руку, и вышла, не слыша раздавшегося ей вслед язвительного смеха, а за ним – ужасного ругательства.

Карл сейчас же спохватился: не опасно ли предоставлять свободу действия подобной женщине, которая в несколько часов натворит такого, чего уже не поправишь?

Но в ту минуту, когда Карл, следя глазами за уходившей матерью, убедился, что портьера за ней опустилась, он услышал сзади себя какой-то шорох и, обернувшись, увидел Маргариту, которая приподняла ковер, закрывавший проход в комнату кормилицы.

Бледность, блуждающий взор, тяжело дышавшая грудь выдавали сильное волнение Маргариты.

– О сир, сир! – воскликнула Маргарита, кидаясь к ложу брата. – Вы же знаете, что она лжет!

– Кто «она»? – спросил Карл.

– Слушайте, Шарль! Это, разумеется, ужасно – обвинять собственную мать! Но я подозревала, что она осталась у вас недаром, а с целью погубить их окончательно. Клянусь вам душой моей и душой вашей, душою нас обоих, что она лжет!

– Погубить?! Кого она хочет погубить?..

Оба инстинктивно говорили шепотом, точно боялись услышать самих себя.

– Прежде всего вашего Анрио, который вас любит, предан вам больше всех.

– Ты так думаешь, Марго?

– О сир, я в этом уверена.

– И я тоже, – ответил Карл.

– Брат, если вы в этом уверены, – с удивлением сказала Маргарита, – почему же вы приказали его арестовать и посадить в Венсенский замок?

– Потому что он сам просил об этом.

– Он сам просил, сир?

– Да, у Анрио своеобразные мысли. Может быть, он прав: одно из его соображений заключается в том, что ему безопаснее находиться в моей немилости, чем в милости, дальше от меня, чем ближе, в Венсенском замке, чем в Лувре.

– Ага! Понимаю, – сказала Маргарита. – Так он там в безопасности?

– Еще бы! Что может быть безопаснее, если Болье отвечает головой за его жизнь.

– О, спасибо, брат мой, спасибо за Генриха! Но…

– Но что?

– Там есть еще другой человек, сир… и, может быть, с моей стороны это проступок, но я очень озабочена его судьбой.

– А кто он?

– Сир, пожалейте меня… я едва решусь назвать его моему брату… и не посмею произнести его имя королю.

– Месье де Ла Моль, наверно? – спросил Карл.

– Увы, да! – ответила Маргарита, – Когда-то вы собирались его убить, сир, и только чудом он избег вашей королевской мести.

– Так было, Маргарита, когда он совершил только одно преступление; а теперь, когда за ним числятся два…

– Сир, во втором он неповинен.

– Бедная Марго, ты разве не слышала, что говорила наша милая матушка?

– О Шарль, я же сказала, что она лжет, – ответила Маргарита, понизив голос.

– Вам, может быть, неизвестно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у месье де Ла Моля?

– Известно, брат мой.

– И то, что эта фигурка проткнута иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой М?

– И это знаю.

– И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове корона?

– Все знаю.

– И что скажете на это?

– Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с короной на голове изображает женщину, а не мужчину.

– Вот что! – сказал Карл. – А игла, пронзающая сердце?

– Это чародейство, чтобы пробудить к себе любовь женщины, а не злодейство, чтобы причинить смерть человеку.

– А буква М?

– Она обозначает вовсе не «смерть», как утверждает королева-мать.

– Что же она обозначает? – спросил Карл.

– Она обозначает… обозначает имя женщины, которую любил Ла Моль.

– А как зовут ее?

– Братец, ее зовут Маргарита, – сказала королева Наваррская, падая на колени перед ложем короля; она охватила своими руками его руку и прижала к ней залитое слезами лицо.

– Тише, сестра! – говорил Карл, бросая вокруг сверкающие взоры из-под сдвинутых бровей. – Ведь если слышали вы, то и вас могут услыхать!

– Все равно! – ответила Маргарита, подняв голову. – Пусть меня слышит хоть весь свет! Я перед всем светом заявлю, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве.

– Марго, а если я тебе скажу: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?

– Брат?!

– Если я тебе скажу, что Ла Моль невинен?

– Вы это знаете?

– Если я тебе скажу, кто истинный виновник?

– Истинный виновник?! – воскликнула Маргарита. – Так, значит, преступление все же было?

– Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.

– Против вас?

– Против меня.

– Не может быть!

– Не может быть?… Посмотри на меня, Марго.

Маргарита вгляделась в брата и даже вздрогнула, увидев, до какой степени он бледен.

– Марго, мне не прожить и трех месяцев, – сказал Карл.

– Вам, брат мой?! Тебе, мой Шарль?! – воскликнула сестра.

– Меня отравили, Марго.

Маргарита вскрикнула.

– Молчи, – сказал Карл, – необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.

– А вы знаете виновника?

– Знаю.

– Вы сказали, что это не Ла Моль?

– Нет, не он.

– Конечно, и не Генрих!.. Великий боже! Неужели это…

– Кто?

– Мой брат… Франсуа?.. – прошептала Маргарита.

– Возможно.

– Или же, или же… – Маргарита понизила голос, точно сама испугавшись того, что сейчас скажет, – или же… наша мать?..

Карл промолчал.

Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде утвердительный ответ и, упав снова на колени, бессильно прислонилась к сиденью кресла.

– Боже мой! Боже мой! – шептала она. – Это немыслимо!

– Немыслимо! – сказал Карл с визгливым смехом. – Жаль, что здесь нет Рене, а то бы он рассказал тебе целую историю.

– Рене?

– Да. Он рассказал бы, например, как одна женщина, которой он ни в чем не смеет отказать, попросила у него охотничью книгу из его библиотеки; как каждую страницу этой книги пропитала сильным ядом; как этот яд, предназначенный не знаю для кого, проник, игрою случая или божьим попущением, в другого, а не в того, кому предназначался… Но Рене здесь нет, а если хочешь взглянуть на эту книгу, то она там, в моей Оружейной; на ее страницах осталось столько яду, что хватит уморить еще двадцать человек, а надпись, сделанная рукою флорентийца, тебе скажет, что книга дана им лично соотечественнице.

– Тише, Шарль, тише! – сказала Маргарита.

– Теперь ты сама видишь, как важно, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.

– Но это же несправедливо, это ужасно! Пощадите! Пощадите! Вы же знаете, что он невинен!

– Да, знаю, но надо, чтобы он был виновен. Переживи смерть своего возлюбленного: это ничто в сравнении с честью французского королевского дома. Ведь я переживаю свой конец безмолвно, чтобы со мной умерла и тайна.

Маргарита поникла головой, поняв, что от короля нельзя ждать спасения Ла Моля, и вышла вся в слезах, не возлагая больше надежды ни на кого, кроме самой себя.

Как и предвидел Карл, Екатерина не потеряла ни минуты; она сейчас же написала главному королевскому прокурору Лягелю письмо, которое, сохранившись в летописях истории дословно, бросает кровавый свет на все это дело:

«Господин прокурор, сегодня вечером мне сказали, что Ла Моль совершил святотатство. В его городской квартире найдено много предосудительных бумаг и книг. Прошу вас вызвать председателя суда и как можно скорее приступить к следствию по делу о восковой фигурке, пронзенной в сердце, – деяние, направленное им против короля.

Екатерина».