Дэвид Митчелл
Голодный дом
David Mitchell
SLADE HOUSE
Copyright © 2015 by David Mitchell
All rights reserved
Th is edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and Th e Van Lear Agency
© А. Питчер, перевод, примечания, 2016
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016
Издательство Иностранка®
* * *
Трудно вообразить более жуткую историю о сверхъестественном и более изощренного рассказчика. Редкостная, великолепная вещь.
Стивен Кинг
Цветы в горшках засохли, молоко скисло, дети одичали, но я ничего не замечала, погрузившись в изощренную магию повествования. Весьма изобретательный, жуткий и, несмотря на сверхъестественность, очень человечный рассказ о доме с привидениями. Я буду его часто перечитывать.
Гиллиан Флинн
Книгу я проглотил за вечер. Она тесно связана с предыдущими романами Дэвида Митчелла и, несмотря на скромный размер, написана со свойственным автору размахом и энергией. Тщательно продуманный мир сверкает и искрится необузданной фантазией. Это «Дракула» нового тысячелетия, сказка о Гензеле и Гретель для взрослых, напоминание о том, что литература – вещь увлекательная.
Энтони Дорр
Дэвид Митчелл не столько нарушает все правила повествования, сколько доказывает, что они сковывают живость писательского ума. «Голодный дом» – часть фрактального узора, начатого в предыдущем романе «Простые смертные», ужасающий рассказ о доме с привидениями, основанный и на традиционном фольклоре, и на квантовой механике, завораживающая история о неуемной жажде жизни и о самонадеянности бесконтрольной власти.
Дин Кунц
Дэвиду Митчеллу подвластно все. Назвать его увлекательнейший, завораживающий, временами ужасающий роман книгой о доме с привидениями – все равно что назвать повесть Генри Джеймса «Поворот винта» книгой о призраках. Незабываемый, замысловатый и яркий стиль Митчелла очаровывает и пугает до дрожи. Книга захватывает так же, как хозяева Слейд-хауса не выпускают из дома ничего не подозревающих гостей. Добро пожаловать в Слейд-хаус: входите, бояться вам нечего.
Адам Джонсон(лауреат Пулицеровской премии)
«Голодный дом» – обезумевший сад, замысловатый лабиринт запутанных тропок, где все цветы ядовиты, а путь к спасению преграждают шипы и колючки. Дэвид Митчелл давно и по праву считается одним из лучших – если не самым лучшим современным писателем, который способен держать читателя в напряжении каждой строчкой и каждым словом, что и подтверждается его новой, головокружительной книгой. Местами она читается, как если бы Уэс Крэйвен попросил Умберто Эко написать новый сценарий по мотивам «Кошмара на улице Вязов», но даже это сравнение не отражает внутренней напряженности повествования. Фредди Крюгер не выдержал бы в Слейд-хаусе и пяти минут и с криком бросился бы наутек. Я читал книгу с ужасом и восторгом, лихорадочно листая страницы и с трудом сдерживая невольную дрожь.
Джо Хилл
Живое, красочное и до жути пугающее повествование завораживает настолько, что рискуешь пропустить свою остановку в метро. Я вот пропустил.
Дэниел Хэндлер(он же Лемони Сникет)
Как перевозбужденный Стивен Кинг… маниакально изобретательный… Новый роман, созданный неуемным воображением Митчелла, одновременно скрывает в себе отголоски его предыдущих произведений и намеки на будущие шедевры.
Guardian
Околдовывает и пугает… истинное мастерство рассказчика заключается в том, что Митчелл пробуждает в читателе неподдельный интерес к судьбе каждого из героев.
Scotland on Sunday
Полный глубоких мыслей, искрящийся мрачной энергией роман… невообразимо изобретательный и захватывающий…
Financial Times
Утонченный, элегантно рассказанный ужастик… Митчелл мастерски и с тонким юмором объединяет традиционные компоненты страшных историй – старый особняк, темные аллеи, пропавшие люди – с глубоко реалистичными описаниями жизни героев. Смешно, страшно и правдиво.
The Times
Увлекательная жуткая история, которую интересно читать и ради сюжета, и просто для удовольствия, с замирающим сердцем. Хочется побыстрее добраться до следующей главы, чтобы узнать, что происходит.
Sunday Times
Написано по-настоящему здорово и по-настоящему страшно.
Daily Mail
Митчелл умело сплавляет элементы несопоставимых параллельных реальностей в головокружительную историю, подчиняющуюся своим непостижимым законам.
Metro
Самая увлекательная книга Митчелла, написанная неподражаемым стилем.
Literary Review
На этот раз Дэвид Митчелл обратил свой незаурядный талант рассказчика к описанию соблазнов бессмертия – и его рискованных последствий. Источником его воображения служат знакомые сцены повседневной жизни, воссозданные с необычайной точностью и мастерством. Бессмертие – не привилегия, а проклятие, утверждает он, призывая любить время, обрекающее нас на смерть. Жуткое, головокружительное и безмерно увлекательное повествование – еще одна жемчужина в творчестве великолепного писателя.
Independent
Захватывающая, невероятная книга. Дэвид Митчелл – настоящий волшебник.
The Washington Post
Увлекательно и пугающе… Дэвида Митчелла стоит читать ради замысловатой интеллектуальной игры, ради тщательно выписанных героев и ради великолепного стиля.
Chicago Tribune
Захватывающая история… Как дом на холме в книге Ширли Джексон или отель «Оверлук» в «Сиянии» Стивена Кинга, Слейд-хаус – уголок ада, созданный для того, чтобы заманивать неосторожных путников… Вселенная Митчелла растет и ширится, и этот небольшой, но впечатляющий роман содержит загадочные намеки на будущее.
San Francisco Chronicle
Новое изощренное творение Дэвида Митчелла – рассказ о доме с привидениями, напоминающий романы Диккенса, Стивена Кинга, Дж. К. Роулинг и Лавкрафта, но обладающий куда большим психовольтажом.
Pittsburgh Post-Gazette
Увлекательная, тщательно выписанная история, полная теплоты и человечности… великолепная сказка для взрослых.
The Huffington Post
Прелесть «Голодного дома» заключается в нескончаемых открытиях на каждой странице. Раз за разом гости совершают одни и те же ошибки, – разумеется, читатель их не допустит, читатель умнее и проницательнее, его не обманешь дешевыми трюками ужастиков – всеми этими ожившими портретами, унылыми призраками и лестницами, ведущими в никуда. Читатель найдет потайную дверцу, ускользнет… и попадет в очередную ловушку.
NPR
Чертовски увлекательно… страшно, жутко и весело… Для того чтобы оценить этот роман, необязательно читать предыдущие. Читателя ожидает восхитительная, захватывающая история, полная интеллектуальной игры, внезапных поворотов сюжета и даже комических эпизодов.
The Daily Beast
Умная, увлекательная и жуткая история. Тем, кто еще не знаком с творчеством Митчелла, возможно, следует начать именно с этой книги.
Milwaukee Journal Sentinel
Митчелл – один из лучших писателей современности. «Голодный дом» станет неотвязно преследовать вас днями – и ночами.
San Antonio Express-News
Великолепная история о доме с привидениями… неожиданно, свежо и жутко… Книга читается залпом – только не забудьте включить свет поярче.
BookPage
Еще один триумф неподражаемого воображения Дэвида Митчелла.
The Daily Telegraph
Захватывающая история в стиле викторианского романа ужасов, ей по праву гордился бы Эдгар Аллан По… Паранормально-мистическое фэнтези с элементами хоррора – и очень увлекательное.
Esquire
Вызывает невероятное восхищение.
Tatler
Сложный, замысловатый роман, которым наверняка насладятся многочисленные поклонники Митчелла. «Голодный дом» неопровержимо доказывает, что Дэвид Митчелл – единственный в своем роде.
Shelf Awareness
Превосходно… Пожалуй, самая доступная книга Митчелла – история о доме с привидениями, подобная классическим романам «Поворот винта» и «Призрак дома на холме», – наверняка придется по душе поклонникам Одри Ниффенеггер, Карен Расселл и Стивена Миллхаузера. Великолепная книга для чтения в Хеллоуин.
Booklist
Приличные люди
1979
Мамины слова тонут в копотном рыке отъезжающего автобуса. За автобусом оказывается паб «Лиса и гончие». На вывеске паба три бигля окружили лису, вот-вот набросятся и разорвут в клочья. Под вывеской табличка: ВЕСТВУД-РОУД. Лорды и леди живут в роскоши, поэтому я ожидал увидеть особняки с бассейнами и «ламборгини» у обочины, но Вествуд-роуд выглядит вполне обычной улицей. Обычные кирпичные дома, сдвоенные или отдельно стоящие, с обычными палисадниками и обычными машинами. Волглое небо цвета застиранных носовых платков. Мимо пролетают семь соро́к. Семь – хорошее число. Мамино лицо совсем рядом, только непонятно, сердитое оно или взволнованное.
– Нэйтан! Слышишь?
Мама сегодня губы накрасила. Помада цвета «утренняя сирень» пахнет клеем «Притт».
Мамино лицо не отодвигается, поэтому я спрашиваю:
– Что?
– Простите или извините, а не что.
– Ладно, – говорю я, что обычно срабатывает.
Но не сегодня.
– Ты слышал, что я сказала?
– «Простите или извините, а не что».
– Что я сказала перед этим? Если у леди Грэйер тебя спросят, как мы приехали, отвечай, что на такси.
– Лгать нехорошо.
– Лгать нехорошо, – говорит мама, вытаскивая из сумки конверт, на котором записан адрес. – А производить приличное впечатление необходимо. Если бы твой отец платил как положено, то мы действительно приехали бы на такси. Так… – Мама прищуривается, разбирая собственный почерк. – Проулок Слейд примерно в середине Вествуд-роуд… – Она глядит на часы. – Без десяти три, а нас ждут к трем. Давай-ка быстрее, не копайся и не ротозейничай.
Мама шагает вперед.
Иду за ней, не наступая на трещины в асфальте{1}. Иногда приходится угадывать, где они, потому что тротуар покрыт кашицей палой листвы. Уступаю дорогу бегуну с огромными кулаками, одетому в черно-оранжевый тренировочный костюм. У футбольной команды «Вулверхэмптон уондерерс» форма черно-оранжевая. С веток рябины свисают кисти блестящих ягод. Хочется их пересчитать, но стук маминых каблуков – цок-цок, цок-цок! – зовет за собой. Туфли она купила на распродаже в универмаге «Джон Льюис», на последние деньги, оставшиеся от гонорара Королевского музыкального колледжа, хотя «Бритиш телеком» прислал последнее уведомление о неоплаченном телефонном счете. Мама надела темно-синий концертный костюм и заколола волосы серебряной шпилькой с наконечником в форме лисьей головы. Шпильку привез из Гонконга мамин отец после Второй мировой войны. Когда к маме приходит ученик, я, чтобы им не мешать, сажусь к маминому туалетному столику и вытаскиваю ли́са из шкатулки. У него нефритовые глаза. Иногда он улыбается, а иногда нет. Я сегодня не в лучшей форме, но скоро валиум подействует. Валиум – отличная вещь. Я две таблетки принял. На следующей неделе обойдусь меньшим числом, а то мама заметит, что они слишком быстро кончаются. Твидовый пиджак колется. Мама купила его в «Оксфаме»{2}, специально для сегодняшнего визита. Галстук-бабочка тоже из «Оксфама». По понедельникам мама туда ходит помогать, отбирает лучшее из того, что в субботу приносят. Если Гэс Ингрем или кто-то из его приятелей увидит меня в этом наряде, то мне в школьный шкафчик обязательно какашек подкинут. Мама говорит, что я должен научиться Вписываться В Коллектив, но уроков вписывания никто не дает, даже в муниципальной библиотеке таких объявлений нет. Зато есть клуб любителей «Подземелий и драконов». Я хочу записаться, но мама не позволяет, говорит, что «Подземелья и драконы» заигрывают с темными силами. В одном окне по телевизору показывают скачки – по первому каналу Би-би-си идет «Грандстэнд». Следующие три окна закрыты тюлевыми занавесками, сквозь них виден телевизор – рестлинг на канале Ай-ти-ви. Гигант Хэйстекс{3}, волосатый плохиш, против лысого добряка Биг-Дэдди. Еще через восемь домов на втором канале Би-би-си показывают «Годзиллу». Годзилла натыкается на опору линии электропередачи и валит ее на землю. Японский пожарный с мокрым от пота лицом что-то кричит в рацию. Годзилла хватает поезд, хотя так не бывает, потому что у земноводных нет больших пальцев. Наверное, большой палец Годзиллы – будто так называемый большой палец у панды, то есть не палец, а видоизмененный коготь. Может быть…
– Нэйтан! – Мама хватает меня за руку. – Что я говорила про ротозейство?
Я задумываюсь, вспоминаю:
– «Живее. Не копайся и не ротозейничай».
– А ты чем занимаешься?
– Размышляю о больших пальцах Годзиллы.
Мама закрывает глаза.
– Леди Грэйер пригласила меня – нас – на музыкальную вечеринку. На суаре для ценителей музыки. Там будут важные особы из Совета по искусствам, те, кто распределяет гранты и организует концерты…
Мамины веки покрыты сеткой крошечных красных прожилок, похожих на фотографии рек, сделанные с большой высоты.
– Я бы с удовольствием оставила тебя дома, играл бы в свою бурскую битву, но леди Грэйер очень настаивала, так что… Веди себя нормально. Сможешь? Я тебя очень прошу. Представь самого нормального одноклассника и изобрази нормальное поведение.
Нормальное Поведение похоже на Вписывание В Коллектив.
– Я постараюсь. Только не бурская битва, а Бурская война. Твое кольцо мне в руку впивается.
Мама разжимает пальцы. Так гораздо лучше.
Я не понимаю, что именно выражает ее лицо.
Проулок Слейд очень узкий. Это проход между двумя домами, который шагов через тридцать оканчивается поворотом влево. В таком месте впору бродягам в картонной коробке ночевать, а не лордам жить.
– Наверное, парадный вход с противоположной стороны, – говорит мама. – Слейд-хаус – городской особняк Грэйеров, а их поместье находится в Кембриджшире.
Если бы каждый раз, когда мама произносит эти слова, мне давали пятьдесят пенсов, то у меня уже набралось бы три с половиной фунта. В проулке холодно и промозгло, как в пещере Белый Шрам в Йоркширских долинах. Мы с отцом туда ездили, когда мне было десять лет. На первом же углу в проулке лежит дохлая кошка. Серая, как пыль на Луне. Я точно знаю, что кошка дохлая, потому что она валяется, как оброненный мешок, а глаза облепили здоровенные мухи. Отчего она сдохла? Ни пулевых отверстий, ни ран от клыков или когтей, только голова неловко свешивается набок. Наверное, какой-то котоманьяк ей шею свернул. Для меня она сразу превращается в одно из пяти прекраснейших зрелищ на свете. Может быть, в Папуа – Новой Гвинее есть племя, которое считает музыкой жужжание мух. Я бы туда вписался.
– Нэйтан, не отставай! – Мама дергает меня за рукав.
– А ее похоронят? Как бабушку?
– Нет. Кошки – не люди. Пойдем.
– Так ведь хозяина надо предупредить, что кошка домой не вернется.
– Каким образом? Подобрать дохлую кошку и носить по Вествуд-роуд? Спрашивать в каждом доме, кто хозяин?
Иногда маме приходят в голову дельные мысли.
– Ну, придется время потратить, но…
– Нэйтан, прекрати! Нас ждут у леди Грэйер.
– Но ведь вороны ей глаза выклюют. Надо похоронить.
– Здесь нет ни сада, ни лопаты.
– А у леди Грэйер найдется и сад, и лопата.
Мама снова закрывает глаза. Наверное, у нее голова разболелась.
– Все, этот разговор окончен.
Она тащит меня за собой, к середине проулка Слейд. В проулке всего пять домов, но кирпичные ограды с обеих сторон такие высокие, что за ними ничего не видно, только небо.
– Смотри не пропусти маленькую черную железную дверь с правой стороны, – говорит мама.
Мы доходим до следующего угла – ровно девяносто шесть шагов, трещины в асфальте заросли одуванчиками и чертополохом, но двери нет. Мы сворачиваем направо, проходим еще двадцать шагов и оказываемся на улице, параллельной Вествуд-роуд. На табличке надпись: КРЭНБЕРИ-АВЕНЮ. Напротив стоит машина Ассоциации скорой помощи Святого Иоанна. На замызганной панели над задним колесом кто-то написал: ВЫМОЙ МЕНЯ. Водитель со сломанным носом разговаривает по рации. Мимо нас на скутере проезжает мод, как в «Квадрофении»{4}, без шлема.
– Ездить без шлема запрещено, – говорю я.
– Странно все это, – говорит мама, глядя на конверт.
– А вот сикха в тюрбане полицейские…
– «Маленькая черная железная дверь»… Как мы ее пропустили?
Я знаю. На меня валиум действует, как волшебное зелье на Астерикса{5}, а вот мама от него соловеет. Вчера она меня Фрэнком назвала, как папу, и не заметила. Рецепты на валиум выписывают два доктора, потому что таблеток по одному рецепту не хватает, но…
…рядом лает собака. Я вскрикиваю, в страхе отшатываюсь и писаю в штаны – совсем чуть-чуть. Нет, все в порядке, там забор, а собака – крошечная тявка, а не бульмастиф, и уж точно не тот самый бульмастиф, а описался я всего капельку. Сердце стучит как сумасшедшее, меня мутит. Мама вышла на Крэнбери-авеню, ищет ворота и особняк за воротами, тявканья даже не услышала. Мимо проходит лысый тип в комбинезоне – в руках ведро, на плече стремянка, – насвистывает «Я научу всех в мире петь»{6}.
– Простите, вы не знаете, где здесь Слейд-хаус? – спрашивает его мама.
Свист прекращается. Лысый тип останавливается:
– Где здесь что?
– Слейд-хаус. Резиденция леди Норы Грэйер.
– Понятия не имею. Но коли вы ее найдете, передайте этой самой леди, что если ей угодно кого попроще, то я мастер дам ублажать. Классный у тебя галстучек, сынок, – говорит он мне, сворачивает в проулок Слейд и продолжает насвистывать с того самого места, на котором прервался.
Мама глядит ему в спину, бормочет:
– Вот уж спасибо, помощничек хренов.
– «Хренов» – нехорошее слово.
– Нэйтан, не… Ох, не начинай.
По-моему, лицо у мамы сердитое.
– Хорошо.
Песик больше не тявкает, лижет пипиську.
– Вернемся, – решает мама. – Может быть, леди Грэйер имела в виду соседний переулок.
Она идет к проулку Слейд, я за ней. Мы подходим к середине проулка как раз тогда, когда тип со стремянкой на плече сворачивает за угол, там, где лежит дохлая лунно-серая кошка.
– Если здесь кого убьют, то никто и не увидит, – говорю я.
Мама не обращает на меня внимания. Может, мое замечание не совсем нормальное. На середине проулка мама останавливается:
– Ох, ну надо же!
В кирпичной стене виднеется черная железная дверь. И правда маленькая. Во мне четыре фута одиннадцать дюймов росту, а дверь вровень с моими глазами. Толстяку в нее не протиснуться. На двери нет ни ручки, ни замочной скважины, ни щелей в дверном косяке. Она черная-черная, как пустота, как провалы между звездами.
– И как мы ее пропустили? – говорит мама. – Тоже мне, бойскаут.
– Я больше не бойскаут, – напоминаю я.
Мистер Муди, глава скаутского отряда, велел мне валить куда подальше, я и свалил. А потом бригада спасателей Сноудонии{7} меня два дня искала. В новостях показывали, и все такое. Все почему-то очень рассердились, но я ведь просто делал что сказано.
Мама толкает дверь – не открывается.
– И как эту проклятую дверь открыть? Может, постучать?
Дверь притягивает мою ладонь. Поверхность теплая.
Дверь распахивается внутрь, петли визжат, как тормоза…
…и перед нами сад – жужжащий летний сад. Там растут розы, зубатые подсолнухи, россыпи маков, кустики наперстянки и еще какие-то цветы, названий которых я не знаю. Там есть каменная горка и пруд, повсюду снуют пчелы и порхают бабочки. Потрясающе.
– Великолепно! – говорит мама.
Слейд-хаус стоит на вершине холма – старый, приземистый, суровый, серый и наполовину облепленный огневым плющом, совершенно непохожий на дома вдоль Вествуд-роуд и Крэнбери-авеню. Если бы он принадлежал Национальному обществу охраны исторических памятников, то его посещение стоило бы два фунта, а детям до шестнадцати – семьдесят пять пенсов. Мы с мамой проходим в черную железную дверь, ее закрывает ветер, будто дворецкий-невидимка, порывы подталкивают нас в сад, вдоль стены.
– У Грэйеров наверняка садовник есть, – говорит мама. – И не один.
Валиум наконец-то подействовал. Красные тона становятся глубже, синие – яснее, зеленые – влажнее, а белые делаются прозрачными, как папиросная бумага. Я хочу спросить маму, как такой огромный дом и сад умещаются в пространство между проулком Слейд и Крэнбери-авеню, но вопрос проваливается в глубокий бездонный колодец, и я забываю, что забыл.
– Вы, должно быть, миссис Бишоп с сыном, – произносит невидимый мальчик.
Мама отшатывается, совсем как я от тявки, а мое изумление смягчает валиум.
– Я тут, наверху, – слышится голос.
Мы с мамой глядим вверх. На стене, футах в пятнадцати от нас, сидит мальчик, мой ровесник. У него волнистые темные волосы, пухлые губы, молочно-белая кожа, джинсы, кеды на босу ногу и белая футболка. Никакого твида и галстуков-бабочек. Мама не говорила, что на музыкальное суаре пригласили моих сверстников. Значит, сейчас начнутся выяснения, кто самый клевый, самый крутой, самый умный… Нормальным мальчишкам это всегда почему-то важно, а такие, как Гэс Ингрем, из-за этого даже дерутся.
– Здравствуй, – говорит мама. – Да, я – миссис Бишоп, а это Нэйтан. Послушай, может быть, ты спустишься? Стена уж очень высокая.
– Приятно познакомиться, Нэйтан, – говорит мальчик.
– Почему? – спрашиваю я подошвы кедов.
Мама шипит что-то про манеры, а мальчик отвечает:
– Потому что. Кстати, меня зовут Иона. Мне поручили вас встретить.
Я не знаю ни одного Ионы. Бордовое имя.
– Иона, ты сын леди Норы? – спрашивает мама.
Иона, поразмыслив, отвечает:
– В общем-то, да.
– То есть… – говорит мама. – Ах да, понятно. А…
– О, Рита, вы нас нашли!
Из решетчатой штуковины, похожей на туннель, увитый лозой с висячими гроздьями белых и лиловых цветов, выходит женщина. Она мамина ровесница, но стройная, не изможденная, одетая в наряд под стать ее саду.
– Мы вчера с вами поговорили, я трубку положила и только тогда сообразила, что со стороны проулка Слейд нас отыскать сложно будет… Надо было, конечно, к парадному подъезду вас отправить, но мне очень хотелось, чтобы вы Слейд-хаус из сада увидели, во всем его великолепии.
– Добрый день, леди Грэйер, – отвечает мама, подражая знатным дамам. – Что вы, мы…
– Прошу вас, Рита, зовите меня Норой – все эти титулы такую скуку навевают. Я вижу, вы уже познакомились с Ионой, нашим местным человеком-пауком.
У леди Грэйер черные, как у Ионы, волосы и рентгеновский взгляд. Я отвожу глаза.
– А этот юноша, должно быть, Нэйтан, – говорит она, пожимая мне руку (пальцы пухлые, но сильные). – Твоя мама мне о тебе рассказывала.
– Приятно познакомиться, Нора, – отвечаю я, как взрослый в фильме.
– Нэйтан! – чересчур громко восклицает мама. – Леди Грэйер тебе пока не предлагала называть ее по имени.
– Ничего страшного, – говорит Нора Грэйер. – Пусть называет.
Яркий день плывет перед глазами.
– Ваше платье очень подходит к саду, – говорю я.
– Какой тонкий комплимент, – говорит леди Грэйер. – Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь. Галстук-бабочка – изящный аксессуар.
Я высвобождаю руку.
– Нора, а у вас была лунно-серая кошка?
– Была ли у меня кошка? Когда? Недавно или в детстве?
– Сегодня. Она там, в проулке, – показываю я. – У самого угла. Она сдохла.
– Нэйтану свойственна непосредственность, – говорит мама странным, напряженным голосом. – Нора, если это и вправду ваша кошка, позвольте…
– Не волнуйтесь, в Слейд-хаусе кошек уже много лет не держат. Я позвоню нашему дворнику, попрошу, чтобы бедное животное похоронили честь по чести. Очень любезно с твоей стороны, Нэйтан. Доброту ты наверняка от матери унаследовал. Надеюсь, и музыкальный талант тоже.
– Нэйтан недостаточно занимается, – говорит мама.
– По часу в день, – говорю я.
– Лучше бы по два, – резко отвечает мама.
– А еще домашнюю работу делать, – напоминаю я.
– Ну, как известно, одаренность – девять частей потения, – говорит Иона у меня за спиной.
Мама ахает от неожиданности, а я с должным уважением спрашиваю:
– Как тебе удалось так быстро спуститься?
Он постукивает себя по виску:
– Телепортационный контур имплантирован прямо в мозг.
Разумеется, я знаю, что он просто спрыгнул, но ответ мне нравится. Иона выше меня, и все мои ровесники меня выше. На прошлой неделе Гэс Ингрем заявил, что теперь будет звать меня Гадский Гном, а не Пиндюк Жирноморд.
– Неисправимый фантазер, – вздыхает Нора Грэйер. – Рита, надеюсь, вы не обидитесь. Я рассказала Иегуди Менухину о вашем исполнении Дебюсси, и теперь он жаждет с вами познакомиться.
Лицо у мамы принимает ошарашенное выражение, как у героя комикса «Мелочь пузатая».
– Иегуди Менухин у вас в гостях? Сейчас?!
Леди Грэйер равнодушно кивает:
– Да, он вчера концерт давал в Ройял-фестивал-холле, а потом попросил у меня приюта в Слейд-хаусе. Так вы на меня не обижаетесь?
– Я? Обижаюсь? Из-за того, что вы хотите представить меня сэру Иегуди? Просто… просто не верится, что я не сплю.
– Брависсимо! – Леди Грэйер берет маму под руку и ведет к особняку. – Не смущайтесь, Иегуди совсем не страшный, он мягкий и пушистый, как плюшевый медвежонок. А вы, мальчики, – оборачивается она к нам с Ионой, – поиграйте пока на солнышке, нагуляйте аппетит. Миссис Полански эклеров к чаю напекла.
– Нэйтан, съешь сливу. – Иона протягивает мне плод, садится на землю под деревом.
Я усаживаюсь к соседнему дереву.
– Спасибо. – У теплой мякоти чернослива вкус августовского утра. – А правда, что Иегуди Менухин у вас в гостях?
Иона окидывает меня странным взглядом:
– Думаешь, Нора врет?
Я и не подозревал, что маму можно называть по имени. Папа сказал бы, что это новомодное веяние.
– Я не говорил, что она врет. Просто Менухин – всемирно знаменитый скрипач.
Иона выплевывает сливовую косточку в заросли персидских ромашек.
– Даже у всемирно знаменитых скрипачей есть друзья. Тебе сколько лет, Нэйтан? Тринадцать?
– Точно. – Я выплевываю косточку дальше, чем Иона. – А тебе?
– Тоже тринадцать, – отвечает он. – Мой день рождения в октябре.
– А мой – в феврале. – Я старше, хоть и меньше ростом. – А ты в какой школе учишься?
– Я со школой не в ладах, – говорит Иона. – Если так можно выразиться.
Я ничего не понимаю.
– Но дети должны ходить в школу. Так по закону положено.
– С законом я тоже не в ладах. Хочешь еще сливу?
– Спасибо. А как же школьные инспекторы?
Выражение лица Ионы, наверное, называется озадаченным. Миссис Маркони недавно объясняла мне, что такое «озадаченный».
– Какие инспекторы?
Непонятно, почему он этого не знает.
– Ты меня надуваешь, да?
– Зачем мне тебя надувать, – говорит Иона. – Ты же не воздушный шарик.
По-моему, это остроумно, но если бы я такое Гэсу Ингрему заявил, он бы меня на регбийных воротах распял.
– Нет, правда, меня дома учат.
– Ух ты, здóрово! А кто тебя учит? Мама?
– Наш мэтр, – отвечает Иона и смотрит на меня.
У него болючий взгляд, и я отвожу глаза. Мэтр – в приличном обществе так называют учителя.
– А он хороший?
Иона без хвастовства отвечает:
– Чистый гений.
– Ого. Мне прямо завидно, – признаюсь я. – Я школу ненавижу. Ненавижу.
– Да, если не вписаться в систему, жизнь превращается в ад. А твой отец тоже пианист, как мама?
Я с одинаковой силой ненавижу школу и люблю говорить о папе.
– Нет, он в Солсбери живет. Только не в Уилтшире, а в Родезии. Он оттуда родом, из Родезии. Теперь в родезийской армии бойцов обучает. Мальчишки часто про своих родителей байки рассказывают, а я говорю чистую правду: мой папа – снайпер. За сто метров может человеку пулю между глаз всадить. Он мне однажды показывал.
– Он при тебе кому-то пулю между глаз всадил?
– Не кому-то, а манекену. На стрельбище в Олдершоте. У манекена был радужный парик и усики как у Адольфа Гитлера.
В сливовых деревьях воркуют дикие или домашние голуби, по звуку не определишь. И вообще не ясно, это один вид птиц или нет.
– Трудно, наверное, когда отца рядом нет, – говорит Иона.
Я пожимаю плечами. Мама велела про развод не говорить.
– А ты в Африке был? – спрашивает Иона.
– Нет. Папа обещал, что на следующее Рождество я смогу к нему приехать. Я в прошлое Рождество собирался, но папе пришлось срочно обучать солдат. Когда у нас зима, там лето. – Я хочу рассказать Ионе, что мы с папой должны поехать на сафари, но вспоминаю объяснение миссис Маркони: беседа – как пинг-понг, говорить надо по очереди. – А твой отец где работает?
Вот сейчас Иона скажет, что отец у него адмирал, или судья, или еще кто-нибудь важный, но нет.
– Отец умер. Его застрелили. Несчастный случай на охоте. Это очень давно было.
«Вряд ли очень давно», – думаю я, а вслух говорю:
– Ага.
Высокие стебли наперстянки с пурпурными соцветиями колышутся, будто в них кто-то прячется…
…но там никого нет.
– Нэйтан, расскажи о своих кошмарах, – просит Иона.
Мы сидим у пруда на теплых плитах дорожки. Пруд – длинный прямоугольник, с кувшинками и бронзовой статуей Нептуна, сине-зеленой от времени. Пруд больше нашего сада – на самом деле у нас не сад, а вытоптанный двор с сушилкой для белья и мусорными баками. Папино поместье в Родезии спускается к реке, где живут бегемоты. Миссис Маркони всегда напоминает мне: «Сосредоточься на предмете разговора».
– Откуда ты знаешь про кошмары?
– У тебя вид такой… затравленный, – отвечает Иона.
Я швыряю камешек высоко над водой. Он летит по математической дуге.
– А кошмары у тебя из-за шрамов?
Рука машинально тянется к волосам, прикрывает бело-розовые полосы за правым ухом, там, где они больше всего заметны. Камешек с бульком уходит под воду, но брызг не видно. Не буду думать о том, как на меня прыгнул мастиф, как клыки содрали кожу со щеки, будто с жареной курицы, как он таращил глаза и тряс меня, словно куклу, вцепившись зубами мне в челюсть; не буду думать о неделях в больнице, об уколах, о лекарствах, об операциях, о выражениях лиц окружающих; не буду думать, что мастиф поджидает меня всякий раз, когда я засыпаю.
На камышинку перед самым носом садится стрекоза. Крылышки у нее целлофановые.
– Крылышки у нее целлофановые, – говорит Иона.
– Я только что то же самое подумал, – говорю я.
– Что ты подумал? – спрашивает Иона.
Наверное, мне показалось, что он это сказал. От валиума речь стирается, пузыри мыслей лопаются. Я давно это заметил.
В особняке мама играет арпеджио, разминается.
Стрекоза улетела.
– А у тебя кошмары бывают? – спрашиваю я.
– Бывают, – говорит Иона. – Про то, что еда кончится.
– Ложись спать с пачкой печенья, – советую я.
У Ионы зубы прекрасные, ни одной пломбы, как у улыбчивого мальчишки в рекламе зубной пасты «Колгейт».
– Я о другой еде, Нэйтан.
– О какой другой еде? – спрашиваю я.
Морзянка жаворонка слетает с дальних-дальних-дальних звезд.
– О той, которую чем больше ешь, тем больше хочется, – отвечает Иона.
Кусты смазанно колышутся, будто их заштриховывают.
– Понятно, почему ты в нормальную школу не ходишь, – говорю я.
Иона накручивает травинку на большой палец…
…и резко обрывает ее. Пруд исчез, теперь мы сидим под деревом, так что это другая травинка, другой обрывок. Валиум бьется и подрагивает в кончиках пальцев, а солнечный свет – арфист. Листья на подстриженном газоне похожи на крошечные веера.
– Это дерево гинкго, – говорит Иона. – Его полвека назад тогдашние хозяева Слейд-хауса посадили.
