Дэвид Хемплеман-Адамс
По воле ветра. Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи
Глава 2
План
Лондон, Англия
29 июля 1895 года
Просторный викторианский лекционный зал был забит выдающимися полярными исследователями и учеными. На скамейках специалисты по военному воздухоплаванию сидели вплотную к профессорам и представителям географической элиты. Вдоль обитых деревом стен теснились журналисты и писатели, а рядом с ними стояли обычные любопытствующие, которые хотели услышать последние новости об исследованиях и приключениях на Шестом международном географическом конгрессе.
Среди собравшихся был генерал Адольф Вашингтон Грили, американский исследователь Гренландии и острова Элсмир и основатель Американского географического общества. В 1883 году он возглавил экспедицию, в которой двадцать пять человек провели в Арктике 250 дней полярной зимы. Выжили лишь семеро – и для этого им пришлось есть собственную кожаную одежду. Рядом с Грили сидел контр-адмирал Альберт Маркем, легендарный полярный исследователь. В 1875 году ему удалось на санях подобраться к Северному полюсу ближе, чем кому-либо прежде. Как и другие делегаты, они пришли в эту душную аудиторию жарким летним вечером, поскольку швед Саломон Август Андре, который постепенно приобретал в Европе репутацию пионера воздухоплавания и талантливого инженера, собирался представить публике свой план экспедиции к Северному полюсу.
Аудитория гудела от догадок. Андре уже излагал свой грандиозный план в Стокгольме, Берлине и Париже, и ходили слухи, что финансирование для экспедиции предоставили изобретатель динамита Альфред Нобель, барон Оскар Диксон и король Швеции. Некоторым из собравшихся идея Андре казалась единственным реальным способом достичь полюса, но другие считали ее очередной вздорной фантазией фанатиков воздухоплавания.
Незадолго до назначенного часа Андре вошел в аудиторию. Это был необычайно крупный мужчина с кустистыми усами и напомаженными волосами, разделенными тонким пробором. Он обменялся парой слов с одним из организаторов конференции и сразу поднялся на кафедру.
Андре понимал, что ставки в его игре высоки. К концу XIX века Северный и Южный полюсы остались единственными непокоренными точками на планете. Исследователи успели обогнуть земной шар по морю и – насколько возможно – по суше. Они прошли вдоль крупных рек до самых истоков и исходили джунгли, пустыни и болота, чтобы добраться до самых отдаленных уголков планеты. После изучения Африки не нанесенными на карту остались лишь Арктика и Антарктика, да и то лишь отчасти. Таких людей, как Андре, полюсы неодолимо манили к себе. Он понимал, что в случае успеха войдет в историю как человек, впервые покоривший Северный полюс, а в случае неудачи его дерзкий план удостоится лишь краткого упоминания в полярной истории.
Гул голосов сменился молчанием в предвкушении доклада. Андре откашлялся и принялся излагать свой план на беглом, хоть и не лишенном акцента, английском языке, который он освоил, когда работал в Филадельфии.
«История географических открытий – это история огромных опасностей и страданий. Однако из всех регионов, которые еще только предстоит открыть, ни один не представляет для исследователя таких огромных трудностей, как Арктика, – начал он. – В жарких краях коренные жители встают у исследователя на пути, но порой и помогают ему в его начинаниях. Бывает, что озера и реки осложняют движение к цели, но бывает, что они переносят исследователя на большие расстояния и питают его. Даже в пустынях есть оазисы, укрытия и пища. Но в Арктике все совсем иначе.
Холод только убивает. В ледяной пустыне нет ни оазисов, ни растительности, ни топлива. Исследователь может пересечь океан по полярному льду, но это опасное путешествие, в ходе которого у него на пути встают гигантские глыбы и непреодолимые стены вздыбленного льда. Океанские течения подо льдом могут ускорить приближение к цели, но могут и унести исследователя прочь или уничтожить его судно. Летом вечный день освещает путь, но при этом лед на солнце тает и превращается в густую слякоть, которая не может выдержать человеческий вес».
На момент выступления Андре с этой речью во всех попытках покорить Северный полюс использовали сани, запряженные людьми, собаками, лошадьми или оленями. И все эти экспедиции провалились. Разочарованный кажущейся невозможностью достичь полюса пешком или на санях, Фритьоф Нансен двумя годами ранее отплыл из Норвегии на «Фраме». Это деревянное судно было сконструировано таким образом, чтобы зимой, когда смыкается лед, корпус «Фрама» выталкивало бы наверх, а не затирало льдинами. По плану Нансена «Фрам» должен был вмерзнуть в арктические льды у берегов Восточной Сибири, после чего океанические течения принесли бы его через Северный полюс в Канаду. Но вестей от Нансена не было с того самого дня в 1893 году, когда он отплыл из Христиании.
«Факт в том, – сказал Андре заполненной до отказа аудитории, – что на протяжении столетий все попытки пересечь полярные льды оканчивались неудачей, гибло множество судов и людей, а огромные деньги были потрачены зря.
Настало время выяснить, существует ли иной способ передвигаться по Арктике, кроме саней. И далеко ходить не надо, ведь идеальный способ есть. Это воздушный шар. Не образцовый управляемый воздушный шар нашей мечты, а шар, который нам под силу изготовить. Я уверен, что такой шар сможет перенести исследовательский отряд на полюс и затем вернуть домой, пролетев над просторами Арктики».
Впервые Андре озвучил свой план полета к Северному полюсу на воздушном шаре холодным туманным вечером в марте 1894 года. По окончании заседания Шведского общества антропологии и географии к нему подошел Адольф Норденшельд, который в те годы был ведущим шведским исследователем Арк-тики. На счету Норденшельда было десять полярных экспедиций, и он лучше всех знал, что в то время покорить Северный полюс на санях не представлялось возможным.
– Проводите меня домой, в Академию наук, – сказал великий шведский исследователь.
– Сочту за честь, барон, – ответил Андре.
И это было мягко сказано. Для Андре, стеснительного и невероятно амбициозного человека, который вел уединенную жизнь, посвятив себя науке и работе главным инженером Шведского патентного бюро, барон Норденшельд воплощал блеск и славу, в то время как сам Андре о них только грезил. В тот самый день, когда в 1880 году король Оскар II пожаловал Норденшельду титул барона, исследователь стал национальным героем, причем во времена наивысшего патриотического подъема. Он многого достиг. Он исследовал Шпицберген и возглавлял экспедицию в Западную Гренландию, где изучал континентальный лед. Но главным его свершением, которое и принесло ему титул барона, стало первое в истории плавание по Северному морскому пути: из Норвегии через Сибирскую Арктику, а затем по Северо-Восточному проходу в Тихий океан.
В холодном и влажном тумане мужчины медленно шагали по Дроттнинггатан, или улице Королевы, к церкви Адольфа Фредерика. Пухлые щеки барона разрумянились на холоде, а крошечные капельки росы оседали на его высоком лбу, пока он рассказывал Андре о своем стремлении исследовать Антарк-тиду – единственный в то время не изученный континент.
– Я не раз подумывал использовать привязанные воздушные шары для полярной разведки, – сказал Норденшельд. – Думаю, они могут пригодиться для проведения наблюдений, обследования местности при составлении карт и многого другого.
Барон изложил свою теорию, в соответствии с которой из-за трудностей с приземлением в Антарктиде воздушные шары можно было использовать для переноса экспедиции со всем участниками и оборудованием через ледяной барьер, окружающий большую часть континента, с уровня моря на шельфовый ледник.
Услышав, как старейшина шведских исследований рассуждает о преимуществах полетов на воздушном шаре, Андре воодушевился. Дождавшись возможности вставить слово – Норденшельд сделал паузу, чтобы протереть маленькие круглые очки в тонкой оправе, – Андре озвучил свой план.
– Я хочу попробовать пролететь над Северным полюсом на воздушном шаре, влекомом ветром, – неожиданно заявил он. – Кажется, никто еще не использовал великолепную систему постоянно дующих ветров, которая может переносить гигантские воздухоплавательные аппараты с грузом и пассажирами. Я много раз летал на шаре «Свеа», который год назад заказал у лучшего французского производителя, и считаю его прекрасным транспортным средством.
Норденшельд опешил, услышав неожиданный энтузиазм в голосе Андре. Всего несколько минут назад Андре говорил очень сдержанно, как и подобало главному инженеру Патентного бюро на выступлении перед Шведским обществом антропологии и географии. Теперь он глотал слова, как влюбленный подросток.
– Я понимаю, как дуют ветра и как влажность и температура влияют на полет, и знаю, на что я могу рассчитывать, фотографируя и ведя наблюдения практически с любой высоты, – продолжил Андре. – Я летал на шаре много раз, но для меня эти полеты были не спортивными мероприятиями и не увеселительными прогулками, а исключительно научными экспериментами с целью определить, как далеко я смогу улететь и насколько точно буду придерживаться курса.
Норденшельд прежде не слышал, чтобы человек с такой страстью говорил о столь неодушевленном предмете, как воздушный шар, но для Андре «Свеа» и воздухоплавание превратились в одержимость, которая не оставила в его жизни места ни для чего другого, за исключением любви к матери.
– Однажды я летал два с половиной часа, за которые преодолел сорок километров и поднялся на высоту четыре тысячи метров, – сказал он Норденшельду. – Представляете, даже там, наверху, я отлично слышал лай собак.
Норденшельд взглянул на крупного мужчину, стоящего перед ним, с некоторой долей скепсиса. Андре не был похож на типичного искателя приключений. У него были мягкие руки и слегка одутловатое лицо – свидетельства чудесного детства, когда его баловала мать, а отец мирился со всеми его причудами. Казалось, им руководили не любовь к природе и не желание ее покорять. Норденшельд видел в нем книжного червя – скорее методичного, чем отважного. Сложно было представить, как Андре, стиснув зубы, борется со стихией. Возможно, именно поэтому он и хочет добраться до полюса по воздуху, подумал Норденшельд. Так он будет в безопасности, паря над ужасными тяготами жизни на льду, с которыми сам Норденшельд был знаком не понаслышке. Несмотря на эти соображения, огромный энтузиазм Андре произвел на исследователя большое впечатление.
– Это очень интересно, – сказал Норденшельд Андре. – Любой способ сократить трудности многих месяцев, а может, и многих лет жизни на льду – это шаг вперед. Надеюсь, вы продолжите работу над своим планом.
– Но, барон, он почти готов, – возразил Андре. – Я спроектировал шар для полета на полюс. Мне нужны лишь два компаньона, чтобы делать фотографии и научные наблюдения, пока я управляю шаром; наблюдатель и секретарь в дополнение ко мне, специалисту по воздухоплаванию.
И снова Норденшельд опешил. За образом кабинетного ученого скрывался дальновидный и невероятно целеустремленный человек.
– Но в вашем плане есть одно слабое место, – отметил Норденшельд. – Никто не знает, достигают ли пассаты Арктики. Что вы будете делать, если не найдете ветров, дующих прямо на север?
Тут Андре рассказал о своем величайшем к тому моменту открытии, которое он сделал во время третьего полета на воздушном шаре и подтвердил, когда поднялся в воздух в шестой раз. Ему удалось научиться управлять движением шара.
– В прошлом октябре я решил пролететь над побережьем, но неправильно оценил направление ветра. Когда я поднялся в воздух, слабый ветер дул в сторону моря, но я не отказался от своих намерений, сделав ставку на смену направления ветра на большей высоте. Полет шел хорошо. Я летел над облаками и вел наблюдения: измерял температуру, плотность облаков, а также частоту своего дыхания и жажду на разных высотах. Затем я спустился ниже – к моему испугу, оказалось, что я лечу над водой.
Ветер вынес «Свеа» в Аландское море, северную часть Балтийского моря, находящуюся между Швецией и Финляндией. Андре понял, что у него нет надежды вернуться к суше. Заметив судно, которое, как он решил, может ему помочь, он попытался снизить скорость, сбросив якорь по гайдропу[2], который доходил до поверхности воды. От этого шар не замедлился, поэтому Андре привязал к концу швартовочной веревки два пустых мешка из-под балласта и опустил их в море. Вбирая в себя воду, открытые мешки замедлили полет.
– Я крикнул капитану судна и попросил его поймать один из гайдропов, но он ответил, что лучше пойдет мне наперерез, чтобы гайдроп зацепился за такелаж.
Продолжая рассказ, Андре заметил, что полностью завладел вниманием Норденшельда.
– Я понимал, что столь опасный маневр – настоящее сумасшествие. Стоило моему водородному шару оказаться у трубы парохода, как раздался бы взрыв, который стоил бы жизни и мне, и всем, кто находился на борту. У меня не осталось иного выбора, кроме как отказаться от помощи капитана и постараться добраться до суши.
Андре не смог поднять наполнившиеся водой мешки обратно в гондолу и перерезал веревку. Шар разогнался примерно до 29 км в час. И все же этого было недостаточно, чтобы совершить посадку до наступления темноты, а потому Андре перерезал гайдроп с якорем, но оставил несколько других гайдропов, которые касались воды.
– Я заметил, что то поднимаюсь, то опускаюсь, и понял, что частично сдувшийся шар ведет себя на манер воздушного змея. Гайдропы позволяли контролировать высоту полета, не заставляя меня ни сбрасывать балласт, ни выпускать газ. Это значило, что я мог улететь дальше, чем на свободном шаре таких же размеров. Обнаружив это, я сразу понял, что отныне могу летать не только по прихоти ветров.
Норденшельд остановился и повернулся к Андре. На улице, освещенной лишь газовыми фонарями, было полутемно, но сквозь дымку тумана Андре прекрасно видел пронизывающий взгляд исследователя.
– Это именно то, о чем я думаю? – спросил Норденшельд.
– Именно, барон. Полагаю, мне не нужно объяснять, каким образом это скажется на долгих воздушных путешествиях с исследовательскими целями.
Андре продолжил рассказ и описал, как завершил свой 270-километровый полет, жестко приземлившись на одиноком островке, когда Аландское море погрузилось во тьму.
– Посадка была очень жесткой, но дала один удачный результат. Все мои инструменты получили серьезные повреждения, и часы остановились в семь часов восемнадцать минут вечера, показывая, сколько именно длился мой полет. После этого я провел крайне неприятную ночь на острове, где оставался до одиннадцати утра, когда меня наконец заметили с корабля и спасли.
Андре прекрасно рассчитал время: когда он закончил рассказ, мужчины подошли к боковому входу в Академию наук. Норденшельд ненадолго остановился, прежде чем подняться по короткой лестнице, ведущей в его квартиру.
– Я чудесно провел вечер. Рад знакомству с вами. Ваши планы меня потрясли, – сказал он, пожимая руку Андре. – Считайте, что я на вашей стороне. Обязательно сообщайте мне о ходе дела. И рассчитывайте на любую поддержку с моей стороны. Пока же я прощаюсь с вами.
Дверь за ним закрылась, и Андре повернул назад, обрадованный открытой поддержкой и благосклонностью Норденшельда. По пути к дому матери он торжественно сказал себе, что начало его полярной экспедиции положено.
Андре не хотел прослыть мечтателем-идеалистом, и потому Норденшельд стал лишь вторым человеком, которому он в полной мере раскрыл масштаб своего замысла. Всего не знала даже его мать. Он сказал ей, что хочет исследовать Арктику и, возможно, отправится туда на воздушном шаре. Одна Гурли Линдер[3] знала, что он мечтает прославиться, добравшись на воздушном шаре до самого Северного полюса.
Андре понимал, что Гурли никого более не посвятит в его планы, и это объяснялось очень просто: она была женой его близкого друга, а следовательно, раскрыв подробности его мечтаний, она признала бы перед всем стокгольмским обществом, что очень близка с Андре. Дело в том, что Гурли была безнадежно в него влюблена, и Андре прекрасно об этом знал, но оставлял ее любовь без ответа.
Летом и осенью 1894 года пара была особенно счастлива, хотя в глубине души Гурли и подозревала, что другого такого времени уже не будет. Днем они часто гуляли на природе в окрестностях Стокгольма или ходили под парусом среди десятков островов Стокгольмского архипелага, надеясь, что не встретят знакомых. Было очень приятно гулять у всех на виду, но оставаться незамеченными. Гурли была красавицей – высокая, статная, светловолосая, с чудесной фигурой. Она неизбежно притягивала к себе восхищенные взгляды, особенно на фоне гораздо менее представительного Андре. Но сам Андре восхищался не красотой Гурли, а ее смекалкой и умом. Ему казалось, что она единственная по-настоящему его понимает. Лишь она могла осознать, почему он всегда ощущал себя белой вороной, и сочувствовала его отчаянному желанию заявить о себе.
Когда по воскресеньям они прогуливались, будто супруги, ничем не отличаясь от других горожан, Андре рассказывал Гурли об удивительных открытиях, которые совершил при полетах на «Свеа», и говорил, что вскоре наверняка произведет революцию в воздухоплавании и полярных исследованиях.
Смертельно опасное приключение не остановило Андрэ, и он продолжил эксперименты, доказывая, что может прекрасно контролировать высоту полета «Свеа» весьма незатейливым образом. Главное было использовать гайдроп, который позволял шару балансировать на нужной высоте. Если шар поднимался слишком высоко, гайдроп отрывался от земли и его дополнительный вес опускал шар обратно на крейсерскую высоту; если же шар опускался ниже, чем следовало, более длинная часть гайдропа оказывалась на земле, и потому шар становился немного легче. Эффект был сравним со сбросом балласта, и шар в результате возвращался на оптимальный уровень.
– Очень важно контролировать крейсерскую высоту, – сказал Андре Гурли на одной из множества дневных прогулок.
Как всегда, ей хотелось, чтобы он говорил о возможности связать с ней свою судьбу, вместо того чтобы рассуждать о воздухоплавании, но Андре продолжал:
– Это значит, что я могу предотвратить подъем шара на высоту, где водород выходит из оболочки, а только это и ограничивает дальность полета. Летя на постоянной малой высоте, «Свеа» получит гораздо больший запас хода, чем любой другой воздушный шар.
Слушая его, Гурли смотрела на Андре со все большим обожанием. Ей очень хотелось, чтобы он понял глубину ее чувств и чтобы ей самой не приходилось вести столь необычную двойную жизнь. Но она также понимала, что Андре уже нашел единственную любовь всей своей жизни.
– Я люблю тебя одного, – сказала она Андре на другой прогулке в начале лета. – Это чувство со мной навсегда, но, похоже, оно никогда не получит ответа.
Андре понимал, что поступает эгоистично, находя опору в Гурли, которая рисковала потерять своих детей, если о ее тайном романе станет известно. Он также понимал, что именно она хотела услышать, и все же не щадил ее чувств.
– Мне приходится выбирать между тобой и экспедицией, – сказал он. – И ты должна понимать, что экспедиция всегда будет на первом месте.
Много лет спустя Гурли написала, что ей по-прежнему больно вспоминать об этом моменте, но она была настолько предана Андре, что не перестала поддерживать его. Зная о его целе-устремленности, она не позволила своей неразделенной любви стать препятствием для их дружбы.
К середине июля Андре уже использовал тройной гайдроп и парус, который он приладил между оболочкой и гондолой «Свеа» для улучшения управляемости. Пока гайдропы волочились по земле, «Свеа» летел медленнее ветра, а поворачивающийся парус позволял ловить ветер и менять направление движения шара.
В одном из последних полетов Андре выбрасывал из корзины специальные карточки, на которых значились его имя и адрес, а также содержалась просьба к нашедшему вернуть карточку владельцу, указав, где именно она была обнаружена. Располагая этой информацией, Андре мог проследить свой маршрут и оценить, в какой степени ему удавалось управлять воздушным шаром.
И снова первым делом он сообщил о своей удаче Гурли. Она по-прежнему надеялась на признание в любви, и тем приятным августовским вечером ей вовсе не хотелось говорить о воздухоплавании. И все же за ужином на террасе ресторана на берегу озера Меларен, немного западнее Стокгольма, Андре сказал Гурли, что нашел надежный способ управлять полетом «Свеа».
Гурли тем вечером была прекрасна. Ее золотистую кожу подсвечивал лунный свет, и Андре видел, как пламя стоящих на столе свечей отражается у нее в глазах. От этого они мерцали как звезды, которые виднелись над кронами деревьев позади ее светлых локонов. Андре не впервые чувствовал сильное физическое влечение к Гурли, но снова отказывал себе. Он понимал, что, не устояв перед ее привлекательностью, он обретет любовницу, но потеряет ее материнскую поддержку, в которой он особенно нуждался.
– И как это скажется на твоих планах? – спросила Гурли, надеясь услышать в ответ, что с одержимостью Андре покончено, ведь он доказал, что нашел способ управлять воздушным шаром.
– Иногда мне удавалось направлять «Свеа» под углом в тридцать градусов к направлению ветра. Теперь я знаю, что могу совершать дальние полеты над сушей и морем, оснастив шар парусами и гайдропами. Теперь я перестал всецело зависеть от ветра и могу направлять свой шар на желаемый курс. Полагаю, это значит, что я могу добраться до Северного полюса.
– Значит, ты все же намерен осуществить свой замысел и покорить полюс? А если у тебя получится, то что будет дальше? Ты остепенишься или станешь одним из тех, кто всегда ищет новых приключений, поскольку не может довольствоваться простым счастьем домашней жизни?
– В браке приходится усмирять свои амбиции, – сказал Андре. – Слишком рискованно связывать свою судьбу с другим человеком, который после этого станет для меня не менее важен, чем я сам.
На глазах у Гурли сверкнули слезы.
– Стоит мне почувствовать, что во мне проклевываются первые ростки любви, как я спешу их искоренить, – безжалостно продолжал Андре. – Я знаю, что если позволю своим чувствам расцвести, то они пустят глубокие корни. У меня возникнет соблазн сделать выбор в пользу любимой женщины и забыть об экспедиции, но я поклялся, что не допущу такого.
Ко времени выступления на Международном географическом конгрессе в Лондоне в июле 1895 года Андре совершил девять полетов на «Свеа» и выяснил, что необходимо для покорения полюса.
«Во-первых, полярный воздушный шар должен иметь достаточную подъемную силу для трех пассажиров, – сказал он слушателям, собравшимся в огромной аудитории. – Он также должен поднимать все необходимые инструменты для проведения наблюдений, запас продовольствия на четыре месяца и балласт. По моим расчетам, общая масса груза должна составить около трех тысяч килограммов. Во-вторых, оболочка должна быть достаточно герметичной, чтобы шар оставался в воздухе на протяжении тридцати дней. В-третьих, наполнять оболочку водородом следует в Арктике. Наконец, шар должен быть управляемым, чтобы не дрейфовать по небу на милости ветров, но в значительной степени пребывать под контролем воздухоплавателя».
Андре рассчитал, что он может отклонять курс шара от направления ветра не более чем на 27°. При полетах на дальние расстояния это могло оказывать огромный эффект. Например, вместо того чтобы лететь по прямой из Корка в Ирландии через Халл в Копенгаген в Дании, можно было направлять шар на юг, к Лондону и Брюсселю, или на север, к Эдинбургу и Бергену в Норвегии. В 950-километровом путешествии к Северному полюсу это давало воздухоплавателям достаточную свободу действий, чтобы лететь не только с ветрами, дующими прямо на север.
Корзина, как отметил Андре, должна быть просторной и удобной, с койками для трех человек и наблюдательной платформой на крыше. Ее необходимо снабдить поплавками и прикрепить к оболочке с помощью опорного кольца таким образом, чтобы ее можно было быстро отстегнуть в экстренной ситуации.
По оценке Андре, расходы на его экспедицию не должны были превысить 129 тыс. шведских крон[4]. Из них 36 тыс. шли на изготовление аэростата и корзины, 15 тыс. – на брезентовый ангар, а 18, 4 тыс. крон – на водородный аппарат. Остальное предполагалось потратить на покупку оборудования, техническую поддержку и транспортировку всего необходимого на север Шпицбергена.
«Нам понадобятся сани, парусиновая лодка, палатка, оружие и патроны, а также запас продовольствия на четыре месяца, на случай если произойдет авария и нас придется спасать. Тем не менее я хочу подчеркнуть, что, предоставляя оборудование для экспедиции, не стоит упускать из виду ее характер. Это путешествие, – здесь Андре сделал паузу, чтобы подчеркнуть свои слова, – следует осуществить на воздушном шаре, и именно воздушное судно станет транспортом для участников экспедиции. Следовательно, спасательному снаряжению мы отводим не более чем роль шлюпок и спасательных кругов на борту корабля».
Многие в аудитории гадали, что за человек представляет столь примечательный план. Некоторые из присутствовавших географов все же слышали его имя, поскольку он был ассистентом метеоролога Нильса Экхольма в Первый международный полярный год в 1882–1883 годах. Тогда в районе Северного полярного круга было построено 12 станций для проведения измерений и создания общей базы данных. Андре работал на шведской станции на мысе Тордсен на Шпицбергене, где другие ученые свысока отнеслись к его идеям, особенно после того как он продемонстрировал значительные пробелы в своем образовании. Хуже того, ему пришлось терпеть насмешки коллег из-за своей ошибки при расчете необходимого количества керосина. Он проявил самонадеянность и решил не перепроверять цифру с кем-нибудь из коллег, в результате чего шведским ученым почти всю зиму приходилось экономить свет.
Чувствуя себя неловко в окружении коллег, позже в ту же зиму Андре вызвался стать испытуемым в эксперименте. Многие годы ученые ставили под сомнение сообщения о том, что люди, зимующие в постоянной темноте полярной ночи, выходят на первые лучи весеннего солнца с желтовато-зелеными лицами. Чтобы определить, действительно ли кожа лица меняет цвет или же глаза людей просто отвыкают от солнца, Андре на месяц заперся дома. Когда он вышел на свет, его лицо действительно было желтовато-зеленым.
Еще более показательной, чем готовность пойти на добровольное заключение, стала запись в дневнике, которую он сделал перед самым началом эксперимента: «Опасно? Возможно. Но какой от меня прок?» Столь низкая самооценка, возможно, была побочным продуктом трезвого интеллектуализма Андре. Он был одержим порядком и глубоко верил в рациональность науки. Возможно, этим также объясняется его отчаянное желание доказать, что он чего-то стоит.
С малых лет Андре отличался исключительным упрямством и заставлял родителей отвечать на миллион своих вопросов. В шестнадцать лет, получив все имевшиеся награды за успехи в учебе, он потребовал, чтобы родители забрали его из школы в Йёнчёпинге, расположенной неподалеку от его родной Гренны, маленького городка на берегу озера, и позволили ему поступить в Королевский технологический университет. Его отец вскоре умер, но Андре всегда был более близок с матерью и некоторое время даже не пытался наладить личное общение с кем-либо еще.
Окончив университет, он работал чертежником и проектировщиком, а затем отправился в Америку, где узнал о воздухоплавании от опытного филадельфийского аэронавта Джона Уайза. Склонный к бережливости Андре плохо питался, отчего у него возникли проблемы со здоровьем. Он вернулся в Швецию, устроился на позицию ассистента в Технологический университет и отрешился от мира, погрузившись в книги и размышления. Он вел уединенную жизнь, пока не принял участие в исследованиях Международного полярного года и не отправился на Шпицберген. К тому времени, когда он приступил к экспериментам с воздушными шарами, он уже по всем параметрам считался настоящим отщепенцем.
Он почти не имел близких друзей и был, похоже, невысокого мнения о свои научных и профессиональных достижениях. Стоит ли удивляться, что в первые полеты на воздушном шаре он отправлялся недовольным собой? Однако, паря над Швецией, он позволял себе мечтать. Был ли более надежный способ продемонстрировать, какой хитрый способ управления воздушным шаром он изобрел, чем долететь на шаре туда, куда еще не ступала нога человека? И если он добьется успеха, не станет ли это гарантией непреходящей славы и долгожданного уважения, а может, даже зависти со стороны коллег-ученых? И разве такой полет не даст шведам повод для национальной гордости, столь необходимой в годы, когда страна спорила о своем суверенитете с Норвегией? В конце концов, апеллируя к национальному престижу, он хотя бы мог обеспечить финансирование для своего предприятия. Именно поэтому он добавил несколько фраз о патриотических чувствах, когда 13 февраля 1895 года излагал свой план полярной экспедиции на воздушном шаре Шведской королевской академии наук.
– Кто справится с этим предприятием лучше, чем шведы? – спросил он. – Мы цивилизованный народ, который веками славится своей отвагой и бесстрашием. Мы живем в непосредственной близости от Арктики, знакомы с ее климатом и привыкли справляться с ним. Нам не стоит уклоняться от выполнения своего долга. Разве мы не лучше других народов подготовлены, чтобы справиться с этой задачей? Разве я неправ, полагая, что, подобно тому как народы Центральной и Южной Европы исследуют Африку, мы должны исследовать покрытые льдом пространства?
Речь Андре, несомненно, отозвалась в сердцах шведов. В других странах его план часто высмеивали – в одной австрийской газете его и вовсе назвали аферистом и глупцом, – но в Швеции он стал национальным героем, еще не завершив собирать средства. В мае Альфред Нобель пришел к нему и спросил, помнит ли Андре об их встрече, которая состоялась восемью годами ранее. Получив утвердительный ответ, Нобель вызвался стать его первым спонсором и пожертвовал сумму, равную почти пятой части бюджета экспедиции Андре. Позже он выделил дополнительные средства и покрыл более половины расходов на экспедицию. Когда менее трех месяцев спустя Андре приехал в Лондон, экспедиция уже получила полное финансирование, поэтому в своей презентации он более не стал взывать к патриотическим чувствам своих соотечественников.
Андре закончил выступление обращением к уважаемым слушателям: