Дэвид Бойл
Как быть англичанином. 100 фактов для чек-листа истинного знатока Британии
13
Франкофобия
Говорят, «хороший забор – хорошие соседи». Пролив Ла-Манш сделал из Англии и Франции хороших соседей, однако с момента своего возникновения обе нации, несмотря на географическую и политическую близость, находятся в состоянии постоянного соперничества.
Хороши, конечно, и те и другие: англичане смеются над эмоциональной логикой французов, французы высмеивают ужасающую кухню и чопорную церемонность англичан. Иногда это противостояние приобретает тревожный оттенок. Рассказывают, что во время наполеоновских войн (не вполне ясно, когда именно, известно лишь, что в тот год страх перед вторжением французов был особенно силен) французский военный корабль потерпел крушение близ берегов Хартлпула. Единственным выжившим членом команды, доплывшим до берега, была мартышка, одетая в форму наполеоновского солдата. Местные жители, убежденные, что именно так выглядят мифические французы, повесили мартышку на мачте разбившегося корабля. По крайней мере, так говорят.
В этой истории есть несколько странностей. Первая: если местные жители действительно подумали, что так выглядят французы, это гораздо больше говорит о Хартлпуле, чем об отношении англичан к своим галльским соседям. Вторая: если этот случай действительно имел место, то, возможно, речь идет не о животном, а о «пороховой мартышке» – на кораблях так называли мальчиков, подносивших пушкарям порох. И это превращает инцидент с мартышкой в военное преступление.
Однако жителей Хартлпула, по-видимому, не смущают мрачные загадки этой истории, и они до сих пор охотно вспоминают этот случай, шутливо называя себя «вешателями мартышек». У местной футбольной команды «Хартлпул Юнайтед» есть талисман по имени Мартышка-Висельник (H’Angus the Monkey), который вратарь вешает на футбольные ворота во время важных матчей. В 2002 году местный студент Стюарт Драммонд баллотировался на выборах мэра города в костюме Мартышки-Висельника и был избран на этот пост (а потом переизбран еще два раза).
Чтобы понять, почему эта довольно неприятная история до сих пор не предана забвению, нужно вспомнить, что франкофобия (или сдержанная неприязнь, или по меньшей мере постоянное соперничество с французами) является давней английской традицией. Едва ли англичан можно назвать единственной нацией, имеющей что-то против французов – даже американцы пережили период натянутых отношений с Францией во время войны в Ираке, – но англичане откровенно наслаждаются сложившимся положением вещей. Возможно, все дело в их различиях?
И да и нет. Да, флегматичные англичане с их вечным дождем и отвратительной кухней ничуть не похожи на экстравагантных, легковозбудимых французов. Но нет, французский язык прочно сплелся с английским после нормандского вторжения в 1066 году. Кроме того, несмотря на многочисленные английские посягательства на территорию Франции в Средние века – а также непреходящее увлечение англичан битвами при Креси, Азенкуре и на Ниле, – в истории были два момента (в 1421 и 1940 годах), когда Англия и Франция стояли буквально в одном шаге от объединения. В 1940 году такое предложение сделал Уинстон Черчилль после того, как Париж пал под натиском нацистов.
Извечное противостояние смягчается тем, что мы искренне восхищаемся французами, их бистро и кондитерскими, ароматами свежей выпечки, витающими в каждом маленьком городке, и их снисходительным отношением к внебрачным связям.
Живым воплощением взаимной нетерпимости французов и англичан стал президент Шарль де Голль, который приезжал в Лондон в июне 1940 года (хотя нельзя сказать, что его здесь ждали и были ему рады) и который умудрился наложить вето на участие Британии в Европейском экономическом сообществе (как оно тогда называлось) в 1963 и 1967 годах.
В Вестминстере рассказывают историю об официальном визите де Голля в Англию в 1960 году: в какой-то момент во время торжественного ужина в палате лордов французский президент поднял глаза и увидел перед собой огромное живописное полотно, изображающее битву при Ватерлоо. Рассказывают, что он взял свою тарелку, решительно обошел стол и пересел на другую сторону, но обнаружил, что здесь его взгляд упирается в гигантское полотно с изображением Трафальгарской битвы.
В этой истории есть все, что вам нужно знать о франкофобии. Это не столько открытая ненависть, сколько ревнивое соперничество между союзниками – а французы были союзниками англичан со времен Крымской войны. Это не столько слепая неприязнь, сколько ворчливая entente cordiale – возникший в 1904 году побочный эффект любви Эдуарда VII к парижским борделям.
Поэтому англичане будут и дальше укоризненно качать головой над каждым новым проявлением французской чувствительности, а французы долго еще будут припоминать англичанам глупейший заголовок, появившийся однажды в одной из английских газет: «ТУМАН В ПРОЛИВЕ – КОНТИНЕНТ ОТРЕЗАН».
Когда французы в грозный час
Хотели уничтожить нас,
Мы, до зубов вооружась,
Поймали обезьянку.
У моряков суровый нрав.
Других не ведая забав,
Ее, лазутчицей назвав,
Повесили на рее.
Была судьба ее горька —
Пытали бедного зверька:
«Ты приплыла издалека?
Ну, так умри скорее»[5].
Нед Корван в мюзик-холле Тайнсайд (ок. 1850)
14
Английский завтрак
Термин «полный Монти» со временем приобрел множество смыслов. В числе прочего он означает плотный английский завтрак – единственный безошибочно узнаваемый и неоспоримый вклад Англии в международную кухню.
В обильном английском завтраке с его подчеркнутым пренебрежением к современным стандартам здорового питания и пропускной способности отдельно взятого ресторанного зала есть нечто глубоко безмятежное. Его долго готовят, еще дольше едят, и каждый его кусок, щедро сдобренный холестерином, гарантированно отнимает у вас пару месяцев жизни. Он не пытается притвориться тем, чем не является, честно и прямо показывая, из чего состоит – а состоит он, не будем ходить вокруг да около, из яичницы-глазуньи, поджаренного хлеба, жареных грибов, тушеной фасоли, жареных помидоров, сосисок и огромного ломтя бекона.
В зависимости от того, где вы находитесь, бекона может быть больше или меньше. Кроме этого, на тарелке может оказаться кусочек кровяной колбасы и хашбрауны, хотя с хашбраунами все не так однозначно: строго говоря, это американское изобретение.
По некоторым свидетельствам, впервые все эти ингредиенты соединили в одно экстравагантное блюдо в XVIII веке, но, возможно, это просто домыслы, поскольку тогда еще не существовало ничего похожего на современное промышленное производство бекона (которое появилось в Уилтшире; по крайней мере, так утверждают). До этого английский завтрак состоял обычно из хлеба, мяса и эля. В XIX веке миссис Битон дополнила этот список рубленой свининой, вареной рыбой и некоторыми другими блюдами. Преподобный Джеймс Вудфорд, который гораздо больше писал о том, что съел, чем о религиозных церемониях, которые предположительно проводил, почти не упоминает о том, что ел на завтрак.
В XX веке английский завтрак можно было встретить где угодно. В эдвардианскую эпоху джентри и аристократы наутро после званого вечера спускались вниз к общему столу и сами накладывали себе горячие закуски с серебряных подносов с крышками. Полвека спустя английский завтрак стал бесклассовым: в 1950-х каждый работающий человек мог при любых обстоятельствах рассчитывать на утреннюю яичницу с сосиской.
Кое-кто считает, что расцвет английского завтрака случился совсем недавно, в 1960-х годах: в то время каждая маленькая гостиница типа «ночлег и завтрак» южнее шотландской границы предлагала английский завтрак в списке стандартных услуг.
Возможно, вам покажется, что английский завтрак не так хорош, как вездесущий континентальный завтрак – в наши дни он состоит обычно из круассана, кофе и йогурта, – но встав из-за стола, вы по крайней мере можете быть уверены, что позавтракали.
Плотный английский завтрак миссис Битон:
Следующий список поможет нашим читателям понять, какие блюда можно приготовить для полноценного питательного завтрака. Жареная рыба, например скумбрия, хек, селедка, сушеная пикша и проч.; бараньи отбивные и вырезка, жареные бараньи почки, почки à la maître d’hôtel, сосиски, ломтики бекона, бекон с яйцом пашот, ветчина с яйцом пашот, омлет, яйца вкрутую, яичница-глазунья, яйцо пашот на тосте, маффины, тосты, апельсиновый джем, сливочное масло и проч. и проч. …
Английский завтрак, описанный миссис Битон в «Книге домашнего хозяйства» (1861)
15
Живая изгородь
О тополя, качавшие в ветвях
Игру теней и солнечных лучей,
Вы пали, пали все до одного
И юноши, и старцы, и мужи —
Погибли все.
Это стихотворение английский поэт Джерард Мэнли Хопкинс написал в 1879 году, когда были вырублены тополя, тянувшиеся вдоль Порт-Мидоу со стороны Оксфорда. Кроме тополей там по-прежнему можно найти живые изгороди и ряд деревьев, обозначавший старинную границу между Оксфордширом и Беркширом (самой границы больше не существует, ее перенесли на новое место в 1974 году). Живые изгороди воспевают, и вполне заслуженно, за экологические достоинства (хотя начиная с 1950-х годов их количество сократилось вдвое), однако именно их роль в обозначении границ делает их особенно важными для английской психики.
Границы очень важны для людей, ценящих уединение так же высоко, как англичане, поэтому их соблюдают со всей строгостью в сельской местности, где порядки отражают как минимум один из типов английского характера. Границы так важны, что в прежние времена городских детей специально приводили туда пороть, чтобы они запомнили это место. Церемония называлась «околачивание границ», и в ней соединились два наименее привлекательных английских порока – ревностная охрана границ и пристрастие к телесным наказаниям.
В одних местах живые изгороди остались на месте исчезнувших лесов, в других их высаживали специально, чтобы обеспечить защиту для дорог, которые, по выражению Г. К. Честертона, кружат и петляют, как проторивший их английский пьянчуга. Изгороди по-прежнему стоят вокруг общинных земель и полей, охраняя урожай жителей окрестных деревень или (по крайней мере, в Кенте) защищая посадки хмеля от ветра. В наши дни они также служат пристанищем для птиц и насекомых, играющих важную роль в сельском хозяйстве и сохранении местной экосистемы. И конечно, они превращают поля в подобие лоскутного одеяла, разглядывая которое можно представить себе процесс огораживания общинных земель.
Если вы свалитесь на Землю из космоса, главным признаком, по которому вы поймете, что попали в Англию, будут живые изгороди. Они придают сельской местности неповторимый, легко узнаваемый облик. Даже если мы никогда не выиграем международный турнир по крикету, писал поэт Эдмунд Бланден в 1935 году, «у нас останутся лучшие в мире живые изгороди».
Несомненно, он прав. Англичане – склонный к ностальгии народ. Их психика поделена на части зелеными изгородями, определяющими границы их жизни и отношений. Они испытывают нежную привязанность к живым изгородям и искренне скорбят, когда эпидемии и вредители уничтожают старые деревья. В 1970-х годах они оплакивали исчезающие вязы, так же как Хопкинс оплакивал свои тополя. Они будут оплакивать дубы. Но по какой-то причине (и это тоже свойство английского характера) они ничего не делают, чтобы исправить положение.
Растения для живых изгородей:
Падуб
Ольха
Ива
Вяз
Орешник
Клен
Крушина
Дикая яблоня
Бузина
Кизил
Калина обыкновенная
Бирючина
Калина ольхолистная
Ежевика
Тамариск
Фуксия
Шиповник собачий
Шиповник колючейший
Шиповник красно-бурый
Ракита
Терновник
16
Генрих V
Довольно сложно симпатизировать Генриху V из шекспировских пьес, где он изображен как король и ранее как расчетливый принц Хэл (в двух пьесах, посвященных его отцу), да и вообще непросто его любить после того, как он, став королем, перебил цвет французского дворянства при Азенкуре. Хотя за речь в духе «Криспинова дня» и другие моменты, полные героизма и очарования (и вообще за «облик Генриха в ночи»[6], как это назвал Шекспир), можно простить многое. И все же в поступках этого человека прослеживается неприятная расчетливость.
Несмотря на благотворную внутреннюю политику Генриха V, восстановление в правах опальных дворян и в целом доброжелательное отношение к людям, он не просто проигнорировал бедного сэра Джона Фальстафа в день своей коронации, заявив, что не знает этого старика (пьеса «Генрих IV»). Человек, послуживший прототипом шекспировского Фальстафа, предводитель лоллардов сэр Джон Олдкасл был сожжен на костре между Оксфорд-стрит и Тотенхэм-Корт-роуд, на том месте, где сейчас высится небоскреб Centre Point. Предположительно именно публичная казнь Олдкасла навлекла на это место проклятие, по вине которого небоскреб так и не был до конца заселен. Впрочем, не будем суеверными.
Несомненно, Шекспир вложил в текст свое личное отношение к Генриху. В красках описав великую битву при Азенкуре, победу над французами и свадьбу с прекрасной Екатериной Валуа, он заканчивает пьесу «Генрих V» кратким эпилогом, где говорится, что король умер молодым, оставив престол Англии и Франции своему младенцу-сыну, и что «за власть боролись многие при нем, / Отпала Франция в разрухе дикой».
Возможно, кто-то разглядит в фигуре Генриха отблеск легендарной славы короля Артура. Генрих стоял в одном шаге от величайшего исторического свершения, создав все условия для объединения Франции и Англии (второй такой случай имел место только в 1940 году), однако не успел это сделать: в 1422 году во время военного похода он скоропостижно скончался. Недавно были обнаружены его внутренности, захороненные на месте смерти в сундуке. Они все так же дурно пахли.
В истории рождения Генриха имеются некоторые неясности. Никто не записал дату его появления на свет, поскольку он не должен был стать ни наследником, ни тем более королем: он ведь был Генрихом Монмутским, а значит, не английским, а валлийским лордом. В шекспировской пьесе Генрих признается, что иногда украшает себя пучком порея в память о победе, и добавляет: «Ведь я уэлец, добрый мой земляк». Что и требовалось доказать.
Однако не будем слишком строго судить Генриха ни за его странную прическу, похожую не то на горшок, не то на пудинг, ни за его незавидное место в анналах истории. Он по-прежнему служит для англичан примером в тех делах, где требуются дерзость и отвага, особенно когда шансы неравны – как при Азенкуре, где французов было гораздо больше, чем англичан. К тому же этот король вдохновил Шекспира на прекрасную пьесу.
Фильм 1944 года, в котором Генриха V сыграл Лоуренс Оливье (а в массовке снимались военнослужащие ирландской армии, причем тем, кто приезжал на съемочную площадку на своих лошадях, платили больше), вызвал в английской культуре яркий всплеск, а у публики – душевный подъем. Успеху фильма немало способствовало то, что его выход совпал с «Днем Д» – высадкой десанта союзников в Нормандии; сыграла свою роль и классическая музыка Уильяма Уолтона. Все это помогло воодушевить измотанную войной нацию и вызвало к жизни колоритный английский дух, сохранившийся до наших дней.
И может быть, среди нас все еще есть те, кто готов от чистого сердца подписаться под словами: «И проклянут свою судьбу дворяне, / Что в этот день не с нами, а в кровати: / Язык прикусят, лишь заговорит / Соратник наш в бою в Криспинов день».
Стоите, вижу, вы, как своры гончих,
На травлю рвущиеся. Поднят зверь.
С отвагой в сердце риньтесь в бой, крича:
«Господь за Гарри и святой Георг!»
Речь Генриха V перед атакой на Гарфлер
17
Героическое поражение
«Останься мы в живых, я мог бы рассказать о смелости, стойкости и отваге моих товарищей немало историй, которые тронули бы сердце каждого англичанина. Эти отрывочные записки и наши мертвые тела расскажут все за нас, но конечно, конечно же я уверен, что у такой великой и богатой страны, как Англия, достанет средств позаботиться о наших близких».
Так звучит знаменитая последняя запись из дневника капитана Роберта Фолкона Скотта, найденного подле его обледеневшего тела. В каком-то смысле эти слова служат прекрасной иллюстрацией одержимости англичан героическим поражением. Руаль Амундсен опередил Скотта, первым достигнув Южного полюса, Эрнест Шеклтон сумел спасти своих людей и доставить их всех живыми обратно в Англию после того, как их судно, зажатое льдами, затонуло у берегов Антарктики. Однако ближе всего англичанам оказался именно Скотт, которому не удалось сделать ни того ни другого.
Последние строки знакомят нас еще с одной навязчивой идеей англичан – постоянными поисками средств к существованию. В своем завещании Нельсон просил позаботиться о его семье. Но хотя некоторые нации осыпают своих героев и их возлюбленных богатствами, подруга Нельсона Эмма Гамильтон доживала последние годы в скромной наемной квартирке в Кале и скончалась в 1815 году практически в нищете.
Предсмертная записка Скотта датирована 29 марта 1912 года. Две недели спустя трансатлантический лайнер «Титаник» столкнулся с айсбергом и затонул, унеся жизни 2224 пассажиров и членов экипажа: два величайших героических поражения в истории случились с разницей всего в несколько дней.
Однако у английской склонности к героическим поражениям есть и более оптимистичная сторона – достаточно вспомнить актера Георгианской эпохи Роберта Коутса, потратившего свое состояние на театральные постановки, в которых сам же исполнял главные шекспировские роли (особенно Ромео) и вызывал ежевечерний фурор своей чудовищной игрой.
Выступая в первый раз в роли Ромео, он прямо на сцене вынул табакерку и предложил понюшку зрителям, сидевшим в нижней ложе. В сцене смерти влюбленных он заботливо подложил себе под голову берет и обмахнул платком доски, на которые должен был рухнуть замертво. Во время другого представления он потерял бриллиантовую пряжку и ползал на коленях, остановив спектакль, пока не нашел ее.
Его выступления были такими смешными, что зрители то и дело покатывались со смеху. Коутсу настолько понравилась реакция публики на смерть Ромео, что он точно так же сыграл эту сцену на следующий вечер и, возможно, повторил бы ее и в третий раз, но тут из мертвых восстала Джульетта и велела ему прекратить этот балаган.
По происхождению Коутс был англичанином, хотя родился в Вест-Индии. Ему суждено было погибнуть в автомобильной катастрофе рядом с Королевским театром на Друри-Лейн, но изумленное восхищение его вопиющим непрофессионализмом дожило до наших дней. Разве не тем же самым можно объяснить популярность Эдди «Орла» Эдвардса, героического члена сборной Англии по прыжкам с трамплина на Зимних Олимпийских играх 1989 года?
После Олимпиады Эдвардс продолжал в том же духе и даже записал несколько песен на финском, хотя, заметим, этот язык был ему совершенно незнаком. Прекрасный пример для всех нас.
Успех – это умение двигаться от неудачи к неудаче, не теряя энтузиазма.
Уинстон Черчилль – о благородном английском искусстве поражения
18
Шутки
Можно ли препарировать английский юмор и дать ему точное определение? Известно только, что юмор – неотъемлемая черта национального характера. Он подразумевает не только то, что Дж. Б. Пристли назвал «юмористическим реализмом», – способность находить забавное в самых обычных вещах и людях, которая восходит, самое позднее, к Джеффри Чосеру, – но и умение посмеяться над самим собой.
Какая нация стала бы так подшучивать над собой, как англичане на церемонии открытия Олимпийских игр в 2012 году? Впрочем, не будем забывать, что сотворил эту британскую церемонию художественный гений шотландца. Тем не менее англичане с удовольствием посмеиваются над своими пунктиками и недостатками, чего совершенно лишены представители других стран. Офисные работники в Америке не сразу найдутся с ответом, если предложить им рассказать историю какого-нибудь личного провала, но их английские коллеги помнят все свои неудачи не хуже, чем награды.
Слегка насмешливое отношение к своим чудачествам было свойственно англичанам с незапамятных времен. «Я провел с ним довольно много времени, – писал Джеймс Босуэлл (шотландец) о Сэмюэле Джонсоне, – но теперь могу вспомнить только, что мы все время над чем-то смеялись. Видимо, в тот день у него было подходящее настроение для шуток и веселья – в такие дни я не знал человека, способного хохотать более увлеченно». Но тот же Босуэлл позднее писал о «постоянной мрачности» своего друга. Эти два состояния, юмор и мрачность, прекрасно уживаются в англичанах – как во всех великих комедиях.
Пожалуй, самое ясное представление об английском юморе можно получить, сравнив его с американским. Английские шутки строятся на преувеличении, причудливые всплески фантазии представляют мир в искаженном виде и доводят странности до логической завершенности. Преувеличение, свойственное английской шутке, в какой-то момент превращается в нелепицу, абсурд: от Льюиса Кэрролла до Монти Пайтона англичане неутомимо совершенствовались в искусстве комического абсурда (не путать с серьезным «театром абсурда», где, конечно, никто не может сравниться с французами).
Суть английского юмора, от гравюр Джеймса Гилрея до карикатур Карла Джайлса, – преувеличение, доходящее до гротеска. При этом способы достижения комического эффекта могут меняться: шутки У. С. Гилберта, Дэна Лено, Артура Аски или комедийной радиопрограммы ITMA (It’s That Man Again) уже не кажутся нам такими смешными, какими казались нашим бабушкам и дедушкам, но такова уж природа времени. Основы остаются прежними, и величайшие английские юмористы – Джейн Остин, Чарльз Диккенс, П. Г. Вудхауз, Стэн Лорел или Чарли Чаплин – по-прежнему могут заставить людей смеяться, и не важно, роман это или газетная заметка, номер в мюзик-холле или кинокомедия. И разумеется, у каждого поколения есть свои любимые комики.
Вот что говорил по этому поводу великий публицист XVIII века Уильям Хэзлит:
«Однако французам совершенно невозможно объяснить достоинства нашей комедийной сцены и значение, которое мы ей придаем. Когда они спрашивают, какие у нас есть развлечения, совершенно ясно, что они никогда не слышали о миссис Джордан, о Кинге, Баннистере, Сюэтте, Мандене, Льюисе, о маленьком Симмонсе, Додде, Парсонсе, Эмерджи, мисс Поуп и мисс Фаррен, и всех тех, кто еще в мое время радовал людей и превращал их жизнь в светлый летний сон».
Все эти имена, когда-то украшавшие лондонские афиши, теперь забыты, но на их место пришли новые. Возможно, свойственные англичанам от природы лень и нежелание менять что-то в жизни заставляют нас искать людей, которые смогут хоть ненадолго превратить нашу жизнь в светлый летний сон – тогда мы сможем забыться, ослабить туго застегнутые воротнички и перестать быть такими серьезными.
Женщина с ребенком садится в автобус. Водитель говорит: «Тьфу, в жизни не видел такого уродливого младенца!» Возмущенная женщина проходит в конец автобуса, усаживается и говорит своему соседу: «Вы слышали? Водитель только что меня оскорбил!» Мужчина отвечает: «А вы пойдите и задайте ему хорошую взбучку. Идите, идите, а я пока подержу вашу обезьянку».
Самая смешная шутка, по мнению 36 тысяч участников голосования 2010 года