Дэвид Бойл
Как быть англичанином. 100 фактов для чек-листа истинного знатока Британии
David Boyle
HOW TO BE ENGLISH
Впервые опубликовано издательством Square Peg в 2015 году.
© David Boyle, 2015
© Illustrations by Blanca Gómez, 2015
© Степанова В., перевод на русский язык, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2016
Колибри®
* * *
Памяти моих замечательных бабушки и дедушки
Введение
«Вскоре после нашего приезда объявили, что подан обед из следующих блюд», – пишет 20 апреля 1796 года преподобный Джеймс Вудфорд в своем дневнике, где, как это часто бывает у англичан, пристальнейшее внимание уделено еде, но почти ничего не говорится о Господе. Затем, собравшись с духом, преподобный перечисляет все, что было на столе:
«Отварной лосось с креветочным соусом, немного белого супа, жареное седло барашка с огурцом и проч., баранье жаркое, язык, рагу из телячьей грудинки, рисовый пудинг, лучшая часть тушеного говяжьего огузка, поданная сразу же после того, как было покончено с лососем. Вторая перемена: пара молодых цыплят, поджаренное сладкое мясо, желе, макароны, устрицы, 2 небольших краба и блюдо яиц… Мы вернулись домой около половины десятого, шли очень медленно из-за Бритона… который… проявил изрядную неосмотрительность и, полагаю, свел чрезмерно близкое знакомство с пивом и проч. м-ра Меллиша».
В этом описании виден отсвет английской души. Наша культура – блошиный рынок, склад ненужных вещей, она состоит сплошь из обрывков и осколков, склеенных в самом причудливом порядке. К тому же за последние сто лет понятие английской культуры сделалось совсем невнятным благодаря сомнительному изобретению под названием «британский дух». У британской кухни ужасная репутация, зато англичане славятся чревоугодием и склонностью поглощать простую пищу гигантскими порциями.
Так питались англичане, и подозреваю, будь у них возможность, они охотно вернулись бы к прежним привычкам. В каждом из нас осталось что-то от избалованного XVIII века. Конечно, причина не в наших генах: у нас здесь много – и всегда было много – пришельцев со всех концов света, так что при всем желании вряд ли удастся воспроизвести уникальный рецепт английского генетического наследия. И вряд ли дело в английском климате и погоде, которые одинаково воздействуют на всех нас, ведь за сотни лет климат успел не раз смениться от жаркого XII до холодного XVIII века, когда на льду замерзшей Темзы устраивали ярмарки.
Нет, дело в чем-то другом: существует нечто особенное, некий исторический императив, ядро этой страны, приткнувшейся в дальнем северо-западном уголке Европы и сосредоточенно взирающей на запад. Это «нечто» вылепливает англичан по одному образцу – не делает их одинаковыми (что было бы совсем не по-английски), но выделяет среди прочих, нравится им это или нет, и не важно при этом, откуда они родом – с задворок пакистанского Карачи или из крохотной еврейской деревеньки в старой Польше. Мы не знаем, что это такое, но можем изучить доставшиеся нам обрывки и обломки истории и попытаться восстановить по ним полную картину.
Книга, которую вы держите в руках, и есть попытка связать разорванные нити. В некотором смысле это изучение и воспевание английского духа и одновременно наглядное пособие для тех, кто хотел бы чувствовать себя англичанином. Кроме того, это руководство для тех, кто не вполне уверен в том, кто он такой.
Надо сказать, подобная неуверенность вполне оправданна. Англичане довольно пестрая публика, и даже в пределах одного сословия мы можем насчитать множество разнообразных типов. Взять хотя бы двух великих английских героев наполеоновской эпохи, Нельсона и Веллингтона (Нельсон родился в Норфолке, а Веллингтон был, строго говоря, ирландцем). При жизни они встретились всего один раз, в приемной Министерства по делам колоний на Даунинг-стрит, незадолго до Трафальгарской битвы в 1805 году, и сразу же не понравились друг другу. Веллингтон сказал, что Нельсон «тщеславен и глуп». Нельсон погиб вскоре после этой встречи, поэтому о его мнении нам ничего не известно. Лишь то, что лорд Каслри заставил обоих почти час дожидаться в приемной, вызвало у них некое подобие единодушия.
Отсутствие взаимопонимания обычно объясняют разницей их положения на тот момент. Нельсон находился в зените славы, а Веллингтон, тогда сэр Артур Уэлсли, пока еще не был национальным героем, и невысокий, одноглазый и однорукий адмирал обходился с ним небрежно и покровительственно. Вряд ли можно было бы найти двух других столь же несхожих по характеру мужчин, как эти два представителя одной нации. Веллингтон, в сущности, изобрел новый «британский» характер, добавив к традиционной английской флегме иные, глубоко личные черты – немногословность, бесстрастность, сухость.
– О боже, я потерял ногу! – воскликнул находившийся рядом с ним в битве при Ватерлоо граф Аксбридж, позднее маркиз Энглси, когда пушечное ядро угодило ему в колено.
Веллингтон, осматривавший поле боя, опустил подзорную трубу, взглянул вниз и невозмутимо, без малейшего удивления заметил:
– В самом деле, сэр.
По части стратегического гения и личной отваги Нельсон ни в чем не уступал Веллингтону, однако он относился к гораздо более старомодному типу: эмоциональный, склонный к излишествам, сентиментальный, слезливый – словом, английский до мозга костей. О Веллингтоне нельзя было сказать ничего подобного. Неудивительно, что они мигом невзлюбили друг друга.
Итак, что же значит быть англичанином? Смотреть одним глазом на приказы сверху, как Нельсон, или, подобно Веллингтону, сохранять хладнокровие и выдержку при любых обстоятельствах? Что это – сентиментальная привязанность к животным, вкус к отвратительным вареным овощам, ностальгическая верность традициям, любовь к монархии и одновременно симпатия к неудачникам? Пожалуй, все вышеперечисленное вместе.
Ныне этот вопрос стал особенно острым. Шотландцы и валлийцы точно знают, кто они такие, и осознают себя как самостоятельные нации в составе Соединенного королевства. Их требования о самоопределении до некоторой степени удовлетворяются. Это полноценные, не вассальные государства. Но кто такие англичане? У шотландцев есть «Цветок Шотландии», у валлийцев есть великое множество песен, в том числе Cwm Rhondda, Myfanwy и We’ll Keep a Welcome. Правда, у ирландцев все далеко не так однозначно, но что же есть у англичан кроме расплывчато-вежливого: «С одной стороны… с другой стороны…»?
Дело отчасти в том, что вежливость всегда была свойственна англичанам. Англичане всегда извинялись за себя, где бы ни оказались. Им по душе смелость, честная игра и крикет, Уимблдон и Дерби по-прежнему занимают почетное место в их сердцах, но порой они чувствуют себя неловко, когда выигрывают. Кроме того, они не торопятся обозначать свою позицию, а то вдруг кто-нибудь вздумает с ними спорить. Отчасти это продиктовано политической корректностью – английская нация крайне неоднородна и вобрала в себя множество рас, – но дело не только и не столько в этом. Англичане всегда выражали свое мнение и обозначали свои ценности, оставляя простор для толкования, – и кто скажет, что они не правы? Но в этом действительно есть некая незавершенность.
Британская империя давно исчезла, «Юнион Джек» вполне может последовать вслед за распавшимся союзом, звуки гимна «Правь, Британия» не вызывают у слушателей ничего, кроме легкой неловкости (по словам самих англичан), и само слово «Британия» окончательно сдало позиции Соединенному Королевству (которое, как всем нам известно, вовсе не такое уж соединенное). Дни, когда политики могли беззаботно называть «англичанами» разом всех жителей Британских островов, остались в далеком прошлом.
Поэтому еще не было более подходящего момента, чтобы оживить английский дух, и цель моей книги – шаг за шагом собрать воедино это понятие, рассыпавшееся на множество пестрых фрагментов.
Написать эту книгу меня побудило еще одно соображение. Однажды я бродил по дивной красоты уголку английской природы, долине Монсал-Дейл в Дербишире. Когда-то Джон Рёскин протестовал против строительства здесь огромного путепровода, предназначенного для того, как он выразился, «чтобы любой дуралей из Бакстона мог за полчаса добраться до Бейквелла». Путепровод сохранился до наших дней и стал частью сети междугородних маршрутов, покрывающей всю страну. Спускаясь по склону к реке, я вдруг задумался о том, каким образом мои дети смогут узнать все те традиционные истории и песни, которые составляют их наследие.
Вряд ли их научат этому в школе. В национальном учебном плане бесконечно повторяется миф об основании современного британского государства – несостоявшемся вторжении 1940 года, – однако программа едва ли заходит дальше Тюдоров и беглого упоминания о римлянах. Если они будут ходить в англиканскую школу, то, возможно, выучат несколько традиционных гимнов, но этим дело, скорее всего, и ограничится.
Итак, если они собираются узнать, что значит быть англичанами, мне придется учить их самому. Но что же им рассказать? Может быть, спеть песню о Полли Оливер – или не стоит, а то вдруг меня сочтут буйно помешанным? Рассказать им о Робин Гуде и Непобедимой армаде? Или о сэре Джоне Муре в битве при Ла-Корунье и о капитане Скотте? Прочитать им «Детей Нового леса»? Или все это просто ветхие, никому не нужные пережитки времен «Аббатства Даунтон»?
Должны ли мы сегодня знать, в каком случае какая одежда уместна и откуда взялись костюмы в полоску? Нужно ли славить святого Георгия и отмечать его день? Все-таки подобные проявления английского духа заставляют людей нервничать.
В некотором смысле эта книга может послужить наглядным пособием для ответа на поставленный вопрос. Вы можете смело вручить ее пришельцу с другой планеты, и он получит исчерпывающее представление о том, кто такие англичане и каковы их основные свойства. Кроме того, в ней запечатлены все те милые и нелепые (в хорошем смысле) английские черты, которыми мы, несмотря ни на что, все же гордимся. В сущности, эта книга может заново научить нас быть англичанами. Она покажет, как это сделать, напомнив о тех особенностях и культурных нюансах, благодаря которым мы становимся англичанами.
И когда вы освежите в памяти все эти маленькие английские особенности, вам станет ясно, насколько эклектичной нацией мы всегда были. Как мало явлений и обычаев, которые мы зовем исконно нашими, могут похвастаться неоспоримо английским происхождением – в большинстве своем они были заимствованы из других культур разных уголков планеты, так же как мы присваиваем людей со всего света.
Англичане всегда были толерантной нацией (хотя вы вряд ли согласились бы с этим, будь вы иноземным купцом, за которым гоняются по задворкам средневекового Лондона дикие подмастерья Сити). Они впитывали и ассимилировали, не всегда гладко и не всегда осознанно, инородные элементы и создали парадоксальную пеструю культуру, которая обращена назад, к прошлому, и вместе с тем постоянно меняется.
«Морские ветра, скажите: поставится ли в вину / Презрение к Англии – тем, кто видел ее одну?»[1] – писал Редьярд Киплинг, призывая удивительно консервативных англичан взглянуть за пределы собственных берегов, туда, где их соотечественники боролись за жизнь в Калькутте и Лахоре, Шанхае, Каире и Лагосе. Действительно, чтобы понять самую простую и очевидную истину, иногда нужно прислушаться к тому, что говорят о тебе иностранцы.
Ивлин Во возражает на это устами Энтони Бланша, персонажа «Возвращения в Брайдсхед», язвительного, манерного сплетника, чей характер списан отчасти с Брайана Ховарда, отчасти с Гарольда Эктона, персонажа, который читал стихотворение Т. С. Элиота «Бесплодные земли» команде гребцов на Крайстчерч-Медоу в Оксфорде. Он предостерегает героя против английского очарования:
«Обаяние – это английское национальное бедствие. Болезнь, которая распространена только на этих серых островах. Обаяние пятнает и губит всё, к чему прикасается. Оно убивает любовь, убивает искусство; боюсь, мой милый, что оно убило и вас…»[2]
Книга, которую вы держите в руках, полна английского обаяния, поэтому вам стоит помнить разумное предостережение Энтони Бланша. Возможно, то, что англичане упорно и даже упрямо отказываются требовать для себя слишком многого (хотя кое-кто может посчитать, что этот отказ продиктован исключительно ленью) и стремятся жить словно хоббиты, уютной добропорядочной жизнью без приключений, заставляет их столкнуться с трудностями и испытаниями, незнакомыми другим народам. Но здесь позвольте нам немного заступиться за англичан. По отдельности садовые домики, любовь к зеленым насаждениям и к футболу, ностальгия и гигантские пудинги с заварным кремом ровно ничего не значат. Но, взятые вместе, они составляют цивилизованный образ жизни, постоянно меняющийся и в то же время остающийся неизменным.
Итак, чтобы запечатлеть разнообразные курьезы, традиции и причудливые особенности английской культуры и истории для следующего поколения, прежде чем они будут безвозвратно забыты, я составил список из ста пунктов, которые вы найдете ниже. Думаю, каждый житель Англии выбрал бы что-то свое – отчасти именно это и делает нас англичанами, – но я надеюсь, читатели снисходительно отнесутся к моей личной подборке, моему персональному «списку вещей, которые нужно взять с собой на необитаемый остров», и используют его как отправную точку для составления собственного списка. А затем передадут его дальше.
Весна
1
Альфред Великий
Одни народы переименовывают главные улицы и аэропорты в честь своих национальных героев, едва те успеют испустить последний вздох. Другие награждают эпитетом «великий» любого государственного деятеля, стоящего по нужную сторону закона, а заодно и пару-тройку деятелей с противоположной стороны.
У англичан все по-другому. Только один английский король за всю историю удостоился прозвания Великий, при этом он жил так давно, что теперь уже трудно установить, в самом ли деле он заслуживал подобной чести. Мы даже не знаем, где покоятся его кости – впрочем, учитывая, что в XVIII веке его могила была разорена пуританами, это, пожалуй, простительно.
Удивительно, как мало на самом деле мы знаем об Альфреде Великом. Из всех жителей Англии о нем лучше всего помнят те, кто живет в его столице, Винчестере, – там у южного въезда в город возвышается внушительная статуя короля с мечом.
Единственная история об Альфреде Великом, которую наверняка знает каждый, – это история о пирогах. Ее рассказал монах, записавший биографию советника Альфреда, святого Неота. В ней говорится о том, как король, осажденный викингами в Этелни, однажды отправился на прогулку и, погрузившись в раздумья, не заметил, как оказался у хижины свинопаса. По просьбе жены свинопаса он согласился присмотреть за очагом, в котором пеклись пироги, но так глубоко задумался, что не заметил, как пироги сгорели. Хозяйка сурово выбранила его, может быть, даже поколотила, но он так и не открыл ей, кто он такой.
Теперь эта история почти забыта, и все же у нее есть нечто общее со многими английскими историями. Главное в ней – не унижение короля и не его готовность безропотно принять наказание. Главное – то, что обыкновенная хозяйка может упрекнуть монарха. Это история о том, что практичность важнее интеллекта – весьма английская идея, – а также о том, как важно не опускать руки и упорно повторять попытки. Альфред, скрывавшийся в Этелни, потерпел сокрушительное поражение от данов, но по-прежнему обдумывал, как бы нанести им новый удар. История об Альфреде и пирогах – английский эквивалент истории о Роберте Брюсе и пауке: она учит никогда не сдаваться.
Альфред не сдавался, и именно это, в числе прочего, сделало его великим. Его вместе с союзниками осадили в окруженном болотами Этелни, вытеснив с равнин Сомерсета, и все же он сумел собрать армию, дать отпор викингам и в конце концов победить их. Более того, он заставил своего противника Гутрума принять христианство – таково было одно из условий их мирного соглашения.
Альфред родился в 849 году в Уонтедже, в мире, над которым нависла серьезная опасность. За полвека до его появления на свет с моря пришли викинги: в 793 году они атаковали остров Линдисфарн, где располагался знаменитый монастырь, и с тех пор продвигались дальше, захватывая одну за другой земли, которые мы сегодня называем Англией. Альфред, как Уинстон Черчилль, принял власть в поистине катастрофический момент, и случилось это в 870 году. Но он сумел снова подняться к вершине.
Викторианцы любили Альфреда: для них он был символом англосаксонской расы, на плечах которой держалось величие Англии. Они любили его за мудрость, за книги и переводы, за то, что он основал английский флот и построил первые верфи, превратившие Лондон в портовый город. Они боготворили англосаксов, несмотря на то что их довольно быстро оттеснил правящий класс, происходивший от северян – норманнов, как их тогда называли.
Кроме того, они любили Альфреда за то, что он стойко преодолевал выпадавшие на его долю испытания – здесь мы подразумеваем не только набеги викингов, но и постоянные проблемы со здоровьем (по некоторым свидетельствам, он страдал болезнью Крона, хроническим воспалительным заболеванием желудочно-кишечного тракта).
Однако еще до того, как викторианский средний класс обратился к его памяти, Альфред служил для многих поколений символом радикальных перемен, будучи автором Законов и Свобод Старой Англии, уничтоженных позднее Вильгельмом Завоевателем. В сущности, законы Альфреда были довольно туманными: в них говорилось, например, о необходимости честно держать данную клятву и уметь писать на английском, если вы хотели занять должность судьи. Но они были по-своему важны, хотя и не могли сравниться с Великой хартией вольностей.
Письменных памятников того времени сохранилось очень мало, однако эти законы по настоянию сына Альфреда были записаны, с тем чтобы позднее их нельзя было «обратить в ничто, погрузив в туман забвения». Самому Альфреду до сих пор удавалось избегать подобной судьбы, хотя порой кажется, лишь по счастливой случайности.
Вспомните, какие несчастья выпали на нашу долю в этом мире, когда мы сами не берегли знания и не передавали их другим.
Альфред Великий
2
Земельные участки
Движение за выделение во временное пользование земельных участков занимает в жизни Англии все более заметное место. В политике начало этому движению было положено во время забастовки фермеров в 1878 году. Разумеется, идея о выделении безземельным жителям небольших участков возникла намного раньше, чем начали протестовать фермеры Лимингтона, – она восходит непосредственно к средневековым поселениям, где люди могли пользоваться общинной землей для выпаса коров или обеспечения себя необходимым пропитанием. Однако акция фермеров обеспечила мощный старт политической карьере одного из участников кампании, который впоследствии сделал борьбу за выделение земельных участков основой своей деятельности.
Прошло почти полтора века с тех пор, как Джесси Коллингс предложил выдавать каждому нуждающемуся «три акра и корову». Впрочем, даже в 1880-х годах, когда кампания достигла пика, у государства вряд ли была возможность обеспечить всех желающих таким количеством земли. Итогом работы Коллингса стал принятый в 1908 году Акт о выделенных участках и малых владениях, против которого сам Коллингс, как ни парадоксально, протестовал. Акт вменил местным властям в обязанность обеспечить земельными участками всех желающих.
В XX веке подобные идеи время от времени возвращались, каждый раз вызывая всплеск энтузиазма, хотя теперь речь шла, разумеется, не об акрах и коровах, а о небольших полосках земли, где можно было выращивать овощи, чтобы прокормить семью, или просто почувствовать себя ближе к природе. Но в последнее время спрос на земельные участки сделался практически ненасытным. Желание получить землю во временное пользование выразили около 6 миллионов человек, а в одном из лондонских пригородов очередь потенциальных арендаторов уже расписана на сорок лет вперед. Не вполне ясно, что послужило причиной резкого роста заинтересованности, однако гораздо интереснее, почему до этого популярность земельных участков шла на спад, особенно если вспомнить, какой успех имела кампания по развертыванию подсобного хозяйства «Копай для победы» (Dig for Victory) в годы Второй мировой войны.
В период между двумя мировыми войнами концепцию возврата к земле продвигали романтические объединения правого крыла – «Английская гильдия» и «Английский союз», а также Британский союз фашистов Освальда Мосли. Романист Генри Уильямсон, пламенный последователь Мосли, отнесся к этой концепции так серьезно, что купил ферму в Норфолке и до самого конца войны с переменным успехом пытался наладить на ней хозяйство. Его советник по сельскому хозяйству Джориан Дженкс, позднее один из основателей Ассоциации почвоведов, выступал за то, чтобы Британия могла самостоятельно обеспечивать себя сельскохозяйственной продукцией, а также за введение фиксированных цен, низкопроцентных займов для фермеров, поддержку мелкого фермерского производства и т. д.
Именно эти меры начал проводить в 1939 году министр сельского хозяйства сэр Реджинальд Дорман-Смит. В прошлом Дорман-Смит был членом «Английской гильдии», активно протестовавшей против промышленной консервации продуктов и истощения почвенных ресурсов, позднее он организовал кампанию «Копай для победы».
Эта кампания полностью изменила общую картину. В 1943 году в садах, парках и на пустошах страны насчитывалось 1,4 миллиона выделенных участков, которые приносили более 1 миллиона тонн овощей в год. Существовали специальные радиопрограммы о садоводстве (3,5 миллиона человек с нетерпением ждали выступлений С. Г. Миддлтона), у движения «Копай для победы» даже были собственные гимны. Но в 1970-х годах, спустя всего одно поколение после окончания войны, в стране осталось только 530 тысяч выделенных земельных участков, и пятая часть из них пустовала. Что же произошло?
Возможно, свою роль сыграли окончательный отказ от системы нормированного распределения продуктов в 1954 году и появление супермаркетов самообслуживания (1950), положивших начало новой эпохе изобилия. Возможно, работа на земельном участке казалась новому поколению старомодной – занятием для пожилых, малообразованных и малообеспеченных людей. Власти страны тем временем были заняты решением жилищного кризиса, за которым последовал кризис неплатежей, а затем энергетический кризис.
Возможно, именно это и подкосило движение за выделение участков в 1950-х годах. Официальная политика обернулась против романтического энтузиазма садоводов и огородников. Но какой бы ни была настоящая причина, сейчас процесс повернул вспять, и мы проходим очередной этап развития самой, пожалуй, радикальной английской идеи – идеи возврата к земле.
Я выяснил, что даже в бесконечных лабиринтах нового Лондона наступает по ночам особый час, когда все ненадолго стихает и замирает, час, предшествующий появлению скрипучих тележек, стекающихся в город из окрестных садов, чтобы напомнить нам, что где-то еще существует сельская местность. В этой неподвижности я иногда представляю, будто слышу тихие и бесконечно далекие звуки: негромкий приветственный оклик и стук копыт приближающейся лошади.
Уильям Коббет