Дэвид Арнольд
Детки в порядке
– Санэпиднадзор бы это местечко не одобрил.
– Еще бы, – отозвалась Стоическая Красавица, засовывая ключ обратно в карман. – Перед проверками тут все, разумеется, вычищают. А потом все возвращается на круги своя. Сам видишь, какие тут круги. Но, опять же, насмерть тут не замерзнешь. Так что радуйся.
Интерьер из свиных туш дополняли промышленных размеров печь, посудомоечная машина и письменный стол, заваленный документами и бланками заказов.
– Значит, договорились, – сказала она, поворачиваясь к двери. – Мы вернемся утром.
– Мы?
– Не волнуйся. Норм обычно не появляется на работе часов до одиннадцати.
Внезапно у меня в голове начала складываться ясная картина.
– Так это подсобка «Бабушки».
Стоическая Красавица кивнула:
– Хороших снов.
– Подожди секунду.
У меня были важные вопросы. Вопросы, прожигавшие дыру в моем мозгу. Я начал с того, который казался мне самым важным.
– Как тебя зовут?
…
– Это против правил, – сказала она.
– Каких правил? Не было никаких правил.
– Правил касательно вопросов. Мы установили их в ходе нашей предыдущей беседы.
Я не мог понять, шутит она или нет. Если да, то ничего милее я в жизни не видел. Если нет… черт, все равно ничего милее не видел.
– Меня зовут Мэделин. Сокращенно Мэд.
Она достала пачку сигарет из заднего кармана и закурила.
– А я Вик, – ответил я. Пока что все идет отлично. Надо продолжать в том же духе. – То есть меня называют Ви-ком. – Ладно, теперь достаточно. – Это значит, что на самом деле меня зовут Виктор. – Все, чувак, ты покойник. – Но это… При этом Виктором-то меня никто и не зовет… – Всем постам! Срочно отменить операцию! – Ну да, просто Вик.
Как быстро я научился презирать себя от всей души. И тут, о чудо, случилось чудо из чудес: Мэд слегка улыбнулась.
Сердце у меня слегка остановилось.
И она ушла.
* * *
Убитые свиньи устроили газовую атаку не хуже агентов КГБ.
Я не стал снимать куртку и ботинки. Сунул рюкзак под металлический письменный стол и нырнул следом. В мире мясницких подсобок чем дальше ты от истекающих кровью трупов, тем выше цена недвижимости. Уют тут был довольно специфический, напоминавший о сведенных конечностях. Я достал из рюкзака четыре предмета.
1. Капли от сухости в глазах, которые я тут же закапал.
2. Мои наушники, которые я засунул в уши.
3. Мой айпод, который я включил, сделал погромче, и поставил «Цветочный дуэт».
4. Мой папа. В урне.
Я мысленно пнул себя за то, что оставил телефон дома. Хотя кто бы мне стал звонить? И, главное, зачем? Однако в ощущении, что до тебя могут дозвониться, был какой-то комфорт. Особенно если учесть мое текущее местоположение. Однако я покидал дом в спешке: если верить часам на моем айподе, это случилось меньше часа назад – разве такое вообще возможно? Я убежал с одной-единственной мыслью: забрать папу из этого дома. Эта мысль разрослась в шекспировский сюжет: я собрался бросить его останки в реку Хакенсак, где он навеки упокоится с подводной лодкой и не узнает о трагических событиях, которые неизбежно свершатся в тоскливых руинах имения Бенуччи в ближайшие месяцы или даже годы. Но затем на брегах реки под пение парящих сопрано я открыл урну. И увидел то, чего вовсе не ожидал.
Представьте себе: среди миллиардов людей, населяющих землю, есть один, который вам важен. Вы живете с ним и любите его. И вот этот человек умирает и, сгорев, рассыпается на миллиарды микроскопических кусочков. Эти кусочки помещают в некую емкость. Миллиарды к одному, один к миллиардам, миллиарды к одному. Иногда мне кажется, что любовь заключается в цифрах.
И теперь, в сени свисающих свиных туш, я смотрел на папину урну. Я отлепил липкую ленту, поднял крышку и отправился в свою Страну Ничего.
Эй, пап. Тебе что-нибудь нужно?
Нет, Вик, сказал бы пепел моего отца.
Все хорошо?
Да, Вик.
Ну вот и ладно. Спокойной ночи.
Спокойной ночи, Вик.
Насколько мне известно, в обычных урнах содержится только прах, ничего больше. Тогда получается, что эта урна не была обычной. Потому что в добавление к пеплу в папиной урне содержался пакет на застежке, а в пакете фотография. Старый полароид: мои родители, свежелицые, энергичные, юные. Они стоят где-то очень высоко, на крыше небоскреба, и за их спинами простирается Нью-Йорк. Юная Дорис улыбается в камеру. Юный Бруно улыбается юной Дорис.
Юные родители влюблены.
Это было счастье, которое я едва помнил; оно казалось мне чуждым и далеким, как Сингапур. Я знал, что люди ездят в Сингапур, а некоторые там даже живут. Я видел Сингапур на картах, на глобусе, по телевизору. Исходя из всего этого, я знал, что Сингапур существует на самом деле, хотя я ни разу там не был и понятия не имел, как туда добраться.
Счастье было похоже на Сингапур.
Но урна была особенной не только из-за фотографии. В ней был незапечатанный конверт без адреса, без марок. Я достал из него листок линованной бумаги, развернул и прочел…
Моя Дорис,
мне кажется несправедливым, что записки оставляют только те, кто заканчивает жизнь по собственной воле. Я не выбирал смерть; смерть выбрала меня сама. Поэтому считай это моей Окончательной Запиской.
Я думаю, большинство людей за жизнь способны на один Великий Поступок. С того мгновения, когда мы с тобой, не раздеваясь, прыгнули в тот бассейн (дом Эмили Эдвардс, одиннадцатый класс, ты тогда напилась, но я знаю, что ты помнишь этот эпизод, хотя и притворяешься, что не помнишь), до пяти минут назад, когда ты поцеловала меня в лоб, пообещала привести Вика в субботу, а затем, в своей обычной манере, споткнулась по пути к двери (ты думала, я не вижу, но я очень даже хорошо видел!), и все, все остальное время – все эти несовершенные прекрасные секунды – ты была моим Великим Поступком.
Столько воспоминаний.
Когда ты прочтешь это, станет ли их больше? Улыбаешься ли ты сейчас, думая о чем-то смешном, нелепом или грустном, что случилось между моментом, когда ты споткнулась, выходя из больничной двери, и моей смертью? Надеюсь, что да. Очень надеюсь. Но я чувствую, Дорис. Я чувствую, как она подходит. Я не боюсь. Может, мне бы хотелось прожить дольше, пережить больше, но я ни о чем не жалею. Вы с Виктором – мой север, юг, восток и запад. Вы – мое Повсюду.
Разве могу я потеряться?
Ты знаешь все места в списке. Отнеси меня туда, пожалуйста.
Пока мы не станем старо-новыми.
Подвесь меня в гостиной.
Швырни меня с утесов.
Похорони меня среди дымящихся кирпичей нашего первого поцелуя.
Утопи меня в нашем колодце желаний.
Сбрось меня с вершины нашей скалы.
Мою голову заполнили парящие сопрано. Я знал, что нужно сделать.
И я не вернусь домой, пока не закончу.
Два
Маловероятные вещи, или Снотворный эффект запеканки из зеленой фасоли и объятий сбоку
Комната для допросов № 2
Мэделин Фалко и детектив Г. Бандл
19 декабря // 15:53
Детектив Бандл похож на атомное облако. Узкие стопы, лодыжки как веточки, тощие ноги; ремень на поясе, а затем – БАБАХ – живот, похожий на гриб ядерного взрыва, переливается через ремень и закрывает пряжку. Грудь колесом, коренастая шея и потное красное лицо дополняют сравнение.
– Ты оставила его там? – спрашивает он.
– У «Бабушки». Вернее, в подсобке у «Бабушки».
– Ты провела его через… как его там… – Он пролистывает папки, лежащие перед ним на столе. – Желоб.
Я слегка двигаюсь в кресле. Синяки на спине, бедре, левой руке и лице заявляют о себе где-то глубоко внутри, словно татуировки на костях.
– Вы уверены, что с Джеммой все хорошо? – спрашиваю я.
– Мэделин, мы уже это обсудили.
– Я знаю. Но ее легко запутать.
– Прямо сейчас, пока мы разговариваем, о твоей бабушке заботятся лучшие специалисты Бергенской региональной больницы.
– И вы даете мне честное слово, что это не совсем отстойное место?
Бандл поднимает руку, словно произнося клятву:
– Я отвез туда собственную мать, когда у нее был лишай. Ну так вот. Расскажи мне про Желоб.
– Как вообще можно не знать о Желобе?
Детектив Бандл кинул взгляд на диктофон:
– А откуда можно о нем узнать?
– Да я же говорю, все знают про Желоб. Хотя подождите, вы что, недавно переехали сюда?
– Мэделин.
– Что?
– Зачем вообще приходить, если ты не собиралась с нами разговаривать?
Баз, скорее всего, молится в соседней камере, надеясь лишь на то, что мы сможем правдиво рассказать нашу историю. А Заз, Коко и Джемма надеются на то, что мы сможем рассказать нашу историю медленно. Смотрите, в чем тут дело: есть диаграмма Венна, где область А = {Говорить Правду}, область B = {Выиграть Время}, и область их пересечения очень невелика. Но если все пойдет по плану, именно в этой области мы с Виком проведем большую часть дня.
– Вы правы, – я драматично зеваю, изображая стереотипного подозреваемого в резком свете оголенной лампочки. – Ох, боже, как же это тяжело. Ну ладно. Я пришла, чтобы…
Детектив Бандл складывает руки на столе и передвигается на край сиденья; стул протестующе скрипит под нечеловеческим весом.
Я склоняюсь к диктофону:
– Я хотела узнать, не поделитесь ли жвачкой.
Бандл оглушительно вздыхает, и лицо его становится пунцовым, как вишня.
– Мэделин, сегодня днем вы с Виктором пришли сюда с Базом Кобонго, и пахло от вас так, словно вы только-только выбрались из урагана с дерьмом.
– Я же сказала: у нас были свои причины.
– …И вы настаивали, что Кабонго невиновен. Кабонго! Человек, у которого был мотив, возможности совершить преступление, приводы за насилие в прошлом и чье ДНК мы нашли на орудии убийства. Очевидно, вы испытываете к нему некую привязанность, и я уважаю ваши чувства, пусть и ошибочные. Мы знаем, что твой дядя прибегал к рукоприкладству. У тебя ссадины по всему лицу, ты морщишься от боли с той секунды, как села на стул, так что же это было… самозащита? Кабонго пытался помешать твоему дяде, когда тот замахнулся. Они вступили в драку, и Баз его убил. Просто скажи, что это была самозащита, и мы пойдем на сделку с Кабонго, обещаю.
– Но если он защищал меня, это уже меня защита!
Бандл качает головой:
– Знаешь что? Мне наплевать. Моя бы воля, мы бы вас обоих уже давно выпихнули под жопы. Сержант Мендес говорит, что, если верить этому твоему Вику, вы оба были там, в доме, где Кабонго совершил преступление. Если это правда, Мэделин, значит, ты стала свидетельницей самого ужасающего преступления, о котором я слышал, читал или последствия которого видел. И это не считая, что жертвой стал твой собственный дядя.
– Я рада, что он умер. – Слова вырвались у меня изо рта прежде, чем я смогла их остановить.
– Может, и так, – говорит Бандл, – но, если Вик сказал правду, если ты видела, как это произошло, и не говоришь нам, что именно ты видела, тебя ждет не море проблем, Мэделин, тебя ждет целая вселенная из проблем. – Он откидывается назад на стуле, засовывает руки в карманы, достает оттуда какой-то предмет и кидает на стол. – Вот твоя гребаная жвачка.
Я таращусь на упаковку жвачки на столе. Проходит секунд десять. В это время мне приходит в голову, что всего несколько минут назад я была нападающим в интервью, раздавала удары направо и налево, то уклоняясь от слабых тычков противника, то принимая их, едва замечая. Но я его недооценила. Детектив Бандл не был слабаком. Он выжидал подходящего момента, чтобы отправить меня в нокаут.
Я протягиваю руку к жвачке, но вместо этого беру стакан воды, который до сих пор игнорировала. Жидкость освежает разбитую губу чистым холодом. Я опускаю стакан и осторожно прокашливаюсь.
– Сколько сейчас времени?
– Четыре с копейками.
Голос База в моей голове производит тот же эффект, что и вода на моих губах: он очищает и успокаивает. Пусть подумают, что захотят. Но не ври.
Пора рассказать мою историю, и к чертям узкую область на диаграмме Венна.
– Я отвела Вика в «Бабушкины деликатесы», потому что владелец – ранняя Глава.
(СЕМЬ дней назад)
МЭД
Позднее утреннее солнце светило сквозь заднюю дверь «Бабушки», протягивая внутрь щупальца лучей. Однако под стол оно не доставало. Виктор крепко спал, свернувшись клубочком вокруг рюкзака, словно защищая его от приливных волн.
– Он умер? – спросила Коко. Ей даже не надо было нагибаться, чтобы заглянуть под стол. Она скребла по дну ведерка ложкой, в одиночку справившись с половиной килограмма мороженого. Было почти одиннадцать. – А что это за кровь? – спросила она с набитым ртом. Губы обведены колечком шоколада. – На вид он вполне мертвый, да? Ты думаешь, он умер? Если не умер, то режим дня у него так себе. Слушай, а чего это он вообще вернулся?
Коко задавала вопросы с частотой, с которой обычные люди дышат.
– Я же сказала, что встретила его у реки. Он сказал, что ему надо где-то переночевать.
Заз поставил на пол сумку с продуктами, которые мы только что купили в «Фудвиле». Он был жилистый, но сильный; никто не стал спорить, когда он вызвался нести сумку. Я доела клюквенный кекс и, держа обеими руками стаканчик кофе, смотрела, как Баз подходит к Виктору. Он поставил поднос с кофе на стол, склонился и легонько тронул Вика за плечо:
– Проснись и пой, приятель.
Вик резко подскочил, ударившись головой о столешницу.
– Ты чего это в крови, чувак? – спросила Коко. – И не ври мне. Я из Квинс.
Вик, потирая голову, оглядел себя. На штанине джинсов у него было пятно из высохшей крови. И лишь тогда мы заметили: от одной из туш к столу бежал крошечный красный ручеек.
– Ну пипец, – прошептала Коко, швыряя пустое ведерко в мусорку.
– Коко, – одернул ее Баз.
– Эй, ну извини. Но это правда самое мерзкое из всего, что я видела.
Вик выбрался из-под стола, волоча за собой рюкзак. Он обернул наушники вокруг айпода и сунул его в карман.
Я схватила последний кекс из сумки с продуктами и протянула ему:
– Вот, держи. Если хочешь, кофе у нас тоже есть.
В другом конце комнаты открылась дверь, и вошел Норм.
– Не обращайте на меня внимание, – сказал он, швыряя нераспечатанный конверт в стопку на столе. – Аха! Малый мальчик познакомился с моими друзьями, так?
Вик опустил взгляд на ботинки.
Норм хлопнул его по спине:
– Так ты теперь новая Глава?
– Эмм, что?
Норм, показав на Вика большим пальцем, смотрел на нас.
– Он не знает?
Баз приобнял дюжего русского за плечо и повел его обратно к двери:
– Большое спасибо за гостеприимство. Правда. Вы верный друг.
Норм расправил грудь, улыбаясь от уха до уха. Он бросил взгляд обратно на Вика:
– Это хорошие люди, малый мальчик. Очень хорошие. Ты их слушай, так? Они тебе помогут.
Пробормотав «ладненько», Норм исчез. Вик осмотрелся, взял кекс и, когда Баз предложил ему кофе с подноса, взял кружку, пробормотав «спасибо».
– Ребята, – сказала я. – Это Вик. Вик, – махнула я на остальных, – познакомься с Базом… его братом Нзази… и Коко.
Вик покивал, и, когда стало понятно, что он ждет, пока кто-то заговорит первым, Баз взял слово:
– Прошу прощения за спешку, но я уже опаздываю на работу. Не будь этого, я бы с удовольствием расспросил тебя про твою жизненную ситуацию и твои цели, но этому придется подождать. Пока у меня два вопроса, и единственный плохой ответ на них – это ложь. Вопрос первый. Тебе нужна помощь?
Не так давно Баз задал тот же вопрос мне. Когда я переехала к дяде Лесу, то почти сразу полюбила тайком пробираться через заднюю дверь в местный кинотеатр. Там все было по старинке, никакой охраны. Как раз то, что нужно. Убежище. Иногда я делала там домашку, иногда смотрела на экран, но обычно просто засыпала на заднем ряду. И в один из таких разов я услышала слова…
– Тебе нужна помощь? – повторил Баз.
Вик потер голову – то самое место, которым ударился о металл, и медленно кивнул, словно размышляя.
Баз сощурился:
– Мне нужно, чтобы ты сказал это вслух.
– Да, – сказал Вик. – Мне нужна помощь.
Я помню, как жарко было в кинотеатре; я закатывала рукава кофты и каждый раз улыбалась этому. Какая роскошь: закатать рукава и знать, что из-за темноты никто не увидит синяков. Как обычно, я заснула, а когда проснулась, он уже был там: работник кинотеатра со шваброй. Он спрашивал, нужна ли мне помощь. Я все еще не выбралась из ленивого тумана сна, но не думаю, что это сыграло какую-то роль. «Да», – ответила я.
За первым вопросом последовал второй.
– Ты причинил кому-то вред? – спросил Баз.
Вик нервно хлебнул кофе и сказал абсолютно то же, что и я в свое время:
– Что ты имеешь в виду?
Работник кинотеатра неподвижно нависал надо мной со шваброй в руке, и я не знала, надо ли мне испугаться. Честно говоря, не помню, что решила тогда, потому что в итоге стала испытывать к Базу то, что не так уж отличается от страха: я его полюбила. Это была странная любовь, нечто среднее между любовью к брату, отцу, священнику и другу детства.
– Я имею в виду, причинил ли ты кому-либо вред?
Вик сделал еще глоток, держа кружку в обеих руках и словно изо всех сил стараясь не расплескать.
– Нет, – ответил он тихо, но вместе с тем звонко.
Баз кивнул:
– Хорошо. Можешь остаться с нами, если хочешь. Мы живем в саду в Нью-Милфорде. Дорогая неблизкая, знаю, но там тепло, и у нас есть еда. Решать, конечно, тебе, но ответ мне нужен прямо сейчас.
Баз редко кому это предлагал, но если это случалось, то обычно ему отвечали сразу же, и всегда положительно. Большинство новых Глав были в таком отчаянном положении, что убеждать их не приходилось. Вик, однако, немного подумал. Он оглядел нас, дыша шумно и размеренно, и было почти видно, как вращаются шестеренки у него в мозгу.
– Ладно, – сказал он наконец.
– Прекрасно, – отозвался Баз. – Нзази, Мэд, Коко… Можете отвести Вика к парнику? Пусть обустроится и вымоется.
– Ой, я не могу, – ответила я. – Я собиралась… в библиотеку.
На самом деле я планировала навестить Джемму, может, остаться там на пару дней. Баз стоял в дверях и смотрел на меня в упор. Ему даже не пришлось ничего говорить.
– Ладно, – сказала я.
– Спасибо. Я заканчиваю в пять. Можем встретиться у Наполеона, тогда обсудим нашу новую Главу.
А затем он повернулся к Вику:
– Ребята покажут тебе, где что. Пожалуйста, чувствуй себя как дома. – Потом к Зазу: – Не забудь сумку Гюнтера. – И, наконец, к Коко: – Никакой брани. Веди себя хорошо.
И он ушел.
Мы стояли в неловкой тишине; потом Заз дважды щелкнул пальцами, подобрал бумажный пакет и направился к двери.
– Вот именно, Заз, – прокомментировала Коко, выходя вслед за ним. – Полный пипец. Нянчиться с ним теперь целый день.
Я посмотрела на Вика, качая головой:
– Не обращай на них внимания. Они вечно так: новичков не очень жалуют. Но это ненадолго.
Вик перекинул рюкзак на другое плечо:
– Это у нее любимое слово?
– Пипец-то? Ага. Был у нас Глава, который заменял им матерщину. В сериале каком-то так делали, что ли. У Коко были проблемы с нецензурными словами, а Баз у нас немножко пуританин. Так вот, этот Глава предложил Коко заменять ее брань словом «пипец».
– А что такое Глава?
Мне показалось, он уже давно хотел задать этот вопрос и выжидал нужного момента, чтобы явить его миру, как наседка яйцо.
– Пусть лучше тебе Баз объяснит. Знаешь что? До Нью-Милфорда отсюда далеко, давай уже пойдем.
Дикие пустоши подсобки сменились зимней белизной хакенсакских улиц, и я шла, пыталась вспомнить, когда в последний раз так ощутимо чувствовала чужие мысли. Они танцевали, кружились и парили в воздухе, как снежинки.
ВИК
Папины родители умерли от инфаркта в апреле.
В один месяц.
Люди звонили, чтобы сказать нам, что молятся за нашу семью и посылают нам благие мысли. Люди приносили запеканки из зеленой фасоли. Люди сжимали нам плечи и обнимали сбоку. (Ну и говно же такие объятия! Либо вы обнимаете меня, либо нет. Решайтесь уже.) Я не знаю… Наверно, когда люди думают об утешении, им приходят в голову такие вещи. В любом случае, в том апреле наш дом не полнился людьми. Он не полнился любовью, искренними соболезнованиями или благими мыслями. Он полнился запеканками из зеленой фасоли и объятиями сбоку.
Для папы это стало сильным ударом. Сами подумайте: оба родителя умирают в один месяц и от одного и того же. Кто угодно бы от такого загнулся, особенно мыслитель сердцем вроде папы.
Мы часто навещали бабушку с дедушкой; ходить к ним было все равно что оказаться в нескольких любовных историях. Папа боготворил маму, и мы все знаем, от кого он унаследовал свою романтичность. Бабушка с дедушкой отлично бы вписались в компанию старшеклассников: они тоже вечно целовались и обжимались по углам. И это, знаете, кое о чем говорило: выросли-то они в то время, когда супруги спали в разных спальнях и называли друг друга Мать и Отец.
Дедушка и бабушка называли друг друга Джо и Хелен и, бросая вызов этическим нормам эпохи, спали в одной кровати.
Они были настоящими Суперскаковыми лошадями.
Но да, вы правы: смотреть на их милования было не слишком приятно. Во время визитов мне мало что оставалось делать, кроме как:
1. Таращиться на стену с фотографиями, изображавшими отца в возрасте от рождения до тридцати лет. Они располагались в хронологическом порядке, поэтому папа взрослел у меня прямо на глазах. Стена напоминала мне картинки в учебниках, иллюстрирующие эволюцию от обезьяны до человека.
2. Ждать появления кукушки в часах гостиной, которое случалось каждые пятнадцать минут, и наблюдать, как дедушка засыпает в вертикальном положении, откинувшись в своем любимом кресле.
3. Смиряться, пока мне надирают задницу в пул. (В нашей семье все просто гении бильярда. А я тем временем играю как последний обсос.)
4. Считать вазы с ароматической смесью в доме. (Двадцать семь. В доме их было двадцать семь. Двадцать семь ваз. С ароматической смесью.)
5. Наблюдать, как окружающие радостно лапают друг друга (как похотливые подростки перед уроком физики).
Дедушка с бабушкой жили в маленьком городке на окраинах Хакенсака под названием Нью-Милфорд. Я часто подолгу гулял там по улицам, стремясь избежать повышенной сексуальной активности среди пожилого населения. Экскурсии в пригород, как я это называл. Во время таких прогулок я неплохо изучил город. Моим любимым местом стала старая кирпичная стена через дорогу от заброшенного кладбища, красивого дикой, кинематографической красотой. Грузные замшелые деревья тянулись ветвями во все стороны; побеги и листва свисали над хаотично разбросанными надгробиями. Я часто сидел на этой стене и думал: «Ну ладно. Тут ничего так. Я не против, чтобы меня здесь похоронили».
Совсем рядом с кладбищем был сад: акр ухоженных растений, цветов и деревьев, которые смотрелись еще более опрятно на фоне разрухи и замшелости кладбища. Вдоль сада бежал по желобу ручеек; посередине его пересекал деревянный мост, весь увитый плющом. Был и гигантский сарай с вывеской («Магазин сувениров»), и старое двухэтажное строение с дымком из трубы, и ряд парников вдали.
В тот судьбоносный апрель мы похоронили бабушку с дедушкой на кладбище у сада. Бабушка умерла вслед за дедом, и на ее похоронах папа, стоя у общего могильного камня и глядя в сад, поклялся, что будет навещать их каждую неделю. Пару лет он сдерживал свое обещание.
А потом заболел.
А потом умер.
Так закончилась история с посещениями бабушки и дедушки, которые умерли от инфаркта в тот судьбоносный апрель. (Так закончилось много что. На самом деле так закончилось все.)
Очень вероятно, что я зря следую за этими ребятами. Разумеется, я и не планировал положительно отвечать на странный вопрос База, пока…
Мы живем в саду в Нью-Милфорде.
В тот момент – вполне возможно, что ошибочно – я почувствовал, что это не просто возможность воссоединить папу с его мертвыми родителями. Я почувствовал, что это знак. Что это папа направляет меня в нужную сторону.
Я шел по Ривер-стрит, и внезапно мой рюкзак стал легче.
* * *
– Все хорошо?
Я вернулся из Страны Ничего и обнаружил что Мэд, повернув голову, смотрит на меня в упор.
– Что? – спросил я.
Что?
Самое емкое из слов.
– Я спросила, все ли хорошо.
– А. Да, спасибо.
Ребята шли в своем собственном ритме. Нзази вел процессию, выставив сумку с продуктами как баррикаду между своим лицом и колючим снегом; сразу за ним Мэд вела Коко за руку, обводя ее вокруг пешеходов, спешащих по Ривер-стрит в противоположную сторону.
Они напоминали мне стаю гусей, что сворачивают вместе в полете, даже не видя друг друга. Непонятно, как они знают, когда и куда сворачивать, но как-то знают. Вероятно, думаем мы, это просто чудо.
Я замыкал шествие, то и дело вытирая слюнявый рот и пытаясь не выглядеть отбившимся от стаи заморышем с перешибленным крылом.
Светлые волосы Мэд метались под желтой вязаной шапкой и в белом зимнем свете походили на свежий ломтик лимона или бенгальский огонь. Мой несчастный, думающий сердцем мозг пенился мыслями о Мэд. Но не было ни малейшего шанса, что она смотрит на меня так же, как я смотрю на нее. Скорее всего, она смотрит на меня так же, как я смотрю на себя сам.
Я малый мальчик.
Я допил остывший кофе, и вот мы уже сходим с дороги к реке Хакенсак, где нам открылась небольшая пустошь. Табличка гласила, что тут находится историческое место высадки с моста. Много лет назад мы с классом ездили сюда на экскурсию. Это было место какого-то сражения во время Американской революции; то тут, то там были разбросаны старинные дома, охраняемые государством. Я оглянулся на наши следы в снегу и подумал о том, как тут все выглядело тогда, в прошлом, и как странно, что здесь произошла битва.
Вот здесь, куда я только что шагнул.
И здесь.
И тут тоже.
Мы подошли к короткому пешеходному мостику, соединяющему Хакенсак с Нью-Милфордом; с обеих сторон подростки перекидывались снежками. Мы подошли ближе. Один из них поднял руки в воздух и воскликнул: «Перерыв!» Я узнал его: он ходил в мою школу. Роланд, кажется. Хотя все называли его какой-то странной кличкой, которую я сейчас не мог вспомнить. Роланд был обут в разноцветные ботинки, словно одевался в темноте. Он и его друзья принадлежали к особой касте учеников хакенсакской школы, которые просто не могли оставить меня в покое. (Это было главной целью моего существования в школе. Хотя я был не против, что со мной иногда здоровается президент ученического комитета Стефани Дон. Она была слишком милой, чтобы осознавать свою красоту, и слишком красивой, чтобы не карабкаться стремительно по социальной лестнице наверх. Ее приветствие в буквальном смысле позволяло мне пережить неделю поддразниваний.)
Пока мы переходили мост, я старался не поднимать лица и думать о войне, которая пришла на это место несколько столетий назад. От войск, марширующих навстречу кровавой гибели, к Бруно Виктору Бенуччи III, марширующему… а кто, собственно, знает.
Земля – странная штука. В отличие от людей, ей все равно, кто вытирает об нее ноги.
. .
И вот посредине моста оно началось. Даже не слова, а осы, что жалят в уязвимую мягкую плоть. Бззззззз.
Мне в спину ударил снежок.
Потом в ногу. Потом в лицо.
– В яблочко! – завопил один из ребят.
Из рюкзака послышался папин голос: «Думай сердцем, Вик».
Я соскреб с лица снег, глядя вниз, чтобы они не увидели моих глаз. В этом был весь фокус: если они увидят глаза, то поймут, что мне не все равно. Я засунул руку в боковой карман рюкзака, нащупывая наушники: сердце просило парящих сопрано. Щелк, щелк, щелк, прокрутил вниз. Играй. Теперь я могу полностью исчезнуть в другом мире.
В том мире: все школьные клики оставили меня в покое. В том мире: я не был одним из семи миллиардов людей, населяющих землю.
В том мире: я был одним из четырех людей, населяющих землю. Папа, два сопрано и я.
В том мире: мы парили по небу, по облакам, над всем вот этим, беззаботные. Самая волшебная стая журавлей, что ловит души редкостных и прекрасных мыслителей сердцем.
В том мире: мое крыло срослось.
МЭД
Не знаю, что там слушал Вик, но надеюсь, что он включил плеер на полную громкость.
ВИК
– Полный назад! – Коко приподняла край ограждения из проволочной сетки.
Мэд уже проползла внизу и протягивала руку к сумке с продуктами, которую Нзази передавал ей поверху. На той стороне улицы я увидел свой старый насест: каменная стена, смоковница. Я почувствовал присутствие маленького кладбища по другую сторону сада. Интересно, сколько раз папа приходил туда? Останавливался ли у сада?
– Чувак, – сказала Коко. – С тобой все о’кей?
– Что?
Она указала под забор:
– Не хочешь срать, не мучай жопу.
Словарь у этой девочки был на удивление обширным.
– А лет тебе сколько?
– Мне одиннадцать. Но по исчислению Квинс это около двадцати шести.
– А. Ну ладно.
Я передал рюкзак через забор, поморщившись, когда Мэд небрежно бросила его на землю. Проползя под проволокой, я стряхнул снег с колен и груди, быстро заглянул в сумку (к счастью, крышка на урне держалась хорошо) и последовал за остальными по аллее с шипастыми и мертвыми розовыми кустами.
– Что у тебя там? – спросила Мэд. – Пушечное ядро?
Я оставил ее слова звенеть в воздухе.
– Ну ладно, надеюсь, – сказала она, показывая на мои окровавленные джинсы, – что смену одежды ты тоже взял.
Я как раз собирался спросить, кто вообще носит сменную одежду в рюкзаке, как вдруг понял, что у меня там как раз завалялись любимые треники. Зимой в школьном спортзале дули чудовищные сквозняки, и вследствие этого учитель физры разрешил нам носить нашу собственную одежду вместо форменных шорт.
– Да, кстати, взял.
– Круто. Когда войдем, покажу тебе, где можно переодеться и помыться.
Снег горами высился по обеим сторонам тропинки. Туда-сюда сновали неровные желобки: кто-то совсем недавно чистил снег. Странно было идти по саду, которым я раньше лишь восхищался издали. Я поднялся на деревянный мостик с прибитой к нему табличкой: «Канал “У золотой рыбки”». Между прямоугольными брусьями у меня под ногами огромные золотые рыбки лениво плыли по узкому ручью.
Канал «У золотой рыбки» получил свое имя от человека безо всякого воображения.
Перейдя мост, Нзази рванул к единственному зданию на участке: двухэтажному дому в колониальном стиле. Мы подождали на мосту, пока он положил сумку на крыльцо, постучал в дверь и трусцой прибежал обратно.
– Пойдем, – дрожа, сказала Мэд и повела нас к ряду парников.
Во всем этом было что-то от «Волшебника страны Оз»: я словно ступил в портал и перенесся в причудливый мир с необъяснимым сводом правил и сворой безрассудных, диких детей без родителей (получается, это такая страна Оз с привкусом Нетландии). Хотя эти дети были, по сути, бездомными, они вели себя с каким-то достоинством, и я понимал почему. Как и страна Оз, сад был прекрасен и уютен в своей причудливости. Растения почти все стояли голые, но все равно здесь царил дух роскошного ботанического сада, словно внешность сада не могла передать его дух.
Вот что напоминал мне этот сад: старика с юным сердцем.
Мэд остановилась у самого маленького из парников, заткнутого в самый угол, как непрошеная мысль. Он был вдвое у́же своего соседа. Скорее примечание к парнику, чем парник. Не основное блюдо, а объедки с обеда.