Дэн Симмонс
Друд, или Человек в черном
Я же, потрясенный и возмущенный поведением Неподражаемого, поставившего на карту мою жизнь вместе со своей столь беспардонным образом, не понял ни единого французского слова.
– А как и где мы найдем эти беспорядок и порядок? – продолжал мой друг.
– Понимание, что даже в видимом беспорядке кроется совершенный порядок, как в Уэллсе, приведет к апсиде, алтарю и лестнице за грязной перегородкой, – сказал Король Лазарь.
– Да-да. – Диккенс понимающе кивнул и даже выразительно глянул на меня, словно призывая запоминать все хорошенько.
Лазарь снова принялся декламировать:
Все, чем бахвалятся пред миром греки,
Подземные описывая реки
Стикс, Ахерон, Коцит и Флегетон,
Здесь явлено в одной реке. Но стон,
И крик, и смрад сильнее здесь стократ.
На веслах нашего челна сидят
Два провожатых пострашней Харона.
Здесь каркают зады, а не вороны,
И вместо Цербера вдоль берегов
Повсюду бродят своры диких псов.
Слышны вокруг не призраков стенанья,
А вопли, брань, проклятья, причитанья
Заблудших душ, грехом отягощенных,
На адовые муки обреченных.
Я попытался поймать взгляд Диккенса, дабы своим пристальным выразительным взглядом дать понять, что нам пора уйти прочь, давно уже пора, что наш опиумный король безумен, как безумны были мы сами, когда решили спуститься сюда, – но Неподражаемый, пропади он пропадом, опять кивал с самым понимающим видом и говорил:
– Отлично, просто превосходно. Нужно ли нам знать еще что-нибудь для того, чтобы разыскать Друда?
– Только одно: вы непременно должны заплатить провожатым, – прошептал Король Лазарь.
– Разумеется, разумеется, – сказал Диккенс, явно чрезвычайно довольный собой и китайцем. – Ну, мы пойдем, пожалуй. Ах да… полагаю, коридор, которым мы только сейчас прошли, и ваш при… гм… ваше заведение являются – если говорить применительно к Уэллсу – частью порядка, имеющего видимость беспорядка?
Лазарь широко улыбнулся. Я увидел, как блеснули очень мелкие и очень острые зубы, словно заточенные напильником.
– Конечно, – мягко промолвил он. – Считайте первый южным приделом нефа, а второе внутренним двориком.
– Огромное вам спасибо, – с чувством поблагодарил Диккенс. – Пойдемте, Уилки, – бросил он мне, направляясь к выходу из опиумного притона для мумий.
– И еще одно, – сказал Король Лазарь, когда мы уже выходили в общий зал, полный мумифицированных клиентов.
Диккенс обернулся и оперся на трость.
– Остерегайтесь мальчишек, – предупредил китаец. – Среди них попадаются каннибалы.
Мы вернулись в наружную галерею и зашагали по ней в сторону, откуда пришли.
– Мы уходим? – с надеждой спросил я.
– Уходим? Нет конечно. Вы же слышали, что сказал Король Лазарь. Мы находимся неподалеку от входа непосредственно в Подземный город. Если нам хоть немного повезет, мы встретимся с Друдом и вернемся, чтобы сводить сыщика Хэчери куда-нибудь позавтракать еще прежде, чем солнце взойдет над Погостом Святого Стращателя.
– Я слышал, как этот непотребный китаец сказал, что наши тела – и тело Хэчери – будут найдены в Темзе, коли мы продолжим наши безумные поиски, – проговорил я.
Голос мой отразился эхом от каменных стен. Эхо прозвучало несколько испуганно.
Диккенс тихо рассмеялся. Кажется, в тот момент я начал ненавидеть его.
– Глупости, Уилки, глупости. Вы прекрасно понимаете, что он имел в виду. Если с нами что-нибудь случится здесь – а ведь мы с вами все-таки пользуемся известным общественным вниманием, дорогой Уилки, – маленькое святилище здешних обитателей неизбежно привлечет к себе внимание, которое станет для них губительным.
– Поэтому они нас прикончат и бросят тела в Темзу, – пробормотал я. – А что там Лазарь болтал на французском?
– Разве вы не поняли? – удивился Диккенс. – Мне казалось, вы немного говорите по-французски.
– Я слушал невнимательно, – угрюмо буркнул я.
И с трудом поборол искушение добавить: «К тому же я последние пять лет не переправлялся то и дело через пролив, чтобы тайно проводить время с некой актриской в деревушке Кондетт, а потому имел меньше возможностей практиковаться во французском».
– Это был короткий стишок, – сказал Диккенс.
Он остановился во мраке, прочистил горло и продекламировал:
Я ревностный приверженец порядка,
Но мне не по душе порядок здесь:
Он видимость имеет беспорядка.
Однако Бог, нас поселивший здесь,
Ввек не отменит своего порядка.
Я посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую, на замурованные входы в древние кубикулы. Дурацкий стишок не имел никакого – или почти никакого – смысла.
– Эти строчки вкупе с упоминанием об Уэллсе все проясняют, – продолжал Диккенс.
– Об Уэльсе? – тупо переспросил я.
– Об Уэллсе – об Уэллсовском соборе, вне всяких сомнений, – сказал Диккенс, поднимая фонарь и вновь двигаясь вперед. – Вы там бывали, полагаю.
– Да, но…
– Этот ярус катакомб, судя по всему, сооружен по плану некоего крупного собора – а именно Уэллсовского. То, что производит впечатление случайного и произвольного, на самом деле продумано и подчинено общему замыслу. Неф, зал капитула, северный и южный трансепты, алтарь и апсида. Опиумный притон Короля Лазаря, например, как он любезно нам пояснил, располагается на месте, где в Уэллсовском соборе находится внутренний дворик. Кладбищенский склеп, через который мы проникли сюда, соответствует западной башне Уэллсовского собора. Минуту назад мы вернулись в южный придел нефа, а сейчас повернули в сторону восточного трансепта. Видите, насколько этот коридор шире того, что ведет к «внутреннему дворику»?
Я кивнул, но Диккенс не оглянулся, и мой кивок остался незамеченным.
– Он упомянул что-то об алтаре и грязной ширме, – сказал я.
– А, да. Видимо, вы не расслышали и недопоняли: он говорил не о ширме, а о перегородке – и не грязной, а крестной, дорогой Уилки. Как вам наверняка известно – а мне известно тем более, поскольку я вырос в буквальном смысле слова в тени Рочестерского собора, о котором надеюсь написать однажды, – апсидой называется полукруглая сводчатая ниша в алтарной части храма. С одной стороны высокого алтаря находится алтарная перегородка, призванная скрывать от взоров мирян священнодействия служителей культа. Напротив нее, со стороны трансепта, находится так называемая крестная перегородка.
– Я знаю, – сухо промолвил я. – А что он там нес про Стикс, Ахерон, провожатых пострашней Харона и каркающие зады?
– Как, вы не вспомнили, откуда эти строки?! – вскричал Диккенс. От удивления он остановился как вкопанный и направил на меня фонарь. – Это же наш любимый Бен Джонсон и его «Памятная прогулка», написанная году в тысяча шестьсот десятом от Рождества Христова, если не ошибаюсь.
– Вы редко ошибаетесь, – пробормотал я.
– Благодарю вас, – сказал Диккенс, не заметив моей иронии.
– Но какое отношение к мистеру Друду имеет стихотворение о Коците, Флегетоне, стоне, крике, смраде, Хароне и Цербере?
– Оно говорит о том, что нам с вами придется совершить путешествие по реке, друг мой.
В свете фонаря я видел, что дальше галерея, или «неф», сужается и впереди чернеют несколько проемов в стенах. Что там? Трансепт и апсида? Алтарная и крестная перегородки? Очередные полки с азиатскими мумиями, курящими опиум? Или просто смрадные склепы, полные костей?
– Путешествие по реке? – тупо переспросил я.
Мне безумно хотелось принять свой лауданум. И безумно хотелось очутиться дома, чтобы получить такую возможность.
«Апсидой» оказалось круглое помещение с каменным куполообразным потолком высотой футов пятнадцать. Мы вошли в него сбоку – как бы из хорового обхода, если расположение подземных коридоров здесь и впрямь соотносилось с планом какого-то собора. «Алтарь» представлял собой массивный каменный постамент, очень похожий на тот, что сдвинул Хэчери в склепе высоко над нами.
– Если теперь требуется передвинуть эту штуковину, – сказал я, указывая на постамент, – значит, наше путешествие здесь и закончится.
Диккенс кивнул и коротко бросил:
– Не требуется.
Полуистлевший занавес слева (он напоминал гобелен, но за несколько веков все узоры на нем потемнели в подземном мраке, стали черно-бурыми) частично отгораживал «алтарь» от пространства «апсиды» под каменным куполом. Другой занавес, попроще и еще сильнее изъеденный тленом, висел на каменной стене примитивного пресвитерия справа от нас.
– Крестная перегородка, – сказал Диккенс, указывая тростью на второй занавес.
Концом трости он отодвинул в сторону истлевшую ткань, и мы увидели узкий проем в стене. Ведущая вниз деревянная лестница была значительно круче и у́же двух предыдущих. Стены и потолок почти вертикального тоннеля, пробитого в земле и камне, подпирали нетесаные бревна.
– Как по-вашему, эта шахта более древняя, чем сами катакомбы? – шепотом спросил я, спускаясь следом за Диккенсом по крутой лестнице. – Относится к раннехристианской эпохе? Или к древнеримской? Или к друидической?
– Вряд ли. Думаю, она проложена совсем недавно, Уилки. Не более пяти лет назад. Обратите внимание: ступени, похоже, сделаны из железнодорожных шпал. На них еще остались следы смолы. И шахту, скорее всего, рыли снизу вверх.
– Снизу вверх? – повторил я. – Откуда это – снизу?
В следующую секунду на меня накатила почти физически ощутимая волна смрада, давшая ответ на мой вопрос. Я полез в карман за платком, но тотчас же снова вспомнил, что Диккенс забрал его у меня и использовал не по назначению несколько долгих часов назад.
Через пару минут мы оказались непосредственно в канализационном коллекторе. Он представлял собой сводчатый кирпичный тоннель шириной всего семь-восемь футов и высотой менее шести футов, по дну которого не текла, а медленно ползла густая жижа. От нестерпимой вони у меня сильно заслезились глаза, и мне пришлось вытереть их рукавом, чтобы разглядеть, что там выхватывает из мрака бледный луч света, исходящий из фонаря в руке Диккенса.
Я увидел, что Диккенс прикрывает нос и рот шелковым платком. Так у него с собой было два платка! Вместо того чтобы накрыть трупики младенцев двумя своими, он реквизировал у меня мой, хотя наверняка прекрасно знал, что впоследствии платок мне понадобится. Негодование мое возросло.
– Всё, дальше я не ступлю ни шагу, – решительно заявил я.
В больших глазах Диккенса отражалось недоумение, когда он повернулся ко мне.
– Но почему, скажите на милость, Уилки? Мы уже зашли так далеко!
– Я не намерен месить сапогами это. – Я раздраженно указал на зловонную вязкую жижу, ползущую по каналу.
– О, нам и не придется, – сказал Диккенс. – Видите кирпичные дорожки по обеим сторонам тоннеля? Они на несколько дюймов выше уровня этой грязюки.
«Грязюкой» мы, писатели, называем сильно правленные рукописи и гранки, которые издатели возвращают нам на доработку. Я задался вопросом, не отпустил ли сейчас Диккенс дешевую остроту.
Но по обеим сторонам узкого канализационного тоннеля действительно тянулись «дорожки». Впрочем, они едва ли заслуживали столь громкого названия: «дорожка» с нашей стороны имела не более десяти дюймов в ширину.
Я потряс головой, полный сомнений.
По-прежнему крепко прижимая платок к лицу, Диккенс достал из кармана складной нож и нацарапал три параллельные черты на кирпичной стене рядом с местом, где грубо сколоченная лестница выходила в сточный тоннель.
– Зачем это? – спросил я, но тотчас же сам сообразил. Видимо, зловонные испарения пагубно влияли на мои логические способности.
– Чтобы найти дорогу обратно, – ответил Диккенс. Сложив нож, он поднес его к свету и сказал ни с того ни с сего: – Подарок американских друзей, принимавших меня в Массачусетсе в ходе моей поездки по Штатам. Очень полезная вещь, как я не раз имел случай убедиться. Ну ладно, пойдемте, час уже поздний.
– А почему вы пошли направо, а не налево? – поинтересовался я, семеня вслед за ним по узкому кирпичному выступу и пригибая голову, чтобы цилиндр не зацепился за низкий свод тоннеля и не упал в нечистоты.
– Да так, по наитию, – сказал Диккенс.
Через несколько минут мы подошли к месту, где тоннель разветвлялся на три разновеликих рукава. По счастью, сточный канал здесь сужался, и Диккенс перепрыгнул через него, опираясь на трость. Он нацарапал три черты у входа в средний тоннель и посторонился, освобождая место для меня.
– Почему именно этот тоннель? – спросил я, когда мы углубились в него на двадцать-тридцать ярдов.
– Он самый широкий, – ответил Диккенс.
Мы подошли к следующему тройному разветвлению. На сей раз он выбрал правый тоннель и снова нацарапал три черты на кирпичной кладке.
Пройдя сотню ярдов по этому более узкому тоннелю, Диккенс остановился. Я увидел у противоположной стены (дорожки там не было) свечной металлический отражатель, закрепленный на лопасти заступа, погруженного черенком в вязкую жижу, а ниже подобие проволочного решета, прислоненное к стене. В отражателе еще оставался крохотный, буквально в четверть дюйма, огарок сальной свечи.
– Это еще что такое? – прошептал я. – Зачем это здесь?
– Имущество какого-то подземного старателя, – обыденным тоном промолвил Диккенс. – Разве вы не читали Мэйхью?
Я не читал. Недоуменно уставившись на залепленное по краям грязью решето, я спросил:
– Но ради всего святого, что можно найти тут в нечистотах?
– Да самые разные вещи, которые мы рано или поздно теряем на улицах близ сточных канав и люков, – сказал Диккенс. – Кольца, монеты. Даже кости могут представлять определенную ценность для неимущих. – Он указал тростью на лопату и решето. – Именно такие инструменты Ричард Берд изобразил в одной из своих иллюстраций к книге Мэйхью «Лондонские рабочие и лондонские бедняки». Вам обязательно нужно прочитать ее, дорогой Уилки.
– Сразу, как только выберемся отсюда, – прошептал я, исполненный решимости выполнить свое обещание.
Мы двинулись дальше. Местами, где сводчатый потолок становился ниже, нам приходилось идти чуть ли не на корточках. В какой-то момент меня охватила паника при мысли, что в нашем маленьком фонаре выгорит все масло, но потом я вспомнил про увесистый огарок свечи, лежащий в моем левом кармане.
– Как по-вашему, это часть новой канализационной системы Базалгетти? – немного погодя спросил я.
К тому времени с действительностью меня примиряло лишь одно обстоятельство: от невыносимого зловония у меня почти начисто отшибло нюх. Я осознал, что рано или поздно мне придется пустить свою одежду на осветительные жгуты, и страшно расстроился, поскольку я особо дорожил сюртуком и жилетом, надетыми на мне тогда.
Кажется, я уже упоминал прежде, что в свое время Джозеф Базалгетти, главный инженер Управления общественных работ, выдвинул на рассмотрение в парламенте проект новой общегородской канализационной системы, который предполагал строительство очистных станций, препятствующих сбросу нечистот в Темзу, и сооружение каменных набережных. Скорейшему принятию проекта поспособствовало Великое Зловоние, случившееся в июне 1858 года и выгнавшее прочь из города всю палату общин. Главная очистная станция в Кроснессе открылась год назад, но на городских улицах и под ними все еще прокладывались десятки миль основной и вспомогательных канализационных сетей. Работы по строительству набережных планировалось начать через пять лет.
– Новой? – переспросил Диккенс. – Сильно сомневаюсь. Под городом тянутся сотни сточных тоннелей, проложенных много веков назад, Уилки… иные относятся аж к древнеримской эпохе… О многих из них Управление общественных работ просто забыло.
– Но помнят подземные старатели, – заметил я.
– Совершенно верно.
Внезапно тоннель резко расширился, образуя довольно просторное и сравнительно сухое помещение. Диккенс остановился и посветил фонарем по сторонам. Стены здесь были каменные, сводчатый кирпичный потолок подпирали многочисленные столбы. По более-менее сухим краям этой чашеобразной камеры лежали всевозможные спальные подстилки, как сплетенные из грубой веревки, так и сотканные из дорогой шерсти. С почерневшего от копоти потолка свисали на цепях тяжелые лампы. На приподнятой площадке, своего рода островке, в центре помещения стояла железная печка с дымовой трубой, отведенной не вверх, сквозь каменный потолок, а вниз, в один из четырех расходящихся лучами тоннелей. Несколько толстых досок, положенных на установленные на попа ящики, служили обеденным столом, а в самих ящиках я разглядел стопки грязных тарелок и прочую посуду. В ящиках поменьше, видимо, хранились продукты.
– Просто не верится, – выдохнул Диккенс, поворачиваясь ко мне. Глаза у него возбужденно блестели, лицо расплывалось в широкой улыбке. – Знаете, что приходит на ум при виде всего этого, Уилки?
– Маленькие дикари! – воскликнул я. – Да неужто вы читаете выпуски этого романа, Диккенс?!
– Ну конечно, – рассмеялся самый известный писатель современности. – Их читают все мои знакомые ценители и знатоки литературы, Уилки! Но никто из нас не признается в этом, боясь осуждения и насмешек.
Речь шла о низкопробном авантюрном романе под названием «Маленькие лондонские дикари, или Дети ночи. Повесть наших дней». В настоящее время он ходил по рукам в виде корректурных оттисков, но в ближайшем будущем должен был выйти в свет на потребу читающей публике, если власти не запретят публикацию под предлогом непристойного характера сочинения.
Честно говоря, я лично не видел ничего особо непристойного в написанной напыщенным слогом истории о беспризорных детях, которые живут, точно несчастные дикие звери, в канализационных тоннелях под городом, хотя я по сей день помню одну особо жуткую и не вполне приличную иллюстрацию с изображением нескольких мальчишек, нашедших в сточном канале тело почти голой женщины. В другом эпизоде романа – по счастью, не проиллюстрированном – один паренек, новенький среди «дикарей», случайно наталкивается на обгрызанный крысами мужской труп. В конечном счете, возможно, роман действительно был непристойным.
Но кто бы мог подумать, что дешевая страшилка, написанная посредственным языком, основана на реальных фактах?
Диккенс рассмеялся – эхо раскатилось по всем тоннелям – и сказал:
– Это место мало чем отличается от моего любимого клуба, Уилки.
– Если не считать того, что иные из обедающих здесь являются каннибалами, как предупредил нас Король Лазарь, – заметил я.
Словно в ответ на наши остроты, из одного из тоннелей раздались крысиный писк и царапанье. Возможно, из всех сразу.
– Так может, мы теперь пойдем назад? – спросил я, возможно, слегка умоляющим тоном. – Теперь, когда мы проникли в самое сердце тайны Подземного города?
Диккенс бросил на меня пронзительный взгляд.
– О, я сильно сомневаюсь, что это и есть самое сердце тайны. Или хотя бы печень или легкие оной. Пойдемте, вот этот тоннель вроде бы пошире прочих.
Через пятнадцать минут и пять поворотов тесной кирпичной кишки мы вышли в просторную камеру, рядом с которой обиталище «маленьких лондонских дикарей» казалось крохотной кубикулой.
Этот поперечный тоннель выделялся среди остальных, как большак среди проселков: он имел по меньшей мере двадцать пять футов в ширину и пятнадцать в высоту, а посередине протекал быстрый поток воды (пусть даже жалкого подобия воды, чудовищно грязного и мутного), а не ползла густая жижа. Стены, пролегающие вдоль них дорожки и высокий сводчатый потолок были сложены из новехонького кирпича.
– Вот это, должно быть, часть новой канализационной системы Базалгетти. – В голосе Диккенса впервые за все время послышались благоговейные нотки. Заметно потускневший луч фонаря плясал по стенам и потолку широкого тоннеля. – Но вероятно, официальное открытие еще не состоялось.
Я мог лишь потрясти головой, одновременно устало и изумленно.
– Куда теперь, Диккенс?
– Дальше пути нет, кажется, – тихо промолвил он. – Разве только мы пустимся вплавь.
Я растерянно моргнул и тотчас понял, о чем он. Кирпичная дорожка здесь – чистая и ровная, как новый городской тротуар, – имела по меньшей мере пять футов в ширину, но она тянулась лишь на пятнадцать футов от входа в одну и другую сторону.
– Значит, возвращаемся той же дорогой? – спросил я.
При одной мысли об обратном путешествии по узким кирпичным кишкам у меня мороз подрал по коже.
Диккенс посветил фонарем на деревянный столб, стоящий ярдах в двух слева от нас. На нем висел маленький корабельный колокол.
– Думаю, нет, – негромко произнес он.
Прежде чем я успел запротестовать, он четыре раза ударил в колокол. Резкий звон раскатился эхом по широкому тоннелю над быстрым потоком.
В самом конце странного кирпичного причала Диккенс нашел брошенный шест и погрузил его вертикально в воду.
– Глубина семь футов самое малое, – сообщил он. – Возможно, больше. А вы знаете, Уилки, что французы собираются устраивать лодочные экскурсии по своим подземным сточным каналам? Женщины сидят в лодках, мужчины часть пути проходят пешком. Плоскодонки приводятся в движение педальным механизмом вроде велосипеда, а установленные на них прожекторы и фонари, выданные экскурсантам, освещают все подземные достопримечательности.
– Нет, – угрюмо буркнул я. – Я этого не знал.
– В парижском высшем свете поговаривают об организации охоты на крыс для желающих.
Я был сыт по горло всем этим. Резко повернувшись кругом, я сказал:
– Все, пойдемте отсюда, Диккенс. Скоро рассвет. Если сыщик Хэчери отправится на Леман-стрит и заявит о нашем исчезновении, добрая половина лондонских констеблей спустится сюда на поиски самого знаменитого писателя современности. Королю Лазарю и его друзьям это не понравится.
Прежде чем Диккенс успел ответить, в глубине тоннеля внезапно послышался шум, а в следующий миг из темноты прямо на нас вылетели несколько существ с мертвенно-бледными крысиными личиками и в развевающихся лохмотьях.
Я неловко выхватил револьвер из кармана. В первый момент я решил, что нас атакуют гигантские крысы.
Диккенс стремительно выступил вперед, встав между мной и верткими существами, которые наступали на нас, совершая различные обманные движения.
– Это мальчишки, Уилки! – выкрикнул он. – Просто мальчишки!
– Мальчишки-каннибалы! – проорал я, вскидывая револьвер.
Словно в подтверждение моих слов, один из них – длинноносый, с крохотными глазками и мелкими острыми зубами – прыгнул на Диккенса и щелкнул челюстями, словно намереваясь откусить ему нос.
Неподражаемый наотмашь ударил нападавшего по лицу тростью и попытался схватить его, но в руке у него остались лишь грязные лохмотья, а голый ребенок и два или три других мальчишки пустились наутек по темному узкому тоннелю, откуда появились следом за нами.
– Боже мой! – выдохнул я, все еще держа тяжелый револьвер обеими руками. Я услышал непонятный приглушенный звук, донесшийся сзади, со стороны воды, и медленно повернулся, по-прежнему не опуская револьвера. – Боже мой! – снова прошептал я.
К нашей кирпичной эспланаде подплыла длинная узкая лодка необычного вида. На носу стоял высокий парень с шестом, другой сидел у руля на корме – но, если не считать высоких кормы и носа с висящими на них фонарями, суденышко лишь отдаленно напоминало итальянскую гондолу.
Парни выглядели уже не мальчиками, но еще не мужчинами – черты землисто-бледных лиц пока не обрели зрелой завершенности. Страшно худые, они были одеты в одинаковые темно-синие лохмотья, похожие чуть ли не на униформу; грудь в распахнутом вороте драной рубахи и полоска голого тела над равно драными штанами у обоих имели такой же нездоровый мучной цвет, как лицо. Что самое странное, оба полумальчика-полумужчины были в квадратных дымчатых очках, словно находились не в сумрачном тоннеле, а под ярким солнцем, резавшим чувствительные глаза.
– Полагаю, прибыли наши провожатые, Уилки, – прошептал Диккенс.
Опасливо оглянувшись на черный проем, откуда в любой момент снова могли выскочить маленькие дикари, я придвинулся поближе к Диккенсу и приготовился ступить в маленькую лодку. Неподражаемый вручил безмолвному гребцу два соверена, потом заплатил столько же рулевому. Оба парня отрицательно потрясли головой, и каждый отдал обратно один из двух соверенов. Они указали на Диккенса и кивнули. Потом указали на меня и помотали головой. Меня явно не приглашали на борт.
– Мой друг должен сопровождать меня, – сказал Диккенс безмолвной паре. – Я не оставлю его здесь. – Порывшись в кармане, он достал еще несколько монет.
Две смутные фигуры почти одновременно помотали головой.
– Вы от мистера Друда? – спросил писатель.
Он повторил вопрос по-французски. Странная пара продолжала хранить молчание. Наконец рулевой снова ткнул пальцем в Диккенса и жестом пригласил его в лодку. Гребец указал на меня, а потом на кирпичную дорожку под моими ногами, явно веля мне оставаться на месте. У меня возникло ощущение, будто они командуют мне, как собаке.
– К черту все это! – громко сказал я. – Пойдемте отсюда, Диккенс. Ну же!
Писатель посмотрел на меня, потом на тоннель за моей спиной – откуда снова доносился приглушенный частый топоток, – потом опять посмотрел на лодку, а затем вытянул шею и глянул вверх и вниз по течению подземной реки.
– Уилки… – наконец проговорил он. – Мы уже зашли так далеко… и так много узнали, что я… просто не могу повернуть назад.
Я ошеломленно уставился на него.
– Вернемся в другой раз, – сказал я. – А сейчас надо убираться прочь.
Он отрицательно потряс головой и отдал мне «бычий глаз».
– У вас есть револьвер и… сколько, говорил Хэчери, там пуль?
– Девять.
Негодование, недоумение и обида поднимались во мне, как поднимается к горлу тошнота во время сильной качки в море. Так он действительно собирался бросить меня здесь!
– Девять пуль, фонарь и указатели пути в виде нацарапанных на стенах трех черточек, – торопливо проговорил Диккенс.
Я обратил внимание на характерное пришепетывание и подумал, что, возможно, оно усиливается, когда Неподражаемый совершает предательские поступки.
– А если там больше девяти мальчишек-каннибалов? – тихо спросил я. И сам удивился спокойствию своего голоса, пусть и звучавшего слегка искаженно под гулкими сводами широкого тоннеля. – Или полчища крыс, которые явятся поужинать, когда вы уплывете?
– Напавший на меня мальчишка никакой не каннибал, – сказал Диккенс. – Просто беспризорный ребенок в лохмотьях столь ветхих, что они на нем едва держались. Но на худой конец, Уилки… пристрелите одного из них. Остальные дадут деру.
Тогда я рассмеялся. У меня действительно не было выбора.
Диккенс ступил в маленькую лодку, попросил гребца подождать секундочку и посмотрел на хронометр при свете кормового фонаря.
– У нас еще осталось добрых полтора часа, чтобы успеть вернуться к Хэчери до восхода солнца, – сказал он. – Подождите меня здесь, на причале, Уилки. Зажгите свечу вдобавок к «бычьему глазу», чтобы стало посветлее, и подождите меня. Я потребую, чтобы наш с мистером Друдом разговор продолжался не долее часа. Мы поднимемся наверх вместе.
Я открыл рот, собираясь заговорить или рассмеяться, но из горла моего не вырвалось ни звука. Я вдруг осознал, что по-прежнему держу перед собой дурацкий тяжелый револьвер… и что он направлен в сторону Диккенса и двух его провожатых. Мне не требовалось картечного заряда в нижнем стволе, чтобы все трое упали, бездыханные, в мутный поток лондонских сточных вод. Мне стоило лишь трижды нажать на спусковой крючок. Тогда у меня осталось бы еще шесть пуль на маленьких дикарей.
Словно прочитав мои мысли, Диккенс сказал:
– Я бы взял вас с собой, Уилки, когда бы мог. Но представляется очевидным, что мистер Друд желает поговорить со мной наедине. Если вы дождетесь меня – а я вернусь самое большее через полтора часа, уверяю вас, – мы с вами поднимемся наверх вместе.
Я опустил револьвер.
– Но если я уйду отсюда до вашего возвращения… коли вы вообще вернетесь, – хрипло проговорил я, – вам будет очень сложно найти обратную дорогу без фонаря.
Диккенс ничего не ответил.
Я зажег свечу и сел между ней и «бычьим глазом», лицом ко входу в тоннель, спиной к Чарльзу Диккенсу. Я положил взведенный револьвер на колени. И не обернулся, когда плоскодонная лодка плавно отошла от крохотного причала. Она скользила по воде так бесшумно, что я не расслышал ни единого постороннего плеска в гулком шуме подземной реки. И я по сей день не знаю, вверх или вниз по течению уплыл тогда Диккенс.
