Дуглас Кеннеди
Женщина из Пятого округа
– Доедем до Мишель-Анж Молитор, – сказал он, – и сделаем пересадку, потом еще одну, на Одеон. Выходим на Шато д’О.
До первой пересадки было всего два остановки. Мы вышли из поезда и проследовали на линию 10, которая вела к вокзалу Аустерлиц. У лестницы я все-таки настоял на том, чтобы забрать у Аднана свой чемодан. Внизу был длинный туннель. В конце его два flics[30] проверяли документы.
Аднан замер на мгновение, потом прошептал:
– Разворачиваемся.
Я быстро повернул. Но стоило нам двинуться назад, как появились еще два flics. Они были метрах в тридцати от нас. Мы оба застыли. Наверняка это бросилось им в глаза.
– Идите впереди меня, – снова зашептал Аднан. – Если меня тормознут, не останавливайтесь. Доедете до Шато д’О, потом идите на улицу де Паради, дом 38, – это адрес. Спросите Сезера…
– Держитесь рядом со мной, – шепнул я в ответ, – может, они вас и не остановят.
– Идите же! – Он сердито мотнул головой – Улица де Паради, дом 38…
Аднан замедлил шаг. Я попытался сделать то же самое, но он шикнул:
– Allez rue de Paradis![31]
Я двинулся прямо на копов, ощущая некоторое беспокойство. В сущности, у меня не было повода для волнений: документы в порядке, обратный билет в кармане, – но всякий раз, когда мне приходилось сталкиваться с офицерами полиции или таможенной службы, я не мог избавиться от ощущения, будто в чем-то виноват.
Мы поравнялись. Копы оглядели меня с головы до ног, их лица оставались бесстрастными, но цепкие взгляды наверняка успели ухватить все нюансы моей внешности. Я приготовился услышать: «Vos papiers, monsieur»[32]. Но ничего такого не последовало. Я стал подниматься по лестнице, все еще теша себя надеждой, что Аднан вот-вот догонит меня. Прошло пять минут, десять. Аднана не было. Тогда я решил рискнуть и снова спуститься вниз. Если копы все еще были там, я мог бы прикинуться тупым американским туристом, который попросту заблудился. Но в туннеле никого не было.
И тут я с ужасом осознал: они задержали его… и все из-за меня…
Следом пришла еще более удручающая мысль: и что мне теперь делать?
Allez rue de Paradis! – следовать в рай[33].
4
РАЙ.
Прежде чем попасть туда, мне пришлось пересечь Африку.
Выйдя из métro на Шато д’О, я оказался в другом Париже. В этом Париже не было роскошных жилых домов и их богатых обитателей, никто не усаживал воспитанных детишек в навороченные внедорожники. На Шато д’О было грязно. Мусор повсюду… Убогие забегаловки… Магазины, торгующие дешевыми синтетическими париками кричащих расцветок… Уличные переговорные пункты, обещающие дешевые тарифы на международные звонки в Кот-д’Ивуар, Камерун, Сенегал, Центрально-Африканскую Республику, Буркина-Фасо и… Пожалуй, на всю округу я был единственным белым.
Хотя столбик термометра колебался на нулевой отметке, на бульваре было многолюдно, из открытых дверей кафе вырывались обрывки оживленных разговоров, прохожие приветствовали друг друга, как в деревне, торговцы продавали с тележек овощи и экзотические сладости. Никто не косился на меня с подозрением. Никто не смотрел мне вслед, намекая на то, что я забрел не по адресу. Меня попросту игнорировали. Даже пожилой негр, которого я остановил, чтобы спросить, как пройти на улицу де Паради, казалось, смотрел сквозь меня, хоть и ткнул в направлении переулка, сопроводив свой жест бормотанием: «Vous tournez à droite au fond de la rue»[34], которое я с трудом разобрал.
Указанный негром переулок вывел меня из Африки в Индию. Ряды ресторанчиков индийской кухни… Видеосалоны с постерами Болливуда в окнах… Опять переговорные пункты – только теперь с расценками на Мумбай и Дели и рекламой на хинди. Здесь было множество дешевых отелей, предлагающих быструю, пусть и убогую альтернативу на ближайшие несколько дней, в случае если chambre de bonne не оправдает самых мрачных моих ожиданий или же если этот парень по имени Сезер окажется мошенником и я пойму, что меня попросту заманили в ловушку.
Мне пришлось пересечь улицу дю Фобур Сен-Дени – дешевый и грязный продуктовый рынок под открытым небом, где было не протолкнуться. Улицу продувал ледяной ветер, и большинство людей шли, низко опустив головы. Я взял вправо, потом резко свернул налево и, наконец, вышел на улицу де Паради. С первого взгляда она показалась мне особенно тоскливой. Длинная и узкая, с невнятными образцами архитектуры XIX века, среди которых редкие вкрапления современных построек смотрелись нелепыми заплатами. Привычной уличной суеты не наблюдалось, как, впрочем, и признаков жизни; по пути мне попадались лишь оптовые магазинчики, торгующие посудой и кухонным оборудованием. Но вот впереди замаячило заведение с вывеской «Kahve». Это было большое безликое кафе, залитое лампами дневного света; из динамиков орали хиты стамбульского радио. Я заглянул внутрь. За столиками сидели сплошь мужчины; с заговорщическим видом они вели разговоры за чаем. У стойки бара мирно спала парочка перебравших с утра завсегдатаев; над всем этим низко зависало облако табачного дыма. Молодой ушлый бармен отвлекся от трансляции футбольного матча и впился в меня долгим суровым взглядом, недоумевая, с чего это вдруг я завис в дверях его заведения. Своей враждебностью он явно намекал, что лучше бы мне идти отсюда своей дорогой.
Что я и сделал.
По пути мне встретилось еще два kahves, несколько турецких ресторанчиков и парочка баров с опущенными в это время дня железными ставнями. Я ускорил шаг, решив, что слишком углубился в изучение местных достопримечательностей. Теперь я сосредоточился на номерных табличках, мысленно отмечая плачевное состояние домов, к которым они были прикреплены. Дом под номером 38 показался мне самым запущенным – его фасад с облупленной штукатуркой пестрел желтыми пятнами, словно зубы заядлого курильщика. Парадная дверь – высокая и массивная, – если по-хорошему, нуждалась в нескольких слоях черного лака. Я огляделся в поисках какого-нибудь подобия домофона, но увидел лишь кнопку с пометкой Porte[35]. Нажав ее, я услышал, как щелкнул замок. Чтобы открыть дверь, мне пришлось навалиться всей тяжестью своего тела. Втащив багаж, я оказался в узком коридоре с битыми почтовыми ящиками; у стен стояли переполненные урны с мусором, над ними – пара электрощитков со свисающими обрывками проводов. В глубине просматривался внутренний дворик, куда я и направился. Во двор выходили три лестницы, помеченные буквами «А», «В», «С». Двор представлял собой маленький темный колодец, над которым возвышались по четыре этажа с каждой стороны. Внутренние стены были такими же обшарпанными, как и фасад, разве что приукрашены стираным бельем, развешанным в окнах. В воздухе витал запах прогорклого масла и гниющих овощей. На дальней стене я увидел вывеску «Sezer Confection» («Готовая одежда от Сезера»). Под вывеской был отдельный вход. Мне пришлось позвонить, чтобы войти. Никто не ответил, поэтому я позвонил еще раз. Так и не дождавшись ответа, я снова нажал на кнопку и удерживал ее секунд пятнадцать. Наконец раздались приглушенные шаги. Дверь открыл парень-качок. Он был в линялой джинсовой куртке с воротником из искусственного меха. Над верхней губой – жидкие усики, в зубах зажата сигарета. Лицо парня выражало крайнюю степень раздражения.
– Что вы хотите? – спросил он на плохом французском.
– Мне нужен Сезер.
– Он вас знает?
– Аднан мне сказал…
– А где Аднан? – оборвал он меня.
– Я объясню это Сезеру.
– Мне объясните.
– Я бы предпочел…
– Говорите мне! – Тон парня не терпел возражений.
– Его остановили flicks, – сказал я.
Парень напрягся.
– Когда это случилось?
– Меньше часа назад.
Молчание. Настороженный взгляд поверх моего плеча. Не подумал ли он, что я привел с собой компанию полицейских?
– Ждите здесь! – Дверь захлопнулась у меня перед носом.
Я постоял во дворе минут пять, размышляя, не лучше ли мне сделать ноги. Но… Во-первых, я должен хотя бы объяснить, что произошло. Кто знает, может, Сезер парень со связями, и…
Со связями, как же, в таких-то декорациях… Трудно предположить, что здешний хозяин знаком с высокими чинами и что по его слову освободят нелегального иммигранта…
А во-вторых… Ладно, признаюсь. Что действительно удерживало меня на месте, так это осознание того, что мне больше некуда идти… а дешевое жилье крайне необходимо.
Дверь снова открылась. Парень-качок еще раз заглянул через мое плечо, желая убедиться, что все чисто, и произнес:
– Поднимайтесь наверх, в офис.
Лестница была узкой, колесики моего чемодана шумно грохотали по ступеням.
Насмотревшись черно-белых фильмов о мафии, я ожидал увидеть грязный прокуренный кабинет; за железным столом будет сидеть толстый главарь в несвежей футболке, в уголке рта – обслюнявленная сигара, перед ним недоеденный сэндвич с отметинами от зубов; на стенах календари с голыми девочками; на заднем плане тройка болванов-охранников в дешевых полосатых костюмах. Но кабинет, куда я вошел, не имел ничего общего с картинкой, нарисованной воображением; не был он похож и на обычные офисы. Простая комната с грязно-белыми стенами и истертым линолеумом, из обстановки лишь стол и стул. Никаких излишеств, не было даже телефона – разве что миниатюрная сотовая «нокиа» на столе, за которым сидел мужчина. Он вовсе не походил на главаря, которого я ожидал увидеть. Напротив, это был худющий мужчина лет за пятьдесят в простом черном костюме, белой рубашке с застегнутым воротничком и маленьких очках в стальной оправе. Кожа у него была средиземноморского оливкового оттенка, голова бритая. Скорее он напоминал светского иранца, «правую руку» аятоллы, мозговой центр теократии в борьбе с «неверными».
Хозяин кабинета тоже оценивал меня – прощупывая долгим холодным взглядом. Наконец прозвучало (на французском):
– Так вы американец?
– А вы Сезер?
– Monsieur Сезер, – поправил меня мужчина.
– Mes excuses, Monsieur Sezer[36].
Мой тон был вежливым и в меру почтительным. Сезеру это понравилось. Едва заметно кивнув, он продолжил:
– Аднан ушел сегодня с работы, чтобы спасти вас.
– Я знаю. Но я не просил его приходить в отель. Это портье – редкий негодяй…
Мсье Сезер жестом остановил поток моих объяснений.
– Я бы хотел собрать все факты воедино, – сказал он. – Аднан оставил свое рабочее место, чтобы пойти в отель и привести вас сюда, потому что у вас возникли неприятности с администрацией. По крайней мере, он так объяснил мне, прежде чем уйти. Аднан увлекся вами – и хотел поселить вас по соседству с собой. А вам он нравится?
Пауза. Подтекст вопроса был для меня пугающим.
– Я тяжело заболел… Аднан был очень добр ко мне.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «очень добр»?
– Я хочу сказать, что он проявил участие, ведь я не мог встать с постели…
– Какого рода участие?
– Я не трахал его, довольны?!
Мсье Сезер какое-то время помолчал, потом на его тонких губах промелькнула усмешка.
– Вы покинули отель вместе с Аднаном и… – продолжил он, как будто не расслышал моей гневной реплики.
Я пересказал ему всю историю от и до, не забыв упомянуть, что Аднан сам попросил меня идти впереди, когда мы оказались в окружении flics. Он слушал не перебивая, потом спросил:
– Вы женаты?
– В разводе.
– И какова причина вашего приезда в Париж?
– Я преподаю в колледже, а сейчас нахожусь в творческом отпуске. Творческий отпуск – это…
– Я знаю, что это, – прервал он меня. – Должно быть, в вашем колледже плохо платят, если вас интересует аренда дешевых chambre[37].
Я почувствовал, как кровь прилила к щекам. Неужели мое вранье было столь очевидным?
– У меня временные трудности.
– Похоже, что так, – согласился он.
– Больше всего сейчас меня беспокоит судьба Аднана, – сказал я.
Он махнул рукой:
– С Аднаном все кончено. В течение трех дней его отправят самолетом в Турцию. C’est foutu[38].
– Разве вы не можете ничего сделать, чтобы помочь ему?
– Нет.
Снова воцарилось молчание.
– Может быть, вы хотите поселиться в его chambre? – спросил он. – Она куда лучше той, что я собирался показать вам.
– А дорогая аренда?
– Четыреста тридцать в месяц.
На тридцать евро дороже…
– Не знаю, – сказал я. – Дороговато для меня.
– Дела у вас действительно плохи, – заметил мужчина.
Я виновато кивнул. Сезер что-то сказал по-турецки парню, который привел меня сюда (все это время он стоял за моей спиной). Качок равнодушно пожал плечами, потом пробормотал что-то в ответ, и тонкие губы хозяина кабинета разъехались в усмешке.
– Я спросил Махмуда, не кажется ли ему, что вы не в ладах с законом. Он сказал, что вы слишком нервный для преступника. Но я-то знаю, что эта история про «творческий отпуск» – липа, вы ее сами придумали, хотя меня это не касается.
Они снова залопотали по-турецки.
– Махмуд покажет вам обе chombres. Уверен, что вы выберете комнату Аднана, – наконец услышал я.
Махмуд подтолкнул меня к двери со словами:
– Вещи оставьте. Мы вернемся.
Я отставил чемодан, но сумку с компьютером решил держать при себе. Махмуд буркнул что-то по-турецки. Мсье Сезер перевел:
– Мой помощник спрашивает: по-вашему, все турки воры?
– Я никому не доверяю, – ответил я.
Спустившись по лестнице, мы прошли через двор ко входу, обозначенному Escalier В[39]. Парень набрал код на панели домофона. Раздался щелчок, дверь открылась, и мы двинулись по ступенькам вверх. Лестница была узкая, деревянная, винтовая, ступеньки выщербленные и ветхие. Преодолевать их крутизну мне было нелегко. Грязно-коричневые стены явно нуждались во влажной уборке. Но что особенно доставало, так это запахи: тошнотворная смесь растительно-животных жиров и засоров канализации.
На четвертом этаже мы остановились. На площадку выходили две металлические двери. Махмуд выудил из кармана большую связку ключей и отпер одну из них. Комната, куда мы попали, открыла для меня новое значение слова «мрак». Она была крохотной, не больше десяти шагов в длину, с желтоватым линолеумом на полу и единственным предметом мебели в виде узкой кровати. На стенах пестрели заляпанные обои, кое-где ободранные и свисающие клоками. Настоящая тюремная камера, идеальное пристанище для самоубийц…
Пока я разглядывал помещение, парень оставался безучастным. Когда я спросил: «Могу я посмотреть другую комнату?», он кивнул, приглашая следовать за ним. Мы поднялись еще на один пролет. На площадку также выходили две металлические двери и одна маленькая деревянная. Мой провожатый открыл ближайшую дверь. Chambre Аднана была ничуть не просторнее, чем чулан этажом ниже. Но турок хотя бы попытался сделать ее пригодной для жилья. Линолеум был прикрыт потертым ковром, обои закрашены нейтральной бежевой краской (сквозь дешевую эмульсию проглядывали цветочные узоры). Кровать тоже была узкой, но накрыта пестрым лоскутным одеялом. Еще здесь были дешевый стереомагнитофон и крохотный телевизор. Электрическая плитка, умывальник и миниатюрный холодильник – все старое. Душ отделялся нежно-голубой шторкой. Я отодвинул ее и обнаружил поддон со стоком, забитым волосами; со стены свисал резиновый шланг с пластмассовой душевой насадкой.
– А где туалет? – спросил я.
– На площадке, – ответил качок.
В углу комнаты я заметил вешалку для одежды; на ней висели черный костюм, три рубашки и три пары брюк. Единственным украшением стен служили фотографии: молодая женщина в платке, лицо серьезное и измученное; пожилые мужчина и женщина в официальной позе, тоже серьезные и измученные; и, наконец, Аднан с черноволосым кудрявым малышом, на вид двухлетним, на коленях. Аднан выглядел лет на двадцать моложе, чем сейчас… хотя, судя по всему, снимок был сделан года четыре назад.
Рассматривая фотографии, я ощутил острый приступ вины. Комната, пропитанная печалью, была единственным убежищем Аднана в городе, где он был вынужден жить в вечном страхе…
Качок, должно быть, угадал мои мысли.
– Аднан возвращается в Турцию – и надолго засядет в тюрьму, – сказал он.
– Что же он натворил, раз был вынужден бежать из страны?
Парень пожал плечами:
– Так вы берете комнату?
– Позвольте мне переговорить с вашим шефом, – попросил я.
Когда мы вернулись в офис, мсье Сезер все так же сидел за пустым столом, уставившись в окно. Качок присел на корточки у двери и закурил.
– Ну, что скажете? – услышал я.
– Комната Аднана устроила бы меня за триста семьдесят пять евро в месяц.
Сезер замотал головой.
– Это все, что я могу себе позволить…
Он снова замотал головой.
– Другая комната – просто помойка, – сказал я.
– Вот поэтому комната Аднана и стоит дороже.
– Но она немногим лучше.
– Но все-таки лучше.
– Триста восемьдесят.
– Нет.
– Это максимум, что я могу…
– Четыреста, – прервал он меня. – И заплатить надо за три месяца вперед.
Три месяца в этой конуре? Это еще одно доказательство, что ты достиг дна. Следом пришла другая мысль: лучшего ты не заслуживаешь. И наконец, третья: комната дешевая, а выбора у тебя нет, бери.
– Хорошо, четыреста, – кивнул я.
– Когда вы сможете заплатить?
– Сейчас схожу в банк.
– Хорошо, идите в банк.
Я нашел какой-то банк на бульваре Страсбург. Тысяча двести евро обошлись мне в полторы тысячи долларов. Мой чистый капитал снизился до двух тысяч баксов.
Я вернулся в офис фирмы «Готовая одежда от Сезера». Моего чемодана уже не было. Мсье Сезер заметил мое молчаливое беспокойство.
– Чемодан в комнате Аднана, – сказал он.
– Рад слышать.
– Думаете, нас могли заинтересовать ваши убогие шмотки?
– Так вы рыскали в моем чемодане?
Он пожал плечами.
– Деньги принесли?
Я передал ему нужную сумму. Он медленно пересчитал.
– Могу я получить расписку?
– Нет.
– Но как иначе я смогу доказать, что оплатил аренду?
– Не беспокойтесь.
– Но я беспокоюсь…
– Evidemment[40]. Можете идти в свою комнату. Вот ключ. – Ключ полетел через стол, и я едва успел поймать его. – Код на двери А542. Запишите его. Вы хотите, чтобы мой помощник проводил вас?
– Нет, спасибо.
– Если будут проблемы, вы знаете, где меня найти. И мы знаем, где искать вас.
Я вышел из кабинета, спустился по лестнице, пересек внутренний дворик, вошел в дверь Escalier В и снова поднялся по скрипучим ступенькам на четвертый этаж. Потом я открыл дверь комнаты…
Chambre de bonne была практически обчищена. Вместе с личными вещами Аднана «помощники» Сезера вынесли и постельное белье, и одеяло, и душевую шторку, и дешевую электронику… Мои кулаки непроизвольно сжались. Захотелось броситься вниз по лестнице, ворваться в кабинет этого мерзавца и потребовать вернуть хотя бы триста евро, чтобы покрыть расходы на приобретение вещей, которые могли бы сделать комнату пригодной для жилья… Но я знал, что Сезер просто пожмет плечами и скажет: «Tant pis»[41].
Редкое дерьмо!
Как бы то ни было, если вернусь и устрою сцену, меня сочтут проблемным жильцом. А именно сейчас мне никак нельзя привлекать к себе внимание.
Пришлось смириться…
За пять минут я распаковал вещи, потом уселся на грязный матрас, чувствуя, как снова подступает лихорадка.
Добро пожаловать в конец пути….
5
В ту ночь у Омара случился понос.
Откуда я узнал столь интимную подробность и личность джентльмена, активно опорожняющего кишечник? О, для этого вовсе не нужно было обладать дедуктивным мышлением! Моя кровать стояла как раз у стенки, примыкающей к сортиру. Омар был моим соседом – это я успел узнать от Аднана, но знакомство произошло вскоре после полуночи, когда в мою дверь резко забарабанили. Разумеется, мы не встречались раньше, хотя я уже слышал, что Омар работает шеф-поваром в отеле «Селект», и даже был в курсе (спасибо Брассёру) его интрижки с разнорабочим. Прежде чем открыть дверь, я все-таки спросил, кто там.
– Votre voisin[42], – прозвучал ответ на примитивном французском.
Передо мной стоял сущий бегемот с мокрым от пота лицом; в нос ударила убийственная смесь перегара и табака. Омар и в самом деле был огромен – ростом куда выше шести футов и весом фунтов в триста. У него были длинные свисающие усы, как у моржа, а обширную лысину обрамляли жидкие пряди черных волос. Он был пьян и вселял в меня легкий ужас.
– Пожалуй, поздновато, – заметил я.
– Я хочу смотреть телевизор, – сказал он.
– У меня нет телевизора.
– У Аднана был.
– Аднан уехал.
– Я знаю, знаю. Все из-за тебя.
– Они забрали его телевизор, – сказал я.
– Кто?
– Мсье Сезер.
– Он не мог взять. Это мой телевизор. Аднан одолжил его у меня на время.
– Вам стоит поговорить с мсье Сезером.
– Впусти меня, – сказал он.
Я тотчас прижал дверь ногой.
– Телевизора здесь нет.
– Ты врешь!
Сосед навалился на дверь. Я уперся коленом.
– Я не вру.
– Тогда впусти меня.
Он с силой толкнул дверь. Попробовали бы вы противостоять такой туше; хорошо хоть вовремя колено убрал! Омар влетел в комнату и на какое-то мгновение потерял ориентацию – так бывает, когда пьяный не может вспомнить, где и при каких обстоятельствах он ударился об электроплитку. Наконец до него дошло. Он оглядел комнату в поисках телевизора, но, кажется, опять перестал соображать.
– Это не та комната, – сказал он.
– Та самая.
– Ты здесь все поменял.
Отчасти это было правдой, некоторые изменения в комнате я все-таки произвел. Заляпанный матрас, провисший в пяти местах, был заменен новым, купленным в магазине на Фобур Сен-Дени. Хозяином магазина был камерунец. Он торговал домашней утварью по сниженным ценам, поэтому, когда услышал, что мне нужно кое-что из обстановки для моей chambre, взялся за меня всерьез. Я вышел от него с матрасом (дешевым, но вполне добротным), подушкой, комплектом светло-голубого постельного белья (оно не требовало глажки), тонким одеялом, темно-синей шторкой для душа, двумя плафонами, жалюзи кремового цвета (чтобы заменить оставленную на окне занавеску), кое-какой кухонной утварью и – хит моего шопинга! – скромным письменным столом из сосны в комплекте с плетеным креслом. Все это богатство обошлось мне в три сотни евро. Покупки пробили изрядную брешь в моих финансах, но парень бесплатно подбросил банку протравы для древесины (я собирался натереть ею стол) и, главное, поручил своему помощнику закинуть весь скарб в старенький белый мини-вэн и доставить на улицу де Паради.
Остаток дня я посвятил благоустройству комнаты.
Туалет на площадке заслуживает отдельного упоминания. Шаткий унитаз, накрытый сломанным черным пластиковым стульчаком, умещался в крохотном чулане с некрашеными стенами и голой лампочкой под потолком. Он был загажен фекалиями и усеян подсохшими пятнами мочи. Оставаться в этой камере дольше минуты было невозможно, возникал сильный позыв к рвоте. Я снова отправился в город, на соседней улице Фобур Пуассоньер нашел хозяйственный магазин и уже через пять минут вернулся с новым сиденьем для унитаза, туалетным ершиком и промышленным отбеливателем super fort[43], который, как заверил меня продавец, не только уничтожит все застарелые пятна, но и снимет два слоя эпидермиса в случае попадания на кожу. Вот почему он настоял на том, чтобы я потратил лишние два евро на приобретение резиновых перчаток.
Через полчаса новый стульчак был установлен, оправдал себя и термоядерный отбеливатель – унитаз засиял белизной. Для усиления эффекта я не поленился отдраить и пол.
Покончив с уборкой, я опять поспешил на знакомую уже Фобур Пуассоньер в поисках магазина электроники. Поторговавшись для приличия, хозяин согласился расстаться с допотопной моделью стереомагнитофона «Сони» за пятьдесят евро. На обратном пути я прихватил в мини-маркете багет, ветчину и сыр, добавив к ним литр дешевого красного вина. Вернувшись домой, я прежде всего повесил плафоны в комнате и туалете, затем поужинал и до вечера вылизывал свою chambre de bonne под звуки джаза местной радиостанции, лившиеся из стерео.
Отскабливая въевшуюся грязь, я вдруг поймал себя на мысли: не становишься ли ты маниакальным чистюлей? – но решил не углубляться в самоанализ и стоически продолжил уборку.
К полуночи мое новое жилище было безукоризненно чистым, лэптоп уютно расположился на письменном столе, и я взялся за составление списка вещей, которые хотелось бы докупить. Лоб был все еще горячим, но температура явно шла на спад. Почувствовав некоторое облегчение, я рискнул принять душ – горячая вода выплескивалась жалкими струями, – как следует вытерся полотенцем и улегся на узкую койку.
…Разбудил меня сосед – сначала шумным поносом, потом стуком в дверь и, наконец, наглым вторжением в мое жилище.
– Ты все поменял, – сказал он, оглядываясь по сторонам.
– Видишь ли, поздновато уже…
– Стало красиво, – сказал он.
– Благодарю.
– Ты что, продал мой телевизор, чтобы купить все это?
– Телевизор забрал мсье Сезер, я уже говорил тебе, Омар.
– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил он, вперив в меня параноидально-пьяный взгляд.
– Мне Аднан сказал…
– А, это ты сдал Аднана полиции…
– Все было не так… – Мне с трудом удавалось сохранять спокойствие.
– Ты положил глаз на его комнату, позвонил в полицию, и вот его хватают в métro. А потом ты продал мой телевизор!
Последнюю фразу он уже прокричал – как артист, исполняющий роль злодея в третьеразрядном театре.
– Послушай, – сказал я, пытаясь придать своему голосу хладнокровия. – До сегодняшнего утра я был гостем отеля. Как ты, должно быть, слышал, я болел, и болел тяжело. И я понятия не имел, где живет Аднан, пока он сам не рассказал мне про chambre de bonne по соседству…
– Так вот когда ты решил отобрать у него комнату!
– Кстати, меня зовут Гарри, – сказал я, надеясь сменить тему разговора. Но повар проигнорировал протянутую ему руку.
– Значит, телевизор у Сезера? – спросил он.
– Я уже сказал.
– Я убью Сезера!
Омар рыгнул, громко. Выудил из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Я мысленно застонал – ненавижу табачный дым! – но счел момент неподходящим, чтобы попросить его не курить.
– Ты американец? – спросил он, выпустив дым из ноздрей.
– Угадал.
– Тогда пошел в жопу!
Он улыбнулся наглой хмельной улыбкой, наблюдая за моей реакцией. Я сохранил невозмутимый вид.
– Аднану конец. Когда они отправят его в Турцию, он умрет… в тюрьме. Четыре года назад он убил человека. Парня, который трахал его жену… Потом он узнал, что тот вовсе не трахал его жену. Но парня уже не вернешь. Плохо, очень плохо… Вот почему он сбежал в Париж.
Аднан – убийца? Это казалось невероятным. Впрочем, все, что происходило вокруг меня, казалось невероятным… и все-таки это была реальность, от которой никуда не деться…
Сигарета, выпавшая изо рта Омара, приземлилась прямо на свежевымытый пол. Повар затер окурок ботинком.
Потом он опять громко рыгнув, распространяя вокруг запах перегара, развернулся и вышел.
Я открыл окно, чтобы проветрить комнату. Потом поднял с пола окурок и бумажным полотенцем стер пятно от пепла на линолеуме.
В туалете меня поджидала куча несмытого дерьма – привет от Омара. Я дернул за цепочку, чувствуя, как во мне закипает ярость. Справив малую нужду, я вернулся к себе и врубил джаз – в злорадной надежде досадить мерзавцу. Парижскую ночь разорвали нервные диссонансы Орнетта Коулмена, однако ни стуков в стену, ни криков «Убери эту муть» не последовало.
Наслаждаться скрипучими импровизациями в такой обстановке было выше моих сил. Да ну его к черту, этого Коулмена! Комната была слабо освещена. Я обвел ее глазами, поражаясь убожеству жилья. Мои жалкие потуги сделать ее уютной ни к чему не привели… И вот тогда я заплакал. В последние месяцы мне пришлось пролить немало слез, но они были… другими, что ли. Я лежал на кровати, уткнувшись в подушку, и оплакивал все, что потерял… Я чувствовал себя униженным, загнанным в капкан. Минут пятнадцать я не мог остановить эту истерику, но и потом, когда рыдания стихли, мне не стало легче. Такое горе не смоешь слезами… как бы мне этого ни хотелось…
И тем не менее я заставил себя, сняв футболку и трусы, встать под душ. Потом я вытерся полотенцем, принял таблетку зопиклона и провалился в сон.
Проснулся я лишь в полдень, с тяжелой головой и сухостью во рту. В туалете меня ждал описанный стульчак. Омар, как и положено животному, пометил свою территорию.
Почистив зубы над кухонной раковиной, я быстро оделся, прихватил несколько вчерашних счетов, спустился вниз, пересек двор и позвонил в дверь конторы Сезера. На пороге возник качок, лицо его было перекошено, но я и не ждал ничего другого.
– Я хочу поговорить с вашим боссом…
Дверь захлопнулась перед моим носом, но уходить я не собирался. Через пару минут она снова открылась. Качок сделал мне знак следовать за ним. Comme d’habitude[44], Сезер сидел за столом, на котором все так же лежал его сотовый, и неотрывно смотрел в окно.
– Слушаю, – произнес он, не повернув головы.
– Я заменил стульчак и повесил плафон в туалете на своем этаже.
– Поздравляю.
– Стульчак, ершик и плафон обошлись мне в девятнадцать евро.
– Вы рассчитываете на возмещение?
– Да, – сказал я, выкладывая на стол чеки.
Сезер посмотрел на них, сгреб в кучу, потом скатал в шарик и швырнул на пол.
– Не думаю, что об этом стоит говорить, – сказал он.
– Стульчак был сломан, лампочка висела голая…
– Никто из жильцов не жаловался.
– Омар, эта свинья, с радостью и жрал бы из унитаза…
– Вам не нравится ваш сосед?
– Мне не нравится, что он разбудил меня среди ночи и стал требовать свой телевизор, который вы забрали.
– Я не брал.
– Хорошо, значит, это был полтергейст.
Сезер обратился по-турецки к качку. Тот удивленно пожал плечами, потом прошипел что-то в ответ.
– Мой коллега говорит, что не прикасался к телевизору, – сказал Сезер.
– Он лжет, – вдруг произнес я по-английски.
Сезер посмотрел на меня и улыбнулся.
– В целях вашей же безопасности я не буду это переводить, – ответил он на идеальном английском. – И не рассчитывайте, что я еще раз заговорю на вашем языке, американец.
– Вы жулик, – сказал я по-английски.
– Tant pis[45], – кивнул он и продолжил (на французском): – Боюсь, Омар расстроился. Потому что я сказал ему, что вы продали телевизор, чтобы купить новый стульчак. А он, крестьянин, поверил в такую глупость. Мой вам совет: купите ему новый телевизор.
– Ни в коем случае, – сказал я.
– Тогда не удивляйтесь, если сегодня вечером он снова придет домой пьяным и попытается выломать вашу дверь. Он совершенный sauvage[46].
– Попытаю удачу.
– О да, понимаю… крепкий орешек. Впрочем, не такой уж и крепкий, если разревелись вчерашней ночью.
Я постарался не выдать смущения. Не удалось.
– Не знаю, о чем вы говорите…
– Да что уж там, – бросил Сезер. – Омар слышал, как вы рыдали. Сказал, что почти полчаса заливались слезами. Он не пришел к вам сегодня утром требовать деньги за телевизор только потому, что пожалел вас, идиот.
Но, поверьте, к вечеру он снова будет в ярости. Это перманентное состояние Омара. В этом вы с ним похожи.
Сезер впился в меня взглядом. Обжигающим, словно вспышка яркого света. Я невольно заморгал и отвернулся.
