Донна Фрейтас
Девять жизней Роуз Наполитано
Грудью кормить я решительно отказывалась. Об этом мы с Люком без конца спорили. Он приводил аргументы из всех газет и журналов, какие только сумел отыскать, почему кормление грудью необходимо и не делать этого практически преступление.
«Нет, – говорила я, – ни за что, мне плевать, ребенок все равно выживет». Нас самих с Люком когда-то выкормили смесью, и ничего, все отлично.
Но увидев Адди, даже после всего безумия, что тогда творилось – двадцать часов родов окончились экстренным кесаревым сечением, – меня вдруг охватило странное желание ее покормить. Кто бы мог подумать?
Возможно, не дай я слабину, взглянув на идеальное сморщенное личико Адди – именно оно заставило меня согласиться на грудное вскармливание, – мы бы с Люком разобрались в вопросе разделения обязанностей. Однако этого не случилось, мы не разобрались, и Люк, в общем-то, хороший отец, но не настолько хороший, как я ожидала.
Вскоре после рождения Адди он начал часто пропадать в рабочих поездках. Когда я ему на это указала, Люк засмеялся и возразил:
– Вовсе нет, Роуз. Ты выдумываешь. Наверное, просто не выспалась. – Затем подошел ко мне – я стояла у плиты, где тушилась брокколи с чесноком, – и поцеловал в шею. – Я люблю тебя, ты же знаешь. Очень сильно.
– И я тебя люблю, – отозвалась я, ведь это была правда.
Но дело не в недосыпании. Я знала, что Люк стал уезжать чаще, чем обычно. И когда спустя несколько месяцев еще раз ему на это указала, ответ уже не был таким нежным.
– Не все получают продвижение каждый раз, как что-то публикуют, – огрызнулся Люк. – Я пытаюсь нас обеспечивать, ясно?
– Знаю, ты много работаешь, но мне нужно, чтобы ты был дома, с нами. Одной справляться с Адди непросто.
Люк уже открыл рот что-то сказать, но, похоже, передумал.
– Ты с ней отлично справляешься. Лучше меня. – Он засмеялся, но смех прозвучал грустно.
Моя досада потухла.
– Люк, – запротестовала я, – ты тоже прекрасно справляешься. Правда.
А про себя добавила: «Когда бываешь рядом».
– Я стараюсь, – отозвался он.
Но недостаточно.
– Это не соревнования. Просто нужно больше быть с нами. Со мной. – Не сумев удержаться, я добавила: – Последнее время мы почти не бываем наедине.
Люк ничего на это не сказал, просто ответил:
– Пойду в магазин, возьму бейглов[4]. Тебе что-то принести?
Я покачала головой.
Люк взял пальто и ушел.
Войдя в спальню, я долго смотрела на две фотографии, стоявшие на прикроватной тумбочке Люка. К той, что была там всегда – на которой я смеюсь в снегу, – добавилась еще одна, куда более свежая. На ней мы уже вместе с Адди смеемся в снегу. Фото отлично друг другу подходят. Идеальная пара. Каждый вечер перед сном Люк на них смотрит. Говорит, тогда он чувствует удовлетворение от своей жизни, эти кадры напоминают ему обо всем хорошем.
А мне они напоминают, что у меня есть муж, который очень нас любит.
В тот вечер, позже, Люк извинился и обещал почаще бывать дома. А на следующий – пришел с работы, бурля восторгом, с огромным букетом моих любимых пионов. Поцеловал меня и сказал, что договорился с родителями – те на выходных посидят с Адди, а мы уедем вдвоем, только он и я. Объяснил, что понял: мы не отдыхали с тех пор, как родилась дочь, нам нужна передышка. Нам это пойдет на пользу – снова побыть Роуз и Люком, а не Роуз, Люком и Адди.
«Да, – подумала я. – Да».
Мы остановились в маленькой гостинице у океана с видом на воду; здание стояло так близко к берегу, что казалось, волны совсем рядом. Мы сидели в баре, как взрослые, не отягощенные ребенком, потягивали вино, болтали, смеялись, будто в старые добрые времена. У нас был прекрасный, роскошный ужин, а потом мы отправились в постель и занялись любовью – с той раскрепощенностью, какую испытывали до рождения Адди, не волнуясь, что нас прервут или что мы будем слишком шуметь. Я вспомнила, почему люблю мужчину, за которого вышла замуж, – родительство заставляет об этом забывать. Думаю, Люк тоже вспомнил обо всем. Надеюсь, вспомнил.
Отец и мать мужа нам не звонили, ни разу.
– Хорошо проведите время, – сказала мне свекровь Нэнси на прощание. Я была так ей благодарна, что вдруг сделала то, чего не делала годами, – обняла ее. Нэнси удивленно ахнула, когда я обхватила руками ее стройную фигурку. А потом крепко обняла меня в ответ.
Я так и не забыла, как родители Люка обращались со мной, пока я отказывалась заводить детей. Теперь-то все в порядке, потому что они бабушка и дедушка Адди, но если убрать дочку из уравнения, наши отношения в лучшем случае напоминают коктейль из креветок – холодный и, вопреки ожиданиям, не столь вкусный.
И все же в тот миг я испытала такой прилив теплоты от этого проблеска душевной щедрости свекров, что не сумела сдержаться и вдобавок обняла Джо, отца Люка.
Поэтому муж поехал в отпуск с улыбкой. Моя злость на его родителей всегда стояла между нами – «твой отказ простить», как говорил Люк, не замечая, что они рядом со мной постоянно испытывают неловкость.
После этого наш отдых стал только лучше.
И теперь, когда бывает совсем тяжко, когда Люк все неохотнее встает с кровати, чтобы погулять с Адди в парке, как обещал, я стараюсь вспоминать те два дня в гостинице у океана. Я говорю себе: хватит одного уикенда и мы все исправим. Бац – и готово!
* * *
Раздается дверной звонок.
– Кто там, мамочка?
Мы с Адди все в муке, на руках, даже на предплечьях у нас липкое тесто. У Адди оно к тому же в волосах и на щеках. Дочь выглядит так, будто каталась по столешнице.
– Оставайся здесь, – велю я, – и ничего не трогай.
Мы как раз миновали сложный этап в процессе приготовления пасты – разбили колодец. На фоне Мэрайя Кэри[5] поет мою любимую рождественскую песню. Я подпеваю, отмывая руки в раковине – тесто совсем не легко отскрести. Позже, когда отправлюсь спать, я найду его на руках, на шее и даже на ноге.
Звонок звенит снова и снова.
– Иду, иду! – Закрываю кран и вытираю так и не отмытые руки. Тесто прилипло к ладоням, пальцам и отслаивается, как кожа зомби.
– А может, это рождественские подарки? – с надеждой говорит Адди.
Она стоит на маленьком стульчике, подпрыгивает, подражая Мэрайе. Нам с Люком удалось убедить дочь, что иногда Санта посылает с подарками своих помощников пораньше. Они не могут нарядиться эльфами, поскольку притворяются работниками доставки.
Я открываю дверь. За порогом стоит моя подруга Джилл, профессор психологии в нашем университете. В руках у нее – большой коричневый пакет из супермаркета.
– Я звонила тебе, но ты не взяла трубку! – Окинув взглядом меня, обсыпанную мукой, мой фартук, Джилл добавляет: – Доктор шеф!
– Телефон на беззвучном режиме.
Она входит и сразу берет тапочки, которые оставила у нас для себя.
– О, Мэрайя Кэри! «Я хочу лишь быть с тобой, все сомнения долой…»
Посмеиваясь, иду за ней: Джилл поет, не попадая в такт, громко и задорно.
– Мне бы лучше ничего не трогать, а то все испачкаю, – говорю я, но Джилл не слушает.
Она ставит пакет на стол.
– Привет, Булочка! – восклицает Джилл, крепко сжимая Адди в объятиях.
Та взрывается смехом. У Джилл нет детей. Она, как и я, не хочет их иметь. Как я когда-то…
– Прости, что прервала вашу кулинарную феерию, но у меня дело к твоей мамочке. – Джилл шумно целует Адди в щеку, покачивая бедрами в такт музыке, и поворачивается ко мне: – А Люк где? Спит?
– Где ж еще?
Джилл начинает доставать покупки: коробку пончиков, шоколад, пакет круассанов из моей любимой пекарни.
– Что это? – удивляюсь я. – Вечеринка?
Джилл вытаскивает свежевыжатый апельсиновый сок и шампанское.
– Что происходит?
– Ты с утра еще не выходила в интернет? Почту проверяла?
– Нет. Рассказывай.
Джилл с улыбкой открывает сок.
– Боже, правда? Неужели я его получила?!
Джилл выдерживает паузу, а потом принимается барабанить по столешнице.
– Да! Ты получила грант! Список выложили сегодня утром.
– Мать твою, да быть не может! – кричу я и захлопываю ладонью рот, когда Адди поворачивается ко мне. – Ура, ура! Обалдеть! Потрясающе! Охренеть!
– Мама!
– Прости, солнышко. Больше не буду.
Направив горлышко бутылки в сторону, Джилл с хлопком ее откупоривает. Адди удивленно охает.
Достаю из шкафчика три бокала. Наверное, вручить один из них Адди – идея так себе, но удержаться я не в силах. К тому же в ее бокале будет только сок.
Ставлю фужеры в ряд на присыпанном мукой столе, а Джилл начинает разливать «Мимозу».
– Это газировка? – спрашивает Адди, показывая на шампанское.
Она наклоняется вперед и внимательно рассматривает бутылку.
– Это мамочкина газировка, – говорит Джилл.
– А-а… – разочарованно тянет Адди.
Детство полно ужасных разочарований, непрерывной череды «нет» – то нельзя, это тоже нельзя, нельзя что-то говорить или делать. Адди все время на это жалуется. Почему ей всегда говорят «нет»? И я когда-то об этом спрашивала, как любит напоминать мне мама. И это тоже сводило ее с ума, с довольной усмешкой рассказывает она.
Джилл, которая стоит у противоположного края столешницы, берет свой бокал. Между нами посреди взрыва муки высится полуготовое тесто.
– За тебя, Роуз!
Беру бокал и помогаю Адди взять свой. Слегка пошатнувшись, дочь наклоняет длинную ножку, и сок капает на стойку.
– Ура-а!
С нашими возгласами смешивается хохот Адди.
Мы чокаемся бокалами, дочь снова проливает сок, на сей раз немного попадает на тесто, но мне плевать. Пузырьки шампанского покалывают кончики пальцев и устремляются вниз по ногам.
– И за нашу Булочку! – Я легонько подталкиваю локтем Адди. – За тебя, солнышко.
Адди улыбается. Кусочки подсохшего, растрескавшегося теста осыпаются с ее щек.
Шумно целую дочку в лоб.
– Мама! – вопит она и отодвигается.
Если бы пять лет назад меня спросили, что будет, если я рожу ребенка, я бы ответила: младенец – это самоубийство в профессиональном плане. Истинная правда. В первый год я думала, что уже никогда не отдохну. Все время была вымотана.
Но однажды ночью, спустя несколько месяцев непрерывной галлюцинации, в которую слился первый год Адди, мне не спалось после кормления. Я открыла ноутбук и просто начала писать, изливая свою тревогу: можно ли стать родителем, когда так упорно сопротивлялась материнству? Делает ли это меня плохой матерью? Имеет ли значение прошлое сейчас, когда я твердо встала на этот путь? Относятся ли теперь люди ко мне пристрастнее, с большим подозрением? Не считают ли они, что моей малышке-дочери не подходит ее мать? А вдруг я не гожусь? Есть ли в мире такие же женщины, как я, которые не хотели становиться матерями, но стали ими, испытывают ли они те же опасения или я такая одна?
Однажды Джилл, пообещав не обращать внимания на мой закапанный детской слюной свитер, пришла и принесла вино, виски и закуски. Я постаралась сделать заранее все, что полагается хорошей мамочке, чтобы иметь возможность выпить с подругой. Во время беременности я с радостью заказывала за ужином вино – всего бокал – и с вызывающей улыбкой смотрела на осуждающие взгляды. Насчет этого мы с Люком тоже спорили. Родители мужа устраивали скандалы. Из-за всего этого мне лишь хотелось заказать второй бокал и запить его рюмкой текилы.
Я рассказала Джилл, что набросала кое-что, просто список тревожащих меня вопросов. Объяснила, вот мне интересно, одна ли я так себя чувствую: раз я не хотела ребенка, означает ли это, что и матерью для Адди стану плохой.
Глаза Джилл загорелись:
– Что ж, профессор Наполитано, почему бы вам это не выяснить?
– Что?
– Все это похоже на отличное исследование, Роуз.
– Серьезно? – удивилась я.
От усталости мои рефлексы притупились. Но затем во мне проснулось знакомое ощущение, то, которое всегда напоминало, для чего я получила докторскую степень. Внезапно оно проявилось снова, пусть слабое, но волнующее.
– О боже, мои вопросы могут послужить основанием для исследования. Это и есть исследование!
Джилл кивнула. Она оказалась права.
Кажется, это случилось целую вечность назад, и так оно и было. Мне потребовалось много времени, чтобы подготовить заявку на грант, больше, чем обычно. Но я это сделала.
И вот я здесь, на своей кухне, праздную получение гранта, пью шампанское и набиваю рот пончиками и шоколадом. Адди уже слопала не меньше четырех карамелек. Ее щеки поверх теста испачканы липким.
– Я так рада! – сообщаю я Джилл, наверное, в десятый раз. – Все еще не верится!
И тут из спальни выходит, потирая глаза, Люк в синем махровом халате.
– Во что тебе не верится, Роуз?
– Милый! Доброе утро!
– Привет, Люк, – говорит Джилл.
– Привет, папочка.
– Ого. – Люк подходит к Адди и снимает ее со стула. Потом поворачивается ко мне. – Обычно по утрам ты со мной не такая ласковая. Что случилось?
– Я получила грант, Люк, грант! – не сдержавшись, визжу я, и Джилл со мной. Мы подпрыгиваем, в бокалах плещутся остатки «Мимозы», разливаясь на пол.
– Ух ты! Потрясающе, Роуз, поздравляю. Молодец!
Я смотрю на Джилл, когда Люк с энтузиазмом меня хвалит. Затем поворачиваюсь к нему и внимательно гляжу на мужа. Остатки возбуждения улетучиваются, у меня перехватывает дыхание.
Я таращусь на Люка – на лице широкая улыбка, он произносит правильные слова, которые и должен сказать гордый за жену муж. И все же за его словами и улыбкой я вижу другое: Люк лжет. Он не радуется за меня. Его чувства совсем не такие. Уж я-то знаю. Жена всегда знает.
ГЛАВА 8
19 сентября 2008 года
Роуз, жизнь 2
У Люка роман, я уверена. Это мое наказание, правда? Я наказана за то, что не хочу детей. Что лишила мужа и его родителей ребенка и внука. Что уперлась и не хочу одуматься. У меня был любящий муж, счастливая жизнь, но я сделала выбор, и теперь мой любящий муж любит другую.
Откуда я знаю?
Ну…
По правде говоря, лучше спросить, как я могла не узнать. Как жена может остаться в неведении, когда такое случается?
Дело не в том, что Люку поступают какие-то подозрительные звонки или что-то в этом роде. Скорее просто шестое чувство. То, как он себя ведет. Вернее, как на меня смотрит. То есть не смотрит.
Отстраненность. Мы отстранились друг от друга после той глупой ссоры из-за витаминов, когда все закончилось обещанием Люка перестать на меня давить. Примерно на минуту ситуация улучшилась, но потом…
Люк постоянно чем-то занят, но не домашними делами, работой или электронной почтой. Нет, он все время в своих думах, куда я не могу добраться. А когда пытаюсь до него достучаться, он резко и неестественно возвращается из далей, где блуждали его мысли. Внезапно внимательный, натянуто-веселый… Даже слишком внимательный.
Заводит серьезные разговоры, вроде «Роуз, ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил. Ты ведь это знаешь?». И это после того, как я задаю ерундовый вопрос типа «Люк, ты не видел мою любимую футболку?». Или: «Люк, что скажешь, если на ужин будет грибное ризотто?»
Все дело в чувстве вины. Он виноват.
Вина словно запах, что поселился в нашей квартире. Отвратительная вонь, окутывающая Люка, которая тянется за ним, будто он вернулся из хлева.
Но все это неявные доказательства. Ведь есть кое-что еще.
Фото.
* * *
Не то фото, другое. Хуже. Более говорящее…
Я заметила его мельком в телефоне мужа. Люк хотел показать мне фотографию какого-то толстого смешного кота. Муж часто снимал кошек, из-за чего мы заговаривали о том, чтобы самим завести животное – некий утешительный приз взамен ребенка, которого никогда не будет. Я хотела кота, настаивала на этом. Пыталась обернуть все в шутку, а иногда Люк и сам шутил, что котенок заполнит пустоту в нашем бездетном браке. Но это никогда не срабатывало, не могло обезвредить гранату, которая металась в нашей жизни, будто воздушный шар без веревки, угрожая взорваться.
Люк листал фотографии, их было так много. Я заглядывала ему через плечо.
Он уже фыркал от смеха, предвкушая, как я развеселюсь, увидев того кота. Вдруг мой палец метнулся к экрану телефона, пытаясь остановить картинку, задержать ее, чтобы рассмотреть получше.
– А это кто?
– Где?
– Та женщина. На фото, которое ты только что пролистал.
– Женщина? – Люк попытался прокрутить страницу вверх, но на экран давил мой палец. Муж повернулся ко мне, удивленно приподняв брови. – Я не смогу найти, если ты не отпустишь.
Тон его был пронизан раздражением. Я убрала руку.
– О… Прости, – извинилась я, но и не подумала отодвинуться, отвести глаза от экрана. Не хотела пропустить, позволить Люку притвориться, что того кадра не было. Фото мелькали слишком быстро, я не успевала ничего разглядеть.
– Помедленнее. Кажется, ты уже пролистал.
Люк начал крутить в другую сторону, на сей раз с черепашьей скоростью, и я подумала: «Поссоримся. Ссориться мне не хотелось».
Сначала шли рабочие фотографии – пресс-конференция с мэром, помолвка, которую Люк снимал на прошлой неделе, а потом серия случайных кадров. Муж всегда фотографировал на улице или в магазине, каждый раз, когда замечал что-то интересное.
Мой палец снова дернулся.
– Вот она.
– А, Шерил… – Люк произнес ее имя так беззаботно, будто я должна была знать Шерил или хотел дать понять: ничего такого в ее фото в его телефоне нет. Но стоило только ему показать, что он знает имя этой женщины, что «Шерил» слетает с его языка так же легко, как «Роуз», он об этом пожалел и тут же добавил: – Кажется, ее звали именно так.
– Звали? Она что – умерла?
Люк уставился на меня.
– Нет, Роуз. Хотя с какой стати меня должно это волновать? Это просто женщина.
Он коснулся миниатюрного изображения – и оно растянулось во весь экран. Люк наклонил телефон, чтобы я рассмотрела получше, словно был счастлив мне его показать, словно фото столь же безобидно, как остальные.
Я посмотрела на лицо этой женщины, ее позу, и в животе у меня разверзлась дыра. Дело было не только в ее красоте, длинных янтарных локонах и веснушчатой полупрозрачной коже, какая бывает только у рыжих. Просто она смеялась. Смеялась, запрокинув голову, волосы каскадом струились по плечам, глаза полузакрыты, красные губы округлились, щедро излучая радость.
Это было так похоже на мою фотографию – любимую фотографию Люка.
– И кто она такая? – спросила я, направляясь на кухню. Изо всех сил стараясь притворяться беспечной, включила кран, ополоснула тарелки и принялась составлять в посудомойку. – Вроде бы ты не упоминал о ней раньше. Шерил…
Услышав ее имя, я не могла перестать его произносить.
– Говорю же, просто увидел ее в парке. – Люк подошел к полке, где мы держим спиртное, достал бутылку виски, отвинтил крышку и налил себе бокал. Он никогда не пил виски, а тут вдруг захотел. – Подумал, можно использовать это фото на моем сайте, ну знаешь, чтобы получить больше заказов на портреты. А имя я узнал только потому, что она подписала разрешение на публикацию. Хороший снимок, как считаешь?
Я расставляла и переставляла заново тарелки, миски и кружки, стараясь как можно лучше уместить их в посудомойке.
– Просто отличный.
– Ага, я тоже так подумал, – кивнул Люк, будто я первая это заметила, а он просто согласился. Муж подошел ко мне с бокалом виски, который все еще был почти полон до краев, и сделал глоток. – Дай-ка я.
Я отошла, и Люк вручил мне стакан. Наклонился к посудомойке, подвинул миску, переставил другую подальше, опустил в гнездо капсулу с моющим средством и закрыл дверцу. Нажал кнопку, посмотрел на меня, потянулся за своим виски и засмеялся.
Бокал был пуст.
Пока Люк переставлял тарелки, я его опустошила.
* * *
Я смотрю на часы. Наверное, у Люка в студии сейчас обеденный перерыв. Беру телефон и звоню мужу. Попадаю на автоответчик. Вот еще один признак, что у Люка интрижка. Раньше он всегда снимал трубку. Хоть бы никогда не видеть эту чертову фотографию! Теперь все, что бы ни делал муж, кажется признаком измены.
– Привет, Люк, – начинаю я. – Просто звоню поздороваться. Я соскучилась. И вообще, может, приготовить на ужин что-то особенное? Перезвони или напиши, что ты хочешь. Знаю, ты занят. Люблю тебя!
Мой голос источает такой сироп, что начинают ныть голова и живот. Слишком много сахара.
Вот так люди сходят с ума и нанимают частных детективов.
Дальше я звоню Джилл. Та берет трубку после первого гудка.
– Привет, что случилось?
Хоть кто-то в этом мире хочет со мной поговорить.
– Можешь приехать?
– К тебе в офис или домой? Я думала, ты сегодня работаешь из дома.
– Так и есть. Вернее, работала. Но уже нет. Не могу сосредоточиться. Ты нужна мне. Пожалуйста, приезжай. – Звучит жалко, и это невыносимо.
Наступает долгое молчание.
– Роуз… – говорит Джилл, понизив голос, тихо и протяжно, – что случилось?
Делаю глубокий вдох. Я еще не произносила это вслух, боясь воплотить в реальность. Но все же произношу.
– Люк мне изменяет.
На сей раз Джилл не заставляет меня ждать.
– Сейчас буду, – быстро говорит она, и в трубке раздается щелчок.
* * *
Я открываю дверь, и подруга тут же меня обнимает.
– Давай-ка выпьем чаю, – предлагает она, входя в квартиру.
Направляется прямиком к кухонным шкафам, берет два пакетика с ромашкой, достает пару чашек и опускает внутрь пакетики, вытаскивая ярлычки.
Чтобы чем-то заняться, ставлю чайник на плиту.
Мы ждем, пока вода закипит.
– Чай успокоит нервы, – замечает Джилл.
– Я не говорила, что нервничаю.
По взгляду подруги ясно: она мне не верит.
– Ладно. Я волнуюсь, иначе бы не позвонила.
– С чего ты взяла, что у Люка роман? Ты что-то нашла? Квитанцию из отеля? Переписку?
– Не совсем.
Джилл складывает руки на груди. На подруге ярко-синий топ, который идет к ее глазам.
– А что тогда?
– Ну… – Я соображаю, как описать свои чувства. – Люк стал… другим. Он отдаляется. Не всегда, но временами.
– С мужьями такое бывает. С женами тоже. Мария все время отдаляется. – Мария и Джилл – пара. – Это еще не значит роман.
– Я знаю, но… – молчу, дышу, – он отдаляется, а потом наоборот. Становится чересчур ласковым, будто хочет что-то исправить. Словно чувствует свою вину. А потом было фото…
Джилл приподнимает брови.
– Так-так… – Она сбрасывает ботинки, один за другим, влезает в тапочки, что стоят у стены. Затем возвращается к столу. – Расскажи-ка о нем.
– Помнишь ту фотографию, где я смеюсь в снегу?
Джилл кивает.
– Он листал галерею в своем телефоне, и я увидела почти такой же кадр, только девушка была мне совсем не знакома. Люк сказал, ее зовут Шерил.
– Шерил! Так это не просто случайная прохожая.
– Люк клянется, что случайная. Но мне кажется, он ляпнул автоматически, не подумав. А потом попытался это скрыть.
Чайник начинает верещать. Джилл наливает воду в чашки и вручает одну из них мне. Пакетик всплывает, я ложкой опускаю его на дно.
Джилл обхватывает чашку обеими руками, пар поднимается к ее лицу.
– Может, ты все не так поняла? Он сфотографировал девушку, потому что она напомнила ему о тебе. Затосковал и в приступе ностальгии сделал фото.
Со вздохом качаю головой.
– Есть еще кое-что. Я не случайно решила, что эта девушка не просто знакомая. Ты подумаешь, что я рехнулась.
– Говори же.
– Моя фотография на тумбочке Люка всегда развернута к нему, он видит ее перед сном и когда просыпается утром.
Джилл насмешливо фыркает.
– Просто он любит тебя, Роуз. Твой муж – жалкий романтик.
– Однажды я заметила, что рамка стоит под другим углом, и повернула ее. На следующее утро она снова была переставлена. Наверное, Люк сделал это нарочно. Не хотел перед сном смотреть на меня, потому и подвинул – чтобы не видеть!
– Ты этого не знаешь. Может, он просто задел рамку, и это лишь совпадение. А может, Люк теперь ложится в другой позе.
– За уши притянуто, – говорю я, хотя очень хочется верить. – Больше похоже, что он мучается виной из-за романа с Шерил.
Джилл вытаскивает пакетик из чашки, отжимает ложкой и кладет на блюдце.
– Улики. Если он тебе изменяет – хотя это еще большой вопрос, – мы обязательно найдем доказательства.
– Найдем?
– О, да. И поищем их прямо сейчас. Когда Люк вернется?
– До семи его не будет.
– Прекрасно. У нас куча времени.
С чашкой в руке она направляется прямиком в кабинет, где у каждого из нас свой стол.
Глубоко вздохнув, я следую за ней.
Джилл уже вовсю роется в ящиках стола Люка.
– Как думаешь, где он мог от тебя что-нибудь прятать?
У меня кружится голова, и на миг я замираю, будто любое движение назад, вперед или в сторону приведет к падению с обрыва. Я правда это сделаю? Стану рыться в вещах мужа? Искать доказательства его любовной связи?
Да, решаю я. Возможно, мы найдем какие-то улики, и я буду знать, что не сошла с ума. Или докажем, что я все выдумала, и я забуду этот вздор. Беру книгу со стола Люка, листаю, кладу обратно.
– Не знаю, наверное, искать надо везде.
Я разбираю вещи Люка – стопки почты, налоговые квитанции – и чувствую себя одной из тех жен, что выступают на ток-шоу, рассказывая об отчаянных поступках, на которые были вынуждены пойти, когда заподозрили мужа в измене. Но потом я теряю бдительность, поддаюсь своим худшим порывам, и это даже освобождает. Я начинаю хихикать.
– Что смешного? – спрашивает Джилл, открывая ящик и копаясь в нем.
– Я. Мы. Все это. – Беру стопку бумаг с полки и перебираю. – Какая разница, нанять частного детектива или заниматься тем, чем мы сейчас занимаемся? Почти никакой, верно? То же самое, только без телеобъектива и камеры. Это даже забавно!
– Забавно, пока мы что-нибудь не найдем, – отзывается Джилл, и мой смех затихает.
* * *
Я помню, когда впервые поняла, что влюбилась в Люка, влюбилась бесповоротно и безнадежно. Казалось, у меня отняли сердце.
Это случилось десять лет назад. Я была в творческом отпуске вместе с подругами по аспирантуре, Райей и Дениз, которые увезли меня с собой писать статьи для наших диссертаций, чтобы впоследствии иметь возможность претендовать на работу получше.
Но на самом деле подруги увезли меня от Люка.
К тому времени мы встречались всего три месяца, но после второго свидания уже стали неразлучны. Вместе катались на велосипедах, вместе гуляли в парке, вместе ходили за продуктами. Все дела, даже такие будничные, как покупка молока и хлопьев, воспринимались как особенные. Все, что мы делали, казалось важным, словно мы заглядывали в собственное будущее, в бесконечную рутину быта, рутину, которая со временем станет восприниматься обыденно, словно так было всегда.
Дениз, Райя и я весь день сидели на террасе дома, пытаясь работать. Наконец я встала с дивана, подошла к креслу, где читала Дениз, и провозгласила:
– Я не могу ни на чем сосредоточиться!
Помню, как Дениз оторвала взгляд от книги и ухмыльнулась.
– Ты не можешь сосредоточиться, потому что все время думаешь о Люке, – заявила она.
– Неправда! – запротестовала я, но улыбнулась, потому что подруга была права.
Люк всегда тенью присутствовал в моей голове. Я воображала, как он стоит там, посреди нейронных путей, и машет мне. Порой это пугало, казалось, я могу полностью раствориться в нем, если не поостерегусь. Но в основном я старалась просто наслаждаться чувством влюбленности, позволяла себе плыть по течению, зная, что в глубине души всегда останусь собой.
Но тут в доме зазвонил телефон – и я побежала внутрь, чтобы снять трубку. На террасе надо мной рассмеялись Райя и Дениз. Телефон был старый, с витым шнуром.
– Привет, – сказал Люк.
– Рада тебя слышать, – отозвалась я.
– Скучаю по тебе, – вздохнул он.
От счастья у меня закружилась голова.
– И я.
– Как продвигается работа?
– Хорошо. Ну… я часто отвлекаюсь.
– Да? И почему? – спросил Люк, и по голосу я поняла, что он улыбается.
– Сам знаешь…
– Знаю.
Мы оба знали. Ему не нужно было произносить это вслух.
– Чем занимаешься? – поинтересовалась я.
– Пытаюсь наладить бизнес. Как обычно.
– Когда-нибудь станет полегче.
– Правда?
– Нельзя сдаваться. Когда-нибудь мы будем со смехом вспоминать эти времена, потому что я перестану считаться ценным специалистом, а на тебя навалится больше работы, чем ты сможешь осилить. Работы, которую ты любишь, а не свадебных фотосъемок.
– Звучит неплохо, – заявил Люк, – особенно та часть, про «вспоминать эти времена». Кажется, ты думаешь, будто нас ждет долгая совместная жизнь.
Я пересекла комнату и подошла к окну, отойдя насколько хватило длины провода.
– Я в самом деле так думаю. А ты?
– И я.
В повисшей между нами тишине я начала вспоминать, как Люк сидел за кухонным столом в моей крошечной съемной квартирке, обрабатывая фото, а я писала статью, которую хотела опубликовать. Как иногда безо всякого повода мы вдруг бросали дела и занимались сексом так поспешно и страстно, словно в последний раз. Словно один из нас мог умереть ночью или его бы убили где-то на улице, и всему наступил бы конец, так что нужно было успеть напоследок излить всю свою страсть.
Я одновременно любила и ненавидела это ощущение. Как я буду жить без Люка, если вдруг его потеряю? Почему чувство, что моя жизнь без него будет неполной, возникло так быстро? Ненавижу. Но больше люблю…
Я любила Люка. Любила.
– Эй, – позвал Люк, – ты куда пропала, Роуз?
– Никуда. Просто задумалась.
– Надеюсь, о хорошем.
– О хорошем, – улыбнулась я.
– И можешь рассказать мне об этом прямо сейчас?
– Лучше расскажу тебе это лично.
«Это» звучало как «Я люблю тебя, Люк».
– Ну ладно… – разочарованно протянул он.
– Я скоро вернусь.
– Не так скоро, как мне бы хотелось.
– Ты вполне протянешь без меня еще пару дней.
– Не знаю, протяну ли…
И мы оба засмеялись. Я бросила взгляд на террасу, чтобы удостовериться: Райя и Дениз не подслушивают. Они весь день подшучивали надо мной из-за вчерашнего звонка Люка перед сном. Разговор вышел уж очень слащавым.
– Мне пора. Сам знаешь, нужно писать статьи, работать с Дениз и Райей и все такое.
Люк молчал. Мы оба молчали.
Я люблю тебя. Вот что я тогда не сказала.
Я тоже люблю тебя. Вот что Люк тогда не сказал мне, я уверена на все сто.
Но мы это чувствовали. Я чувствовала, и слова любви глубоко проникли в наши сердца.
Любовь к Люку все еще жива в моем сердце. А как же его любовь? Неужели кто-то другой вытеснил ее из этого самого главного места, отшвырнул подальше, заставил исчезнуть и теперь Люк больше ничего ко мне не испытывает?
* * *
Мы с Джилл никаких улик не нашли.
Мне хотелось забыть о своих подозрениях, но я не могла. Я знала: Люк мне изменяет. Я чувствовала это каждой клеточкой, так же как знала, что материнство не для меня. Будто это базовая истина.
А может, я сама виновата. Я до конца не поверила широкому жесту Люка, когда он предложил забыть о проблеме деторождения. Кажется невозможным, чтобы муж прошел путь от отчаянного желания завести ребенка до «Ладно, Роуз, мне так жаль, что мучил тебя и почти уничтожил наши отношения, я больше так не буду» всего лишь за время нашей ссоры из-за банки витаминов. После этого я пребывала в растерянности, наш брак представлялся мне осыпающейся землей, полной трещин и оврагов, и я почти не знала, как по ней ходить.