Дарья Донцова
Инстинкт Бабы-Яги

– Бред! – решительно ответила Марина.

– А вот кое-кто говорит, будто вы застали Шергину с Костей в одной постели и решили отомстить, – не успокаивался я, – вроде она подождала, пока вы распишетесь, а потом уложила вашего мужа в свою постель. Вы пришли к ней, открыли дверь теми самыми ключами…

– Идиотство, – вконец обозлилась Марина, – во-первых, мы не успели с Костей пожениться, инцидент с фотографией произошел до свадьбы. Во-вторых, я никогда не заставала их вместе, ну кто придумал подобную глупость?

Я хотел было сказать, что информация исходила от самой Алены, но прикусил язык и пробормотал:

– Да так, просто слышал.

– Выкиньте эту чушь из головы, – резко ответила Марина, – люди невесть что наболтать могут. Да, мы поругались с Аленой, но виноват был лишь Костя, ни Аленкиной, ни моей вины тут нет. Парень такой попался, сначала ей голову дурил, потом меня из-за глупости бросил, даже разобраться не захотел. Кстати, если хотите знать, я на Рождество позвонила Алене и сказала: «Ты, конечно, сейчас швырнешь трубку, но я хочу пожелать тебе счастья и удачи».

– А она?

– Выслушала спокойно и ответила: «Ладно, и тебя с праздником, потом поговорим, извини, опаздываю на работу». Так что наши отношения могли наладиться, я очень рассчитывала на первое марта. Глупо ведь из-за мужика терять хорошую подругу.

– Ну, очевидно, Алена была иного мнения, раз сказала, что торопится на работу! Это в Рождество-то!

– Так она же в турфирме пашет, у них, когда на календаре красное число, просто аврал.

– А что должно было произойти первого марта?

– День рождения у Алены, – пояснила Марина, – я уж и подарок приготовила. Думала, приду, протяну коробку с букетом и попрошу: «Давай все забудем!» И опять бы сдружились! Но нет, не получилось, бедная моя подружка! Какая страшная смерть – зимой, в реке, подо льдом.

И Марина горько заплакала. Я молча повернул направо и чуть не вылетел на тротуар. Московские дороги в феврале напоминают каток, представляю, какова была обстановка на шоссе, когда Илья не сумел справиться с управлением.

– Так и не помирились, – всхлипнула Марина. – Ну почему я не позвонила ей раньше, чего ждала? Теперь ничего уже не исправить.

Я осторожно отпустил сцепление. Самое ужасное – это муки совести возле гроба. После смерти отца я пару лет ощущал давящую безнадежность оттого, что никогда не смогу уже попросить у него прощения за все нанесенные мной обиды. Память подло подсовывала неприятные воспоминания. Вот отец предлагает поехать вместе с ним в Карловы Вары, но я, студент второго курса, прихожу в ужас от перспективы прогулок вокруг источника в толпе пожилых людей и мигом записываюсь в строительный отряд, которому предстояло возводить коровник в колхозе. Сейчас бы я, естественно, отправился на воды, но в те годы очень хотел провести лето в своей стае, и папа отбыл один. А еще он один раз по случайности заглянул в ГУМ, продавщицы мигом узнали любимого народом писателя и, затащив в подсобку, предложили купить ботинки. Для тех, кто забыл, напоминаю: в советское время обувь считалась самым дефицитным товаром. И отец приобрел обувь, только не себе, а мне. Как сейчас помню их внешний вид: высокие, до щиколоток ботинки на толстой подметке. Завязывались они шнурками.

– Отличная вещь, – радовался отец, – померяй, Ваня, качественная кожа, сносу не будет.

Весь институт, вернее, его мужская часть, ходила той весной в узконосых полуботинках, практически без подметки. Шнурки считались анахронизмом. Ступню просто всовывали внутрь, оттянув «язык». Приобретенные ничего не понимающим в моде отцом «скороходы» выглядели не то что вчерашним, а позавчерашним днем. Я, правда, один раз влез в них, но ехидные приятели мигом начали изощряться в остроумии по поводу ботинок. В основном прозвища были непечатными, но особенно обидела меня отчего-то фраза, брошенная Ритой Маликовой, спесивой девицей-поэтессой:

– Ну, Ваня, и зачем же ты чемоданы на ноги нацепил?

Придя домой, я засунул ботинки в шкаф с твердым намерением никогда больше не надевать их. Но папа регулярно предлагал:

– Ваня, надень ботинки.

И приходилось, скрежеща зубами, завязывать шнурки. В конце концов мне это надоело, и я, взяв ножницы для резки металла, отодрал подошву у одного ботинка. Отец был так расстроен, что я тут же пожалел о содеянном.

Павел Подушкин умер давно, и, наверное, в его жизни случались и более серьезные разочарования, чем оторванная подметка, но мне стыдно до сих пор. А главное, нельзя кинуться ему на шею и воскликнуть:

– Ну прости, пап, я дурак! Отличные были ботинки!

Вот и Марина Райкова сейчас плачет. Мне жаль ее, но помочь ей не могу.

Глава 7

Я высадил Марину у двери, на которой висела табличка «Торговое объединение „Моторс“». Она последний раз всхлипнула, вытащила косметичку и быстро произвела текущий ремонт лица. На мой взгляд, ее личико после нанесения слоя штукатурки стало выглядеть намного хуже, излишек косметики старит, но у дам иное мнение по этому поводу.

Не знаю почему, но у меня сложилось впечатление, что Марина чего-то недоговаривает. С ней нужно встретиться еще разок. Пусть она успокоится, посидит на службе, а я вечером заеду за ней. Может, отвезу в ресторан… Многие дамы становятся очень болтливы, выпив рюмку-другую…

Отъехав немного в сторону, я позвонил Норе, получил «добро» на посещение кабака и разрешение ехать за Николеттой.

Точно в указанный срок я притормозил у подъезда дома, в котором находилась родительская квартира. Маменька, задержавшись на пятнадцать минут, шлепнулась на сиденье и недовольным голосом заявила:

– Вава, мы опаздываем.

Я промолчал. Абсолютно бесполезно говорить, что это она задержалась, а я приехал вовремя.

Николетта всегда считает себя правой. Однажды она, как всегда, прособиравшись, опоздала на поезд. В полном негодовании маменька влетела к начальнику вокзала и закатила скандал. Тот решил вразумить пассажирку:

– Но поезд ушел по расписанию!

– Ерунда, – рявкнула Николетта, – двадцать минут роли не играют, он обязан был подождать меня. Какая безответственность! Укатить и оставить пассажирку на перроне. Вы за это ответите!

– Вы сами опоздали, – попытался отбиться начальник.

– Я? – возмутилась Николетта. – И что? Или, по вашему мнению, я должна была выйти из дома лохматой?!

– Но составы ходят по расписанию, – путеец все еще не понимал, с кем имеет дело.

Николетта ткнула в него пальчиком, украшенным антикварным кольцом с изумрудом:

– Да? Теперь извольте вернуть его назад и посадить меня.

Начальник вокзала разинул рот, ничего подобного ему до сих пор не приходилось слышать.

По салону машины поплыл тяжелый запах дорогих духов. Николетта обожает душные, терпкие ароматы. Когда фирма «Ив Сен Лоран» выбросила на рынок «Опиум», это было стопроцентное попадание в маменьку. У меня мигом начинает кружиться голова от обволакивающе сладкой вони. К тому же Николетта, проявляющая похвальную умеренность в употреблении косметики, при виде пузырька с туалетной водой теряет тормоза и одним махом опрокидывает на себя половину емкости. Не знаю, как у остальных людей, а у меня в носу тут же начинает свербеть, потом я принимаюсь безостановочно чихать, после чего раскалывается от боли голова.

– Ну, Вава, поторопись, – тараторила Николетта, – к этому Розенкранцу запись за полгода. Спасибо, Кока мне протекцию составила. Эй, эй, куда? Почему ты тут не повернул?

– Там запрещающий знак, – ответил я и открыл пошире окошко.

В салон ворвался февральский, сырой, наполненный снегом воздух. Но, поверьте, амбре бензиновых паров лучше, чем запах «Опиума».

– Ну и что? – ринулась в атаку настроенная по-боевому маменька. – Экая невидаль, знак! Надо было там свернуть, теперь придется делать круг. Ты забыл, что нам в шестнадцать ноль-ноль следует сидеть в кабинете?

– Успеем.

– Немедленно закрой окно, мне прическу растреплет.

Я чуть поднял стекло.

– Совсем, – велела матушка.

Пришлось подчиниться и всю дорогу слушать указания. «Красный свет, не забудь остановиться. Поверни тут. Не смей тормозить. Выбрось сигарету. Выключи радио. Закрой пепельницу. Не тряси на кочках. Смотри прямо. Держи руль. Немедленно причешись. Почему не надел костюм? Боже, какой отвратительный милиционер! А-а-а, нас сейчас заденут! Скорей, скорей, влево, мы приехали. Опять остановил прямо в луже!»

Я вышел из машины и помог выбраться матушке.

– Вот у Коки есть водитель, – нервно вскрикнула Николетта, шагая к подъезду, – большой профессионал, его услуги стоят сущую ерунду, всего пятьсот долларов в месяц. Наверное, мне тоже придется нанять человека, который умеет хорошо управляться с автомобилем.

Я потянул на себя тяжелую дверь.

– Боюсь, нам такой расход не по карману.

Маменька окинула меня возмущенным взглядом:

– Вот от своего мужа я никогда не слышала подобной фразы.

И это правда. Отец был намного обеспеченнее, чем я.

– Ужасно ощущать себя нищей, – заявила Николетта, – значит, придется каждый раз безумно нервничать, выезжая из дома с таким неумехой, как ты.

Затем, запахнув норковую шубку, она исчезла внутри здания.

Профессор Розенкранц оказался крохотным существом, ростом и весом чуть больше кролика Филимона. Похоже, что самой крупной частью его тела был нос, на котором сидели огромные нелепые очки в допотопной черной роговой оправе.

Николетта устроилась в кресле возле его стола и закинула ногу на ногу. Покачивая правой, обутой в белый узконосый сапог из лайковой кожи, она принялась излагать свои проблемы:

– Иногда я не могу разобрать, что написано в газете.

– Голубушка, – густым басом прогудел Розенкранц, – может, вам это и не надо?

– А в магазине великолепно вижу товар, разложенный вдали, но перед носом все сливается.

– Очевидно, это старческая дальнозоркость, – мигом поставил диагноз окулист.

– Какая? – взвилась Николетта. – Старческая? Вы что? Сказать такое женщине моих лет!

Розенкранц без тени улыбки ответил:

– Так ведь вам не тридцать.

– Но и не пятьдесят, – отбила маменька.

Я постарался сдержать усмешку. Даже в кабинете у врача Николетта ни за что не откроет свой возраст. Впрочем, она только что сказала правду, ей и на самом деле не пятьдесят лет, а намного больше. Но, похоже, этот Розенкранц сам подслеповат.

Началась длительная процедура осмотра, прерываемая вскриками матушки: «Ой, какая смешная картинка!» или «Доктор, осторожней, у меня тушь стечет».

Примерно через час окулист вытащил бланки и заявил:

– Для вашего возраста зрительный аппарат сохранился великолепно. Никаких признаков глаукомы. Легкую дальнозоркость спокойно устраним при помощи очков.

– Никогда, – отрезала Николетта, – ни за что не надену жуткие окуляры.

– Голу-убушка, – протянул профессор, – очки – единственный способ скорректировать зрение. Операцию делать не советую.

– Я уже один раз воспользовалась лазером, – кивнула маменька, – а толку чуть!

– Вот видите! – воодушевился врач. – Значит, выписываю очки.

– Я вовсе не желаю походить на сову Бумбу, – обозлилась матушка, – вот у Коки такие штуки, их всовывают прямо в глаза. Между прочим, при их помощи можно цвет поменять. Кока в тон платью теперь глаза носит. Я тоже такие хочу!

Я откинулся на спинку кресла – так, понятно теперь, почему матушку повлекло к окулисту.

– Вы говорите о линзах, – недовольно заявил Розенкранц, – на мой взгляд, очки лучше.

– Хочу линзы! Разноцветные! – по-детски надула губы Николетта.

Розенкранц пожал плечами, накорябал что-то на листочке и вручил его нам со словами:

– Ступайте в двадцать третий кабинет, там подберут.

Я отдал профессору гонорар и переместился в следующую комнату, где веселая толстушка принялась демонстрировать образцы. Не стану утомлять вас описанием процесса выбора. В конце концов Николетта приобрела «глаза» всех возможных цветов: карие, зеленые, синие, фиалковые, ореховые… Голубые, слава богу, у нее есть свои. Самыми последними были вынуты… красные линзы.

– Вот это ловко! – взвизгнула Николетта и повернулась ко мне.

Я вздрогнул. Маменька походила на родную сестру графа Дракулы. Очи цвета пожарной машины превратили ее лицо в страшную маску.

– Это еще не весь прикол, – засмеялась медсестра и направила на Николетту настольную лампу.

В ту же секунду свет отразился от красных глаз и двумя лучами заметался по полу.

– Здорово, да? – радовалась глупенькая девушка.

– Слов нет, – покачал я головой, – зачем только такие производят? Людей пугать?

– Для похода на дискотеки, – пояснила дурочка, – ну офигительно смотрится.

Потом она повернулась к Николетте и опрометчиво заявила:

– Только вам они ни к чему, их для молодежи делают.

– Всенепременно возьму, – мигом отреагировала Николетта, – надену к Коке на суаре, все с ума сойдут, правда, Ваня?

Я кивнул. Пусть покупает что хочет, лишь бы поскорей завершить процесс. Но Николетта провела в кабинете еще целый час. Требовалось подобрать для каждой из пар линз футлярчики соответствующего цвета, потом сумочку, куда положить футляры, затем чемоданчик для сумочки. А еще жидкость для протирки, емкость, в которую следует ее наливать, специальные салфетки… И все это не в единичном экземпляре.

Короче говоря, когда мы вновь очутились в машине, на улице была темень. Николетта, уютно устроившись на заднем сиденье, принялась разглядывать линзы, я включил погромче радио и поехал вперед.

– Убери музыку, – потребовала маменька.

Я послушно покрутил магнитолу, и из динамика понеслось:

– Этой ночью на кладбище стояла напряженная тишина. Могила только что похороненного Эдварда утопала в цветах. Ровно в полночь земля зашевелилась.

– Оставь! – взвизгнула Николетта. – Это «Литературная гостиная», они читают жутко забавную книжку про вампиров.

Хорошо, пусть будут вампиры, привидения, нетопыри, кто угодно, лишь бы маменька молчала.

В относительном спокойствии я проехал большую половину пути. Радио выло и ухало на разные голоса, выдавая непотребный текст.

– Глаза Эдварда, красные, жуткие, послали пучок света прямо на Генриетту. С пальцев покойника капала кровь…

– Налево, – вдруг скомандовала Николетта.

Я, одурманенный спектаклем, машинально повиновался.

Тут же раздался свист. Вот незадача! На перекрестке же висит знак: перечеркнутая стрелка.

– Почему нарушаем? – поинтересовался сержант и посветил на меня фонариком.

Я совершенно честно ответил:

– Извините, тут по радио жуткую книгу читают, заслушался и не заметил, что поворот запрещен.

– Про вампиров, что ли? – засмеялся милиционер. – Вот глупость-то! Сказки это, вы же серьезный, солидный человек, а в ерунду верите. Не бывает их на свете, оживших покойников, коли умер, все! Кранты! Попрошу права и документы на машину.

Я молча протянул требуемое. Парень изучил документы и вполне мирно спросил:

– Ну? Дальше что?

Я полез за кошельком, сейчас отсчитаю полтинник, и можно продолжать путь. Пока я рылся в портмоне, отыскивая нужную ассигнацию, сержант посветил фонариком на заднее сиденье.

– Добрый вечер, – мило сказала Николетта.

– А… а… о… – промычал парень.

Я удивился, отчего это сотрудник ГИБДД начал издавать малопонятные звуки, и посмотрел на него. Тому явно было плохо. Лицо его, только что по-детски розовощекое, круглое и слегка наивное, стало бледным, вытянутым и испуганным.

– Вам нехорошо? – испугался я.

– А… о… а… она… – заикался постовой, тыча рукой в глубь машины.

Я обернулся. Николетта улыбалась на заднем сиденье. Ее темно-красные глаза отражали свет фонарика. Две длинные нити, словно лучи лазера, пронзали тьму. Маменька выглядела просто жутко. Если бы я не знал, в чем дело, мигом бы выскочил из «Жигулей» и унесся куда глаза глядят!

– Э-т-т-та… – заикался несчастный постовой, – чтой-то у ней с глазами?

Неожиданно на меня напало детское веселье. Стараясь не расхохотаться, я с самым серьезным видом заявил:

– У кого? У женщины на заднем сиденье?

Сержант осторожно кивнул.

– Не волнуйтесь, она не заразная, – хмыкнул я, – в прошлом году шла вечером через кладбище, а на нее что-то налетело и укусило. Все, с тех пор глаза покраснели, дневного света боится, при виде чеснока стонет и питается лишь сырой печенкой. Но это очень хорошо!

– Па-а-чему? – слегка попятился совсем обалдевший парень.

– Так ведь всех своих врагов перекусала, и они теперь в жутких чудовищ превратились. Сделайте милость, возьмите штраф и отпустите нас, очень торопимся, скоро семь, а мне надо, чтобы она точно в это время вошла в кабинет к моему хозяину, уже и так надоел мне с придирками.

Постовой бросил в окошко документы и, выкрикнув: «Езжайте!» – опрометью кинулся к бело-синему «Форду», припаркованному возле ларька.

– Эй, погодите, – высунулся я из дверцы, – а полтинник? Деньги забыли!

– Не надо ничего, – проорал парень, влезая в автомобиль, – укатывай отсюда поскорей, давай налево!

– Там запрещающий знак!

– Плевать на него, верти рулем, живо на проспекте окажешься! – выкрикнул постовой и мгновенно забаррикадировался в машине.

Когда мы поравнялись с его «Фордом», Николетта высунулась в окошко и, сделав сердитое лицо, громко сказала:

– Р-р-р… О, жажду крови!

Несчастный мент шарахнулся в сторону и по-детски закрыл голову руками.

Я расхохотался и повернул под запрещающий знак. Николетта может своей болтливостью довести до обморока, она эгоистичная транжирка, старающаяся выглядеть как молоденькая девушка. Но весь фокус в том, что внутри, хм, не будем говорить возраст, более чем взрослой дамы сидит четырнадцатилетний подросток, толкающий Николетту порой на неадекватные поступки. Вот и сейчас надела красные линзы и страшно довольна тем, что довела сотрудника ГИБДД до потери пульса. Впрочем, я и сам хорош, ну зачем наплел парню черт-те что? Решил сэкономить пятьдесят рублей? Но ведь я не думал, что мальчик воспримет розыгрыш всерьез. И потом, потратив состояние на разноцветные линзы, не стоит жалеть пяти несчастных десяток.

Глава 8

Поиздевавшись над сержантом, маменька пришла в такое великолепное настроение, что, оказавшись возле своего подъезда, мигом, без лишних разговоров, выскочила из машины – она явно задумала сначала испугать лифтершу, а потом и свою домработницу.

Я покатил вновь к фирме «Моторс», припарковал на стоянке «Жигули», вошел в здание и, налетев на охранника, вежливо спросил:

– Подскажите, пожалуйста, в каком кабинете сидит Марина Райкова?

Секьюрити тут же ответил:

– Марина Сергеевна ушла.

Я расстроился:

– Давно? Не знаете, к какому метро она ходит?

Одетый в черную форму мужчина улыбнулся:

– Вы ее не догоните.

– Почему?

– Райкова утром убежала.

– Да? Во сколько?

Охранник пожевал губами:

– Ну, точно не скажу. Примерно около одиннадцати, выскочила опрометью, пальто не застегнула, без шапки, лицо красное. Может, утюг дома оставила или чайник на плите? Моя один раз кашу забыла, чуть не сгорели из-за ее дурости.

Он продолжал бубнить, но я, наплевав на вежливость, ушел. Что могло случиться с Райковой? Да все, что угодно, может, и впрямь вспомнила про включенный газ? Ладно, придется ехать к Марине домой.

Очутившись возле знакомого дома, я поднялся наверх, ткнул пальцем в звонок, дверь мигом распахнулась. На пороге возник довольно молодой хмурый мужчина, одетый в джинсы и вытянутый пуловер.

– Вам что? – сердито осведомился он.

– Простите, Марина дома? – улыбнулся я, недоумевая в душе.

Из утреннего разговора с Райковой я сделал вывод, что она живет одна, и вот, выходит, ошибся.

– Заходите, – буркнул парень, – да не снимайте ботинок, налево в комнату.

Я послушно шагнул туда и увидел еще двух мужчин. Одного маленького, толстого, в жеваном пиджаке самого дурного качества, и другого, облаченного в слишком светлые для февральского вечера брюки и шерстяную рубашку.

Толстяк оторвался от листа бумаги, на котором что-то писал, и отрывисто осведомился:

– Вы кто?

– Иван Павлович Подушкин, – недоуменно ответил я.

– Что вам надо?

– Можно увидеть Марину Сергеевну?

– Нет! – рявкнул толстяк и снова забегал ручкой по бумаге.

Я растерялся. В квартире Райковой происходило нечто непонятное. Парень в светлых брюках довольно вежливо осведомился:

– Вы ее хорошо знали?

– Нет, один раз беседовали. Минуточку, что значит «знали»?

Перед моим лицом оказалось раскрытое удостоверение. Капитан Смоляков Игорь Николаевич.

– Что случилось? – испугался я.

– Ваши документы? – не дрогнул Смоляков.

Я вытащил книжечку, которую получил от Элеоноры.

– Смотри, Сеня! – воскликнул Смоляков. – Вроде наш.

– Дай. – Толстяк выхватил у меня из пальцев документ. – Ну-ну, чин-чинарем, лицензия, и все такое. Ты раньше опером работал? В каком районе?

– Нет, – покачал я головой, – никогда не имел дела с милицией.

– Да? – удивился Игорь. – В частных-то агентствах сплошняком перебежчики сидят, наши бывшие. Кем же ты до этого служил?

– Я поэт, редактор, литературный сотрудник…

– Кто? – вскинул брови Сеня. – Поэт? Любовь-кровь-морковь? Слышь, мужик, ты за каким фигом сюда приперся? Выкладывай все про Райкову. Игореша, пока лицензию проверь.

Капитан молча вышел.

– Вы разрешите закурить, товарищ начальник? – ехидно спросил я.

Но Сеня не растерялся:

– Тамбовский волк тебе товарищ, а тайга прокурор. Что за дело у тебя к Райковой?

Игорь сунул голову в комнату.

– Порядок! Детективное агентство «Ниро».

Сеня сморщился.

– Так, зачем пришел?

– Что с Мариной?

Пару секунд Сеня смотрел мне в лицо, потом с тяжелым вздохом ответил:

– Ладно, все равно ведь узнаешь. Она покончила с собой.

Я вскочил и опрокинул стул.

– Как? Когда? Где?

– Сядь, – велел Сеня, – чего прыгаешь, как мартышка. Обычное дело, влезла в ванну, лезвием вскрыла вены на руках и ногах. Дверь в квартиру запирать не стала, ее сквозняком открыло нараспашку. Вот соседка и полюбопытствовала, решила сначала, что Райкова опять на работу усвистала, а про замок забыла, случалось с ней такое. Вошла и увидела в ванной тело. Где-то около двух дело было. Записка на столе лежала.

– И что в ней? – тихо спросил я.

Семен пошуршал листками:

– А ничего особенного. «Простите, если сможете, совесть замучила, не виновата я, случайно убила Алену». И подпись.

– «Не виноватая я, он сам пришел», – засмеялся вошедший в комнату Игорь.

Меня неприятно покоробила его усмешка, но, с другой стороны, наверное, это была защитная реакция организма. Когда каждый день видишь трупы, следует хоть как-то абстрагироваться от трагичности происходящего.

– Кто эта Алена, не в курсе? – спросил Семен.

Я кивнул:

– Шергина.

– Давай телефон.

– Она умерла.

Семен положил ручку.

– Так… Интересненько. Ну-ка выкладывай!

Я вздохнул и рассказал все. К концу повествования Семен совсем помрачнел и сказал:

– Лады, двигай к хозяйке. Коли понадобишься, позвоним.

– А вы мне свой телефон не оставите?

– Зачем?

– Ну, мало ли, все-таки коллеги…

– Коллега, блин, – покачал головой Семен и, порывшись в кармане, вытащил прямоугольник белой бумаги, слишком тонкой для визитки, на которой было напечатано: «Телятевский Семен Михайлович, телефон…»

– Какая у вас фамилия…

– Уж не хуже, чем твоя, – рявкнул Сеня.

– Нет, конечно, ваша княжеская.

Семен рассмеялся:

– Это вряд ли, все мои родичи из деревни, я один в городе осел. Небось телят растили, отсюда Телятевские и пошли.

– Насколько я помню, был такой Телятевский Андрей Андреевич, князь, боярин и воевода. Летом тысяча шестьсот шестого года он примкнул к восстанию Ивана Болотникова, потому что был обижен на царя. И в тысяча шестьсот седьмом году наголо разгромил войска самодержца под Веневом, Калугой и Тулой. Но потом ему не повезло, и, когда восставшие сдали Тулу, Телятевский попал в плен. Дальнейшая его судьба покрыта мраком. Но, думаю, жизнь Андрея Андреевича закончилась либо в остроге, либо на плахе. По тем временам ослушникам без долгих церемоний рубили головы. Телятевский – редкая фамилия. Скорей всего, вы его потомок.

Сеня вытаращил глаза:

– Первый раз про такого слышу! Ты откуда знаешь-то?

Я улыбнулся:

– Хотел писать книгу, даже название придумал – «Энциклопедия русских фамилий», собрал много материалов по архивам, у меня дома полно интересных бумаг, но потом жизнь заставила другим заниматься.

– Ловко, – покачал головой Сеня, – зря ты в детективы полез, похоже, не твое это занятие.

Я опять улыбнулся:

– У меня в вашей конторе лучший друг работает, майор Воронов Максим Иванович, не встречались, случайно? Он в отпуске сейчас, вот в такое неудобное время дали. Скоро приедет.

– А нам всегда погулять выпадает тогда, когда никому другому не надо, – протянул Семен, – в каком отделении твой Воронов?

– Вроде на Петровке.

– Ясненько, – крякнул Семен, – нет, не виделись, я в районе пашу, так сказать, простая ломовая лошадь.

Устав, словно борзая, носившаяся весь день за зайцами, я приехал домой, рассказал Элеоноре о всех произошедших за день событиях и рухнул на диван. Филимон устроился на моих ногах. В квартире установилась тишина, было еще не поздно, часы показывали только десять, но сон подкрался и закрыл веки. Вообще говоря, следовало встать, раздеться, принять душ, но сил не было. Я начал потихоньку убывать в страну Морфея.

Внезапно до слуха донеслось тихое всхлипывание, потом оно стало громче и таким отчаянным, что я вынырнул из сладкого болота дремоты. Филимон, очевидно, тоже обратил внимание на звуки, потому что сел и замолотил лапами в воздухе.

– Не нервничай, – велел я, вышел в коридор и постучался в соседнюю дверь.

– Нельзя! – крикнула Миранда.

Но я уже толкнул створку. Девочка стояла сгорбившись у окна, на голове у нее был тюрбан из полотенца.

– Что случилось, милая? Ты плачешь?

– Ни фига подобного, – шмыгнула носом девочка.

– Но я слышал!

– Это по телику передавали!

– В этой комнате нет телевизора.

– Значит, по радио, – нашлась Миранда.

Я подошел ближе, увидел совершенно красные глаза, серьгу, торчащую из распухшего носа, и решил успокоить ребенка:

– Скучаешь о маме? Успокойся, дорогая, она скоро вернется.

– На фига мне Настька сдалась, – окрысилась Миранда, – с чего о ней плакать? Да ее никогда нет!

– Тогда скажи, что случилось, знаешь, если поделиться с другим своим горем, станет легче.

Миранда прищурилась:

– Смеяться не станешь?

– Нет, конечно, – успокоил я ее и сел в кресло, приготовившись услышать рассказ о первой несчастной любви.

– Тогда смотри, – хмуро сказала Миранда и сдернула полотенце.

Я обомлел. Коротенькие волосы девочки были ядовито-зеленого цвета, столь пронзительного, что у меня защипало в глазах. Подобного цвета в природе не существует. Ни молодая листва, ни лягушка, ни хвоя ели… Нечто кислотное, отвратительное, вульгарное…

– Ну и как? – осведомилась Миранда.

– Немного смело, – ответил я, – весьма необычный тон.

– Думаешь, я такая дура, что собралась ходить как взбесившаяся жаба? – надулась Миранда.

Человеку, который проколол ноздри и засунул туда «гвоздик», в голову могут прийти всякие мысли, и потом, кожа жабы ничто по сравнению с «пейзажем» на голове Миранды.

– Хотела стать блондинкой, – горестно пояснила глупышка.

Я протянул руку к яркой коробочке, лежащей на столе.

– Ты это средство употребляла? Можно посмотреть?

– Смотри, – разрешила Миранда.

Я прочитал инструкцию.

– Раньше когда-нибудь пользовалась краской?

– Да с семи лет! – воскликнула модница. – Все время! Уже была рыжей, брюнеткой, русой…

– В этом твоя основная ошибка!

– Ой, только не заводись, – отмахнулась безобразница, – не надо читать мне лекции…

– Я и не собирался. Просто смотри, вот тут маленькими буковками написано: «Ни в коем случае не употреблять на окрашенные прежде волосы».

– Дай, – выхватила коробочку Миранда. – Ну, блин! Еще мельче написать не могли. Идиоты! Делать-то что? Меня завтра в школе со свету сживут!

– Хочешь, поеду с тобой и поговорю с классной руководительницей, попрошу не ругать и не ставить двойку по поведению.

Секунду девочка смотрела на меня широко распахнутыми глазами, потом звонко рассмеялась:

– Ваня! Ты когда в школу ходил?

– Давно, – дипломатично ответил я.

– Так вот, сейчас учителям совершенно насрать, хоть голая в школу заявись с татуировкой на носу. Наша классная даже не вздрогнет. Меня одноклассники оборжут. Их-то не заткнешь!

Ее личико стало совершенно несчастным.

– Ладно, – решительно сказал я, – укладывайся, уже поздно. Завтра в школу не пойдешь, поедешь со мной в парикмахерскую, к мастеру, который причесывает Николетту, он постоянно твердит, что способен сделать с волосами все, вот пусть и покажет свое умение.

– Николетта твоя любовница? – заинтересовалась девочка.

– Нет, мама.

– Я тоже Настьку только по имени зову, – протянула она.

– Все, хватит сырость разводить, ложись, спи спокойно, завтра исправим положение. Ну, давай иди, почисти зубы.

– Так рано я не ложусь.

– Уже полдвенадцатого!

– Ну и что?

– Когда же ты укладываешься?

– В три.

– Почему? – удивился я, вот уж не предполагал, что дети могут страдать бессонницей.

– В сайте сижу.

– Где?

– В компе.

– Извини, не понял.

– О боже! – закатила глаза девочка. – Компьютер включаю, а здесь его нет! Мне ни за что не заснуть!

– Книжку почитай.

– Фу! Терпеть их не могу.

Мне стало грустно. В детстве я был тихим, малообщительным ребенком и очень хорошо помню, как погружался в мир вымышленных историй, сколько восторга и радости испытал, «глотая» Дюма, Вальтера Скотта, Герберта Уэллса…

Быстрым шагом я вышел в коридор, порылся на полках, вытащил голубой томик и принес его Миранде.

– Вот, посмотри.

– Януш Корчак, – пробормотала Миранда, – «Король Матиуш Первый». Ну и муть!

– Картинки посмотри.

– Ладно, – сдалась Миранда, – давай, все равно делать нечего.

Я ушел к себе и мигом заснул.

– Ваня! – раздался над моим ухом резкий голос.

Я машинально сел, глаза раскрылись. В лучах серого зимнего рассвета стояла Миранда, по-прежнему одетая в джинсы.

– Ты почему не спишь? – испугался я, нашаривая часы. – Бог мой, полпятого.

Миранда разревелась. Я выскочил из-под одеяла.

– Что произошло? Все из-за прически переживаешь!

– Они убили его! – в полном отчаянии воскликнула девочка и, упав на мою кровать, заплакала еще горше.

– Кто кого? – не понял я.

В голове мигом калейдоскопом понеслись картинки. Алена и Илья, Варя, Марина Райкова… Из них в живых оставалась только Варя. Но откуда Миранда знает про события последних дней?

– Короля Матиуша! Сволочи! Этот Янек! Как он мог лучшего друга! – рыдала Миранда.

Я сел на постели и обнял девочку.

– Это всего лишь книга, жизнь намного страшней.

– Спасибо, утешил, – толкнула меня локтем Миранда, – а этот Корчак, часом, продолжение не написал? Знаешь, как бывает, сначала убьют героя, а потом, в следующей серии, он оживает. Ну, вроде Горца!

Секунду я колебался. Может, не стоит сообщать девочке правду? Сам плакал когда-то над судьбой несчастного короля-ребенка и очень переживал, когда отец рассказал мне о Корчаке, но, с другой стороны, она же не маленькая.