Дмитрий Витер
23 рассказа. О логике, страхе и фантазии
© Дмитрий Витер, 2018
ISBN 978-5-4493-7924-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Об авторе
Дмитрий Витер родился в 1975 году в Монино Московской области. Школьные годы провел в городе Шостка. Окончил мехмат МГУ, кандидат физико-математических наук (2002 год). Живет в Москве, женат, растит дочку.
С 1996 по 2016 годы работал в крупной иностранной компании, объездил весь мир. С 2016 года занимается индивидуальной карьерой бизнес-тренера в областях личной и командной эффективности, переговоров, креативности, публичных выступлений.
В 2016—2018 годах прошел обучение в московской киношколе «Свободное кино» на режиссерских, сценарных и продюсерских курсах.
Пишет стихи и рассказы, занимается переводами с английского языка. Лауреат Всероссийских Пушкинских студенческих конкурсов поэзии (1995—2000). Член Московской городской организации Союза писателей России с 1998 года. Стихи опубликованы в сборниках «Шестое измерение» (2002) и «Серебряные стихи виртуального века» (2009).
Призер литературных конкурсов «Рваная грелка», «Золотая чаша», «Фантрегата», «Азимут». Рассказы вошли в антологии «Самая страшная книга», «Темная сторона дороги», «Полдень», «Квартирный вопрос», в сборники «Роскон-Грелки», публиковались в журналах «Если», «Юный техник», «Меридиан», «Фантастика и Детективы», «Азимут», «Redrum».
В качестве переводчика сотрудничал в проектах по переводу романов Стивена Кинга «Под куполом», «Противостояние», «Кто нашел, берет себе», «Пост сдал», «Воспламеняющая», «Буря столетия».
Пишет сценарии («Все зомби любят кино», «Оригами», «Ушастик», «Кровавый попкорн») и снимается в кино («Атака советских зомби», «Странник», «Квест страха»).
Вместе с Алексеем Петровым (Санкт-Петербург) создал клуб любителей страшного кино «КЛУБ-КРИК» (klubkrik.ru) – портал рецензий и критических обзоров на фильмы ужасов, триллеры и фантастику.
КОНТАКТЫ
Телефон/WhatsApp/Viber: +7 916 6161428
Email: dmitrythewind@mail.ru
Социальные сети:
Страница Фантлаба: fantlab.ru/autor14056
Проза.ру: proza.ru/avtor/thewind
Стихи.ру: stihi.ru/avtor/thewind
Предисловие
Когда-то Дуглас Адамс в своем небезызвестном романе дал ответ на «Главный вопрос жизни, вселенной и всего такого» – и этим ответом было «42».
Там это было пародией, намекало на то, что в числе «42» нет никакого смысла, мол, на глобальные вопросы не бывает простых ответов, а число само по себе не может значить ничего кроме самого числа.
Дмитрий Витер к знакам и числам относится гораздо серьезнее, и его «23» несет не только явный смысл, но и ряд подтекстов.
Во-первых, конечно же, это количество рассказов в сборнике. Рассказов ярких, сильных, необычных. Рассказов, в которых смешиваются страх и любовь, математика и безумие, обыденность и нереальность.
Во-вторых, число это перекликается с одним из самых страшных – но в то же время и самых лиричных рассказов сборника, «23 процента».
В-третьих, число в названии дает читателям подсказку: автор ставит своими рассказами перед читателем задачи, но редко дает на них прямой ответ – чаще читателю придется самостоятельно подумать над разгадкой, и для тех, кто любит хорошую фантастику и не лишен логики, поиск разгадок придаст повествованию дополнительный – и весьма немалый – шарм.
И в-четвертых – в названии есть четкое и недвусмысленное указание на то, что сборник оригинален. Да, может сложиться впечатление, что название слишком уж просто – но это только до того момента, когда вы перевернете первую страницу.
«23 рассказа» – это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики.
Здесь прорастает сквозь жизнь волшебство кино, а из обыденности тянет свои электронные ростки чудо. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные – но в то же время близкие нам миры.
И как бы далеко не завела нас фантазия автора, кажется, что все написанное рядом. За стеной, за призрачной пленкой кошмара, в ненаписанной главе учебника истории.
Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера – ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
Эльдар Сафин
Почему 23
Почему 23? Долгая история. Если вы начинаете верить в 23, оно не отпустит. Поэтому к каждому рассказу вступление будет из 23 слов. Проверьте :)
Дмитрий Витер
23 процента
Один из конкурсных «грелочных» рассказов. Это неправдоподобная история о неведомом апокалипсисе. Но важнее физики для меня чувства, которые раздирают семью, словно силы гравитации.
***
– А вот и я! – закричал с порога папа.
Когда он уходил в середине дня, Ромка уже заподозрил неладное. Уж слишком неубедительны были все эти «проверю генераторы», «заменю лампы», «не задавай глупых вопросов». Так и есть.
Ирка выскочила из детской, как метеорит, захлопала в ладоши и закружилась по прихожей, пока папа, пятясь, проходил в дверь, медленно втаскивая за собой пушистую елку, всю усыпанную снежными хлопьями. Квартира сразу наполнилась дурманящим запахом хвои. Комья снега падали на пол, превращаясь в грязные лужи, и Ромка пошел в ванную за тряпкой.
Мама сидела в кухне за чистым столом: ни тарелки, ни чашки, ни стакана. Просто смотрела куда-то мимо сына, в черный квадрат окна. Она сидела в такой позе с самого обеда, когда папа пошел «по делам», а на самом деле – за елкой.
– Мам, папа пришел, – сказал Ромка.
Мама кивнула головой.
Ромка вернулся в прихожую, присел на корточки и тщательно вытер лужи. Отец сильно топал ногами, отряхивая снег с ботинок, порождая новую сырость. Ирка норовила потрогать елку, уколола палец о зеленые иглы и тут же разревелась, но мысль о близости Нового года не давала ей долго грустить.
– Ромка, чего застыл! Ты ж большой уже! Давай, помогай втащить красавицу в комнату. Ну-ка!
Ромка кинул в угол мокрую тряпку, ухватил елку за смоляной ствол поближе к основанию и помог отцу внести ее в центр большой комнаты.
– Настя! – крикнул папа на всю квартиру. – Где у нас тренога?
– На антресолях, – ответила мама из кухни после паузы. Ее голос напомнил Ромке столбики цифр, которые висели над его кроватью – такие же ровные и равнодушные. Простые факты. Продукты – в холодильнике. Пепел – в мусоросборнике. Тренога – на антресолях. Ни больше, ни меньше.
– Так, Ром, быстро тащи сюда треногу! – скомандовал папа. – А то я себе уже все пальцы исколол, пока дотащил. В следующий раз будешь помогать.
Ромка метнулся в кухню, искоса бросив взгляд на неподвижную маму, схватил табуретку, подтащил к антресолям и взобрался на нее. Створки распахнулись, окатив его запахом ненужных вещей. Его детские лыжи. Резиновые сапоги. Теннисные ракетки. Гамак. Солнцезащитные очки.
– Ну, чего ты там копаешься? – нетерпеливо крикнул из комнаты отец.
– Пап, а игрушки доставать будем? – спросил Ромка, глядя на картонные коробки с мятыми углами, стоящие возле треноги.
– Конечно! Ну, а кто у нас будет наряжать елку? – молодцевато протрубил отец.
– Я!!! Я!!! – заверещала Ирка. – Только, чур, я буду вешать игрушки внизу, потому что я еще маленькая.
– Ничего себе маленькая! Двенадцать лет! – пожурил ее папа.
Ромка внес в комнату треногу и поставил ее в центр комнаты.
– Шесть, – сказал он. – Папа, Ирке всего еще шесть. Это мне двенадцать. Считай по-старому.
– Вот заладил! Двенадцать, двенадцать! – перекривил его папа, и Ирка захохотала. – Совершеннолетний уже, а туда же, в малыши записался.
– Ма-лыш, ма-лыш, ма-лыш! – Ирка запрыгала на одной ноге, показывая пальцами на брата.
Ромка вздохнул и помог отцу вставить елку в треногу. Папа затянул болты, отошел и полюбовался на результат.
– Ну-ка, Ром, посмотри, не криво стоит?
– Нет, не криво.
Елка действительно стояла гордо и прямо – посреди комнаты, распространяя вокруг новогодний удушливый запах. Ромка знал, что если прищуриться, то можно увидеть в ворсинках ковра пожелтевшие еловые иголки от прошлого Нового года – сколько бы он ни пылесосил ковер, они всегда оставались. И каждый раз их становилось больше и больше.
– А теперь – и-и-игрушки! – скомандовал папа.
– И-и-и-игрушки!!! – завопила Ирка и стремглав полетела в прихожую. Вскочив на табуретку, она попыталась добраться до антресолей, но роста ей не хватало.
– Давай я, – сказал Ромка. Ирка покорно уступила брату место на табуретке и с благоговением смотрела, как из недр антресолей появляются заветные картонные коробки.
Каждая была скрупулезно подписана. «Шары». «Гирлянды». «Мишура». «Сказочные персонажи». «Разное».
– Я первой повешу шарик! – заявила Ирка. Едва дождавшись, пока папа разрежет ножницами липкую ленту, она быстро сунула руки в коробку, достала наугад синий шар и закружилась с ним вокруг елки, ускоряясь все быстрее и быстрее.
– Новый год к нам мчится! Скоро все случится! – фальшиво завопила она старенькую мелодию. Ромка нахмурился – когда мама слышала эту песню, то начинала плакать.
У Ирки закружилась голова, и она остановилась.
– Дай нитку! – попросила она.
Ромка достал из коробки с гирляндами моток ниток и привязал шарик. Ирка изловчилась и повесила игрушку на густо усеянную иголками нижнюю ветку. Шарик покачался, словно взбесившийся маятник Фуко, и остановился.
– Молодчина! – похвалил ее отец. – Начало положено.
Ромке послышалось, что из кухни донесся всхлип.
– Пап, я пойду проверю, как мама, – сказал он.
Отец рассеянно кивнул, разматывая запутавшиеся гирлянды.
Ромка пришел в кухню и сел на стул.
– Мам, – тихо сказал он. – Пойдешь наряжать?
Она не ответила, но Ромка увидел, как задвигались под кожей ее скулы. Он положил руку на стол, коснувшись пальцами маминого локтя.
– Мам, – повторил он. – Ты как?
– Все хорошо, – ровным голосом сказала она, снова напомнив Ромке про столбики чисел, висящие на стене в его комнате. – Все хорошо. Не забудь почистить зубы.
***
На часах было почти десять вечера, когда Ирка утомилась настолько, что сон пересилил ее желание уж на этот раз точно застукать Деда Мороза с поличным. По ее замыслу, он появлялся из мусоросжигателя – он больше всего походил на закопченные трубы из книжек.
Папа вызвался ей почитать на ночь. Из Иркиной комнаты доносился его уверенный бас – кажется, они читали «Маленького принца».
Ромка с мамой сидели на диване в большой комнате и смотрели на елку. Пышную. Пахнущую хвоей и праздниками. Тщательно украшенную рядами шаров, шишек, щелкунчиков, солдатиков, пересеченную гирляндами, обсыпанную мишурой. Отличная. Новогодняя. Фантастическая. Не хватало только мандаринов. По какой-то причине ни в кладовых, ни в генераторах биосинтеза их не было. Ирка даже не знала такого слова, а для Ромки без мандаринов праздник был не праздник.
Ромка сжал в ладони холодные пальцы матери. Они напоминали ему сосульки внутри продуктовых холодильников.
– Мам… – тихонько позвал он. – А мы утром подарки будем друг другу дарить? Как раньше?
Вместо ответа мама погладила его по голове. Потом встала и вышла в спальню.
Ромка тоже пошел к себе. Разделся. Выключил свет. Лег в постель и стал водить пальцами по столбику чисел.
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Глаза слипались, из большой комнаты надсадно тянуло хвоей, а в голове, как отпечаток на сетчатке после долгого смотрения на лампочку, раз за разом повторялось, как Ирка кружится вокруг елки с синим шариком в руке. Круг… Триста шестьдесят пять… Еще круг… Триста шестьдесят пять…
Ромка поставил палец не еле различимый в темноте столбик и повел пальцем сверху вниз. Бумага была плотной, скатавшейся от многократных прикосновений. Ромка не видел чисел, но знал, что они там были. С того самого дня, как они оказались тут. Триста шестьдесят пять… Ирка смеется, кружится, триста шестьдесят пять, кружится…
Двести восемьдесят один.
Ромке было девять, когда всё случилось. Ирке – три. Поэтому он помнил, а она – нет. Поэтому она радовалась Новому году. А он – нет.
Двести шестнадцать…
Сто шестьдесят шесть…
Сто двадцать восемь…
Все быстрее и быстрее кружилась Ирка в темноте, все меньше и меньше становились цифры, все ниже опускался палец по столбику чисел.
Ноготь зацепился за шероховатость истертого листа, и бумага с оглушительным треском порвалась.
Ромка открыл глаза. Он включил ночной свет и увидел, что лист оторвался как раз на сегодняшней точке спирали. Тридцать четыре бывших дня в году.
Шлепая босыми ногами, он прошел мимо елки в спальню родителей. Мама спала одна, свернувшись на левой стороне кровати, обхватив колени, – прямо как его сестренка. Папа обнаружился в комнате Ирки. Он сопел, прихрапывая, откинувшись в кресле у ее кровати. Книжка сползла с его колен на пол. Ирка спала, широко раскинув руки, чему-то улыбаясь во сне. Ночник отбрасывал на ее лице причудливые тени.
Она радовалась Новому году. Гребаному. Новому. Году.
Ромка выбежал в большую комнату и, не раздумывая, налетел на елку, вложив в удар всю массу своего худенького тела. Зеленые иглы вонзились в него, как колючая проволока. Елка покачнулась, прошла невидимую точку невозврата и рухнула на пол.
– Получай! На! Вот тебе! – кричал Ромка сам не свой, прыгая по лежащему противнику босыми ногами, не чувствуя, как в стопы врезаются осколки разбившихся игрушек. – Ненавижу тебя! Ненавижу Деда Мороза! И папу!
Храп в Иркиной комнате прекратился. Папа зашевелился там, как темный косматый медведь. Он шел сюда. Шел, чтобы увидеть, что Ромка натворил.
Ромка выбежал в прихожую, повернул ключ и выскочил наружу, под мигающий белый свет фосфоресцирующих ламп.
Холодный бетон обжигал ноги, а Ромка бежал.
Мимо запечатанных дверей других квартир. Мимо холодильных камер, таких больших, что когда-то маленький Ромка умудрился там потеряться и чуть не замерз насмерть. Мимо генераторов биосинтеза растений, возле которых все было усыпано еловыми иглами – иссохшими, желтыми, а еще свежими, зелеными. Мимо камер для сжигания мусора, отходов и человеческих тел. Мимо забытого кем-то трехколесного велосипеда. Мимо библиотеки, откуда папа принес «Маленького принца».
Темный косматый медведь сзади догонял. Он шумел, топал ногами, звал. Звал Ромку по имени.
Ромка думал, что сейчас он споткнется. Грохнется о бетонный пол, как поверженная елка. И если в падении он ударится головой достаточно сильно, то ему не нужно будет больше повторять цифры в столбике. Сто двадцать восемь. Девяносто восемь. Семьдесят шесть. Пятьдесят восемь. Сорок пять. Тридцать четыре.
Тридцать четыре. Сегодня было как раз тридцать четыре.
Он просто остановился, словно врезался в разверзнувшееся гравитационное поле, уперся руками в колени и тяжело задышал. Только сейчас он почувствовал, как болят его изрезанные осколками и немеющие от холодного бетона ноги.
Папа нагнал его и чуть не врезался.
– Ромка! – закричал он. – Сынок!
Он оторвал его от пола, прижал к себе, и запах был сразу всем – домом, пижамой, большой комнатой, елкой. Новогодней елкой.
Папа нес его домой на руках. Ромка смотрел в потолок и смотрел, как плывут вверху белые трубки ламп.
В квартире было тихо. Ни мама, ни Ирка не проснулись от ночного переполоха.
Папа зажег свет на кухне, усадил Ромку на стул, осторожно вынул из ран мелкие разноцветные осколки, обработал ранки перекисью. Раздобыл на антресолях шерстяные носки и натянул Ромке на ноги. Перенес его в комнату, перешагнув по дороге через лежащую навзничь елку. Уложил в кровать.
Ромка лежал в темноте, чувствуя, как колышется от дуновения вентиляции оторванный кусок бумаги на стене.
– Пап… – тихо сказал он.
– Что?
– А ты где снег взял?
Папа шумно задышал в темноте. Все-таки он запыхался, пока нес Ромку на руках. Худенький, но уже не пушинка.
– В морозильной камере, – ответил он.
– Это ты хорошо придумал. Ирке понравилось.
Они помолчали.
– Пап…
– Что?
– Мне страшно.
В наступившей тишине ничего не было слышно. Словно папа нырнул в прорубь в прежнюю январскую стужу, задержав дыхание.
– Мне тоже, – наконец ответил он.
– Сколько будет длиться следующий год? – спросил Ромка. Хотя и прекрасно знал ответ. Просто он хотел, чтобы отец сам сказал это вслух.
– Как всегда, на двадцать три процента короче предыдущего. Двадцать шесть.
– А потом?
– Двадцать.
– А потом?
– Спи давай.
Ромка заворочался, чувствуя, как теплеют его ноги. Запах елки в большой комнате больше не казался ему удушающим. И даже мандаринов не хотелось.
– Пап? – он все еще говорил шепотом.
– Ну что?
– А что мы подарим Ирке на Новый год?
Папа молчал.
– Я видел трехколесный велик возле библиотеки, – сказал Ромка. – Ты туда сейчас не ходи. Утром скажем, что Дед Мороз оставил там подарок. Пусть сама найдет.
– Ты хороший брат.
– Пап?
– Ты будешь спать, укротитель несчастных елок?
– А что случится, когда все кончится?
Папа снова помолчал, потом достал из кармана носовой платок и шумно высморкался.
– Все кончится, – ответил он.
– Но пока еще не кончилось?
– Пока нет.
– Хорошо, – сказал Ромка, повернулся на бок и закрыл глаза.
Сквозь сон он слышал бряцание и звон в большой комнате – отец ставил елку обратно.
***
Ромке снова снилось, как Ирка бежит вокруг елки с голубым шариком в руке. Все быстрее и быстрее. Все ближе и ближе к зеленым протуберанцам ветвей. Каждый новый круг на двадцать три процента короче предыдущего. Съеживающейся спиралью в гравитационном поле.
Триста шестьдесят пять. Двести восемьдесят один. Двести шестнадцать…
***
– Папа, папа, смотри, что Дед Мороз натворил! – кричала Ирка, немилосердно разбивая Ромкин сон, как елочную игрушку.
Ромка потянулся, включил свет на дневной режим. Спустил ноги с кровати и поморщился – порезы ныли, но сам виноват. Нечего было закатывать истерику, как маленький.
Ромка вышел в большую комнату. Папа, и правда, привел все в порядок, но игрушек явно стало меньше. В ковре еще сверкали осколки.
Мама включила пылесос и деловито собирала их в черный пакет. Она шмыгнула носом и улыбнулась Ромке.
– Папа, Дед Мороз, что, разбил наши игрушки? – недоуменно протянула Ирка, показывая на поредевшую елку.
– Нет! – возразил папа. У него были красные глаза, словно он совсем не спал этой ночью. Убирал осколки. Или плакал. Или то и другое. – Просто он отнес елочные игрушки другим детям.
– А где другие дети? А мне можно с ними поиграть?
– Э… Зайчонок… Поиграй с Ромкой. Кстати, мне кажется, Дед Мороз оставил тебе кое-что возле библиотеки.
И папа едва заметно подмигнул сыну.
– Ура! – закричала Ирка. – Новый год наступил!
– Новый год наступил, – повторил папа.
– Новый год наступил, – повторила мама. Она уже закончила пылесосить, и осколков было совсем не видно. – Смотри, что я нашла под диваном.
И она протянула Ирке синий шарик с короткой оторванной ниткой.
– Кажется, Дед Мороз решил вернуть его тебе. Потому что он тебе очень нравится, – сказала мама.
Ирка схватила шарик, и Ромка помог ей повесить его на ветку.
– Пап, а когда следующий Новый год? – спросила Ирка, оборачиваясь.
– Скоро, малышка.
– А когда скоро?
Ромка быстро прикинул. Тридцать четыре дня минус двадцать три процента. Двадцать шесть с хвостиком.
– Совсем скоро, – ответил папа.
– Ура!!! – завопила Ирка. – Я снова стану на год старше быстрее, чем за месяц.
– Хватит астрономии! – заявила мама. – Пойдем смотреть, что подарил Дед Мороз.
Они надели тапочки и вышли из квартиры, не закрывая за собой дверь.
374
Я математик, а наука – тоже религия. Так что нечего спорить: понемножку правы все. А к правильному поступку тебя могут толкать совсем неправильные люди.
***
– …Триста пятьдесят, триста пятьдесят один, триста пятьдесят два…
Когда Антон вышел из подъезда, Маша уже ждала его и молилась. Прерывать ее в этот момент не стоило – она расстраивалась, если ей не давали досчитать до главного числа. Лицо девушки застыло и побледнело, брови нахмурились, с губ глухим речитативом срывались числительные:
– …Триста семьдесят два, триста семьдесят три, триста семьдесят четыре!
Маша остановила счет, словно наткнулась на невидимую преграду, глубоко вздохнула и открыла глаза. Увидев Антона, она улыбнулась пленительной улыбкой, за которую он мог отправиться с ней хоть на край света.
– Привет! Ну что, герой, готов?
– Вроде да.
– Тогда пойдем, а то опоздаем, – она внимательно посмотрела на Антона. – Ты точно уверен, что хочешь этого?
– Уверен.
По традиции в такой день до Числови следовало идти пешком: как говорила старая поговорка, долгий путь начинается с первого шага, а натуральный ряд – с первого счета. Выходя со двора, Антон обернулся и, запрокинув голову, отыскал окна своей квартиры – кажется, мама до сих пор стояла там и смотрела ему вслед из-за занавески.
Они вышли на проспект, ведущий в центр. Встречая на своем пути числа, – номера домов, рейсовых автобусов, телефонные номера на досках объявлений – Антон пытался представить, насколько иначе будет выглядеть мир уже сегодня вечером, когда все закончится. Все числа отныне будут другими… словно кто-то вручит ему собственный ключ от всех загадок жизни.
– Маш, расскажи еще раз, как это работает!
– Ты не поймешь, пока сам не почувствуешь! – она показала на число «374» на своей футболке. – Это знаки, их надо уметь читать. Помнишь, какого числа мы с тобой познакомились?
– Третьего июля.
– В четыре часа вечера! Третьего числа седьмого месяца в четыре часа! Это судьба!
– Но это еще ни о чем не…
– Какой у тебя номер дома?
– Дом 37, корпус 4.
– А номер телефона на какие цифры заканчивается?
– На 374…
– Вот видишь! Это все знаки! Мое число меня еще ни разу не подводило!
Маша светилась от счастья, словно сегодня отмечали ее праздник, а не Антона. Число на футболке сообщало всему миру, что она под защитой натурального ряда – и скоро Антон не будет выглядеть рядом с ней безликим и обесчисленным.
– Слушай, а ничего, что мы празднуем вечером у меня? Родители, конечно, рады, закатят пир горой, но… это же твой день. Твоя мама не обидится?
Антон покачал головой. Маша замедлила шаг и пытливо посмотрела Антону прямо в глаза.
– Надеюсь, она не против?
– Нет, что ты… Она… не возражала.
Формально так и было. Мама не возражала, точнее, не сказала ни слова. Вместо ожидаемых упреков и напоминаний об отце она просто замкнулась в себе, подошла к окну и даже не повернула головы, когда Антон выходил из дома.
Они уже находились в центральной части города – храмы всех возможных конфессий встречались здесь на каждом шагу: покосившиеся хибары примитивистов, маленькие амфитеатры служителей культа числа «пи», изрисованные наклонными линиями постройки иррационалистов. Преградив путь, посреди тротуара стоял человек в помятом костюме и держал в руках рисунок: квадрат с пунктирной диагональю. Незнакомец шагнул к Маше и зашипел, тыкая пальцем в нарисованную диагональ:
– Корень из двух! Видишь? Он существует! Где в твоем натуральном ряду корень из двух? Покайся!
Маша вцепилась в руку Антона, и они пошли быстрее.
– Ненавижу иррационалистов… – зашептала она, опасливо озираясь через плечо. – Просто маньяки какие-то!
– Хорошо, что я у тебя не такой! – Антон натянуто улыбнулся.
Про себя он давно решил, что уж лучше бы стал иррационалистом или примитивистом – хоть кем-нибудь. Когда он познакомился с Машиными родителями, то первый же вопрос, который с порога задал ее отец – крупный мужчина с лицом нездорового красного цвета – был: «А вы какого вероисчисления будете, молодой человек?» Всегда этот вопрос… Встречая такой пункт в анкетах, Антон опускался в самый низ списка, чтобы поставить галочку напротив сиротливой строчки: «Обесчисленный», но когда вопрос задавался вот так, глаза в глаза, почему-то робел, отнекивался и пытался перевести разговор на другую тему. В тот раз Маша пришла ему на помощь, прощебетав: «Папа, ну что ты сразу с порога, дай человеку войти!» Но Антон уже чувствовал на себе осуждающий взгляд хозяина дома… Кажется, именно в тот день за обеденным столом, когда после очередного неловкого вопроса повисла гнетущая тишина, Маша озвучила вслух идею об очислении… Мол, ничего страшного, обряд можно проходить и взрослым. А уж если Маша бралась за что-нибудь, то всегда доводила дело до конца…
Они перешли улицу. Народу здесь было гораздо больше: повсюду шныряли шумные торговцы разномастной атрибутикой – четки, счеты, амулеты примитивистов, спиралевидные медальоны почитателей чисел Фибоначчи…
– Не верь тому, кто соблазняет тебя ложными числами!.. – восклицала пожилая женщина, зажав в руке целую связку амулетов в виде буквы «Ф», – …ибо нет других чисел, кроме нуля и единицы!
Антон отмахнулся от примитивистки, крепче взял Машу за локоть и поспешил вперед.
– Ты знаешь, почему у них такие амулеты? – спросила Маша, когда они вышли из толпы торговцев.
Антон знал. Буква «Ф» состояла из круга-нуля и палочки-единицы. На лекциях по теологии в университете обычно с этого начинали: есть пустота, и есть прибавление единицы – так получались все остальные числа. Интересная теория, но ничуть не лучше остальных. Когда дело доходило до фанатизма, приверженцы всех теорий оказывались похожи друг на друга – сжатые кулаки, искаженные гримасой лица, крик… Так выглядел и отец незадолго до того, как ушел в натуральный ряд: его накрывала волна перечислительного экстаза, он мог считать часами, без передышки, перемежая монотонный речитатив вскриками, бессвязными именами, не реагируя ни на кого вокруг…
Они прошли через тенистый парк, где на отполированных до блеска валунах сидели судокуманы, зажав в руках мятые листки и карандаши. Антон читал однажды, что количество всех комбинаций судоку исчисляется семнадцатизначным числом, так что работы этой секте хватит надолго.
Увидев свободный камень, Маша предложила передохнуть. Антон примостился рядом.
– Уже почти пришли, – она махнула рукой туда, где в просвет между деревьями виднелся устремленный ввысь небоскреб Числови. – Ты не хочешь помолиться со мной?
– А разве до очисления можно?
– Конечно можно! Ты просто еще не знаешь своего главного числа. Ничего, уже скоро!
Маша сложила руки на коленях, кивнула головой и начала считать речитативом: «Один, два, три, четыре, пять, шесть…» Антон пытался повторять за ней, но сбился уже на втором десятке. Маша, казалось, не заметила этого и продолжала двигаться вперед по натуральному ряду. Антон многое бы отдал за то, чтобы испытать те же чувства – спокойствие и защищенность – но вместо этого ощутил лишь знакомый приступ неловкости, граничащий с раздражением. Он глубоко вдохнул, пытаясь отвлечься от чисел, сосредоточиться на теплом солнечном свете, на зеленой листве, на шероховатой поверхности камня. Он сделает так, как хочет Маша. Если не ради себя, то ради нее. И пусть мама не обижается – он уже взрослый и волен выбирать вероисчисление по собственному желанию… Даже после того, что случилось с отцом.
– Простите…
Антон открыл глаза – рядом с ними стоял худенький старичок с пачкой листов-судоку в одной руке и острозаточенным карандашом в руке. Прокашлявшись, старичок пролепетал:
– Простите, но я прошу вас освободить это место для судоку-медитации…
Никак не отреагировав, Маша продолжала считать, погруженная в себя. Антон виновато улыбнулся старику, и тот понимающе закатил глаза.
Когда молитва закончилась, они вышли из парка и пересекли запруженную автомобилями дорогу.
– Вот и пришли, – сказала Маша и быстро, на одном дыхании, сосчитала до десяти, загибая пальцы на каждом счете.
Как и все Числови Натурального Ряда, здание представляло собой узкий небоскреб, уходящий зеркальной отвесной стеной. У раздвижных дверей стояли двое рослых охранников.
– Мария, главное число 374, – очаровательно улыбнувшись, девушка протянула им удостоверение прихожанки Числови святого Пифагора. Антон предъявил билет на церемонию очисления, и они прошли внутрь.
– После обряда тебе тоже постоянный пропуск дадут, – возбужденно шепнула Маша, пока они шли по просторному кондиционированному холлу к лифтам. – Вынужденная мера, чтобы нулевики не пробрались.
Антон кивнул – он слышал про отколовшуюся от Числови ветвь радикальных верующих, считающих ноль, а не единицу, началом натурального ряда, а потому полагающих, что основа мироздания – пустота и разрушение.
Войдя в лифт, Маша скользнула пальцами по гладким кнопкам, начиная с первой.
– Видишь! Натуральный ряд везде с нами. Просто ты пока это не всегда замечаешь.
Числовня располагалась на одиннадцатом этаже, и Антону не требовалось напоминания Маши, чтобы заметить, что 374 делится на 11 – в этом, разумеется, крылось удачное предзнаменование. Обширное круглое помещение было погружено в полутьму – ярко освещался лишь центр числовни, откуда во все стороны, словно лучи, тянулись по полу дорожки чисел. Там, в сосредоточении лучей, стоял бородатый Числовник, одетый в бесформенное мешковатое одеяние из светлой ткани, как у святого Пифагора, каким его изображали на древних фресках. Густая борода и усы, кажущиеся золотистыми в ярком освещении, делали неопределенным возраст Числовника; из-под его круглой белой шапочки, покрытой вышитыми числами, топорщились клочки рыжеватых волос.
Маша подтолкнула Антона вперед, и он подошел ближе к центру числовни, попав в ярко освещенный круг. Числовник возложил руки Антону на плечи и, слегка надавив, заставил его опуститься на колени.
– Пришел ли ты сюда по собственному волеизъявлению и с чистыми намерениями? – высоким хорошо поставленным голосом спросил Числовник.
– Да…
– Готов ли ты принять натуральный ряд, основу мироздания и порядка во Вселенной?
– Готов…
– Клянешься ли ты уважать и чтить главное число свое, что будет тебе добрым знаком?
– Клянусь.
Числовник положил руки на лоб Антону и начал считать – медленно, затем все быстрее и быстрее. Позади Антона, стоя в сумраке, Числовнику тихонько вторила Маша.
Антон вслушивался в течение натурального ряда, пытаясь представить себе, как он проходит сквозь тело, очищая, наполняя живительной силой. Он столько раз слышал, как это происходит – когда-то от отца, а теперь от Маши, но все равно ничего похожего не ощущал. Стоять на коленях было неудобно и холодно. Скорей бы уж Числовник остановился, назвав его главное число. Вдруг у них с Машей числа совпадут – это будет добрый знак.
– Триста тринадцать, триста четырнадцать, триста пятнадцать…
Антону стало жарко – то ли от лампы над головой, то ли от волнения. Жара… И числа… Мужской голос, так похожий на отцовский, бубнит их себе под нос, и Антон не знает: он все еще в числовне или вернулся домой – в пространстве и во времени.
