Дмитрий Силлов
Закон Чернобыля
Хронология романов о Снайпере
СТАЛКЕР. Закон проклятого
СТАЛКЕР. Закон Зоны
КРЕМЛЬ 2222. Юг
СТАЛКЕР. Закон стрелка
СТАЛКЕР. Закон шрама
КРЕМЛЬ 2222. Северо-запад
КРЕМЛЬ 2222. Север
КРЕМЛЬ 2222. МКАД
КРЕМЛЬ 2222. Сталкер
РОЗА МИРОВ. Закон дракона
СТАЛКЕР. Закон Шухарта
РОЗА МИРОВ. Побратим смерти
ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ. Никто не уйдет
КРЕМЛЬ 2222. Петербург
КРЕМЛЬ 2222. Шереметьево
СТАЛКЕР. Закон «дегтярева»
СТАЛКЕР. Закон Призрака
СТАЛКЕР. Закон клыка
СТАЛКЕР. Закон долга
СТАЛКЕР. Закон свободы
СТАЛКЕР. Закон монолита
ГАДЖЕТ. Чужая Москва
СТАЛКЕР. Закон сталкера
СТАЛКЕР. Закон торговца
СТАЛКЕР. Закон крови
СТАЛКЕР. Закон Охотника
СТАЛКЕР. Закон Припяти
СТАЛКЕР. Закон якудзы
СТАЛКЕР. Закон лесника
СТАЛКЕР. Закон выживших
СТАЛКЕР. Закон бандита
СТАЛКЕР. Закон Черного сталкера
СТАЛКЕР. Закон Чернобыля
Автор искренне благодарит
Марию Сергееву, заведующую редакционно-издательской группой «Жанровая литература» издательства АСТ;
Алекса де Клемешье, писателя и редактора направления «Фантастика» редакционно-издательской группы «Жанровая литература» издательства АСТ;
Алексея Ионова, ведущего бренд-менеджера издательства АСТ;
Олега «Фыф» Капитана, опытного сталкера-проводника по Чернобыльской зоне отчуждения за ценные советы;
Павла Мороза, администратора сайтов www.sillov.ru и www.real-street-fighting.ru;
Алексея «Мастера» Липатова, администратора тематических групп социальной сети «ВКонтакте»;
Елену Диденко, Татьяну Федорищеву, Нику Мельн, Виталия «Дальнобойщика» Павловского, Семена «Мрачного» Степанова, Сергея «Ион» Калинцева, Виталия «Винт» Лепестова, Андрея Гучкова, Владимира Николаева, Вадима Панкова, Сергея Настобурко, Ростислава Кукина, Алексея Егорова, Глеба Хапусова, Александра Елизарова, Алексея Загребельного, Татьяну «Джинни» Соколову, писательницу Ольгу Крамер, а также всех друзей социальной сети «ВКонтакте», состоящих в группе https://vk.com/worldsillov, за помощь в развитии проектов «СТАЛКЕР», «ГАДЖЕТ», «РОЗА МИРОВ» и «КРЕМЛЬ 2222».
Закон Чернобыля
Пуля ударила в стену возле самого лица. Кирпичные осколки больно рванули щеку, которую будто током ударило. Вниз потекло теплое, коснулось верхней губы…
– Назад, мать твою, – крикнул напарник, спрятавшийся за дверцей машины. Какой идиот-инструктор учит их подобному? Да, эти дверцы считаются бронированными, но броня там весьма хлипкая. Такую защиту шьет навылет с десяти шагов даже пистолетная пуля со стальным сердечником. А из-за бронированного джипа работали очередями автоматы LR-300 из трех стволов.
«Толкачам» терять было нечего – на них очевидный труп, от которого не отвертеться, и минимум пятьдесят фунтов дури в багажнике. Понятное дело, они будут огрызаться до последнего патрона…
И патронов у них навалом.
Полицейская машина уже напоминала решето, и напарник, скорчившийся за дверцей, был жив лишь чудом. Он вздрагивал от каждого удара пули в свою ненадежную защиту – ведь каждый из них мог оказаться для него последним. Ну да, это только в кинобоевиках лихие полицейские храбро палят из карманной артиллерии, прячась за дверцами своих патрульных машин. В жизни их, насмотревшихся американского кино, валят как мишени в тире прямо через эти дверцы из мощного оружия, свободно продающегося на каждом углу в свободной стране.
…Горячая капля стекла с верхней губы, коснулась нижней. Во рту появился соленый привкус жидкой ржавчины. Слишком хорошо знакомый, будящий воспоминания о насквозь прокушенной губе, когда он увидел…
Дальше думать было нельзя.
Табу.
Строжайший запрет, который он поставил себе сам.
Потому что если начать думать, то красная пелена немедленно застит взгляд, а с ней и безумие хлынет в мозг кипящей волной. И черт его знает, что будет потом – страшный запой, драка в баре, больше похожая на бойню… или же ступор, когда стоишь у окна, тупо глядя в одну точку, и понимаешь – стоит лишь шевельнуться, и тебя накроет с головой волна Боли, по сравнению с которой любая физическая боль покажется величайшим благом, счастьем, кратковременным избавлением от той ужасной Боли с Большой Буквы…
В таких случаях, когда граница безумия подступала слишком близко, помогали лошадиные дозы антидепрессантов – или кварта виски, выпитая одним махом, как неприятное, но необходимое лекарство. Но сейчас у него не было с собой ни оранжевой баночки с таблетками, ни спасительной бутылки.
И тогда он сделал единственное, что могло помочь в этой ситуации…
– Не надо… – раздался за спиной голос напарника.
«Все-таки молодец он, – промелькнуло в голове. – Сам боится пошевелиться, а за старшего переживает больше, чем за себя. Будет из парня толк. Если выживет, конечно».
Он шел вперед, стреляя с двух рук чуть выше вспышек, мелькавших в разбитых окнах джипа. Без страха – он давно разучился бояться за себя, а больше было не за кого. Без эмоций – ему давно было наплевать на все, и сам он был первым в очереди тех, к кому испытывал полное равнодушие. Без мыслей – а о чем тут думать, когда все, что нужно, это нажимать на спусковые крючки, мысленно отсчитывая количество отстрелянных патронов? Несложное занятие. Чисто рефлекторное, ибо стрельба в тире была для него уже несколько лет одной из немногих отдушин, вызывавших хоть какой-то интерес…
Одна пуля разбила вдребезги рацию на плече, вторая горячо ужалила в руку. Хорошо! Физическая боль – это прекрасно! Она бодрит, заставляет измученный воспоминаниями организм осознать, что он еще жив. Но главное – она немного отодвигает назад границу безумия, за которую – чего уж скрывать – переступать совсем не хочется. Уж лучше еще одна пуля, прилетевшая в лоб. Чтоб сразу. Не мучаясь. И как знать, может, не врут священники и, может, там, за последней чертой, его и правда ждут те, кого он потерял так неожиданно и страшно…
Но сегодня был не его день. Наверно, потому, что «толкачи» просто испугались человека, спокойно идущего навстречу смерти, и не успели как следует прицелиться. А он – успел, потому что ему не мешали эмоции. И сейчас он стоял, опустив вниз руки с пустыми пистолетами, глядя на то, как из-под джипа довольно быстро вытекает кровь, крася в черно-красное опавшие листья на асфальте.
«Кому-то порвало артерию, – пришла вялая мысль. – И какие-то незнакомые женщины заплачут этой ночью. А потом, когда слезы высохнут, а воспоминания потеряют свою яркость, став похожими на выцветшие фотографии, найдут себе новых мужчин. Счастливые они – люди, не умеющие помнить долго…»
– Джек!
Он обернулся.
К нему, прихрамывая, шел напарник. Все-таки зацепило пацана. Нога наспех перебинтована выше колена, но если идет сам, то ничего страшного – просто царапина. И это хорошо, что зацепило быстро, пока парень не успел пообвыкнуться на службе, притереться к коллективу, начать считать эту работу своим призванием. Теперь или уйдет из полиции – или вырастет над прежним собой на три головы. Пуля, попавшая в тебя, всегда дарит бесценные подарки – или мгновенную смерть, или возможность понять, кто же ты есть на самом деле.
– Джек… что это было? Как это? Зачем?
Круглые глаза, трясущиеся губы, окровавленные пальцы, зажимающие рану поверх бинта. Шок. Похоже, вряд ли этот зеленый выпускник школы полиции останется служить и защищать…
Он не ответил. Дурацкие вопросы ответов не требуют. Впрочем, как и все остальные, на которые отвечать не обязательно.
– Звони диспетчеру, – коротко бросил он, меняя пустой магазин на полный. Потом посмотрел на полицейскую машину, больше напоминающую решето, и добавил. – А я, пожалуй, поеду домой на метро. Скажи нашим, что рапорт напишу завтра.
И, повернувшись, направился к ближайшей станции подземки.
Да, завтра ему непременно поставят на вид то, что он как старший пары действовал не по инструкции, не вызвал подкрепления, покинул место происшествия, и так далее, и тому подобное. А он не будет объяснять, что подкрепление все равно бы не успело и «толкачи» уже сегодня ночью растолкали бы те полсотни фунтов дури по карманам мелких оптовиков, которые немедленно отправились бы на улицы продавать отраву наркам. Матерым, которым терять уже нечего, и совсем молодым, у которых есть еще шанс соскочить с иглы.
Сегодня он увеличил эти шансы. Наверно. А если и нет – плевать. И на то, что, возможно, завтра шеф прикажет ему положить на стол полицейский значок, ибо слишком много накопилось у него подобных случаев за последние годы, и на то, что рукав потихоньку становится горячим и липким не только выше локтя, но и ниже, и на то, что люди в вагоне оборачиваются на странного полицейского с кровавым пятном на рукаве, которого это пятно ничуть не заботит.
Плевать на все.
Давно уже.
С того самого дня…
* * *
Эта картина навсегда засела в его памяти. Намертво. Говорят, что со временем воспоминания тускнеют, становятся не такими яркими и менее болезненными…
Чушь собачья.
Джек помнил все так, будто это случилось вчера…
Многие свечи уже догорели до конца, другие еще плакали воском и мигали тусклыми огоньками, слабо разгонявшими мрак, царящий в храме. Лучи рассветного солнца пока не коснулись высоких стрельчатых окон, и лишь это жалкое мерцание умирающих огарков оставалось единственным освещением.
Он шел по проходу между скамьями. Лужи крови уже успели покрыться бурой коркой и казались пятнами засохших чернил, которые кто-то в изобилии разлил по выцветшим гобеленам и полу, украшенному старинной мозаикой.
Часть трупов санитары успели снять, но три обезображенных тела еще висели на стене, мертвыми глазами следя за полицейским, идущим по проходу.
Под громадным распятием лежало что-то маленькое, накрытое куском белого полотна, наброшенного на ужасное подношение санитаром, которого не на шутку трясло от увиденного. Капля крови проступила на материи, и эта крохотная точка на снежном фоне почему-то казалась самым страшным из того океана кровавого кошмара, который сейчас властвовал в оскверненном храме. Тела на стенах, лужи засохшей крови, запах бойни в святом месте – все отходило на второй план. От крохотного красного пятнышка на белом сукне выл и рвался наружу разум, оно притягивало взгляд, оно завораживало и тащило за собой туда, за границу жизни, во мрак и холод, где царствуют, обнявшись ледяными руками, две сестры – смерть и безумие.
Джек медленно подошел к подножию гигантского распятия. Первый лучик солнца коснулся деревянного лика Христа, и, казалось, Господь изменился в лице и в ужасе прикрыл глаза, когда отец стянул окровавленное покрывало с изуродованного тельца собственной дочери.
Он неторопливо опустился на колени и наклонился над трупом. Большой розовый бант в тоненькой косичке был помят и раздавлен, и Джек начал осторожно расправлять его. В широко открытых глазах полицейского плескалось безумие, а губы шептали, шептали, шептали…
– Где же ты помяла свой бантик, малышка? Я оставил тебя всего на сутки, а ты уже успела так испачкаться… И что ты здесь делаешь? Пойдем отсюда, здесь темно и холодно… Здесь очень холодно. Ты чувствуешь, детка? Не бойся, папка теперь с тобой. Он всегда будет с тобой, моя девочка.
Он осторожно взял окровавленное тельце ребенка с огромного серебряного блюда и начал его баюкать у себя на груди, пачкая кровавыми разводами форменную рубашку.
– Это все оттого, что я не помолился за тебя в тот вечер, помнишь? Когда я выгнал пастора Мэтью. А вот и он… И мама…
Джек кивнул на распятые тела.
– Они не обиделись, правда ведь… Эй, вы ведь не обиделись? Нет? Ну вот и хорошо.
Зашипела и погасла последняя свеча. Лучи наконец-то взошедшего солнца заплясали на полу в веселом хороводе. Свет ударил в глаза Томпсона, и он на секунду зажмурился.
Свет…
Яркие лучи упали на его лицо, и безумие, уже сжимающее в своих страшных объятиях разум человека, дрогнуло и отступило. Теперь в его глазах была только невыразимая боль и кипящая ярость. Рывком он вскочил на ноги и обратил мертвое лицо ребенка к деревянному лику Христа:
– Ты видишь это? Где же ты был тогда, в ту минуту?! Зачем ты нужен мне, идол, когда в твоем храме так умерла моя дочь?
Распятый Бог молча висел на своей крестовине, и лишь маленькая нарисованная слеза стекала по потемневшей от времени щеке…
Лучше бы он сошел с ума в тот день. Или застрелился. Но спасительное безумие не наступило, а пустить пулю в лоб не дали друзья-полицейские. И это хорошо. Потому что горе утраты очень быстро сменилось жаждой мести. Той, что ломает любые преграды на пути к цели…
И он отомстил. Ценой невероятных усилий достиг далекой России, нашел убийцу жены и дочери – и поступил по справедливости[1]. Так, как было нужно поступить.
После этого стало немного легче…
Но ненадолго.
Он вернулся домой, в Америку, начал работать снова. Служба в полиции – хорошее лекарство для того, чтобы отвлечься от мыслей – слишком страшных для того, чтобы переживать их в одиночку.
Правда, лекарство, действующее очень временно…
Ведь после работы были долгие вечера одиночества – и ночи, когда к нему приходили сны. Горящие красным пламенем глаза той твари, что он убил. И та сцена в храме – яркая, в деталях.
Гораздо более страшная, чем все чудовища на свете.
Что его удерживало на этом свете? На этот вопрос Джек Томпсон не мог ответить даже сам себе. Привычка жить? Не исключено. А может, возможность вечерами пересматривать видеозаписи из семейного архива, где жена и дочь живы, смеются, машут ему руками с экрана. Смотреть – и перебирать бесценные реликвии. Тот самый бант дочери с темной каплей засохшей крови на нем, и прядь волос жены, которую он отрезал во время прощания у гроба.
Внешне Джек никогда не показывал, что творится у него на душе. На работе – особенно. Иначе б начальство замучило навязанными походами к полицейскому психологу, а товарищи по работе – сочувственными взглядами, заставляющими ощущать себя больным, от которого боятся заразиться. О чем-то догадывался лишь старый друг Билл, который однажды подошел к нему, положил руку на плечо и сказал:
– Отпусти их, старина. Если там после смерти что-то есть, им будет легче. Прикинь, каково им оттуда смотреть, как ты мучаешься.
Джек тогда стряхнул с плеча громадную лапищу коллеги и сказал:
– С чего ты взял, что я мучаюсь? Я просто жду.
– Чего? – нахмурился Билли. – Смерти?
– Нет, – покачал головой Томпсон.
– А чего тогда?
Джек не нашелся, что ответить. Он и сам не знал, чего ждет, потому тогда просто развернулся и ушел. Когда нет ответа, это самое лучшее, что можно сделать. Но чувство ожидания, словно крохотный огонек, тлеющий на огромном черном пожарище, не проходило. Может, лишь благодаря ему Томпсон все еще жил, глуша тоску по вечерам алкоголем и таблетками – и надеясь. Это свойственно людям: жить надеждой, даже понимая, что надеяться не на что…
Вот и сейчас он перешагнул порог своей опостылевшей квартиры, на автомате включил телевизор, сел на диван и принялся работать челюстями, механически перемалывая зубами гамбургер, купленный возле выхода из метро.
Все как всегда.
Каждый вечер был похож на предыдущий. Сначала невкусная опостылевшая еда, телевизор с невкусными и опостылевшими передачами, а после – достать из ящика стола коробку с реликвиями и вспоминать, не стесняясь слез, текущих по щекам, – до тех пор, пока усталость не возьмет свое и не вырубит его нокаутирующим ударом, словно хорошо тренированный боксер.
Обычно он не вникал в смысл происходящего на экране. Так, картинки, мелькающие перед глазами, и звуковой фон, забивающий сознание, позволяющий хоть какое-то время не думать.
Но сейчас его отвлекла боль. Заныла раненая рука, о которой он просто забыл.
Томпсон снял рубашку. Ну да, просто царапина. Пуля вспорола кожу, но это ерунда, заживет. Если б душевные раны заживали так же быстро, как пулевые, жизнь была бы гораздо проще…
У хорошего полицейского аптечка всегда под рукой. Спирт рванул рану новой волной боли, которая донесла до мозга равнодушный голос телевизионного диктора, рассказывающего о последних новостях:
– …еще одним кандидатом на Нобелевскую премию по медицине может стать украинский ученый академик Захаров. Наш канал располагает сведениями, что он изобрел технологию восстановления мертвых организмов по одной-единственной клетке. Согласно исследованиям Захарова, каждая клетка несет информацию о всем теле, которой достаточно для того, чтобы вернуть к жизни давно умерших. Однако пока что невозможно проверить, насколько верны эти сведения, так как академик живет и работает в самом сердце аномальной Чернобыльской зоны, которая всеми учеными мира единогласно признана самой опасной из существующих…
Джек Томпсон на мгновение замер, осознавая услышанное. После чего неторопливо зафиксировал бинт на руке, выбросил в мусорное ведро окровавленную рубашку, взял из шкафа новую – и оделся по полной форме, словно собирался в Белый дом на награждение «Медалью доблести».
Из зеркала на него глянул угрюмый крупный мужчина с плечами профессионального футболиста и глазами то ли маньяка из фильма ужасов, то ли ветерана «Зеленых беретов», годами не вылезающего из горячих точек. Есть такая категория людей, во взгляде которых нет жизни. Их глаза похожи на вставленные в глазницы стеклянные шарики с нарисованными зрачками. С такими людьми никто не любит общаться, так как никогда не знаешь, что можно от них ожидать. Но в то же время их ценят в армии и в полиции за одно простое качество, которое не встречается у обычных живых людей.
Эти типы со стеклянными глазами не боятся смерти. Им все равно – жить или умереть. Их можно посылать на самые опасные задания – и они выполнят их без эмоций, четко и равнодушно, как машины, которые не знают, что такое трясущиеся от страха руки, ватные ноги и холодный, липкий пот, который заливает глаза, мешая как следует прицелиться.
Он не всегда был таким, образцовый полицейский Джек Томпсон. Но смерть близких изменила его – покалечила, разорвала на куски душу, а потом слепила из нее чудовище, равнодушное как к своей жизни, так и к чужим.
И изменить это могло лишь одно.
Чудо, которых, как известно, не бывает…
Но говорят, что если очень сильно чего-то желать, иногда чудеса случаются. Потому Джек Томпсон гнал сейчас свой автомобиль к полицейскому участку, хотя и не собирался возвращаться туда сегодня.
* * *
Шеф Джонсон был не в духе. Еще бы – сегодня вечером он забронировал столик в ресторане, собираясь отметить там с семьей поступление старшей дочери в колледж. Но, похоже, этот рабочий день не собирался заканчиваться. Убийство трех крупных «толкачей», машина которых была начинена наркотиками, как рождественский гусь яблоками, взбудоражило не только журналистов.
Только что из его кабинета вышел сотрудник ФБР с глазами как у несвежей макрели, который в красках расписал, как его контора вела этих «толкачей» томительные месяцы и как какой-то лейтенант в одну минуту разрушил их грандиозные планы из своего «девятьсот одиннадцатого». Интересно, с каких это пор федералы поднюхивают за «толкачами»? И если даже поднюхивают – какого дьявола не пресекают, позволяя этим подонкам накачивать дурью малолеток на улицах?
Впрочем, это все было в голове у шефа полиции. Говорил он совершенно другое – то, что положено говорить в таких случаях чтобы не вылететь из удобного кожаного кресла, которое за эти годы приняло форму его тела. Работа есть работа, и то, что ты думаешь, никого не волнует. Важно лишь что ты говоришь и делаешь. И шеф говорил о том, что непременно разберется в случившемся и конечно накажет лейтенанта, который посмел помешать работе ФБР.
Представитель могущественной государственной конторы удалился с важным видом. Шеф посмотрел на дверь, закрывшуюся за спиной федерала, скривился, словно от горькой таблетки, и по селектору приказал секретарше больше никого к нему не впускать, после чего, покосившись на часы, начал прикидывать, как бы ему прорваться через толпу журналистов, осадивших выход из участка. Время поджимало, и жена с дочерью точно не простили бы опоздания…
За дверью послышался беспомощный писк секретарши, несмотря на который дверь распахнулась и на пороге кабинета появился виновник происшествия – как ни странно, в парадной форме, на которой висела дюжина наград за доблесть и многолетнюю образцовую службу.
Шеф открыл было рот, чтобы высказать нахальному лейтенанту все, что о нем думает, но позвякивание медалей его слегка смутило, ибо у него самого их было примерно вдвое меньше. Поэтому вместо того, чтобы учинить подчиненному разнос, шеф буркнул:
– Чего тебе? Решил лично доложить, какого дьявола ты расстрелял «толкачей», которых пасло ФБР?
– На них не было написано, что они подопытные зверюшки федералов, – ровно ответил Томпсон. – Они убили парня на заправке, мы бросились в погоню, и сегодня нам с напарником просто повезло больше, чем им.
Шеф полиции вздохнул.
– Как будто я, черт побери, этого не знаю. Но ты же в курсе, что нынешние либеральные правители штата косо смотрят на тех полицейских, что затевают стрельбу на улицах. В их понимании мы должны перевоспитывать «толкачей», записывая их в клуб анонимных наркодилеров вместо того, чтобы отрубать им руки, которыми они впихивают дурь всяким идиотам. Знаешь, в другое время я бы представил тебя к награде, но сейчас в эту историю вписались федералы, поэтому…
– Я готов, – сказал Томпсон, кладя на стол полицейский значок и табельное оружие. – Рапорт сейчас напишу, если дадите бумагу и ручку.
– Погоди, – поморщился шеф полиции. – Ты ж понимаешь, наши парни мне не простят, если я тебя уволю, хотя грешков у тебя за последнее время накопилось немало. Ты хороший парень, Джек, и такими сотрудниками я не разбрасываюсь. Поэтому забирай свой значок со стволом и двигай в отпуск, пока не уляжется вся эта шумиха вместе с вздыбленной шерстью на загривке у ФБР. Думаю, месяца тебе хватит, чтобы отдохнуть. И мне этого времени вполне хватит, чтобы замять дело.
Томпсон кивнул, забрал значок с пистолетом и направился к выходу. Но, не дойдя до двери двух шагов, обернулся и сказал:
– Спасибо.
– Не за что, – махнул рукой шеф. – А все эти свои награды ты напялил для того, чтобы меня потом совесть мучила на тему, какого бравого полицейского я уволил?
– Нет, – пожал плечами лейтенант. – Просто в торжественных случаях нам положено надевать парадную форму.
– И что же сейчас за торжественный случай? – приподнял брови шеф полиции.
– Похороны моей прежней жизни, – ответил Джек Томпсон.
И вышел за дверь.
* * *
Они шли цепью. Фигуры в новейших камуфлированных армейских экзоскелетах с сине-желтым значком на рукаве и пулеметами в руках. Штурмовой полк Службы безопасности Украины, специально сформированный для зачистки Зоны от преступного элемента.
Вчера они обработали Вильчу, небольшой заброшенный городок на территории чернобыльской Зоны. До недавнего времени там была основная база Волка, командира западной группировки армейских сталкеров. Обычно «армы» тесно сотрудничают с подразделениями Объединенных сил независимых государств, охраняющих Зону от незаконного проникновения нежелательных посетителей с Большой земли. Но Волк обладал крутым нравом, и недавно его задолбало отстегивать воякам больше половины навара с каждого артефакта, найденного в Зоне или отжатого у сталкеров.
В результате он послал на три буквы куратора ОСНГ, личным пинком придав ему ускорение в сторону КПП кордона, находящегося неподалеку от Вильчи.
И это было ошибкой.
Волк считал свою базу неприступной, потратив на ее укрепление немало сил, времени и денег – и сильно просчитался.
Куратора он выпер вечером, а с восходом солнца на городок обрушился огненный шквал. Вояки подогнали к кордону пару «Бастионов» и дали всего один залп осколочно-фугасными, в результате чего из двухсот бойцов Волка в живых осталась лишь половина – и то лишь потому, что казармы со спальными местами были оборудованы в подвалах домов, чтоб в случае выброса спящих не накрыло смертоносным излучением.
О сопротивлении не могло быть и речи. В рассветном воздухе уже слышался рокот вертолетов, а это значило, что сейчас Вильчу начнут прочесывать из пулеметов с воздуха. И Волк дал команду отступать через тоннели, которыми Зона под землей была прошита насквозь, словно гроб в могиле, облюбованной термитами.
Уходили в спешке, оставив тяжелораненых, – иначе остальных было не спасти. И это оказалось верным решением. Вояки не стали возиться, вычищая мятежный городок пулеметным огнем, а просто залили его напалмом с вертолетов. Внезапно в тоннеле, которым уходили «армы», стало невыносимо жарко – и все поняли, что это значит.
– Упокой их Зона, – прохрипел Гудрон, заместитель Волка – паталогически жестокий тип, получивший свое прозвище за привычку заливать в рот неразговорчивых «языков» жидкий гудрон через воронку, а потом его поджигать. Глядя, как человек, корчась, выгорает изнутри, остальные героически молчащие пленные обычно начинали тут же выдавать необходимые сведения, стараясь перекричать друг друга.
Однако, несмотря на садистские наклонности, Гудрон был отличным бойцом и командиром. И из тоннеля с дымящимися стенами вышел последним, держа в руке связку окровавленных армейских жетонов, которые он собрал с раненых.
– Зачем? – сквозь стиснутые зубы бросил Волк.
– Их похоронить не удалось, – рыкнул Гудрон. – Так хоть жетоны в память о них похороним.
Волк кивнул, мысленно матеря себя на чем свет стоит.
Он никак не ожидал, что вояки из ОСНГ столь жестко отреагируют на его выходку. Волк был уверен, что они начнут переговоры, в результате которых можно было бы добиться лучших финансовых условий для группировки. Но, видимо, военным больше нужна была показательная акция на тему «что бывает с теми, кто осмелится выпендриваться».
И они ее провели, хотя, на взгляд Волка, немного тупо – проще было, наверно, сразу залить Вильчу напалмом, чтоб никто не ушел. Но, может, вояки опасались за свои вертолеты, которые могли сбить караульные «армы» на вышках из своих РПГ. Или же им нужны были выжившие, которые разнесут по Зоне весть о произошедшем. Карательная акция в воспитательных целях – это вполне в духе вояк, в душе презиравших «армов» даже больше, чем обыкновенных сталкеров. Еще бы! Их же собратья по оружию в какой-то момент решили, что им недостаточно платят в ОСНГ, и, разорвав контракт, подались в Зону за длинным деревянным рублем. Таких вдвойне приятно мочить без жалости и сострадания, как только на то поступит приказ от начальства…
За ними никто не гнался. Вояки не идиоты соваться в старые тоннели, что ведут вглубь Зоны. Если не знать путь, то это верная смерть – или от пули врага, засевшего за поворотом, или от челюстей мутанта, или от голода. Поговаривали, что новичков Зона часто морочит, водит кругами, пока те не лишатся последних сил и не умрут, отдав Зоне тело и душу. А что еще ожидать от тридцатикилометровой аномалии, с высоты птичьего полета напоминающей грязно-желтое, ржавое пятно на теле планеты?
Но Волк с Гудроном путь знали и уверенно вели остатки группировки. Над головами тускло мерцали «вечные лампочки», под ногами хлюпала грязная вода, что вечно скапливается в подземельях, от бетонных стен тянуло сыростью и гнилью. Та еще обстановка, не добавляющая оптимизма.
Потому не удивительно, что злые и уставшие бойцы начали ворчать. Сначала тихо, потом все громче. Наконец один не выдержал:
– Долго еще? Может, лучше нам было быстро сдохнуть там, в Вильче, чем идти на верную смерть в центр Зоны?
Волк обернулся, равнодушно посмотрел в глаза говорившему, после чего молниеносно выхватил из ножен боевой нож с характерным названием «Каратель» и одним ударом рассек шею говорливого бойца от уха до уха.
Кровь из вскрытых артерий хлестанула фонтаном, но опытный в таких делах Волк качнулся в сторону и толкнул падающее тело на стену – по которой умирающий и сполз вниз, булькая разрезанным горлом, словно пытаясь напоследок что-то сказать.
Волк же резким движением стряхнул кровь с ножа, сунул его обратно в ножны и равнодушно произнес:
– Отвечаю на поставленный вопрос. Идти осталось недолго. И сдохнуть в Вильче было не лучше. Хотя, если кто-то считает, что лучше, может развернуться и идти обратно. Еще вопросы будут?
Вопросов не было, лишь Гудрон криво усмехнулся уголком рта и одобрительно кивнул.
– Ну, если всем все ясно, шагом марш за мной, – сказал Волк. И пошел, сверяясь с незаметными знаками и отметинами, которые он сам и оставил в этом тоннеле, чтобы не заблудиться в его многочисленных ответвлениях.
У любого хорошего командира должен быть схрон. Даже если ничего не предвещает беды и все везде схвачено. В идеале не просто схрон, а вполне себе полноценная база, где можно укрыться, переждать беду, отдохнуть, поднакопить сил – и отомстить тем, кто ту беду навлек. Отомстить решительно и страшно, чтоб уроды в погонах навсегда запомнили, чем чревато наезжать на группировку армейских сталкеров.
Когда-то это была лаборатория, которых в подземельях Зоны не счесть. Некоторые из них законсервированы наглухо, так, что без динамита не вскрыть. Но с динамитом – опасно, может завалить, потому такие лаборатории обычно никто не трогает. Другие – брошенные открытыми, и из этих мародерами разворовано все, что можно и что нельзя.
Но бывают и третьи. Оккупированные либо мутантами, либо аномалиями. В такие тоже стараются не соваться. В научных лабораториях обычно нет ничего особо интересного для любителей легкой наживы. Когда из подземелий Зоны уходили ученые, они обычно уносили с собой все ценное, и потому не много было желающих рисковать жизнью ради десятка пустых стеклянных колб и кучи ржавых приборов непонятного назначения.
Но Волку, который тогда еще не был командиром группировки армейских сталкеров и работал на правительство, в тот день повезло – хотя поначалу он думал, что наоборот.
Диверсионно-разведывательная группа из пяти человек, которой он командовал, получила задание: взорвать восточный тоннель, откуда порой вылезали стаи мутантов и атаковали КПП. Неприятная это, конечно, тема для тех, кто охраняет кордон, – лезть в Зону, да еще к тому же и подземную. Но ДРГ для того и держали в Приграничье, чтобы решать подобные задачи. В общем, приказ есть приказ, и группа выдвинулась на задание.
Вход в подземные тоннели находился в старой котельной городка Вильча, провалившиеся крыши которого были прекрасно видны с наблюдательных вышек кордона. Просто заходишь в кирпичное здание, с которого штукатурка во многих местах отвалилась кусками, как кожа с разложившегося покойника, – а там в бетонном полу дыра. Провал в преисподнюю, которую кто-то для смягчения шокирующего эффекта назвал «подземной Зоной».
