Дмитрий Шест
Пробудивший совесть
‒ У тебя упало! ‒ вдруг закричал за спиной Максимка.
Деньги. Те самые горестные деньги! Пятьдесят рублей, принадлежавшие семье Васяевых, лежали на голом снегу, выпав из ветровки парня. Антон оробело развернулся и опустился за ними. Оголодавший мальчик пристально глядел на них и продолжал покусывать хлеб. В полусогнутом состоянии побледневший как труп Скворцов смотрел в ангельские глаза мальчонки и ничего не мог сделать. Этот взгляд всецело парализо́вывал. Сжав купюру в кулак, опустошённый Скворцов пошагал из переулка к своему дому.
‒ Пока, друг! ‒ добродушно сказал ребёнок, на что парень никак не отреагировал.
Серые, тёмные здания. Грязная дорога. Мертвенно мутная от зимних туч луна. Отныне куда не бросит свой взгляд Антон, всё кажется ему мрачным и унылым. Такого угнетения и подавленности не чувствовал он никогда в своей жизни.
Какой катастрофический стыд ощущал он в себе… Сердце колотилось, тело горело, веки дёргались. Не удавалось даже нормально сделать вдох: воздух залетал в горло отрывисто и заторможенно.
«Какое же я животное…» ‒ мыслил парень. По щекам катились горячие слёзы. Слёзы отвращения, неприязни к самому себе. Они словно вымывали из него всю подлость и нечисть.
Выдающийся советчик и великий внутренний судья вышел сквозь сонное заточение. Совесть пробудилась!
«Заставить ни в чём не повинного ребёнка страдать, жевать на голодный желудок вчерашний хлеб! Я чёртово ничтожество!» ‒ ненавидел себя он.
Телефон разрывался от назойливых звонков Лёни, но парень не хотел ему отвечать.
Скворцов шёл с повисшей головой и пусто глядел на землю. Случившееся перевернуло его сознание сверху вниз. Он не чувствовал обжигающей стужи, увесистых шматков снега, срывающихся с макушек заснеженных деревьев и падающих прямо на него. Чувствовал парень только нестерпимую боль, вызванную встречей с этим искренним мальчишкой.
Ребёнок заставил Скворцова идти и думать о сегодняшнем дне, о грубости и ужасном поведении. Сроду этот подлец не стал бы признавать своих ошибок, а сейчас он делает это со всей откровенностью.
Незаметно Антон оказался у своего дома. Когда он вошёл в квартиру, послышался звук торопливо приближающихся шагов:
‒ Антоша? ‒ донёсся напуганный материнский голос, ‒ Антоша, где ты был? Что с тобой? На улице такой мороз! Ты замёрз?
‒ Всё хорошо, мам, ‒ выдохнул юноша.
‒ Почему так долго, сынок? ‒ помогала она снять околевшую одежду.
‒ Я в школе задержался. Не переживай, со мной всё нормально… ‒ произносил он, ‒ я устал, хочу спать.
‒ Конечно, конечно! Ложись! Может покушаешь?
«Покушаешь… Может покушаешь?» ‒ воспроизводил в уме он. От этого вопроса Антону представился душераздирающий образ Максимки, всё ещё жующий затвердевший кусок несвежей выпечки.
‒ Нет, я не голодный, мам, спасибо… ‒ угрюмо пояснил Скворцов и закрыл дверь в своей комнате.
По смутному виду парня мать, конечно, догадывалась, что с её сыном далеко не всё хорошо. Но женщина не стала больше приставать к нему с вопросами, поскольку боялась вызвать этим конфликт. К слову, относительно недавно в их семье происходил подобный случай. Скворцов безумно любил девушку, не отвечающую ему взаимностью. В один из дней она призналась ему в своих чувствах к другому человеку. Это сильно ударило по эмоциональному состоянию Антона. Придя домой, обиженный он желал побыть в одиночестве, но этому попрепятствовала достающая вопросами мать. Парень не выдержал давления и нагрубил встревоженному родителю. Развернулась безобразная ссора, которая в конце концов завершилась громким уходом Скворцова из дома. О произошедшем жалели оба. Именно с той поры Антон и его мать стараются сдерживать себя, чтобы не спровоцировать плохих исходов. Так и сейчас женщина оставила юношу в покое, однако сама не переставала накручивать себя глупыми, навязчивыми мыслями.
Тянулся час. Скворцов сидел в темноте и неотрывно смотрел на прокля́тую пятидесятирублёвую купюру, которую подсвечивала тусклая настольная лампа. Выключив её, он удручённо ложился на кровать, затем поднимался, вновь включал свет и по новой всматривался в мятые деньги.
«Подумать только… есть люди, зависящие от таких крохотных средств… Я же этого даже не знал! Оказывается, они были всегда! Всю жизнь! Я не знал каково это ‒ быть бедным, не представлял каково живётся этим людям… Это насколько я узко видел этот мир?..» ‒ глядя в потолок, осмысливал парень. ‒ «Зачем мы делаем все эти пакости в школе? Зачем их делаю я? Почему, чёрт побери, я не задавал этих вопросов себе раньше?! Я взрослый человек, а занимаюсь каким-то детским идиотством… Придурок! Старая Агафья Викторовна должна из-за нас корячится, убираться. А мы то и дело только ржём и гадим…»
Не даром говорят, что счастлив тот, кто дружен со своей совестью. Антон Скворцов, когда-то усыпив и заглушив её, стал жестоким и чёрствым. На самом деле, нельзя винить в этом только его, ведь огромную роль сыграло и окружение. Оскорбления, всяческие унижения от старшеклассников. Мерзкие поступки людей, замеченные им в детстве. Маленький Антон впитывал в себя это как губка.
Парень с трудом погрузился в хлипкий сон. Спал он неспокойно, нервно. Ноги без конца содрогались, ударялись друг о друга.
Виделись ему чёрные как уголь сте́ны, смоляная бугристая земля, непроглядная тьма. Он бежал в пустоту на единственно имеющийся сигнал ‒ белый огонёк.
‒ Друг! Ты пришёл! ‒ эхом распространялся голос ребёнка.
‒ Максимка? ‒ громко спросил юноша.
Вдруг огонёк вспыхнул, точно в него подлили горючего. Белые языки пламени поднялись так высоко, что всё чёрное пространство вмиг осветилось серебром. Мрак растворился в белоснежном полотне, окутавшим окру́гу.
Ослеплённый Скворцов зажмурился и остановился. Из огня вышли два человека и неторопливо пошагали к нему.
‒ Не знаю, Антон… рад ли я тебя видеть… ‒ послышался более окрепший голос впереди.
«Это Паша», ‒ подумал Антон.
‒ Ладно тебе, брат, ‒ вмешался мальчонка, ‒ нужно уметь прощать каждого!
В душу Антона будто острыми зубами вцепился кровожадный стыд. Он грыз её так сильно, что парень бесконечно переворачивался на кровати с одного бока на другой, стонал и корчил лицо от мучений.
‒ Паша! ‒ бросился к ним навстречу Скворцов, ‒ Прости меня, тварь никчёмную!
‒ Что ты, что ты, друг! Не сто́ит себя обзывать! ‒ смутился Максимка.
‒ Не сдались мне эти деньги, Паша! ‒ вопил Антон, ‒ Я их украл у тебя… Я! Когда ты делал подъём переворотом, Паша, твои деньги выпали из кармана… Моя отвратительная хулиганская манера побудила меня забрать их.
‒ Я знал, что это был ты… ‒ холодно проговаривал Павел, ‒ вот только не передо мной тебе надо извиняться.
Скворцов упал на колени:
‒ Максимка! Мальчик бедный… ‒ заревел парень, ‒ Из-за меня ты не смог покушать супчика, который так хотел. Пятьдесят рублей ваши я нагло засунул себе! Не друг я тебе, Максимка, а самый настоящий враг… Заставил тебя голодного давиться этим сухим хлебом. Прости меня!
Неожиданно зацарило гнетущие безмолвие. Свет становился тусклым, еле различимым глазу. Белый огонь гас, и темнота со страшной скоростью черни́ла и заполняла пространство, где находились ребята.
Братья Васяевы растворились, оставив Скворцова наедине с пустотой. Он ткнулся лбом в твёрдую землю. Его пальцы гребли́ сухую почву, а измученные глаза смачивали лежащий под ними песок.
‒ Такой грубый, невоспитанный… мне противно от самого себя… Я считал себя идеальным! Господи, как же я был глуп и слеп! Какой ещё идеал?! Во мне процветала гниль, и я совершенно не задумывался об этом. Не думал о других людях, относился ко многим, как к вещам… Врал, матерился, обзывал всех, кто мне не угодит. А ведь я всегда искал виноватого! Причины моих бед, неудач обязательно крылись в ком-то другом. Ни в коем случае не во мне! Учитель, поставивший двойку… конечно, злодеем был он! Что с того, что я не подготовился к уроку?.. Боже мой… как же, однако, больно прозревать… Ещё сегодня днём меня бы стошнило при подобной мысли, а сейчас…