Дмитрий Сергеевич Долгов RИО

Настя появилась в его жизни внезапно – как вспышка света в тёмной комнате, где он уже давно научился видеть в полумраке. Ему было двадцать четыре. Он сидел тогда в библиотеке – прятался от дома, от работы, от отца. Как будто за старыми книжными полками можно было скрыться от всего. Настя села напротив. Даже не спросив. Просто села. Маленькая, в синем свитере, с мокрыми волосами и зелёным блокнотом в руках. Говорила быстро. Рисовала в этом блокноте что-то непонятное – может, карты, может, схемы. Сначала он хотел встать и уйти. Потом остался. Он смотрел на неё и не мог понять, что именно зацепило. Маленькая, почти девочка. Но этот взгляд. Она не хлопала ресницами, не опускала глаз, не играла в кокетство. Смотрела прямо, как будто уже знала, что он за человек. Она заговорили с ним первой. Он ответил – неуверенно, как всегда. Она рассмеялась. Не над ним – просто потому, что что-то вспомнила. Её смех был тихий, короткий, как вспышка спички. С того дня он приходил в библиотеку каждый вечер. Просто чтобы сесть рядом. Смотреть, как она пишет. Слушать, как она щёлкает ручкой. Смеётся. Возмущается. Она была не похожа ни на одну девушку, которую он знал. Он видел таких по телевизору – дерзких, свободных. Но никогда не думал, что такая появится рядом с ним. Она не была красивой в классическом смысле – черты резкие, глаза огромные, походка как у воробья. Но в ней всё дышало жизнью. Она жила ярко, будто каждое утро – последний шанс.

Они начали гулять. По городу. По набережной. По крышам. Она лазила везде. Открывала двери, которые никто не открывал. Танцевала на пустых парковках под музыку из его наушников. Он шёл за ней, не понимая, как держать эту бурю за руку. А она смеялась. Говорила: «Ты такой серьёзный. Как будто боишься дышать рядом со мной». Он и правда боялся. Он боялся всё испортить. Сказать не то. Шагнуть не так. Она не боялась ничего. Ни людей. Ни ссор. Ни одиночества. Она спорила с прохожими, смеялась в лицо преподавателям, устраивала перепалки в кафе. Он молчал. Всегда. Только смотрел. Ему казалось, она из другого мира. Она шла по жизни, как по мосту над пропастью, и смеялась ветру в лицо. А он цеплялся за перила, боялся упасть, боялся, что её унесёт и он не сможет догнать. И всё равно шёл. Потому что не идти было страшнее.

Он любил её. Тихо. Больно. Без шансов. Она знала. Говорила: «Ты – мой. Не будь таким жалким. Я с тобой. Всё просто». Но для него никогда не было просто. Он всегда ждал подвоха. Искал её взгляд, когда рядом проходил другой парень. Следил, когда она переписывалась в телефоне. Не спрашивал – просто страдал. Молчал. Ревновал. Он не верил, что может быть нужен такой, как она. Настоящий. Без причин. Без объяснений. Однажды он спросил у неё: «Ты любишь меня?» Она ответила: «А ты разве не чувствуешь?» Он не ответил. Он никогда не отвечал. Всё держал в себе. Эта любовь была для него как запретная территория. Он думал, что её уведут. Что она уйдёт. Что она просто проснётся однажды и поймёт – ошиблась. И чем сильнее он её любил, тем дальше от неё уходил. На шаг. На два. В себя. Она пыталась достучаться. Кричала. Злилась. Уходила. Возвращалась. А он – молчал. Он никогда не умел говорить. Только смотреть. Только слушать. Только держать в себе. И всё время – бояться. Бояться, что потеряет. Пока она была – он жил. Боялся, но жил. Потому что Настя была всем. Смыслом. Светом. Жизнью. И той самой болью, которую он сам себе врезал под кожу. Настя. Запретка, которую он выбрал сам. И которую сам же запер на ключ.

Холл был наполнен полумраком – тяжёлые шторы приглушали свет. Дверь закрылась за их спинами с лёгким щелчком. Отец сидел в кожаном кресле у окна. Газета – на колене, стопка документов – сбоку, на подлокотнике. Чашка недопитого кофе – на краю. Он не встал, не протянул руку. Только поднял глаза.

– Проходите.

Ваня зашёл первым. Настя – за ним, уверенно, с прямой спиной. Он чувствовал, как вспотели ладони. Волнение. Висок ныл. Она чувствовала его состояние. Но не подавала виду.

Всё утро он повторял, что всё пройдёт нормально, и продолжал мыть руки, стоя в ванне почти десять минут. Не потому, что были грязные. Просто не мог остановиться. Вода текла, остужая пальцы, которые горели от страха предстоящей встречи, а он всё тёр, тёр.

Отец – это просто человек. Но ноги подкашивались, и хотелось исчезнуть.

Ваня сел на краешек дивана. Настя – рядом. Её колени почти касались его, и это было единственным, что придавало ему сил. Отец посмотрел на них, в его взгляде ощущались скука, контроль, превосходство.

– Это она? – спросил Саша, не скрывая насмешки, словно речь шла о машине или новой квартире.

– Настя, – сказал Ваня.

– Серьёзно? – Саша усмехнулся, откинулся в кресле.

– В следующий раз, может, предупредишь, когда решишь привести домой кого-то с улицы.

– С улицы? – Настя привстала с кресла. – А вы, значит, из золота отлиты, да? Я, между прочим, пришла из уважения. А теперь думаю – зря.

Ваня сжал кулаки. Настя чувствовала, как он дрожит.

– Ты ведь, Ваня, у нас теперь взрослый, – продолжил Саша. – Женщину привёл. Статус появился? Деньги? Или она просто любит безработных?

– Достаточно, – резко сказала Настя. – Если вы считаете, что унижение сына – это признак силы, то вам срочно надо к психиатру.

Саша приподнял бровь.

– Какая страсть. Пылкая. Боевая. Вот таких я всегда… уважал.

Она улыбнулась – хищно.

– А я таких, как вы, всегда презирала. Слов много. Мужества – ноль. Вы ломали своего сына всю его жизнь, а теперь удивляетесь, что он не может дышать в вашем присутствии?

Саша пристально посмотрел на Настю и повернул голову в сторону кухни.

– Ты представляешь, мать, Ваня хочет познакомить меня с девушкой. А она даже пяти минут в доме не пробыла и уже такого мне наговорила.

После этих слов Саша с довольной ухмылкой откинулся в кресле.

– Вау, – вмешалась Марина, спускаясь по лестнице. Она была в белой рубашке, с планшетом в руках. – Класс, опять Ваня тут всё загадил.

Настя повернулась к лестнице.

– О, а вот и Марина, копия отца, но только без яиц.

– Простите, – Марина фыркнула, – а кто вы? Уличная поэтесса?

– Я та, кто видит, чего вы боитесь. Вы боитесь, что он не станет таким, как вы. Что не будет жёстким, холодным, пустым. Вы все тут боитесь, поэтому и унижаете его.

Настя повернулась к Ване.

– Пойдём отсюда.

Ваня не двигался. Он чувствовал, как всё внутри выворачивается. Как сердце рвётся наружу. Но не мог. Это как выстрел. Как предательство.

– Ваня, – сказала она снова. – Пошли.

Саша наслаждался представлением, глаза сверкали.

– А ты, Настя, у тебя хорошие глаза. Тебе бы кого поувереннее.

Она повернулась к Саше.

– Знаете, я думала, что вы хладнокровный ублюдок. Но вы хуже. Вы слабый. Жалкий.

Она смотрела прямо ему в глаза. И он не отводил взгляд. И вдруг… что-то промелькнуло. На секунду. Что-то слишком… живое. Саша посмотрел на неё не как отец смотрит на подругу сына. А как мужчина, у которого когда-то был вкус к жизни. Ваня это заметил. Этот взгляд. Этот оттенок. Настя отвернулась первой.

– Ваня, – Настя повернулась к нему. – Пойдём. Мы уходим.

Он молчал. Он не мог подняться. Ноги не слушались. Сердце билось. Пальцы дрожали. Но он сидел. Потому что знал: уйти – это война. А он всю жизнь учился не воевать. Настя смотрела на него. Долго.

– Понятно.

Отец смотрел на уходящую Настю. Смотрел так, как не должен был. Не как на гостью. Не как на врага. Как на женщину. Как на то, что хочется. Ваню затошнило. В этот миг он впервые подумал: а может, всё это не паранойя? Может, действительно… между ними что-то есть?

И впервые ему стало по-настоящему страшно.

Примечания