Дмитрий Сергеевич Долгов RИО

АКТ I. РЕЙС

основано на реальном событии. Все остальные совпадения случайны.

Глава 1. Запах табака и морской соли

Было уже за полночь. Иван присел на деревянную скамейку возле складского ангара и достал сигарету. Он не помнил, когда в последний раз ощущал удовольствие от затяжки. Наверное, ещё до того, как табак стал просто способом убить время, а время – бесконечной чередой однотипных дней. Ветер с моря дул резко и безжалостно, врываясь под плащ, будто хотел напомнить, что зима близко. Иван закурил. Огонёк вспыхнул, на мгновение осветил его лицо – бледное, чуть потрёпанное жизнью, но всё ещё молодое. Слишком молодое для человека, который уже знает, что такое пустота внутри. Он поднял голову – и дикий, животный страх обрушился на него, сковав тело, дыхание, мысли. Всё внутри застыло. Между землёй и водой стоял силуэт судна – массивный, неподвижный, как титан.

«RИО».

Просто название. Просто буквы.

Но для него это был приговор.

Не так давно – ещё до того, как судно вышло из порта, – отец втолковывал ему, какой это шанс, оказаться на этом cудне, какой поворот в жизни. Не просто рейс. Не просто работа. Это был поворот, который мог изменить всё. Говорил с нажимом. Не уговаривал – вдалбливал, словно речь шла не о рейсе, а о присяге. Он повторял одни и те же слова, будто мантру: «Это шанс. Повторяю: шанс. Такой не выпадает дважды. Ты должен взять себя в руки». Для него всё свелось к этому рейсу. Вся нескладная история их отношений – сдержанное воспитание, вечные разочарования, молчаливые обиды – всё это вылилось в одно решение: отправить сына туда, куда тот идти не хотел.

Просто назначил помощником капитана. Не спросил. Не предложил.

Ваня не сопротивлялся. Не потому, что соглашался – просто знал: спорить бесполезно. Отец не принимал слова «нет», особенно когда считал, что делает «для твоего же блага». Он считал это воспитанием. Сын же – приговором. Он не просил этот рейс. Не знал людей, с которыми должен был провести недели в этом железном гробу. И тем более не выбирал это судно, которое теперь возвышалось перед ним, как гигантская чёрная глыба.

«RИО».

Отец называл его проектом.

Ваня же видел в нём только клетку.

Все разговоры об «испытании», «закалке характера» и «мужском начале» были лишь декорацией. Отец просто не знал, как по-другому говорить с сыном. Он не умел выражать заботу – только задачи. И каждый раз, когда пытался «помочь», это оборачивалось только давлением.

Ваня глубоко затянулся.

– Ну вот и ты, – прошептал он, глядя на «RИО». – Ты и есть моя новая тюрьма.

Пепел с сигареты упал на пальцы, обжигая кожу, но он не дёрнулся. Где-то позади раздались шаги. Медленные. Уверенные. Он не обернулся. И не потому, что догадывался, кто это. Просто знал – никто не придёт спасать. Ни отец, ни Бог, ни судьба. Только море. Шаги стали ближе. Гулкие, с лёгкой хромотой. В этих звуках было что-то болезненно знакомое, почти телесное. Не столько походка, сколько характер.

Иван знал этот ритм.

Не нужно было смотреть. Резкий рубленый шаг – не военный, но близкий по дисциплине. Капитан.

Ваня затянулся и закашлялся. Просто сидел и ждал, когда всё начнётся. А всё всегда начиналось одинаково – с шагов, тени и того особенного взгляда. Того, в котором нет ни доверия, ни тепла. Только оценка. На секунду Ваня почувствовал себя мальчиком на пороге чужого дома.

– Ну что, сынок босса? – раздался голос – глухой, с хрипотцой. Голос, к которому не хотелось поворачиваться. Ваня поморщился. Слово «сынок» словно заноза в самое сердце. Оно всегда звучало не как обращение, а как насмешка. Приговор для того, кто родился не там и не тем. Особенно когда это слово выходило из чужих уст – таких, что жили в мире, где уважение надо было вырывать зубами. Он медленно потушил сигарету о край скамейки. Затем поднялся – и встретился взглядом с новым капитаном «RИО». Перед ним стоял Сергей Лебедев. Лет пятьдесят, может, чуть больше. Лицо простое, грубое. Шрамы, вмятины, усталость. Он выглядел совсем не как капитан и не морской волк. В нём не было ни выправки, ни морской выучки – он больше любил говорить, чем делать, это Ваня знал ещё с детства. Сапоги тяжёлые, куртка потёртая, шапка с вытянутым козырьком – всё словно взятое у кого-то чужого. От него пахло табаком, дешёвым одеколоном и чем-то затхлым, как от человека, который живёт в комнате без окон. Седые волосы топорщились, будто сорванный с крючка ёрш.

Он смерил Ваню взглядом.

– Неужели сам явился? – протянул Лебедев, ни к кому особо не обращаясь.

Ваня ничего не ответил. Он стоял и смотрел прямо в глаза капитану, не опуская взгляда. Проверка. Кто дрогнет. Кто первый переведёт взгляд.

Лебедев выдохнул – не то усмешка, не то раздражение.

– Ну-ну, – бросил он. – Сразу видно, в тебя отец вложился.

Без сочувствия. Без желания вести разговор. Словно он разговаривал не с человеком, а с чужим грузом, который нужно куда-то дотащить.

– Каюта твоя внизу. Сам найдёшь, не дитя уже. Надеюсь.

Не дождавшись ответа, он развернулся и пошёл в сторону «RИО».

А Ваня остался стоять. Рядом с ним всё ещё пахло табаком, и ветер предательски не уносил этот зловонный запах.

«RИО» стояло впереди – по-прежнему неподвижное, как тень, которую нельзя пересечь.

И это было только начало.

Ваня пошёл рядом с капитаном не оглядываясь. Трап был шаткий, с каждым шагом поскрипывал под его весом. Он поднялся, ступив на палубу. Пахло ржавчиной, маслом и ещё чем-то – резким, едким, навсегда впитавшимся в металл. Морской ветер ударил в грудь, предупреждая: «Ты сам пришёл, не жалуйся». Внутри «RИО» звуки эхом отдавались в корпусе. Редкие щелчки металла, скрип полов, эхо шагов, отражающееся в пустых отсеках. Судно просыпалось неохотно. Капитан шёл впереди не оглядываясь и заговорил, только когда подошли к дверце каюты:

– Ты у нас временный, так что не жди люкс. Но койка есть. Сухо, крыша над головой.

– Спасибо, – ответил Ваня.

– Не благодари. Через неделю ты будешь не рад, что оказался здесь.

– Почему?

Лебедев остановился. Несколько секунд молчал, затем взглянул на него из-под козырька:

– Потому что море любит выбирать тех, кто его боится.

Ваня ничего не ответил. Просто открыл дверь и вошёл.

Каюта была узкой, как коридор. Однослойный матрас на железной койке, прикрученной к полу. Полка, на которой лежал сломанный карандаш и забытая кем-то записка. Один иллюминатор, запотевший от сырости. Внутри пахло тряпками и металлом. Всё было чужое. Он закрыл дверь, сел на край кровати и провёл руками по лицу. Хотелось выкурить ещё одну сигарету. Ваня закрыл глаза и прислушался к гудению корпуса.

Его знобило, хотя в каюте было тепло.

Потому что он снова слышал её.

Не воду за стенкой.

А другую воду.

Другой день.

Другого себя.

– Плыви! – кричал отец. – Ты же не девчонка!

– Я не умею! – голос рвался из его горла, захлёбываясь страхом.

– Учись!

– Нет! Нет! НЕТ! Я сейчас захлебнусь!

Вода хлестала по лицу, забивалась в рот и нос. Её было слишком много – холодной, мокрой, вездесущей. Он бил руками по поверхности, но она только сильнее засасывала вниз. Паника разрывала грудь. Мир сузился до клокочущей пустоты, до чёрных кругов перед глазами. Кто-то держал его – или толкнул? Может, он сам шагнул, чтобы доказать. Чтобы стать. Чтобы отец увидел. Но сейчас в голове была только одна мысль: «Я умираю». Где-то далеко донёсся всплеск. Потом – тьма. Он очнулся в белой палате. Пахло лекарствами, вокруг царила тишина. К потолку тянулась пластиковая капельница, рядом стоял кислородный аппарат. Он не знал, сколько прошло времени. День? Неделя?

Месяц.

Отец сидел в углу, не спал, не читал, просто смотрел. Молчал. Ни «прости», ни «я переборщил». Только холодный взгляд. Ваня тогда понял, что для него вся его жизнь была испытанием. Воспитанием через страх. Через боль. И понял, что ему придётся стать кем-то другим – или сгореть.

СОН или РЕАЛЬНОСТЬ.

ВОСПОМИНАНИЕ?

«RИO» стоял у самого конца грузового пирса, где бетон уже крошился от соли, а рельсы старых кранов заржавели до бурой чешуи. Самсунский порт просыпался неохотно: дальней стороной он был обращён к цементным терминалам и угольным склада́м, ближней – к узкой полосе городских кварталов, где дома начинались сразу за колючей сеткой. Причал был окутан туманом. Запах тут смешивался в какое-то тяжёлое варево: дизель, влажный табак, рыба, гниющая в ящиках, и древесная смола от старых палет. Ваня прибыл ещё в четыре утра. Микроавтобус бросил его у контрольно-пропускных ворот: облупленная будка, сонный турецкий охранник в трикотажной шапочке и прожектор, который медленно резал туман. Паспорт проверяли недолго. Печатать штамп вышел сам дежурный офицер: он ругался, вполголоса разговаривая с кем-то по телефону, и смахивал с пальцев сочившуюся краску штемпельной подушечки. Что-то тут было явно не так, такое ощущение, что их не оформляли, а проводили через КПП.

Рюкзак у Вани был лёгкий – один свитер, несколько картографических блокнотов, пачка простых карандашей и трубка отцовского старого нивелира. Зажатый в руке конверт с путевым листом насквозь пропитался липким потом. Капитан, само собой, опаздывал. Иван почти час кружил по доку: пересчитывал сцепленные цистерны, на которых оседал угольный пыльник, и смотрел, как на дальнем коржике пирса выгружали сыпучий корм для скота. Ближе к шести он нашёл ту самую скамейку. Доски потемнели от сырого ветра, одна перекладина болталась, оголив ржавый гвоздь. Отсюда открывался прямой вид на судно: высокий нос, вспоротый полосами ржавчины, облезлая надпись с померкшими буквами «RИO».

У соседнего причала серый буксир отдувался, будто простуженный зверь: на холостых оборотах он гонял пар из сопла выхлопа – белые клочья тут же рассыпались в тумане. Ваня достал сигарету и чиркнул зажигалкой. Пламя трепыхнулось у лица; рефлекс прикрыть огонь ладонью. Густой дым помог собраться с мыслями: он чувствовал, как в желудке начинается та самая тяжесть, когда предстоит встретиться с тем, от чего бежать поздно. Он курил медленно, затяжка за затяжкой. Так и сидел, пока из тумана не вышагнула знакомая фигура капитана.

Всего двенадцать часов дизель тащил судно вдоль турецкого берега. Горизонт закрывал чёрный вал облаков: пахло штормом, но к вечеру ветер стих. Под закат они вошли в Зонгулдак. Порт встретил их свистом лебёдок и рёвом оксидных печей, вокруг, клубился красный смог. Ваня стоял у леерного ограждения1[1], вдыхая угольную гарь. На рейде гладь воды была густой, маслянистой – в ней дрожали отблески доменных огней.

Портовый агент, плотный мужчина в блестящей куртке, поднялся на палубу. Они уединились в рубке с капитаном; разговор длился сорок минут. Ваня слышал лишь обрывки: «металлобазы… срочный контракт… на борту только двое…». На вопрос, «где команда?» Лебедев, кажется, ответил: «Будет».

И через день она действительно появилась.

Ранним утром к трапу подошёл старый автобус «Исузу». Дверь открылась – и из него один за другим вышли девять человек. Двое русских, оба моложе тридцати, с одинаковыми бледными лицами после ночного переезда. За ними – семь сирийцев; у каждого вытертый армейский рюкзак и тёмные настороженные глаза.

Лебедев встретил их коротко, будто пассажиров рейсовой маршрутки:

– Механик вниз, матросы – на палубу, коки – к камбузу. Вопросы после выхода. Он собрал паспорта всех в шинельную сумку, молнию затянул, как мешок с песком.

«RИО» обругал волнолом скрежетом клюзов, стряхнул ржавчину с борта и потянулся к открытому морю. Зонгулдак тихнул за кормой. В каютах, занятых новой командой, гремели жестяные тумбочки; кто-то клеил скотчем на стены фотографии семей, кто-то молча обустраивал молитвенный угол. Смех в каютах звучал глухо.

Иван поднялся на крыло мостика. Закрыв глаза, он понял, что сон его отпускает и напоминает ему о самом жутком кошмаре.

Настя.

Капитан стоял за штурвалом, курил, щурился в ночь. Лицо у него было каменное.

– Чего уставился? – бросил он, заметив Ваню. – Завтра к полудню выйдем на расчётный меридиан. Дальше – твоя работа.

Он сказал это так, будто Ваня всю жизнь водил суда по Чёрному морю из турецких портов. Капитан даже не объяснил, зачем ему нужен «помощник».

Ваня ещё раз внимательно посмотрел на Лебедева.

Может, всему виной страх?

Лебедев боялся моря не меньше его, просто маскировал страх бравадой. А он, Ваня, – незримый навигатор, чужак без должности, человек, которого легко спрятать, если что-то пойдёт не так. Ночь медленно стекала с неба. «RИО» разгонялось. Где-то впереди по курсу цепочкой портовых огней сверкал Новороссийск.

Море.

Темнота.

Он глубоко вздохнул.

И наконец открыл глаза.

Сколько прошло времени? Где я?

Он очнулся в каюте и провёл ладонью по лицу, липкий пот остался на его руке. Потянулся. Тело ныло, особенно спина – она затекла за ночь. Медленно поднялся с койки. Пол под ногами поскрипывал, судно глухо дрожало всем корпусом. Дверь с трудом поддалась, скрипнула. За ней начинался узкий, низкий коридор. Слева тянулись одинаковые металлические двери, справа – трубы, старые кабели, выцветшие таблички: «Механическое отделение», «Не курить». На одной болтался обрывок стикера с полуобнажённой женщиной – давно пожелтевший и облезлый. Он двинулся вперёд. И каждый шаг отдавался глухим звуком. Внутри судна было тихо, слишком тихо – словно все вымерли. Внезапно снизу донёсся резкий скрежет – как будто упало что-то тяжёлое. Ваня остановился. Прислушался. Тишина. Показалось? Дальше – лестница. Он ухватился за перила. Они были липкими, холодными. Мотор работал размеренно, с глухим гулом, будто в самом чреве судна билось огромное сердце. Вибрация шла по полу, отдавала в ноги и живот. Он толкнул одну из дверей – она оказалась не той. Закрыл. Попробовал другую. За ней был душ – узкий, облупленный. Вода текла только холодная. Он сполоснул лицо, шею, руки. Посмотрел в зеркало – потускневшее, треснутое. Из него смотрел человек, которого он почти не узнавал. Вернувшись в коридор, он прошёл ещё несколько шагов мимо одной из приоткрытых кают. Там кто-то спал, отвернувшись к стене. У кровати валялись носки, в углу стояла грязная кружка. Он пошёл дальше. Слева оказалась дверь в кают-компанию – закрытая. Рядом висела старая рация, закреплённая на стене изолентой, из неё свисал провод. Чуть ниже – пожелтевший список. Половина пунктов была на арабском. Он прочитал первые строки, но не до конца – взгляд упал на маленький иллюминатор, вмонтированный в стену чуть дальше, напротив двери. Он подошёл к нему. Стекло было влажное от конденсата, но за ним – густая, чёрная вода. Ни огней, ни намёка на берег. Только волны и ветер, бьющийся в корпус. Он стоял так минуту. Потом вернулся в свою каюту. Закрыл дверь, сел на койку.

Тишина.

Он сидел, опершись локтями о колени, уставившись в пол. Он ощущал каждую вибрацию судна. Иногда дрожь усиливалась – значит, мотор давал больше оборотов. Тогда стены едва заметно подрагивали, а лампа на потолке начинала покачиваться. Ваня поймал себя на мысли, что отсюда, из каюты, судно казалось живым. Глухой, тяжёлый, молчаливый зверь. Он не кричал – он просто шёл. За стеной что-то глухо стукнуло. Потом послышался чей-то кашель. И снова тишина. Он поднялся. Надел куртку. Хотел выйти снова – просто пройтись, может быть, кого-нибудь встретить. И всё же рука легла на ручку двери неуверенно. Он остановился, стоя вполоборота, и на секунду закрыл глаза.

Тогда ты никогда не станешь таким, как я.

Память ударила внезапно.

Слова как ножи.

Холодная вода.

Крик отца.

Ваня глубоко вдохнул и всё-таки открыл дверь. Судно просыпалось. Где-то открывались двери, кто-то проходил мимо не глядя. Но его взгляд сразу упал на мужчину с татуировкой на шее – он шёл с пластиковым ведром. Кто-то громко зевал за стеной. Кто-то смеялся – не весело, скорее устало.

Ваня прошёл к кают-компании. На этот раз дверь была открыта.

Внутри – стол, облупленные лавки по периметру, кофейник, видавший лучшие времена, и двое мужчин. Один ел лапшу из миски, другой что-то писал в блокнот, криво опершись на локоть. Они оба бросили на него быстрые взгляды, как смотрят на новенького. Потом снова занялись своими делами. Он прошёл к раковине, налил воды в чашку. Глотнул. Солоновато. Металлический привкус.

– Ты вообще кто такой? – спросил один, не отрываясь от своих записей.

– Просто помощник, – ответил Ваня.

Второй, тот, что ел, отложил вилку. Медленно встал и подошёл ближе к Ване, остановившись напротив, чуть нависая.

– Просто помощник? – переспросил он. – Забавно. Потому что нас тут всего десять человек. И каждый знает, кто должен быть на борту, – он смерил Ваню взглядом. Оценивающе. Не свой.

– Значит, ты – сюрприз от капитана, – протянул он, – а сюрпризы я не люблю.

Ваня не отвёл взгляда. Не отвечал. Он знал: любые объяснения – только хуже.

– Ты что, оглох, что ли? Ладно, – парень пожал плечами. – Сам разберусь, кто ты.

Он вернулся за стол и бросил вилку в миску так, что лапша разлетелась по столу, и вышел, не обернувшись. Его шаги гулко разносились по коридору, пока не стихли за поворотом. Тишина повисла плотной завесой. Второй, тот, что сидел с блокнотом, наконец поднял взгляд. У него были спокойные, уставшие глаза. Он пару секунд смотрел на Ваню, потом отложил ручку.

– Зря ты так, – тихо сказал он. – С этими лучше сразу по-человечески. Меньше вопросов – меньше подозрений.

Ваня промолчал.

– Видно же, что не моряк, – добавил он чуть мягче. – Придумай легенду получше. Ну, или… расскажи, что с тобой.

Ваня поднял голову. Хотел ответить. Но не знал, с чего начать.

– Просто помощник, – вновь сказал он.

Тот кивнул. Протёр очки и снова взялся за блокнот.

– Ладно, просто помощник, имени у тебя, я так понял, нет. А меня Лёхой зови.

Где-то в щели окна потянуло солёным ветром, Ваня тихо выдохнул и почувствовал запах морской соли. В кают-компании снова воцарилась тишина.

Глава 2. Первый день

В рынду2[1] ударили три раза – резонанс прокатился по переборкам. Ваня вскочил, прежде чем глаза успели открыться. В дверном проёме уже торчала фигура Лёхи: поверх рабочей робы – измятый свитер, в пальцах, будто личный оберег, крутится блокнот.

– Подъём, – бросил он через зевок. – Что-то ты совсем нерасторопный. Как я уже тебе вчера говорил, завтрак в семь, потом «генеральная» и палубные работы. Капитан ждёт тебя в рубке сразу после каши. И поменьше слов.

Ваня кивнул. Лёха исчез так же быстро, как появился; в коридоре остался только запах солидола и влажных сапог. Камбуз встретил ударом запахов: пережаренный лук, кипящий кориандр, тепло дизельной плиты. Кок – невысокий, жилистый сириец – помешивал деревянной лопаткой в котле густую чечевицу. Ваня узнал приправу – дуэт кориандра и тмина. На берегу такой аромат вызывал аппетит; здесь, в морской сырости, он будто обволакивал горло мокрым полотном.

За длинным столом сидели восемь человек.

Разговоры были тихими, ломаными: арабский вперемешку с русскими междометиями и матросским английским. Механик сидел ближе всех к выходу, ел быстро, отмечая каждую минуту взглядом на наручные часы. Рядом с ним русый подшкипер-матрос Лёха, левее – сирийцы, каждый из них держит свою чашку обеими руками. Ваня взял поднос: жестяная миска каши, ломоть влажного хлеба, кружка чая. Нашёл место у переборки. Через минуту рядом опустился Лёха, съехал на лавку боком. В руках у него был странный на вид блокнот.

– Привыкай, – кивнул он на миску. – Это лучшее, что тут бывает. Дальше меню идёт по нисходящей: рис, рис без соли, вода с рисом.

– Нормально, – выдавил Ваня.

Крупинки прилипали к дну ложки. Ему совсем не хотелось есть, но он заставил себя. Жевал медленно, мучительно, глотал с трудом, чувствуя, как комок в горле не исчезает, а становится только плотнее.

Всё вокруг раздражало и настораживало. Разговоры за столом были чужими. Взгляды – короткие, изучающие, порой, слишком долгие. Иногда ему казалось, что кто-то говорит о нём, переглядываясь исподтишка.

Он всё больше убеждался: соглашаться на этот рейс было глупостью, почти безумием. Каждый был чем-то опасен, каждый казался ему загадкой и угрозой. Ване хотелось встать и уйти, сбежать, пока не поздно, но он знал – пути назад уже нет. Всё, что оставалось, – это делать вид, что он один из них, и стараться не выдать своего страха.

Один из сирийцев шепнул что-то соседу; тот криво усмехнулся. Не враждебно – скорее с интересом.

Лёха неторопливо жевал хлеб и залпом запил крепким чаем, утёр рот рукавом.

– Капитан утром нервный, – сказал он негромко, не глядя прямо. – Если будет что-то у тебя спрашивать – скажи, что разберёшься на месте.

– Понял, – ответил Ваня. Он по-прежнему ощущал на себе взгляды: матросы хотели понять, зачем капитан взял с собой на рейс «помощника». Механик допил чай, встал, бросил миску в раковину так, что вода брызнула на фартук кока.

– Пятнадцать минут, и все в машине, – бросил механик по-русски. Он ушёл, и за столом стало ещё тише. Кок удержал кастрюлю, из-под крышки плеснула кипящая чечевица, разлилась по плите. Ваня доел и медленно поднялся. Его миска вслед за посудой механика грохнула в стальной мойке. Команда разом посмотрела в его сторону, но он ничего не сказал и вышел в коридор – к трапу, ведущему на мостик, где его уже ждал Лебедев.

Корпус судна глухо урчал, прокладывая себе дорогу сквозь вязкую, бесцветную туманную кашу. Вода казалась тяжелее обычного – то и дело толкала судно в бок. «RИО» медленно продиралось вперёд, оставляя за собой неровную белёсую борозду. Всё вокруг было одинаково тусклым: небо сливалось с морем, а само судно в этом выцветшем пейзаже выглядело чужим.

Рубка была тесной, пахла старым лаком, старой кожей. Лампа над карт-столом подёрнулась желтоватым мерцанием. Лебедев, ссутулившись, вцепился не в штурвал, а в обшарпанный стальной прут, который кто-то когда-то прибил к колонке вместо штатной рукоятки. Капитан держал его так, словно этот прут был последним гвоздём, удерживающим судно на плаву. На зелёно-чёрном радарном круге дрожала пустота, и только на краю сектора медленно росла бледная гряда облаков.

– Смотри, – Лебедев ткнул пальцем в дешёвую манильскую карту: она была настолько старой, что места изгибов превратились в серые шрамы. – Идём южнее рекомендованного, там экономия по топливу. Твоя задача – вывести нас между грозовыми фронтами. Понял? Он говорил резко, но Ваня услышал в голосе срывающуюся нотку: Лебедев действительно боялся моря. Ваня склонился над картой. Штормовой фронт уже начал расползаться рваными стрелками изобар, а тонкой графитной линией прошлого штурмана было вычерчено безопасное, но длинное северное плечо. Иван почувствовал, как холод от стекла иллюминатора тянет по запястью: тонкая плёнка сырости покрыла металл вокруг рамы.

– Мне нужны рабочие лоции, журналы штормовых ветров за последнюю декаду… – начал он. – И запасные линейки.

Лебедев усмехнулся

– На этом корыте? Забудь. Берёшь, что есть, помощничек.

Ваня поднял глаза: капитан не смотрел на него – он вглядывался в иллюминатор, туда, где вода стелилась серым оловом. В блёклой радужной плёнке стекла отразились обе фигуры, но фигура Вани оказалась чуть размытой.

Ваня ощутил лёгкое покалывание в висках – знакомый признак надвигающейся боли, когда концентрация переполняет сознание. Он провёл пальцем вдоль линии курса, затем поднялся к гирокомпасу – стрелка упрямо дрожала, нервно трепетала на пару градусов влево-вправо.

– Стрелка пляшет, – заметил он. – Стабилизатор гиры3[1] давно калибровали?

– Хватит тебе приборов, академик. – Лебедев оторвал взгляд от иллюминатора, сжал прут ещё крепче. – Смотри на море. Оно честнее любой железки.

Он говорил уверенно, но пальцы на пруте уже побелели.

В этот момент что-то сухо щёлкнуло в потолке рубки; лампа моргнула, а радар на секунду погас, оставив в темноте скользящие капли конденсата. Когда монитор снова заработал, на экране мигнула странная метка – точка далеко в море, вне обычного курса судов. Она исчезла, но Ване показалось, что точка появилась ровно там, где должна быть чистая вода, пустая зона без препятствий, где никто не мешает идти по прямой.

– Ловит фантомы, – буркнул Лебедев, заметив, куда смотрит Ваня. – Здесь полно помех. Старые суда, военные маяки – электроника дурит.

Но Ваня заметил другое: метка начала мерцать в трёх разных местах и на миг сложилась в форму треугольника – символ неизведанного объекта. Навигаторы иногда рисуют такие знаки, когда принимают слабый отскок от чего-то очень большого… или несуществующего.