Дмитрий Сафонов
Роман с демоном
Глава 7
Рюмин знал только одну категорию людей, которым нравилось ходить в судебные морги. Это были сами судебные медики, да и то – далеко не все. По сути, вся судмедэкспертиза (как, наверное, и любое другое дело) держалась на энтузиастах, одержимых профессией.
Для оперативника из отдела по расследованию убийств регулярные визиты в морг были неотъемлемой частью работы – зачастую тело жертвы могло поведать о преступнике куда больше, нежели бестолковый или запуганный свидетель.
Рюмин прекрасно это понимал и никогда не пренебрегал сотрудничеством с экспертом, но привыкнуть к особой атмосфере патологоанатомического отделения так и не смог: не сумел достичь той степени отрешенности, когда труп воспринимается не как мертвый человек, а как объект исследования.
Тело девушки отправили в морг при Спасо-Перовском госпитале Мира и Милосердия, и капитан был этим доволен. В госпитале работала кафедра судебной медицины одного из московских медицинских институтов, и Рюмин по собственному опыту знал, что специалисты там подобрались самого высокого уровня.
Без пяти девять он подошел к стоявшему меж толстых старых лип двухэтажному зданию, облицованному голубой кафельной плиткой. Не торопясь, наслаждаясь утренней свежестью и чистым (насколько это возможно в Новогиреево) воздухом, капитан выкурил сигарету. Затем достал круглую красную коробочку с вьетнамским бальзамом «Звездочка», припасенным специально для подобных случаев, и помазал верхнюю губу. Под ноздрями защипало, зато теперь Рюмин не чувствовал ничего, кроме ядреного запаха ментола, холодившего и обжигавшего одновременно.
Капитан вошел в здание и поднялся на второй этаж, в ординаторскую. Здесь, как всегда, было оживленно. Невысокий пожилой толстячок с кудрявой прядью иссиня-черных, наверняка крашеных волос, не в силах сдержать бьющую через край энергию, бегал по кабинету и, размахивая руками, кричал:
– Вы только взгляните на этот препарат, коллеги! Какие замечательные петехиальные кровоизлияния! Я настоятельно рекомендую, чтобы его включили в учебные пособия! Более наглядного препарата я еще не встречал. А уж я-то, – он поднял короткий толстый палец, – видел в этой жизни всякое, и только…
– …природная скромность не позволяет вам утверждать, что вы видели в этой жизни все! – закончил за него Рюмин. – Здравствуйте, Вартан Гургенович!
Профессор Заселян застыл с предметным стеклышком в руке и некоторое время внимательно рассматривал капитана. Потом, придав голосу елейность, а лицу – благообразность, ответил:
– Здравствуйте, Сергей Петрович! Вы к нам – самотеком? На процедуру аутопсии, так сказать, или за какой другой надобностью?
– За другой, Вартан Гургенович.
– Простите, сразу не понял. Обычно тела, находящиеся в таком плачевном состоянии, к нам доставляют в горизонтальном положении.
– Не обращайте внимания, – отмахнулся Рюмин. – Это – маскировка. Оперативная хитрость. Потребовалось на время скрыть благородные черты лица и прикинуться избитым.
– Это в корне меняет дело, – согласился Заселян. – Тогда, я пожалуй, предложу вам кофе.
Рюмин задумался. Во-первых, профессор из рук вон плохо заваривал кофе, а, во-вторых, одна только мысль о том, чтобы влить в себя что-то горячее, вызывала отвращение.
– Если вы предложите мне кофе, тогда я, пожалуй, откажусь, – копируя интонации профессора, сказал капитан.
– Отлично! – обрадовался Заселян. – Тогда я, пожалуй, на правах радушного хозяина все-таки предложу вам кофе, но наливать не буду.
– Думаю, этот вариант устроит всех, – заверил Рюмин.
Профессор взял кружку с нарисованным сердечком, пронзенным стрелой, и налил в нее коричневую жидкость, по запаху напоминавшую жженую пробку. Щедрой рукой насыпал сахару из майонезной банки, размешал и с наслаждением отхлебнул.
– Ну-с! – сказал он, складывая руки на животе. – Рассказывайте, зачем пришли!
– Вартан Гургенович! Вчера к вам привезли девушку с Тимирязевской улицы. Я веду дело об убийстве…
– Что-нибудь нашли? – перебил Заселян.
– Пока ничего, кроме неприятностей.
– Понимаю, – кивнул профессор и посмотрел на лицо капитана.
– Мне бы хотелось получить максимально возможную информацию, – сказал Рюмин. – Дело, кажется, не совсем обычное.
– Интересный случай? – оживился Заселян.
– Да. Можно сказать и так.
Профессор протянул руку к пухлой амбарной тетради, лежавшей на столе.
– Как, говорите, ее фамилия?
– Лапина. Оксана Витальевна.
Заселян открыл тетрадь, перелистнул несколько страниц, нашел нужную строчку и подчеркнул ее толстым, как панцирь черепахи, ногтем.
– Да. Тело в холодильнике. Пока никто из экспертов не взял. Если не возражаете, Сергей Петрович, я займусь этим лично. Моей квалификации вы доверяете?
Рюмин поднял руки.
– Вполне.
– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тело подняли в секционную, и через пять минут буду готов. Не могу оторваться, – профессор показал на кружку с вонючей бурдой. – Божественный напиток!
– Как же, как же… – отозвался капитан. – Я помню.
* * *
Секционная, в которой обычно работал профессор, была просторным и светлым помещением. На окнах стояли цветы, на стенах, заключенные в аккуратные рамочки, висели плакаты с изображениями отдельных органов и систем человеческого тела.
Центральное место в секционной занимал широкий стол, сложенный из толстых мраморных плит. Плиты были белые, с голубоватым морозным узором; от одного взгляда на них становилось холодно.
К торцу основного стола примыкал столик поменьше, сделанный из нержавейки. На нем стояли прецизионные весы и мерные сосуды для точного определения объема. Рядом, в специальной подставке, выстроилась целая батарея пробирок с резиновыми пробками; перед ней – череда пластиковых контейнеров для образцов тканей.
Заселян сменил парадный халат на рабочий, надел длинный фартук из оранжевой клеенки и две пары резиновых перчаток: первые – тонкие, туго обтягивающие руку, и вторые – прочные, грубые. Затем водрузил на лицо глухую маску из прозрачного пластика.
– Я готов! Где же санитары?
Двери открылись, и двое санитаров в темно-синих халатах и черных фартуках ввезли каталку, на которой лежал черный пластиковый мешок с застежкой-«молнией». Они поставили каталку рядом с мраморным столом и расстегнули «молнию». Вынули тело из мешка и перенесли на холодные плиты.
– Это все? – спросил Заселян, заглядывая в мешок. – А где одежда? На складе?
– Ее нашли именно так, – пояснил Рюмин.
– Ну что ж? Учтем.
Профессор принялся за работу. Он нажал на педаль под столом, и цифровой диктофон, микрофон которого свисал с потолка на длинном черном шнуре, начал запись.
– Протокол вскрытия, – Заселян заглянул в карту с данными, – Лапиной Оксаны Витальевны, за номером восемнадцать дробь сто пятьдесят шесть. Вскрытие проводит профессор Заселян Вартан Гургенович.
Он несколько раз обошел стол, цепким взглядом осматривая тело. Жестом приказал санитару перевернуть труп и оглядел спину, после чего быстро надиктовал перечень видимых повреждений.
– Теперь можно обмыть, – сказал профессор и отозвал Рюмина в сторонку.
– Ее убили в постели, – тихо, чтобы не включился чувствительный микрофон, сказал капитан.
– Да, я уже понял, – кивнул Заселян. – Странные порезы. Вы это имели в виду, когда говорили, что дело необычное?
– Да. И это тоже.
Санитары закончили обмывать тело, и профессор вернулся к столу. Прежде всего он исследовал окоченевшие мышцы, измерил наружную температуру и определил приблизительное время наступления смерти; измерение температуры внутренних органов позволило бы судить об этом точнее. Затем тщательно описал смертельную рану, взял мерную ленту и узнал расстояние между кровоподтеками на шее, оставшимися от пальцев убийцы. Потом переключился на порезы, тянувшиеся поперек живота и продольно – между грудей.
– Все повреждения носят прижизненный характер и нанесены острым режущим предметом с узким лезвием в пределах основного слоя дермы.
Заселян отметил несколько сломанных ногтей на руках – свидетельство того, что девушка сопротивлялась. Затем он раздвинул ноги убитой и исследовал наружные половые органы. Взял несколько мазков из влагалища, поместил один образец в пробирку, другой – на предметное стекло.
– В момент, непосредственно предшествовавший наступлению смерти, убитая имела половой акт. Ссадин, кровоизлияний и других следов насилия на наружных половых органах не обнаружено. Во влагалище – физиологическая смазка и следы спермы.
Профессор сделал выразительный жест, смысл которого был понятен только санитару. Тот кивнул и взял со столика длинный прозекторский нож. Рюмин отвернулся и отошел к окну.
– Я так понимаю, – сказал Заселян, подходя к капитану, – вас больше интересует картинка, чем сухой язык протокола.
– Да, если можно, – сказал Рюмин. – В акте судебно-медицинской экспертизы все слишком научно и в предположительной форме. Лучше опишите мне то, что видите.
– Извольте! Убийца – скорее всего, высокий. С крупными кистями и длинными сильными пальцами. Это видно по кровоподтекам на шее. Половой акт был ненасильственным. Девушка была согласна и даже хотела этого – стенки влагалища обильно увлажнены. Из того, что раны расположены на передней поверхности тела, я заключаю, что девушка лежала на спине. Итак, убийца вошел в нее, но дальше произошло то, чего она совсем не ожидала. Он схватил ее за горло и сдавил дыхательные пути. Возможно, даже вызвал серьезную асфиксию – это будет видно, когда получим образцы альвеолярной ткани. А потом – самое интересное. Порезы!
– Что с ними? – насторожился Рюмин.
– Вы обратили внимание, какие они ровные? Сделаны, как по линейке, и промежутки между ними везде одинаковые. Направление иногда чуть-чуть меняется – потому что девушка отбивалась, но рука убийцы не дрожит, заметьте! К тому же – они совсем неглубокие. Пять, максимум – десять миллиметров.
– Что это, по вашему, означает?
– Это означает, – Заселян обернулся и посмотрел на работу санитара, – что убийца не был в состоянии аффекта. Он действовал целенаправленно и методично, полностью себя контролируя.
– Хладнокровно, – добавил Рюмин, вспомнив ванную комнату, душ и пластиковую занавеску.
– Я бы даже сказал – обдуманно, имея в голове первоначальный план, – уточнил профессор. – Извините, мне пора продолжать.
«Обдуманно», – повторил про себя Рюмин, пытаясь создать мысленный образ убийцы.
Высокий, с длинными сильными пальцами, привлекательный – иначе с какой стати девушка, вокруг которой сотнями вьются ухажеры, стала бы с ним спать? И… совершенно непредсказуемый. Превосходно умеющий скрывать свои эмоции и намерения.
Погруженный в размышления, Рюмин не заметил, как профессор Заселян закончил работу.
– Зашивайте! – раздался его громкий голос, и через несколько секунд энергичный толстячок снова подошел к капитану.
– Это была бритва? – спросил Рюмин.
– Однозначно – да! – подтвердил Вартан Гургенович. – Бритва либо скальпель – но не обычный, хирургический, а, скорее, глазной.
– Понятно…
– К своим выводам могу добавить следующее: асфиксия действительно имела место. Убийца придушил девушку – вероятно, настолько, что она временно потеряла сознание и не сопротивлялась. Отсюда – такие точные и аккуратные порезы. Но тогда непонятно, зачем они вообще понадобились убийце? Если жертва была без сознания, то и боли она не чувствовала.
– Возможно, они носят ритуальный характер? – предположил Рюмин. – Осквернение, наказание, месть?
– Не знаю точно, но скажу вам еще кое-что…
Профессор снял маску, стянул верхние перчатки и бросил в раковину.
– За час, самое большее – полтора до смерти девушка плотно поела. В желудочном содержимом – стебли молодого бамбука, кусочки пресного теста, волокна мяса птицы. Но не курицы, а пожирнее… Вам это ничего не напоминает?
– Китайский ресторан! – догадался Рюмин.
– Именно. Утка по-пекински, – кивнул Заселян. – Стандартная мужская тактика: сначала – ресторан, потом – постель. Старо, как мир, зато срабатывает безотказно.
– Это, конечно, важно, но… – Рюмин покачал головой. – Увы, мало что дает: в Москве полно мест, где готовят утку по-пекински.
– Простите, – профессор развел руками, – больше ничем помочь не могу. Заключение пришлю по факсу или с курьером – как вам будет угодно.
– Спасибо, Вартан Гургенович! – Рюмин уже собирался откланяться, но Заселян тихонько взял его за рукав.
– И напоследок, Сергей Петрович… Понимаю, это не мое дело – вы и сами все знаете, но… Будьте осторожны! Мне кажется, этот человек очень умен. И очень опасен.
Рюмин вздрогнул. Слова сказанные Заселяном, в точности соответствовали его собственным мыслям. Вряд ли это просто совпадение.
Глава 8
Вяземская посмотрела на часы – без пяти десять. Она приоткрыла дверь и выглянула в щелочку. Зал был почти полон. Слушатели расселись за лекционными столами, ожидая появления докладчика. То есть – ее.
Анна так же тихо закрыла дверь. Сердце колотилось, отбивая, наверное, сто двадцать ударов в минуту. Вяземская еще раз бросила взгляд на листок с тезисами. Все понятно, все знакомо, все ясно. Она справится.
Анна подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Черные блестящие волосы собраны на затылке в пучок, густая челка закрывает лоб. На лице – минимум косметики, разве что – еле заметные стрелки, зрительно удлиняющие разрез глаз. Нежные, персиковых тонов, тени – чтобы скрыть синие круги после бессонной ночи дежурства, и капелька румян. Она готова.
Секундная стрелка настенных часов с хрустом крутила последний оборот. Анна взяла листок с тезисами и уже направилась к двери, ведущей из комнаты лектора в лекционный зал, но вдруг что-то ее остановило. Она вернулась к зеркалу и сняла заколку. Резко нагнулась и выпрямилась, встряхнув головой. Пышные волосы рассыпались по плечам.
Вяземская придирчиво осмотрела свой зеркальный образ. Так гораздо лучше. Кто сказал, что кандидат наук непременно должен быть похож на учительницу начальных классов? Почему она должна подавлять в себе женское начало и стараться быть незаметной, как серая мышь? Конечно, положение обязывает. Она – врач, известный специалист и ученый. Человек, у которого содержание преобладает над формой. Но, помимо всего прочего, она – женщина, и к тому же – весьма привлекательная.
Анна усмехнулась. «Едва ли на свете есть хоть одна женщина, в глубине души считающая себя некрасивой. И ты, как психиатр, это прекрасно знаешь. Но… Забудь. Это – не твой случай. Ты красива. Ты – очень красива!».
Вяземская высоко подняла голову. Спина выпрямилась, походка стала легкой и стремительной. Она завоюет этот зал. Нет, не то! Ей даже не потребуется его завоевывать – зал сам упадет к ее ногам. Да. Так и будет!
Ровно в десять часов утра Вяземская начала лекцию.
* * *
Елизавета Панина сидела на жесткой полке, крепко прикрученной к бетонной стене, обитой толстым войлоком, и смотрела на рисовую кашу. Посередине сероватой массы колыхался желтый кружок растаявшего сливочного масла, на краю алюминиевой тарелки лежал кусочек жареного минтая. На узеньком столике, намертво привинченном к полу, стояла кружка с теплым чаем, накрытая куском черного хлеба.
Обычный завтрак. Ничего особенного.
Панина подняла голову. По другую сторону толстого плексигласа стояла надзирательница, заступившая в дневную смену, и внимательно следила за каждым ее движением.
Губы Паниной дрогнули в презрительной усмешке. Она зачерпнула полную ложку каши и демонстративно положила ее в рот. Медленно прожевала и проглотила. Она проделала это еще шестнадцать раз, пока тарелка не опустела. Затем съела рыбу, встала с полки и подошла к столу.
Надзирательница напряглась. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, но Панина – обостренным звериным чутьем – уловила, что она напряглась.
Лиза взяла кусок хлеба, разломила пополам и одну половинку положила на тарелку. Это правило соблюдалось неукоснительно. Как бы она ни была голодна, на тарелке должно хоть что-то оставаться. Пусть знают, что ей не нужна подачка. В душе человека, насильно лишенного свободы, нет места благодарности за хлеб и кашу.
Панина съела хлеб, запила едва теплым чаем. Он сильно горчил – как осенний воздух в парке, когда асфальт еще сух и чист, а под ногами шуршат пожелтевшие листья.
Лиза улыбнулась и широко открыла рот, показывая, что все съела. Затем поставила посуду в лоток и подвинула на ту, недоступную ей сторону толстого стекла. Надзирательница осторожно приблизилась и забрала миску, чашку и ложку.
Дождавшись, когда она уйдет, Лиза быстро сняла больничную пижаму и легла на кровать. Голова тихонько кружилась, мысли, в отличие от обычных дней, были яркими и теплыми, но – какими-то ускользающими.
Панина вытянулась во весь рост и незаметно для себя уснула.
Широко открытые зеленые глаза неподвижно смотрели в серый, покрытый паутиной и плесенью потолок.
* * *
– Проблема заключается в том, уважаемые коллеги, что мы привыкли трактовать слово «маньяк» слишком узко…
Вяземская обвела взглядом аудиторию. Прошло каких-нибудь пятнадцать минут, а она уже полностью завладела вниманием слушателей.
Сначала пропал надоедливый скрип ножек стульев по старому щербатому паркету. Затем стихли покашливания и смешки. Остался только шелест тетрадных страниц – кто-то делал записи, конспектируя ее лекцию.
– Вспомним классическое: «маньяк – это человек, одержимый манией». Одно определение отсылает нас к другому. Хитрая уловка, не правда ли?
Анна выдержала паузу, предоставляя слушателям возможность мысленно с ней согласиться. И тут же – опровергла свои слова.
– Нет, коллеги! Это – не уловка. Это, скорее, похоже на признание собственной беспомощности. Психиатрия не является точной наукой – потому что психическое состояние человека имеет склонность меняться, и зачастую – очень быстро. Это – приспособительная реакция человека на изменение условий обитания. Вспомните, что мы считаем манией? Я выписала из научных пособий два определения мании. Сейчас я их вам прочитаю, а вы, пожалуйста, подумайте, какое из них нам подойдет.
Анна вернулась к лекционной кафедре и взяла заранее заготовленную карточку.
– «Мания – психическое расстройство, характеризующееся повышенным настроением, двигательным возбуждением, ускоренным мышлением, говорливостью», – прочитала она. – Стало быть, коллеги, человека, одержимого данным видом психического расстройства, мы назовем маньяком?
Слушатели некоторое время молчали. Затем седой мужчина с пышными усами, сидевший во втором ряду, с сомнением покачал головой:
– Насколько я помню результаты наблюдений за Чикатило, он не отличался повышенным настроением и говорливостью – ни до, ни после ареста…
– Да, – подтвердила дама с высокой прической. На шее у нее был повязан ярко-зеленый платок. – Что касается ускоренного мышления, то это вполне применимо к Оноприенко, но совсем не подходит к «Фишеру»-Ряховскому.
Анна ожидала подобной реакции. Она все рассчитала точно. Аудитория включилась в работу, и даже примеры были приведены классические, ставшие уже хрестоматийными.
– Верно, коллеги. Это определение не подходит. Но задача остается. Нам нужно абсолютно точно классифицировать понятие «маньяк» с медицинской точки зрения. Это необходимо для подведения адекватной правовой базы.
В зале зашумели. То, что говорила Вяземская, напрямую относилось к одному из самых острых вопросов в социальной и судебной психиатрии: в каком случае преступника следует считать вменяемым, а в каком – нет? Некоторые исследователи предлагали ввести термин «ограниченная вменяемость», но это только все запутывало и усложняло.
Анна подняла руку.
– Теперь послушайте другое определение. «Мания – это патологическое стремление, влечение, страсть». Куда короче и проще предыдущего. Но… Неконкретное. И неконкретность проистекает именно из этого слова – «патологическое». Я ведь не зря сказала, что изменение психического состояния есть приспособительная реакция человека на изменение условий обитания. Мир вокруг нас становится другим – каждую секунду. Как это учесть? Скажем, можно ли считать маньяками религиозных фанатиков? Или – каннибалов? В Африке, Южной Америке и на островах Полинезии до сих пор есть племена, которые поедают себе подобных. Но ведь это случалось и в Европе, и в России. Совсем недавно – в двадцатые-тридцатые годы, в ленинградскую блокаду… Это было страшно, но это было. Физиологические потребности отменили этические нормы. И мы не вправе считать этих людей маньяками, потому что у них не было другого выхода. У жителей современной Африки альтернатива каннибализму есть. Но это тоже не является основанием для того, чтобы поголовно записывать их в маньяки. Все упирается в трактовку слова «патология». В психиатрии граница между нормой и патологией очень нечетка. Расплывчата. И она напрямую зависит от моральных, этических и правовых норм, принятых в обществе. Как видите, термин «маньяк» имеет ярко выраженный социальный оттенок. Однако же мы знаем, что, когда маньяк совершает убийство, то меньше всего думает о социологии. Он руководствуется другими соображениями. Так как же нам выработать однозначное медицинское определение, не зависящее от социальных предпосылок? Это важно. По сути, мы должны решить, как отделить науку от государства.
Это и была тема ее кандидатской диссертации, которой аплодировали и ученый совет института, и аттестационная комиссия. Важность проблемы ни у кого не вызывала сомнений, и Вяземская, как никто другой, была близка к ее разрешению. Оставалось только утвердить ее выводы в виде обязательных директив.
Анна вышла из-за кафедры, собираясь перейти к основной и затем – заключительной части лекции, но в этот момент откуда-то из задних рядов донесся спокойный голос.
– А стоит ли так усложнять?
– Простите? – опешила Вяземская, вглядываясь в лица людей, сидевших «на галерке».
Со стула, стоявшего ближе других к выходу, поднялся высокий молодой человек лет тридцати, по виду – ровесник Анны. Густые темно-каштановые волосы были зачесаны назад. Зеленые глаза смотрели с лукавым прищуром. Он был одет в голубые классические пятикарманные джинсы и коричневый свитер с короткой молнией у самого выреза. На спинке стула Вяземская заметила рыжую потертую кожаную куртку, какие обычно носят рок-музыканты или байкеры.
Молодой человек улыбался – открытой обезоруживающей улыбкой.
– А если нам подойти к этому с другой стороны? – спросил он.
– Что вы имеете в виду?
– Есть и третье определение мании. Правда, сейчас оно считается устаревшим, но, по-моему, подходит как нельзя лучше. «Мания есть синоним слова «бред». А бред – это симптом психического расстройства, проявляющийся в ложных суждениях, умозаключениях, которые имеют лишь субъективное обоснование и не поддаются коррекции». Блейлер, «Практическое пособие по психиатрии», Берлин, 1908 год.
Вяземская натянуто улыбнулась.
– Разумеется, это аргумент. Спорить с Блейлером, основателем современной психиатрии, нелегко, да и… Попросту глупо.
Наглый зеленоглазый выскочка снисходительно кивнул.
– В этом определении есть два необходимых ключевых момента, которые позволяют классифицировать понятие «маньяк» предельно точно. С одной стороны, умозаключения маньяка имеют лишь субъективное, то есть – верное для него одного, обоснование, и с другой – не поддаются коррекции. Выражаясь проще – неизлечимы.
После этой фразы Анна поняла, что говорить ей больше не о чем. Парень буквально в двух словах сформулировал то, что она хотела дать в более развернутом виде. И пусть аудитория этого наверняка бы не поняла, но сама-то она об этом знала! И молодой человек в голубых джинсах тоже знал.
– Спасибо за дельное замечание, коллега! – вежливо сказала Анна, думая совершенно о другом: «И зачем ты только сюда приперся?».
Вяземская кивнула, и молодой человек сел на место. Анна дочитала лекцию до конца, но уже как-то сухо и без задора. Пропал кураж, который она чувствовала в самом начале. И ощущения заслуженного триумфа тоже не возникло.
Последние четверть часа Вяземская старалась не смотреть на задний ряд, хотя… Она ловила себя на мысли, что хотела бы еще раз увидеть эти зеленые насмешливые глаза.
Ровно в одиннадцать Анна подвела итог и поблагодарила слушателей за внимание. Раздались довольно жидкие аплодисменты – жалкое подобие того, на что она рассчитывала.
Перед тем, как все стали подниматься, Вяземская взглянула на последний ряд – на место, ближнее к выходу, и… Никого не увидела.
Молодой человек в потертой кожаной куртке исчез, словно его и не было, а она даже не заметила.
«Ну и ладно», – подумала Анна и скрылась в лекторской комнате. Она попыталась выкинуть из головы досадный инцидент. Предстояло еще осмотреть спящую Панину – занятие куда более важное, нежели мысленный спор с нахальным субъектом.
На минус первом этаже, в третьем боксе, «безумная Лиза» лежала на спине с открытыми глазами и улыбалась во сне. Наверное, ей снилось что-то приятное.
