Дмитрий Попов
Зелье для Ее Величества. Усадьба
– Чего-то случаться, господин Шэшковский?
– Случаться, – невольно передразнил он и, мягко взяв под локоток, проводил до кофейного столика. Усевшись напротив лекаря, холодно посмотрел ему в глаза и произнес официальным тоном:
– Господин Роджерсон, я вынужден посвятить вас в государственную тайну и просить вашего содействия.
Роджерсон выпрямился в кресле, а затем встал. Он почувствовал неладное.
– Императрице нездоровится… воспаление рассудка, – пришлось придумывать на ходу.
В это время из будуара донеслось приглушенное рычание.
– Слышите? Сначала она беспричинно чуть не до смерти забила подсвечником лакея, потом кинулась на графа Орлова. Мы были вынуждены ее обездвижить, для ее же пользы.
– Вы опествижит Ея Императорская величество?? – ужаснулся доктор.
– Да! – рявкнул он и, быстро успокоившись, продолжил: – Коли поправится матушка-царица, ей и решать, казнить нас или миловать, а пока вот что… Для начала осмотрите ее на предмет диагноза, после чего дадите ей сильного снотворного.
– Защем давать сноттворный?
– Затем, что я так сказал!! – отрезал Шешковский, но подумав немного, доверительно соврал: – Мне как-то царица наша под большим секретом рассказала, что в юные годы у нее случались… припадки, и единственно, что ей помогает, это сон в течение нескольких дней. Это и есть государственная тайна. Вам все ясно?
– Точно так, господин Шэшковский.
– Ну вот и славно. А коли сболтнешь кому хоть полслова – поедешь в кандалах в Сибирь с отрезанным языком.
Бледный и трясущийся Роджерсон осмотрел императрицу, покачивая головой и бормоча себе что-то под нос, – делать записи Шешковский категорически запретил. После чего, не без применения силы, им удалось влить в августейшую особу каких-то успокоительных и снотворных микстур (Роджерсон при этом вышел из будуара, будучи не в состоянии творить насилие над августейшей особой, и занимался забытым лакеем).
Как только Екатерина затихла, состоялся короткий совет, на котором решили, что Орлов с Роджерсоном будут неотлучно находиться подле императрицы, а он, Шешковский, займется успокоением придворных, дабы не поползли опасные слухи. Уходя, наказал, чтобы Орлов к вечеру от имени императрицы велел позвать его на аудиенцию.
Однако в планы пришлось внести поправку. Он как раз обедал, когда слуга доложил о прибытии Панина.
Шешковский поморщился – кто-то уже успел донести! Если так и дальше пойдет, уже завтра весь Санкт-Петербург будет как растревоженный улей.
– Здравствуйте, Степан Иванович, – с любезным выражением лица произнес вошедший, когда Шешковский встал из-за стола и, улыбаясь, сделал приветственный жест руками, – а что это сегодня матушка велела никого не пускать к ней? Я вот с докладом о делах прибыл.
«Доподлинно ничего не знает», – определил Шешковский, но хитрить в данном случае было нельзя: во-первых, все равно узнает и обидится, что за нос водили, во-вторых, может и заговор заподозрить, в-третьих, человек он далеко не глупый, может что и дельного посоветовать, да и ответственность, поделенная на троих все меньше, чем на двоих. Сделал приглашающий жест присоединиться к трапезе, позвонил в колокольчик. В дверях появилась физиономия секретаря.
– Мигом приборы его сиятельству!
Физиономия исчезла.
– Да вот, Никита Иванович… нездоровится нашей матушке, – и, подняв глаза, размашисто перекрестился.
– Ох ты, – тоже перекрестился Панин, – и что же говорит лекарь Ее Величества?
– Роджерсон говорит о временном буйном помешательстве, – тихо произнес он.
При этих словах у Панина округлились глаза.
– Но дело тут куда как запутанней, – и он пересказал Панину события последних дней. – Такая вот история, Никита Иванович.
Панин в возбуждении стал ходить по зале, больше говоря с самим с собой. «Ах, шельмы!!», «всех на ноги подниму!!» – доносились до Шешковского обрывки восклицаний Панина.
Несколько успокоившись, тот вернулся к столу и спросил:
– И что думаешь делать?
– Думаю, что вам, Никита Иванович, надо бы бумагу в казначейство составить, мол, на содержание двора и прочая.
– А дальше что?
– Дальше… пока напишем, пока отсчитают, глядишь, день пройдет. К тому времени, может, матушке лучше сделается. А не сделается – тогда отдадим.
– А коли отдадим, а лучше не сделается?
Шешковский развел руками:
– Тут ведь как: если облапошат нас – то уж ладно, но денег-то мы не пожалели!
– А проследить не думал?
– Нет. Ни проследить, ни оцепить. Исхожу из того, что вор этот человек предусмотрительный, вряд ли он будет сам деньги забирать да перевозить. Даже кого и схватим если – он и знать-то путем ничего не будет, а татя этого разозлим.
Панин задумался. Было тут о чем подумать.
– Предлагаю эти деньги пометить каким-нибудь знаком, – предложил Шешковский.
– Зачем же помечать? – просветлел лицом Панин. – Недавно закончили чеканку очередной партии новых монет, но в оборот еще не пустили. Вот и вручим их сволоте этой, как начнет тратить – столько ниточек к нему потянется!
– Очень хорошо! – обрадовался он, какая-никакая, а все ж таки надежда! – И еще их чем-нибудь этаким намазать, чтобы человек не учуял, а собака след взяла.
– Тоже годится, – одобрил Панин.
На том и порешили. Орлов тоже согласился и все порывался самолично выкупить здоровье императрицы, насилу отговорили.
Дальше все сделали, как было в инструкции написано – положили тюки с монетою на плот недалеко от Шлиссельбургской крепости, поставили на тот плот человека, чтобы не давал плоту прибиться к берегу и ровно в полночь пустили его по течению. Когда плот поравнялся с упавшей в воду ивой, человек прыгнул в воду и поплыл к берегу.
Охота началась…
И вот сейчас он ехал во дворец держать совет.
Прошел по пустым и гулким залам дворца. Было уже десять вечера, однако в его визите к императрице не было ничего необычного. Всем было известно, что она могла принять его в любое время.
В покоях за небольшим столиком уже сидели Панин и Орлов. Раскланялись. Шешковский сел на свободное кресло.
– Какие есть новости, Степан Иванович? – спросил Панин.
– Пока никаких. Людей и депеши разослал, будем ждать. Думаю, завтра-послезавтра начнут приходить доклады отовсюду. Как императрица?
– Спит, но сквозь сон говорит зло, «казнить», «бесы» и тому подобное, – ответил Орлов.
Вздохнули, перекрестились.
– Какие настроения во дворце и гвардии?
– Пока все хорошо, – сообщил Орлов, – придворных распирает от их «осведомленности» о состоянии императрицы, знай себе шушукаются, в гвардии спокойно – по случаю выкатил им несколько бочек вина от себя лично.
– Послы иностранные во дворец не суются, пишут письма во здравие, да отсылают своим дворам сплетни, – добавил Панин.
Повисла тишина. Никто не хотел говорить раньше времени о том, что станется, если царица так и не придет в себя. А станется для них все очень даже печально, размышлял начальник Тайной экспедиции Шешковский. В состоянии сна они могут подержать ее еще день-два, дальше нельзя. Дальше уже начнутся подозрения в заговоре. И они втроем опомниться не успеют, как будут объявлены заговорщиками. Собственно, они и есть заговорщики и узурпаторы. Даже если гвардейцы примут их сторону, этого не хватит, чтобы удержаться – слишком многими благами обласкала Екатерина дворянство, чтобы оно не вмешалось в это дело. Но от мысли, что это существо будет сидеть на троне Государства Российского, Шешковского пробирали мурашки.
Однако время еще было. И была надежда, что тать этот сдержит обещание.
– Надо бы от имени царицы бал какой-нибудь объявить, если сегодня-завтра Ее Величеству не получшает, это даст нам возможность подольше не показывать ее двору, мол, готовится и создает интригу, – высказал свою идею Панин.
– А потом как покажем – так покажем, и маски не нужно, – нервно рассмеялся Орлов.
Шешковский неодобрительно покачал головой и поддержал идею Панина:
– Да, Никита Иванович, хорошая мысль – еще дня два на прыщике протянем, потом еще неделю на подготовке к маскараду. Ну а там, семь бед – один ответ.
Орлов посерьезнел.
– Не волнуйтесь, господа. Делайте свои дела и знайте, чудовища на троне Российской Империи не будет.
Шешковский и Панин молча воззрились на него. Но никто ничего не сказал.
– Ладно, господа, откланяюсь, надо выспаться. Завтра и депеши поступать начнут, да глядишь, унюхают кого, действовать надобно быстро и на ясную голову, – поднялся Шешковский.
– Я тоже, пожалуй, пойду. Завтра несколько аудиенций послов, надо выглядеть как ни в чем не бывало, – тоже встал Панин.
– Признаться, я бы тоже куда-нибудь ушел, – встал Орлов.
На том и откланялись.
В приемной им навстречу бросился какой-то человек.
– Господа! Честь имею представиться – барон Герштейн Петр Николаевич, помещик из Вятской губернии. Милостивейше прошу оказать мне содействие в приеме Ее Величества!
Шешковский и Панин недоуменно переглянулись.
– Мне было еще позавчера назначено, да все не зовут!
– А вы разве не слышали, что Ее Величество недомогает? – холодно спросил Панин.
Барон немного покривился и, взяв его под локоть, доверительно зашептал:
– Все знают, что у Ее Величества вскочил какой-то прыщик на носу, ну право слово, я согласен хоть с завязанными глазами предстать пред ее светлейшим взором! Помогите, Никита Иванович, век помнить буду!
– Петр Николаевич, матушка раздражена, столько мероприятий отменить из-за этой мелочи пришлось, а тут ты со своим прошением. Как бы в сердцах не отказала!
– Ох ты! А ведь не подумал я об этом… да, да, да, вы правы Никита Иванович, подожду, сколько надо будет. Но вы уж не откажите, когда Ее величество в хорошее расположение войдет!
– Договорились, барон.
На том и распрощались.
Снова переглянулись – придуманный и разнесенный ими слух, о том, что у императрицы соскочил прыщ, и они прикрывают это ее недомоганием, работал. Хотя во дворце шушукались, что у Екатерины с Орловым второе дыхание их романа.
– А не выпить ли нам по чарке-другой? – предложил Панин.
Шешковский удивленно воззрился на него:
– Вам же, Никита Иванович, с утра надо выглядеть как ни в чем не бывало?
Панин засмеялся:
– Ну так если я сейчас лягу спать и с утра буду как огурчик – это как раз таки будет из ряда вон! – и снова захохотал. Просмеявшись, продолжил:
– Честно говоря, кое-как высидел. Как там Орлов один остается – ума не приложу.
Шешковский представил себя на месте Орлова, и по спине побежали мурашки. Да уж. Но вслух сказал:
– Тогда едемте ко мне в присутствие. Там и вино найдется, а может, и депеша какая пришла.
Так и сделали.
Подъехали к службе, вышли из карет. Уже начало светать.
– Благодать-то какая, – протянул Панин шумно втягивая носом утреннюю прохладу, – воистину не ценишь то, что есть, пока гром не грянет.
– Ваша правда, Никита Иванович, ваша правда, – поддакнул Шешковский.
В строении напротив входа в присутствие раздался собачий лай.
– Обученные? – кивнул в сторону собак Панин.
– Обученные, – подтвердил Шешковский и крикнул: – Николка! Николка, щучий сын, выходи!
Дверь строения отворилась, на пороге появился взъерошенный, заспанный мужик. Поклонился, ответил:
– Слушаю, Ваше высокоблагородие.
– Унюхали чего сегодня?
– Никак нет, Ваше высокоблагородие.
– Плохо ищете, поганцы!! Сегодня никого не найдете – готовьте спины под розги!
– Слушаю, Ваше высокоблагородие, – поклонился мужик.
– С этими псами только так, Никита Иванович, – взяв под руку и приглашая пройти к себе, сказал Шешковский, – хотя я не думаю, что даже послезавтра меченые деньги всплывут в столице. Но острастка нужна.
– Проверить бы надо, может, запаха-то уж и нету, – предложил посмурневший Панин.
– А это мы запросто. Я тем же раствором пометил часть моих монет, в сейфе лежат. Николка!!
– Слушаю, Ваше высокоблагородие.
– Ну-ка, возьми любую собаку наугад и с ней ко мне. Да живее, черт мохнатый!!
– Слушаю!
Поднялись в кабинет, в приемной спал на диванчике секретарь.
– Подъем! – рявкнул Шешковский.
Тот вскочил и вытянулся в струнку, толком еще ничего не понимая.
– Депеши из провинции приходили?
– Никак нет, Ваше высокоблагородие!
– Ладно, мигом нам с их сиятельством сообрази завтрак!
– Сей момент, Ваше высокоблагородие! – и уже полностью очнувшись, распахнул перед гостями двери кабинета.
Проходя обитые сукном и кожей двери, раздвигая двойные шторы, Панин заметил:
– У тебя тут, Степан Иванович, прям как у султана какого.
– А-а, – протянул тот в ответ, – очень хорошо скрадывают звуки. Сам знаешь, Никита Иванович, иной раз и секретарю чего лишнего знать не надобно.
– Это да, – вздохнул тот, поминая сложившуюся ситуацию.
Расселись. Шешковский скинул туфли, блаженно стал двигать пальцами ног. Панин стянул парик и стянул с себя галстук. Над входной дверью зазвонил колокольчик. Шешковский в ответ потянул шнурок, висящий у стены. Шторы раздвинулись, появилась голова секретаря:
– Ваше высокоблагородие, тут Николка с собакой притащился, говорит, вы приказали.
– Приказал, погоди-ка, братец, минутку здесь.
Секретарь вышел из-за штор и вытянулся в струнку.
Шешковский прошел к сейфу, слегка приоткрыл дверцу.
– Теперь пусть пущает собаку, а ты, стало быть, вон выйди и дверь закрой.
– Слушаю!
Шторы колыхнулись за вышедшим, потом в них проскочил спаниель, приглушенно хлопнула дверь.
Собака, шумно сопя, пошла к ним, нюхая воздух. Немного покрутила головой, потом приблизилась к Панину, встала передними лапами на стул, понюхала карман его платья и звонко залаяла.
– Да иди ты, дура! – раздраженно крикнул он и хлопнул псине по морде. – Совсем ошалел пес! Ну, Степан Иванович, наловишь ты с ними татей! – раздраженно бросил он Шешковскому.
Тот и сам был удивлен и зол, экий конфуз! Отскочившая собака продолжала тявкать на Панина.
– Ну, шавка блохастая, я покажу тебе, как на меня тявкать, – рыкнул тот, встал и вытащил из ножен шпагу.
– Да погоди ты, Никита Иванович! Еще кровищи мне тут не хватало, – поднялся Шешковский.
Панин стал слегка, как прутом, постукивать по спаниелю шпагой, гоня его к дверям.
Шешковский подергал за шнурок и рявкнул появившемуся секретарю:
– А ну убери эту тварь с глаз долой!!
Тот проворно схватил собаку и исчез.
– Ну, господин Шешковский, не думал я, что у тебя меня облают с ног до головы! – бросил оскорбленный Панин.
– Ну прости, прости, Никита Иванович! Как позавтракаем, устроим смотр всем псам и псарям! Не дай бог не унюхают – запорю!!
В другой бы раз Панин не принял таких извинений, но сейчас был не тот случай.
– Да уж, надобно бы устроить. Дело-то государственных масштабов ведем, а тут на тебе.
Шешковский на это ничего не ответил, прищурился, спросил:
– А что у тебя в кармане-то? Хоть знать, чего унюхала.
Панин недоуменно воззрился на него, полез в карман, достал руку. На ладони у него лежал запечатанный сургучом небольшой пузырек темного стекла с жидкостью.
– Это что это? – спросил Шешковский.
– А леший его знает! – недоуменно ответил Панин.
– Дай-ка посмотрю, – протянул руку.
– Вспомнил! – смущенно улыбнулся тот. – Это мне доктор мой капли от желудка с утра положил, совсем запамятовал! – ответил Панин и засунул бутылек обратно в карман.
– И сургучом залил? – поинтересовался Шешковский.
– Ну так все от рвения – мало ли, прольется, – ответил тот, делая невольный шаг назад.
– Значит, не дашь посмотреть, – чуть отошел от стола Шешковский.
– Неужто ты мне, Степан Иванович, досмотр решил учинить?! – вызывающе спросил Панин.
– Да что ты, что ты! – махнул рукой Шешковский. – Как можно! А знаешь что, Никита Иванович, пойдем-ка прямо сейчас собакам смотр устроим, чего тянуть?
– Своим псам устраивай смотр сам! А я, пожалуй, позавтракаю у себя!
Шешковский, чувствуя внезапную удачу, вынул из ножен шпагу:
– Да полноте, граф, нехорошо уходить, не угостившись!
Тот поднял шпагу и принял стойку.
Шешковский сделал несколько быстрых разминочных движений и тоже принял стойку. Глаза их встретились.
– Неужто, Никита Иванович, кого на трон присмотрел? – крадучись, спросил Шешковский.
– Ты вроде не пил с утра, Степан Иванович, – ответил тот, мягко перебирая ногами.
Шпаги скрестились. С обеих сторон было сделано несколько осторожных выпадов и парирований. Затем за дело взялись серьезно. Шешковский считал себя неплохим фехтовальщиком, но Панин оказался не менее искусным противником.
Когда они, что называется, вошли во вкус, открылась дверь его кабинета, в котором он иногда ночевал. В проеме появился недоумевающий мальчишка, Шешковский за делами совсем забыл про него. Но помощник, а заодно и свидетель, был как нельзя кстати. Крикнул:
– Розинцев, хватай шпагу и помоги мне!
Но тот совершенно неожиданно швырнул в него стулом и сразу же накинулся, вцепившись в шею, повалил на пол. Панин выбил пинком из его руки шпагу. Шешковский был ошарашен. Неужто Розинцев – человек Панина?!
Тут он услышал глухой удар, и обмякший юнец повалился на него.
– Вставай, Степан Иванович, полно нам, как мальчишкам, шпагами-то махать, – произнес Панин, помогая ему подняться.
– Давай присядем да потолкуем с разумением. Кстати, кто это? – указал он на Розинцева.
– Следователь Розыскного приказа, вчера вечером на службу к себе взял и вот тебе благодарность. Не твой человечек-то?
Панин пожал плечами:
– Первый раз вижу. Стукнул на всякий случай.
Вернулись на свои места, сели.
– Так, значит, в заговоре меня заподозрил? – хохотнул Панин. – Стал бы я такой огород городить. Да и не полез бы к вам с Орловым в подельники, а сразу бы объявил вас заговорщиками. Прямо в покои гвардейцев и проводил: смотрите, молодцы, что с вашей царицей сделали!
– Разумно, – констатировал Шешковский, – а бутылек откуда?
– Да бес его знает! Подкинул кто-то. Может, дворецкий. Хотя нет, я когда во дворец ехал, в карман за платком лазил, не было бутыля.
– Слушай, а во дворце, в покоях к нам барон подходил, как его там, Герштейн. Ты знаешь его?
– Слыхать слыхал, но воочию не приходилось видеть. Думаешь, он подсунул?! Надо незамедлительно во дворец гонца послать, чтобы повязали голубчика, – Панин вскочил на ноги от возбуждения.
– Садись, Никита Иванович, садись, – Шешковский махнул рукой на кресло, – от того, поди, уже и след простыл, не дурак же он совсем, а дворцовых переполошим.
Тот со вздохом сел.
– Ничего, шельма, не боится! Ну попадется он мне, лично из него душу выну, – потряс Панин кулаками.
– Да тут скоро уже очередь из желающих выстроится, – хмыкнул Шешковский. – Слушай, – повернулся он к собеседнику, – а пошарь-ка по карманам, может, еще чего подбросили?
Панин поднял брови, но запустил руки в карманы камзола. Сначала достал злополучный пузырек, затем запечатанное письмо.
– Адресовано вам, – недоуменно изрек Панин и протянул конверт.
Шешковский взял, внимательно осмотрел, сломал печать. Панин подошел к нему и склонился над столом. Прочитали.
«Господин Шешковский. Деньги я получил, соблюдая условия договора, направляю Вам противоядие. Известному Вам лицу необходимо полностью его выпить».
– Уфф, – выдохнул Панин, – пронесло! Ну сейчас-то мы Россию-матушку вверх дном перевернем!! Словим поганца, никуда не денется!!
Шешковский молча покивал головой. Потянул за шнурок. Появился секретарь.
– Живо кареты его сиятельства и мою подать! И воды принеси холодной, – он глазами указал на лежащего Розинцева.
Вскоре секретарь вернулся и вылил на лежащего кувшин воды. Тот застонал, зашевелился.
– Подтащи-ка его сюда.
Когда глаза незадачливого подчиненного сделались более-менее осмысленными, поводил перед ними рукой. Взгляд Розинцева сфокусировался.
– Ты с чего это, голуба, на меня кинуться-то вздумал?
Глаза округлились от удивления.
– Ты помнишь, кто я?
– Повелитель язычников и инквизитор!! – выпалил паренек.
Влепил звучную пощечину. Еще одну.
– А сейчас?
– Ой. Никита Иванович Шешковский, тайный советник при особых поручениях Ее Величества императрицы, обер-секретарь Правительствующего сената, начальник Тайной экспедиции, – оттарабанил тот.
– Вот, уже хорошо! Так пошто ты на меня кинулся-то, паскудник??
– Я?!
– Ладно, – махнул рукой Шешковский, – после.
Затем дал распоряжение секретарю, показывая на Ивана:
– Привести в порядок, накормить, и пусть приступает к делу.
– Будет сделано!
С тем и отбыли.
Во дворце коротко рассказали все Орлову, опустив подробности со шпагами и мальцом.
– Сколько еще Ее Величество будут спать? Что Роджерсон говорит? – спросил Шешковский у Орлова.
– Даем снотворное утром, к вечеру и ночью. Значит, если сейчас не дать, то после обеда, а к вечеру точно, должна проснуться.
– Хорошо. Ну, с Богом, что ли, – достал пузырек.
– Подожди, Степан Иванович, – остановил его Панин, – а вдруг отрава это?? Совсем ведь не подумали!
Повисла тишина.
– Дай мне, – протянул руку Орлов, – яд не яд, тут уж не угадаешь. Если что, я за все и отвечу.
Шешковский отдал снадобье.
Приподняли голову, вставили воронку и аккуратно дали выпить все содержимое флакона.
– Ну, теперь только ждать, – вздохнул Панин.
– Нам бы выспаться не мешало, – произнес Шешковский.
– Это да, – согласился Панин, – пройдемте, найдем где прилечь, я, пожалуй, отменю на сегодня все приемы.
Не особо церемонничая, расположились в покоях – не до манер. Пусть все думают, что идет подготовка к балу. Во второй половине дня их растолкал Орлов. Приложив палец к губам, прошептал:
– Кажется, просыпается.
– Григорий Григорьевич, иди тогда к ней, а мы тут будем. А там уж как Бог даст!
Стояли у дверей, прислушивались. Бледный Роджерсон стоял позади. Через какое-то время стали раздаваться приглушенные голоса императрицы и Орлова.
– Ну, Никита Иванович, кажись, пронесло!
– Подожди радоваться, Петр Иванович, неизвестно еще, как сложится. В опалу бы не попасть.
В спальне послышались шаги. Вельможи отошли от дверей, вытянулись в струнку. Двери открылись, и Орлов торжественно произнес:
– Господа, императрица просит вас!
Зашли с опаской, поклонились.
– Рады видеть вас, Ваше Величество, в добром здравии, – просиял Панин.
Вновь поклонились.
Лицо Екатерины сильно осунулось, под глазами залегли тени, но взгляд был живой, прежний.
– Благодарю вас, господа, но не могу сказать, что здравие мое доброе. Мне Григорий сказал, что я двое суток была в беспамятстве. Господин Роджерсон, что вы можете сказать?
– О! Вашье импьераторское феличчестфо, у вас быть умственное переутомление и сильный жар. Вы метаться в бреду. Однако сейчас фсе уже позади! – выложил заученную фразу Роджерсон и поклонился.
– Нам даже пришлось привязать тебя к кровати – так и норовила себя поцарапать, – непринужденно вставил Орлов.
Екатерина осмотрела свои запястья в синяках.
– Мне действительно мерещились кошмары – постоянно демоны приходили, а еще мерзопакостный гном!! – императрица побледнела.
– Что вы, Ваше Величество, что вы, – кинулись к ней, – все уже позади!
Дали выпить вина.
– Подождите, – продолжила Екатерина, – а что с проклятьем?
Ойкнув, по-детски прикрыла рот.
– Так ведь это получается, все так и вышло, как в письме том сказано было?! – приподнялась она с подушек.
Пришлось ей все обстоятельно рассказать.
Выслушав, она неожиданно ловко встала с постели, немного отойдя от нее, резко развернулась, и они снова увидели воплощение зла, с черными глазами-колодцами, которое произнесло низким хрипящим голосом:
– Найти мне этого шутника!!! Я его на части рвать буду! – глаза закатились, и она упала без чувств. Следом упал Роджерсон.
Императрицу положили на кровать, Роджерсону влепили пару оплеух, переглянулись.
– Может, еще не полностью подействовало? – предположил Панин.
– Может, – согласился Орлов – а может, рассудок все ж таки повредился частью, – мрачно закончил он.
Шешковский потер подбородок:
– Ладно, господа, так или иначе нам надо этого татя сыскать. Ты, Григорий Григорьевич, присматривай за матушкой, организацией бала да спокойствием в гвардии. Слухи всякие собирай. Ты, Никита Иванович, уж как есть за государством смотри, ну а я землю рыть буду, – говоря все это, он неотрывно смотрел на императрицу. Эх, как-то оно еще сложится в будущем.
Приехал на службу и быстрым шагом проследовал в свой кабинет, где в его личных покоях должен был шевелить мозгами этот негодяй Розинцев. При воспоминании о мальчишке у шефа Тайной экспедиции заныло ушибленное плечо.
По Розинцеву было видно, что день он провел в бодрствовании. В комнате висел густой запах кофе. Поступившие депеши были разложены аккуратными кучками, часть из которых находилась даже на полу.
– Здравия желаю, Ваше высокоблагородие!
– Ты почто, подлец, в государственного мужа табуреткой запустил?! Отвечай, сукин сын!!!
Лицо Розинцева недоуменно вытянулось:
– Не понимаю вас.
– А где ты прошлым вечером был, помнишь?!
– Я помню, как за моргом следил, потом мне надели на голову мешок, и потом я проснулся здесь и начал разбирать депеши.
Шешковский внимательно посмотрел на помощника, пребывающего явно не в себе, махнул рукой:
– Ладно, выкладывай, что нашел.
– Несколько ниточек ведут к поместью баронессы Прискорн.
– Что за ниточки?
– Разрешите по порядку?
– Да уж давай по порядку, по форме, только не тяни!
– Виноват! Ну так вот, некоторые, казалось бы, разрозненные события имеют одну природу и сходятся к одной точке.
Шешковский устроился поудобнее и приготовился слушать.
– Меня на мысль навела одна байка, которую прислали из деревни Шпаньково, что стоит на дороге в Кингисепп. В том районе с год шайка душегубцев лютовала – мало того, что грабила всех без разбору – никого живым не отпускала. Ловили их долго и засады всякие учиняли, а тем все нипочем. Все ловушки наперед чувствовали. А этой зимой по дороге той иноземец один ехал, а с ним только слуга его да кучер. Хозяин постоялого двора говорит, упреждал того одному не ехать, дождаться обоза какого с охраной, да только тот не послушал и уехал. Больше его и не видели.